Текст книги "Dolce"

* * *

Мне что-то стало трудно дышать.

Что-то со мною нужно решать.

То ли это болезнь суеты,

То ли это боязнь высоты…

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы все время так далеко?

Если мог чей-то дом над землей парить,

Почему моему это не повторить?

Никто не знает, что мой дом летает.

В нем орущие дети и плачущий пес.

Никто не знает, что мой дом летает…

О, только бы ветер далеко не унес!

Значительно легче стало дышать.

Вот и все, что нужно было решать.

А все-таки чем-то таким грешу,

Что не поддается карандашу.

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы опять от меня далеко?

Даже здесь, в этой области неземной,

Вы опять не рядом со мной!

Никто не знает, что мой дом летает.

В нем орущие дети и плачущий пес.

Никто не знает, что мой дом летает…

О, только бы ветер далеко не унес!

Вот так я пела, а ты кивал.

А ветер нас относил в океан.

Но, как бы ты ни был самолюбив, —

Я не из породы самоубийц.

О, друзья мои, дышащие легко!

Вы опять далеко…

Даже если отважусь я на прыжок —

Кто постелет внизу лужок?

Никто не знает, что мой дом летает.

В нем орущие дети и плачущий пес.

Никто не знает, что мой дом летает.

О, только бы ветер…

ветер…

ветер…

Невинград

Мой милый слушатель, снова с замиранием сердца предлагаю Вам свою новую работу. Невинград – город невиноватых. Это песни о любви, конечно, о чем же еще? Напомню Вам, что позади у нас пластинки «Позвольте быть Вам верной…», «Мой дом летает», «Волшебный сурок», «Элитарные штучки», «Дитя со спичками».

Вот сколько, и еще книги, от первой, изданной во Франции в 1987 году, до последней, пятой по счету, только что вышедшей в Англии.

Звук зацепляется за звук, нота спешит за нотой, и вот уже новая песенка готова. Невинград – это о любви и свободе, о вине и безвинности, о возможном и немыслимом… Горькое и сладкое, и всякое, чем живет человек, я думаю, есть в каждом моем стихе.

Я очень надеюсь, слушатель мой, что Вы меня расслышите.

Ваша Вероника Долина

Москва, 1993 год

* * *

Ты то мерещишься, то чудишься.

Хотя я чуда не ищу.

Когда-то ты совсем забудешься.

Тогда-то я тебя прощу.

Тебя, такого звонко-медного,

Над теплой ямкой у плеча…

И лихорадящего, бледного,

Растаявшего как свеча.

Нет, все не так теперь рисуется,

Не надо ближнего стращать!

Что выпадет, что подтасуется —

И станет некого прощать.

Но ты мерещишься, ты чудишься,

Полуразмытый, видный чуть…

Когда-нибудь и ты забудешься!

Когда-нибудь, когда-нибудь.

* * *

Вместо крикнуть: «Останься,

Останься, прошу!» —

Безнадежные стансы

Тебе напишу… И подумаю просто:

Что же тут выбирать?

Я на теплый твой остров

Не приду умирать.

Но в углы непокорного рта

Твоего

Дай тебя поцелую —

Всего ничего…

Я сама ничего тут не значу.

Запою – и сейчас же заплачу.

* * *

Хоть маленький сон, хоть малюсенький…

Взгляну на тебя, ничего?

Вот видишь, молюсь и молюсь тебе,

Беспечное ты божество.

За дымной завесой, за пыльною,

И губы ладонью закрыл.

Боишься, я крикну: «Забыл меня?»

А ты – ничего не забыл.

* * *

На мое «когда?» говоришь «всегда!».

Это трогательно, но неправда.

Нет-нет, – повторяю себе, – да-да…

Это обморок, но не травма.

В этом облаке-обмороке плыву,

Едва шевеля руками.

И зову тебя, и зову, и звоню

С бесконечными пустяками.

* * *

И ленивенько процедив:

«Как дела, дружок, как дела?» —

Я, мой миленький, поняла,

Что закончился рецидив.

Не хочу с тобой говорить

Ни о деле, ни о душе.

А прочувствовать, воспарить —

Не хватает меня уже.

И, со вскинутой головой,

Я, чужая в миру жена,

Вот стою тут перед тобой —

Абсолютно разоружена.

Абсолютно, абсолютно,

Абсолютно разоружена.

* * *

Да я сама такой же тонкости в кости.

Возьми и скомкай, и сломай меня в горсти.

