Текст книги "Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая"

Сперва Ариго ничего не понял, потом испугался. Письмо из Альт-Вельдера, но не от Ирэны лежало на столе, за которым значительно молчал Райнштайнер. Жермон тоже сел, не сводя глаз с расписанного лиловыми йернскими шарами футляра. Такой Ирэна вполне могла заказать, но написала не она. Почему?!

– Ты огорчительно нелюбопытен, – разбил звенящую тишину бергер. – Если б я не был уверен в твоем сердце, я мог бы подумать, что семейный долг начинает тебя тяготить, и ты сожалеешь о былой свободе.

– Я? Сожалею?! – растерянно пробормотал генерал. – Сожалеть может Ирэна… Почему письмо не от нее?

– Потому что оно от другой дамы, – объяснил барон. – Если моя догадка верна, тебя ждет приятная новость. Ты не знаешь, как открывается такой футляр, или опасаешься гайифской иглы?

– Нет! – не иглы он опасается, а того, что Ирэна поняла, что ошиблась… – Постой, ты говоришь, новость приятная?

– Это предположение, причем двойное. О самом письме и о твоем отношении к его вероятному содержанию. Тебе помочь?

– Я сам.

Крышка отошла с мелодичным тихим звоном, внутри футляр был каким-то сиреневатым. Очень давно мать носила платье такого цвета и как-то его называла… Не надо ее вспоминать!

– Это… от вдовы Вейзеля?

– Разумеется. Она отпустила Мэлхен и теперь заботится о твоей жене.

– Почему?

– Баронесса Вейзель очень деятельна. Ты будешь читать?

Жермон уже читал. Крупные округлые буквы напоминали баронессу, да и писала она так, как говорила.

«Генерал Ариго, Ваша жена беременна. Она в этом еще не уверена, но девочке не повезло с семьей. Скрытность, чтение и пристрастие к приличиям ни к чему иному привести и не могли, но я не ошибаюсь. Налицо все признаки, а Ирэна даже не знает, как вынашивала детей ее мать! Здешний врач нам не помощник, он лечил Альт-Вельдеров, а их больше нет.

Разумеется, Ирэна привыкнет к своему положению, но она слишком мало знает и поэтому доверяет глупым книгам. Это меня не удивляет, потому что ее брак с Гирке был пустым. Я не о ветропляске, которую она развела в саду, а о том, что покойный был хорошим полковником, но с женой вел себя как трус и болван. Конечно, лучше бы он погиб с пользой для Отечества, но Ирэне Гирке совершенно не годился, так что для нее все обернулось к лучшему. Вы не ходили кругами несколько лет, а сразу признались, как это сделал генерал Вейзель, но если Вы начнете бояться сейчас, то все испортите. Я объяснила Ирэне, что значит быть женой хорошего военного, она поняла и будет стараться.

Вам тоже следует вспомнить о своем прямом долге. Разумеется, я не оставлю Ирэну, но этого мало. Будь жив мой муж, он бы Вам все объяснил, но Курта нет. Ваши маршалы и генералы не старше Вас и в придачу холостяки, фок Варзов – вдовец, и в армии после Мельникова луга ему делать нечего, так что мне приходится напомнить Вам о необходимости составить завещание. Разумеется, я уверена, что Вы останетесь живы, но дела должны быть в порядке всегда. Курт, уезжая к армии, каждый год отсылал маркграфу прошение в случае необходимости утвердить выбранного им опекуна. Последние шесть лет он останавливался на моем старшем племяннике, мне это не нравилось, однако такова воля генерала Вейзеля, и я сразу же написала Ротгеру о его новых обязанностях.

Вы тоже должны оставить распоряжения на случай Вашей гибели. Полковник Придд, по мнению Курта, обещает стать отличным генералом, он умен и быстро учится, но, к сожалению, слишком молод, чтобы растить племянников, к тому же в этой семье к детям относятся ужасно. Мы можем надеяться на будущую герцогиню Придд, но она вряд ли появится в ближайший год. Разумеется, я буду заботиться о Вашей жене, но мальчиком с шести лет должен заниматься мужчина.

Из тех, кто сейчас на севере, лучше всех подходят Проэмперадор Савиньяк и Ваш побратим барон Райнштайнер, но Савиньяк предпочтительней. У него есть младший брат, а значит, и опыт в обращении с мальчиками, а решения Проэмперадора не нужно утверждать у регента.

Кроме устройства собственных дел, Вам следует доложить Проэмперадору о мортире по имени „Графиня“. Из нее Курт сделал свой последний выстрел, который все хоть сколько-нибудь сведущие люди называют великим. Я узнала, что командующим артиллерией Западной армии по Вашему предложению стал некий Рёдер. Курт о нем не упоминал, хотя рассказывал мне о лучших офицерах; видимо, лучшие из лучших погибли на Мельниковом лугу. В любом случае, генерал Вейзель хотел, чтобы „Графиня“ приняла участие в штурме Мариенбурга, и Вы должны проследить за исполнением этого желания. Я не уверена, что Рёдер сможет должным образом распорядиться этим орудием, а маршал Савиньяк, при всех его достоинствах, потерял трофейный парк. Сперва я считала это ошибкой, но после встречи с Проэмперадором мне стало ясно, что пушками он пожертвовал намеренно. Рассчитывать на его особое внимание к „Графине“ не приходится, однако в память о Курте он…»

Жермон смалодушничал и покинул мортиру ради первых строк. Они остались прежними: Ирэна не имеет опыта, но баронесса не ошибается. В этом – нет!

– Ты улыбаешься, – напомнил о себе Ойген, – и ты стал перечитывать письмо, не дойдя до конца. Я прав, в нем хорошая новость. Род Ариго не будет прерван?

– Род Ариго? – обалдел Жермон. – То есть да, можно сказать и так…

– Ты не понимаешь. Тот, кто составил заговор против наследников некоторых фамилий, потерпел неудачу, однако говорить с тобой об этом сейчас бессмысленно. Я тебя с огромной радостью поздравляю, и нам, несомненно, нужно выпить вина.

Что-то дома! Мама, она в самом деле не вынесла… Догадка саданула под дых, и Руппи стремительно шагнул к сидящему на походном сундучке епископу. Преклонив колени и опустив голову, можно скрыть лицо. На несколько мгновений, но, чтобы выдохнуть и сцепить зубы, хватит.

– Ты вправду ищешь благословения? – негромко уточнил отец Луциан, и Фельсенбург вскинул склоненную было голову, столкнувшись взглядом с агарисским «львом».

– Нет.

– Что бы ты ни искал, ты это найдешь. Если уцелеешь. Ты ждешь дурных вестей?

– Не ждал, пока не увидел вас.

– Твои родные в Штарквинде, – адрианианец почти улыбнулся. – Ты это знал и был спокоен, но я в твоем понимании связан не с войной и не с талигойцами, на которых ты оставил адмирала цур зее, а с Эйнрехтом, ты сделал выводы и испугался. Порой разум смущает сильнее сердца. Так было, когда мы сперва предоставили агарисскую гниль самой себе, а затем бросились назад, чтобы успеть в огонь.

Пожар может вынудить спасать то, от чего бежал, но не следует в угоду ложной совести обожествлять золу. В Агарисе сгорело отжившее и неприемлемое, а ты сбросил семейные путы, что есть долг любого, отмеченного временем и судьбой. Когда-нибудь я охотно побеседую об этом с Рупертом Фельсенбургом – герцогом, адмиралом, канцлером, братом кесаря или же кем-нибудь иным, однако сейчас не до философии. Пришли скверные вести, они могут стать смертельными, но для этого нужна ошибка Бруно, которую фельдмаршал пока не совершил. Садись, так будет удобней нам обоим. Брат Орест, проследите, чтобы нам не мешали.

Адрианианец выскользнул из палатки, отличавшейся от офицерской разве что придавившей карту потрепанной Эсператией. Отец Луциан поправил воротник, и Руппи отметил, что странствующий епископ одет как удалившийся от дел военный. Впрочем, со Славы станется и кошек держать, и в светском ходить. С особым оружием. Фельсенбург послушно сел на складной стульчик, теперь никто ни над кем не возвышался, и «лев» ровным голосом сообщил:

– Горная армия приняла сторону Марге. Фок Гетц и идущий из Эйнрехта фок Ило намерены действовать сообща. Соотношение сил складывается явно не в вашу пользу, к тому же китовники рассчитывают на внезапность. Готовится ловушка, в которую хотят заманить Южную армию, и эта ловушка должна быть где-то здесь, у Эзелхарда.