Но я не хлипкая, взгляни в мои глаза!

Скорей я гибкая стальная полоса.

…Не слушай, миленький, все это болтовня.

Уж как обнимешь, так отпразднуешь меня.

Не бойся алого дразнящего огня,

А бойся маленькой, заплаканной меня.

* * *

А вот теперь другая женщина

Пускай слова мои споет.

А я писала между жестами,

Навзрыд, навылет, напролет.

Слова обуглятся, оплавятся

И – канут в дымчатый песок.

Но, может быть, тебе понравится

Чужой высокий голосок?..

* * *

Хочу увидеть тебя в костюме.

В волшебно-серо-стальном костюме…

Конечно, прежде иного хотелось,

Но это было вотще, вотще…

А я уже и не рвусь на части!

Чего ж я буду рваться на части?

Ведь ты теперь – большое начальство.

Да и вообще, и вообще, и вообще, и вообще,

И вообще!

* * *

«Ну, как вообще?» – говоришь ты уверенно,

Дрожащие губы мои пригубя.

«Да видишь, жива!» – отвечаю растерянно.

Жива без тебя.

Без тебя.

Без тебя.

Без тебя.

* * *

Мы другие, но все же мы те же.

Все давно в тайниках, в дневниках.

Мы встречаемся реже и реже.

Реже некуда, реже никак!

Я твой день, уже позавчерашний,

Но – целую твой ветреный лоб,

И – мурашки, мурашки, мурашки, мурашки,

Мурашки – и полный озноб.

* * *

Чем мельче, чем меньше подробность,

Тем паче, тем чутче огонь.

Но вздрогнуть, но тихо потрогать

Такую чужую ладонь —

И вот он, морозец по коже,

И ртуть подползает к нулю.

Едва ли тебя перемножу,

Скорее – опять разделю.

* * *

Тебя, как сломанную руку,

Едва прижав к груди, несу,

Дневную дрожь, ночную муку

Поддерживая на весу.

Могла бы стать обыкновенной

Сегодня же, в теченье дня.

Но и тогда в твоей вселенной

Не будет места для меня.

Тебя, как сломанную руку,

Качать, укачивать хочу,

Дневную дрожь, ночную муку

Удерживая как свечу.

Безвременный, всенепременный,

Всего лишь гипс – твоя броня.

И все равно в твоей вселенной

Не будет места для меня.

Тебя, как сломанную руку,

Должно быть, вылечу, сращу.

Дневную дрожь, ночную муку

Кому-то перепоручу.

«Все бесполезно, мой бесценный», —

Скажу, легонько отстраня.

И никогда в твоей Вселенной

Не будет места для меня.

* * *

Ты меня попрекаешь везучестью?

Иногда мне ужасно везет!

Вот и сделался чуть ли не участью

Небольшой путевой эпизод…

То рассеянно смотришь, то пристально.

И сидим, к голове голова…

Наклонись ко мне – вот и истина.

Остальное – чужие слова.

Мои дни не похожи на праздники.

Мои ночи свирепо скупы.

И пускай уж чужая напраслина

Не найдет между нами тропы.

Эти встречи от случая к случаю,

Разлитые по телу лучи…

Ради Бога, скажи, что я лучшая.

Ради Бога, скажи, не молчи.

Таковы церемонии чайные,

Не в Японии, так на Руси.

Положение чрезвычайное.

Если можешь – то просто спаси.

Вот гитара на гвоздик повешена.

Не туда, а сюда посмотри.

Поцелуй меня – буду утешена

Года на два. А то и на три.

* * *

Дни, что прожиты, с трудом назову золотыми.

Были отданы семье и работе.

Вот и не о чем говорить с молодыми,

Ну разве изредка – о любви и свободе.

Молодой, он что ж, неграмотен и неистов.

Жизнь полна картин и идет покуда без сбоев.

Он свободнее всех пушкинских лицеистов,

Всех цыган, разбойников и ковбоев.

Молодой, он женщину бьет с размаху.

Ту же самую, впрочем, что с вечера им добыта.

И не кланяется ни страху, ни отчему праху,

И не знает, где сердце, пока оно не разбито.

А я, что я могу этим жарким утром,

Этих дней золотых уже на исходе?

Вспоминать об одной любви печальной, утлой.

Тосковать о едва ли реальной свободе…

* * *

Все дело в Польше, все дело все-таки в Польше.

Теперь-то ясно, из этого жаркого лета.