– Это… это правда?

Детский вопрос прыгнул с губ испуганным лягушонком. Наверное, потому, что Луциан был последним известным Руппи человеком, который мог знать, «как надо». Адрианианец усмехнулся почти как Савиньяк; этот, кстати, тоже мог знать. Знал же он у Ор-Гаролис и позже, в Гаунау…

– Новости привез отец Филибер, – Луциан все понял и даже не подумал возмущаться, – до недавнего времени он находился при фок Гетце, а тот имел глупость рассчитывать на поддержку Славы. Отец Филибер указал ему на эту… ошибку. Затем нашему собрату удалось покинуть расположение армии и донести весть до обители ордена в Эзелхарде, где по счастливому стечению обстоятельств оказался я.

Что искал странствующий, скажем так, епископ на родине Олафа? А может, он просто поджидал армию? Неважно!

– Отец Луциан, фельдмаршал захочет все услышать из первых уст.

– Это невозможно. Отец Филибер повел себя честно, но не слишком разумно. Фок Гетц уже не подлежал вразумлению, и вразумлявшему пришлось прорываться с боем, а затем уходить от погони. Ему это удалось, но он был ранен, и ранен тяжело. Если Создатель позволит, наш брат выживет, но тревожить его сейчас нельзя.

– Китовники знают, где он?

– Проследить путь беглеца им не удалось, но догадаться нетрудно: раненый мог добраться если не до Рассвета, то до вашей армии или орденской обители. Фок Гетц и его брат, будучи опытными людьми, станут исходить из того, что их намерения больше не тайна.

– В любом случае, – это понятно, и это неотложно, – в обитель надо отправить мушкетерскую роту. А еще лучше всех вывести.

– Вам не успеть, но «львы» в состоянии о себе позаботиться. Гораздо хуже, что у меня не имеется доказательств. Отца Филибера здесь нет, бумаг он выкрасть не смог, пленных никто пока не взял. Прямые подтверждения измены появятся, когда Горная армия начнет действовать заодно с фок Ило, не раньше.

– Одно доказательство есть, – вспомнил разговор с Хеллештерном Руппи, – пусть и косвенное. Горники, останься они своими, были бы здесь уже вчера.

Глава 4
Талиг. Акона
400 год К.С. 17-й день Осенних Волн

Соус на желтках яиц пестрых кур оказался лучше того, что смешивал в своем доме отец отца. Мысль сдобрить радость трапезы не только лишь винным уксусом и мускатным орехом, но и смесью четырех перцев была блистательной, однако победа несла с собой похвалы, а не счастье. Даже когда названная Брендой принялась крошить в соус хлебный мякиш и поедать его, воздавая хвалу искусству Мелхен.

– Вот ведь объедение, – твердила жующая, – не оторвешься! Ну и повезет же твоему муженьку! Только ты, прежде чем браслет надеть, на свекра глянь. Если толстый – отказывай, а то оглянуться не успеешь, как муж в дверь не пролезет… И кабы только в дверь!

– Зачем мужу окно? – испугалась Мэллит. О Проэмперадоре болтливая знать не могла, в ту ночь ее в доме не было, но разговор разбудил память о лунной песне. Названный Лионелем сдержал слово, он все забыл, гоганни не могла.

– В окно?! – расхохоталась Бренда. – Чтоб ты знала, слишком толстый муж еще хуже ленивого.

– У нас будут слуги, – отрезала гоганни. Она не понимала талигойских намеков, но сказанного хватало, чтобы прервать липкий разговор и исполнить задуманное с вечера. – Я иду гулять по городу.

Старшая над кухней осталась сидеть за столом, она не знала, что яма в саду скрыла гнилые половики, как не знали заснувшие на посту о своем позоре. Мелхен выбежала в прихожую, где караулили «фульгаты».

– У меня дело, – девушка старалась говорить твердо и спокойно. – Если вам приказано нас охранять, я возьму воина, но пойду, куда мне нужно.

– Как скажете, барышня, – сержант с веселым, рвущимся к небу носом любил пережаренное и чем-то напоминал далекого Дювье. Мелхен была рада, что главный сегодня он. – Муха, вставай!

Муху на самом деле звали Адольф, это Мэллит помнила. Вдвоем они вышли из дома, и девушка сразу свернула в переулок, избегая докучливых встреч. Долг гнал гоганни к Проэмперадору, а две памяти висели на ногах, обдавая то холодом, то жаром. Минувшей зимой недостойная пришла к тому, кто был ее светом, и нареченный Альдо растоптал сердце вместе с любовью. Подобный Флоху не обещал любви, лишь короткую радость. Он не солгал ни в чем.

Когда Проэмперадор пришел спросить о той, кого до смерти звали Гизеллой, слова его были вежливы, а глаза спокойны. Мэллит не скрыла ничего, но она не видела вставшую, только гниль. На завтрак первородные не остались, и это было хорошо, ведь вся бывшая в доме пища погибла, а то, что принесли из трактира, могло насытить, но не подарить наслаждение. Гоганни вслед за Сэль присела в прощальном реверансе, а потом из окна гостиной смотрела, как гости уезжают. Девушка не ждала, что названый Лионелем обернется, и оказалась права – всадник на пятнистом коне скрылся за поворотом, и сразу же пошел снег, а может быть, он шел все время, просто Мэллит не замечала. В горле стоял неприятный ком, и все же гоганни улыбнулась Селине, а потом вместе с двумя солдатами отправилась к бакалейщикам, у которых нашлось многое из нужного.

Они с подругой возрождали кухню, и та становилась лучше, чем прежде, но радость была неполной. В ночь гнили девушка услышала достаточно, чтобы понять: нареченный Валентином ошибся, а Проэмперадор принял ошибку за истину. Иначе и быть не могло, ведь правду знала лишь недостойная.

«Это неважно, – твердила себе гоганни, – отец Селины победил зловредную, а первородный Лионель не отдал ей хромого полковника!» Вечерами Мэллит долго глядела в окно, черное и холодное, как обида. Любовь к ложному иссякла, ненависть была недолгой, только убить может и упавший с полки горшок. Девушка почти забыла бесценное прежде лицо, но грубые слова обжигали по-прежнему, ведь они были правдой. «Когда лань начнет охоту на льва и пожрет его, наступит конец всему…» Роскошная не знала Кубьерты, она жила иной мудростью, и тоже учила, что женщине не пристало приходить к мужчине. Это истина истин, только как быть сейчас?

Дни сгорали, как свечи, не принося ответа, но вчера из города Тармы вернулся Герард. Брат Селины был голоден и озабочен, к счастью, Мэллит на ужин запекла рыбу без костей, которую не знали в Агарисе. Светлое мясо не таило угрозы, даруя возможность есть и говорить.

– Все из-за твоего Понси, – начал Герард, когда сели за стол. – Маршал… Маршал Савиньяк… То есть мой маршал Савиньяк и так места себе не находит, а тут еще эта инспекция! Бедный Лейдлор, ну и досталось же ему! Нет, он, конечно, маху дал, но без твоего Понси…

– Он не мой, – поправила подруга, – а капитана Давенпорта. Меня он презирает со Старой Придды, и это для всех очень удобно. Что этот господин сделал маршалу Эмилю?

– Так ты что, не знаешь?! – названный Герардом выглядел удивленным. – Об этом же должен весь город болтать!

– Мы с Мэлхен слышали, что Понси напился и буянил в храме, а маршал Эмиль его поймал, только этого дурачка все время ловят, – Селина отодвинула ногой взирающего наверх кота. – Что на этот раз было не так?

– И что сделал презирающий Сэль? – спросила Мэллит, желая сделать приятное гостю. Герард любил рассказывать, и они с подругой спрашивали даже об известном и скучном, а истории с пишущим стихи всегда были полны смеха.

– Понси носится с одним поэтом, а его как раз убили, – Герард протянул руку за хлебом. – Арно с Валентином говорят, этот Барботта ужасен… Понси читал в храме страшную чушь, если это и есть Барботта, то он совсем придурочный. Я хотел после спросить, но ни одной строчки не запомнил, оно просто в голову не лезет… Как можно кричать, что никого не уважаешь, и при этом ко всем приставать и еще чего-то требовать? Мама не уважает бабушку, но она молчала, а когда смогла, уехала и тебя увезла.