А все, что после, что было позже и после, —

Всего лишь поиск того пропавшего следа.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

Быть может, воздух? Рукой дотянусь, все в шаге.

Да, это воздух, – вон как меня прищемило…

А может, возраст? В прохладной сырой Варшаве,

Допустим, возраст, но было смешно и мило.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

Но как же Польша, где мы заблудились,

Польша? И этот поезд – на выручку и навырост?

А все что после – то тоньше, гораздо тоньше…

Душа не врет, и история нас не выдаст.

Ну, от субботы до субботы,

Быть может, я и доживу.

Дожить бы, милый, до свободы,

Да до свободы наяву.

* * *

Вдали истаял контур паруса,

паруса, паруса.

Вдали истаял контур паруса,

Просторы пусты.

И наступает долгая пауза,

пауза, пауза.

И наступает долгая пауза —

Готова ли ты?

Судьба трепещет за пазухой,

трепещет за пазухой.

Судьба трепещет за пазухой,

Оплавив края.

А что там будет за паузой,

паузой, паузой?

А что там будет за паузой?

Готова ли я?

И вновь зовет и колышется,

зовет и колышется,

И вновь зовет и колышется

Зеркальная твердь.

И все же музыка слышится,

слышится, слышится.

И все же музыка слышится,

И пауза – не смерть.

* * *

Я звоню тебе из Невинграда

Сообщить, что я еще жива.

В Невинграде – все, что сердцу надо:

И невиноватость, и Нева,

И моя премьерная простуда,

И моей гримерной суета.

Мне никто не позвонит – оттуда,

Если я не позвоню – туда.

Я себя сегодня постращаю,

Теплый диск покруче раскручу.

В Невинграде я тебя прощаю,

А в Москве, должно быть, не прощу.

Я звоню тебе сюжета ради…

Я жива, и тема не нова.

В Невинграде все, как в Ленинграде —

И невиноватость, и Нева.

* * *

И снова упаду на дно конверта,

Да так, как я не падала давно.

Омерта, говорю себе, омерта!

Омерта, итальянское кино.

А немота поет нежней свирели —

Мотивчик прихотливый, не любой.

Утихли мои песни, присмирели.

Да ты меня не слышишь, Бог с тобой.

Не слышишь и опять проходишь мимо,

Не слышишь, отворя чужую дверь.

Омерта, вот и все, аморе мио.

Омерта, и особенно теперь…

Заплаканную, вид неавантажный,

Озябшую, как ни отогревай,

Увиденную в раме эрмитажной —

Запомни, никому не отдавай.

И поплывет конверт во время оно,

В размякшую, расслабленную даль,

Где пьется амаретто ди сароно,

Не горестный, а сладостный миндаль…

И знаешь, эта музыка не смертна,

Пока ты светишь у меня внутри.

Омерта, говорю себе, омерта!

Омерта, дорогой мой, – повтори.

* * *

Туда меня фантомы привели,

Где нет, не ищет женщина мужчину…

Привиделись озябшие Фили,

Где я ловлю попутную машину,

Чтоб через четверть, может быть, часа,

Московское припомнив сумасбродство,

Внутри себя услышать голоса

Филевского ночного пароходства.

Туда ведут нечеткие следы,

Где люди спят и к сказочкам не чутки.

Где я у самой глины, у воды,

Приткнувшись лбом к стеклу какой-то будки,

Звонила, под собой не чуя ног,

Но знала – выход будет нелетальный.

Подумаешь, всего один звонок

От женщины какой-то нелегальной…

Так что ж, до самой смерти неправа?

Весь город, как ладонь, уже изучен.

…Но выхватит судьба из рукава

Гостиницу в сети речных излучин,

Мужчину, прилетевшего с Земли,

И женщину, поверившую чуду…

Привиделись застывшие Фили —

В которых не была, не есть, не буду.

* * *

Клекотала, курлыкала, гулила.

Становилось ясней и ясней:

Я три года тебя караулила —

Как-никак, это тысяча дней.

Раскрутилась во мне эта тысяча,

Натянулась, морозно звеня.

И пускай еще кто-то отыщется —

Караульщица вроде меня.

Обмерев от ключиц и до щиколоток,

С незабудкой в усталой руке,

Я как раз эту тыщу досчитывала,

Когда ключ повернулся в замке.

Опускаю все птичьи подробности

Этой тысяча первой ночи.

Сумасшедшая птица под ребрами,

Успокойся, не плачь, не стучи.

На три года еще запечатываю.