– Зато бабушка приставала к соседям, – вздохнула Селина, – из-за нее нас тоже не любили. Барботта мог быть как бабушка: обидел кого-то, а тот стал бесноватым.

– Где убили ужасного, – захотела понять Мэллит, – и как?

– Вроде в Олларии, во время мятежа. Может, он и сам сбесился, не знаю, только Понси просто кошмарно расстроился, а Барботта, как назло, написал завещание. Не то, которое составляет нотариус, а понарошку и в стихах, очень длинное и дурацкое. Он опять объявлял, что всех ненавидит и презирает, но хочет, чтобы его похоронили как императора, потому что он главный поэт.

– Главный? – удивилась Селина. – Главными бывают только маршалы.

– Сэль, в Талиге Первый маршал, а не главный!

– Не будь занудой! – подруга подвинула брату блюдо. – Лучший из маршалов – монсеньор Рокэ, а лучших поэтов не бывает вообще. Ее величество говорила, что Веннена с Иссерциалом сравнивать нельзя, как нельзя сравнивать утреннюю зарю с вечерней, а кто пытается, тот глуп, заносчив и дурно воспитан.

– Так Барботта такой и есть! То есть был. Он написал, чтобы в его память осушали черные чаши. Сейчас пьют из стаканов и кружек, только Понси решил все делать, как завещал его Барботта, и купил черную чашку для бульона, очень большую. Помнишь, в Кошоне папенька напивался, а мама с Денизой его не выпускали из дома?

– Мама умела, только папенька еще и сильный, а Понси очень просто унять. Я сама видела, как это делали.

– Так не до него было! До тепла нам нужно передавить мародеров и освободить Олларию, дел невпроворот, а Понси не мальчишка, он офицер! Кому бы в голову пришло, зачем этот… корнет поперся к Святому Франциску? Представляешь, он решил отслужить по Барботте, как по его величеству! Настоятель, ясное дело, отказался, Понси стал настаивать, и ему сказали, что по королю должен служить клирик самого высокого ранга из тех, кого можно найти. В Аконе это епископ. Думали, что пьяный отправится к преосвященному, а на улице холодно, протрезвеет… Сэль, как же это мерзко, когда пьян талигойский офицер и это видят чужие!

– Ты так думаешь? – Селина казалась расстроенной. – Папеньку не видели, но это все равно было плохо!

– Зато не позорило армию! – Герард положил вилку, и Мэллит поняла, что он взволнован. – Понси требовал, чтобы преосвященный пришел сам, настоятелю это надоело, и он послал за стражниками, только епископу уже доложили. Беда в том, что впопыхах доложили неправильно. Вроде кто-то устроил скандал, а настоятель не справляется, хотя дело-то пустяковое. Епископ на свою беду решил навести порядок, думал, наверное, что уж ему-то ничего не будет, поэтому оказался в храме раньше стражников. Понси обрадовался, принялся объяснять про Барботту, преосвященный не сразу понял, в чем дело, а как понял, отказал. Вот тут пьяный и схватился за оружие, а грач струсил! Принялся юлить, только нерешительность начальства делает нерешительной и свиту, это еще в Гальтаре знали…

Сэль, епископ отдал приказ начать подготовку к службе! Потом он клялся, что для вида, но, если б не маршал, клирики бы исполнили все, понимаешь, все! Даже пьяного во Врата впустили бы!

Стражники прибежали быстро, и тут Понси вдобавок к шпаге достал пистолет, а епископ велел всем стоять на месте, ну а дальше я уже сам видел. Маршал, тьфу ты… Мой маршал Савиньяк договорился с бароном Райнштайнером, чтобы обо всех неожиданностях докладывали ему лично. Это из-за твоего Монсеньора; мы с тобой друг друга хорошо понимаем, но близнецы связаны друг с другом еще сильнее, я и сам про такое читал, и Йоганн говорил. Маршал Эмиль тревожится за брата, у них ведь и отца очень подло убили. Знаешь, на войне охранять командира проще, а мы вроде в тылу, и неприятность за неприятностью! То убийцы, то выходцы, теперь вот пьяный с пистолетом. Мой маршал Савиньяк думает, что если б в храм пришел твой Монсеньор, Понси выстрелил бы и попал. Ты не представляешь, как он… мой маршал разозлился! Я таким его еще не видел, аж страшно стало…

Герард снова ел, не переставая рассказывать про спор братьев, изгнание нареченного Эмилем в инспекцию и оплошавшего Лейдлора, но Мэллит не смотрела и почти не слушала, ведь главное прозвучало. Рожденные вдвоем знают друг о друге больше родителей и супругов, а нареченный Эмилем боится не раны, а смерти. Гоганни кивала, улыбалась, снимала со стола кота, но думала о том, кто однажды вошел в ее окно.

У судьбы тысяча рук, как угадать, какая нанесет удар? Предшественник достославного Енниоля был мудр и силен, а утонул в купальне, поскользнувшись на куске мыла, лучшего же из поваров отца убила жалкая оса… Беду отведет разве что Щит, но как забрать смерть первородного без ары? Нареченная Габриэлой не таилась, она гуляла одна и была уязвима. Если знать дорогу смерти, ее можно обойти, только дорог в мире слишком много, кто знает, на которую ступит пятнистый жеребец? Тот, кто лжет врачу, убивает себя, тот, кто зажигает обманный огонь, топит корабли. Барон с ледяными глазами много говорил о ложных маяках, они и так горят слишком ярко.

Мэллит не спала всю ночь. В окно стучали, но это был всего лишь ветер, а утром судьба послала знак.

– Мне надо в церковь, – сказала за завтраком Селина. – Если явится Герард и захочет показать тебе очередной дом, стукни его скалкой. Нужно дождаться Зою или папеньку, а сюда им войти легче.

Сэль шутила, ведь днем Герард никогда не приходил.

– Я не буду бить твоего брата, – улыбнулась гоганни. – Заботливый не знает всего и боится за тебя и за ту, что вас родила.

– Если он боится за маму, то должен бояться за себя, а если станет беречься, из него ни кошки не выйдет. У Монсеньора тоже мама, но он делает, что нужно, и мы будем! Ты пойдешь со мной?

– Нет, – быстро ответила Мэллит и объяснила: – Яйца уже нагрелись, и я не вашей веры.

– Я по делу, – вздохнула Сэль. – Фок Дахе просил, чтобы я с ним сходила. Его снова взяли в армию, и это очень хорошо, вот перед отъездом он и заказал молебен о своей дочке. Понимаешь, фок Дахе думает, если я там буду, Гизеллу простят. Мне не хочется, чтобы ее прощали, и я никуда бы не пошла, но плохие выходцы никуда не попадают, они могут только кончиться. Мы, то есть живые, к которым они цепляются, должны их гнать, тогда они кончатся быстрее…

– Я не понимаю.

– Ну… если совсем просто – Гизеллу никаким молебном уже не спасешь, а раз так, я пойду. Нам с Уилером нетрудно, а полковнику будет легче, я ему еще на прошлой неделе обещала. Так не пойдешь?

– Нет, – отказалась Мэллит, принимая свое решение. Сэль делала то, что считала правильным. Как и нареченный Валентином, и роскошная с ее Куртом… Во Франциск-Вельде каждый сделал, что досталось именно ему, и песчинки сложились в стену, только гоганни предпочла б четырежды ждать дриксов, чем показаться назойливой и лживой. Она не хотела идти, она пошла.

– Куда дальше-то, барышня? – спросил прозванный Мухой, и Мэллит поняла, что они уже в большом городе. – Рыбный рынок вправо, Большой – вниз.

– Я вспомнила важное, мы идем к Проэмперадору.

– Ох ты ж!.. Вы уж простите, но ведь занятой он по самые по уши!

– Мы будем ждать. – Ничтожная станет ждать, потому что второй раз ей не уйти ни от Сэль, ни от себя. Трудно говорить о грязном, помня чистое, пусть оно и кажется сном, но ошибка Проэмперадора – беда для многих и опасность для него самого. Она скажет, как было. Если это неважно, подобный Флоху решит – правнучка Кабиохова нарушает договор, чтобы напомнить о своем окне.

Первородный поблагодарит за ненужное, а потом призовет адъютанта и велит проводить баронессу Вейзель домой, и она пойдет, не сделав ничего и потеряв все…

– Барышня, может, сперва к братцу? То есть к маршалу Эмилю? Они вчера вернулись.

– Мне нужен Проэмперадор, и нужен сегодня.