Закрываю тебя, как вино.

За своей сиротливой перчаткою

Ты ведь явишься, все равно?

И когда еще кто-то научится

Добыванию треньем огня…

Вот и будет тебе караульщица,

Караульщица лучше меня.

* * *

Разве ради прогулки по лестнице

Ты приехал бы в город К.?

Для тебя это бесполезица,

Бесполезица и тоска,

Ты найдешь городок поформеннее,

Улетишь на исходе дня.

Но – попомнишь меня, покорную,

Переплавленную меня.

Ну так ради моей покорности,

Ради музыки поутру —

Разбери апельсин по корочкам,

А я долечки разберу.

Я не знаю жара и холода.

Я не знаю зла и добра.

Говорю тебе: вся я из золота,

Только горло из серебра.

Расстегни мне цепочку нашейную,

Я снимаю с себя табу.

Может, этих цепей ношение

Сотворило твою рабу?

…Разве ради прогулки по лестнице

Ты приехал бы в город К.?

Для тебя это безболезненно,

Разве будет саднить слегка.

* * *

Я живу как живу.

Я пою как поется.

Может быть, и могла б жить еще как-нибудь…

У меня твоего

Ничего не остается —

Ни на руку надеть, ни повесить на грудь.

Ты живешь как живешь.

Ты поешь как поется.

Может быть, ты бы мог жить еще как-нибудь…

У тебя моего

Ничего не остается —

Ни на руку кольца, ни цепочки на грудь.

А пора бы понять,

Время, время научиться:

Из всего выйдет толк, от всего будет прок.

Что теперь как песок

Между пальцев просочится,

То еще – погоди! – соберется между строк.

* * *

От этих мальчиков с их окаянной смуглостью

Мне не спастись со всей моей премудростью.

У них прохладный лоб, во лбу горение:

Ну сочини со мной стихотворение!

От этих мальчиков с загадочною внешностью

Такою веет непотраченною нежностью,

Когда они от слез, от полудетской робости

Вдруг переходят к каменной суровости.

Ах, этих мальчиков в цепях непогрешимости

Мне не спасти при всей моей решимости.

В глазах зеленый лед, в губах смирение:

Ну сочини со мной стихотворение!

Все, худо-бедно, все идет как полагается.

К моей любви всегда блокнотик прилагается.

Но с тем, кто музыке моей не подчиняется, —

С тем никогда и ничего не сочиняется.

* * *

Вдвоем, вдвоем, вдвоем.

Нежны до устрашенья…

Давай меня убьем

Для простоты решенья.

Я в землю бы вошла,

Как ножик входит в масло.

Была, была, была,

Была – да и погасла.

Проблемы устраня

Житья недорогого —

Давай убьем меня

И никого другого.

Программа дешева —

Душе мешает тело.

Жила, жила, жила,

Жила – и улетела.

Усталой головы

Особая пружинка.

По улицам Москвы

Кружи, моя машинка.

До дна, до дна, до дна

Влюби-влюби-влюбиться.

Одна, одна, одна…

Уби-уби-убиться!

* * *

Ежели забрезжило – слушай, голубок! —

Чего хочет женщина – того хочет Бог.

Впроголодь да впроголодь – что за благодать?

Дай ты ей попробовать! Отчего не дать?

Много ль ей обещано? Иглы да клубок.

Чего хочет женщина – того хочет Бог.

Если замаячило, хочет – пусть берет.

За нее заплачено много наперед.

Видишь, как безжизненно тих ее зрачок?

Кто ты есть без женщины – помни, дурачок.

Брось ты эти строгости, страшные слова.

Дай ты ей попробовать. Дай, пока жива!

Дай ей все попробовать. Дай, пока жива…

* * *

Собраться, разобраться.

Убраться к январю.

Наивный пафос братства,

О чем и говорю.

И это тоже средство,

И сладок этот хрип.

Наивный пафос детства,

Чумной телеги скрип.

Собраться, разобраться,

Убраться невзначай.

Наивный пафос братства —

Прощай, прощай, прощай!

Ты видишь, как негордо

Я жду твоей руки?

И – сглатывает горло

Комки. Комки. Комки.

* * *

В дорогу Е. Клячкину

Селяви так селяви!

Тель-Авив так Тель-Авив…

До свиданья, Женька!

Пой там хорошенько…

У прибоя на песке

С разговорником в руке —

Молодой, не старый,

Ты сидишь с гитарой…

Там, на сахарных лугах,

На зеленых берегах —

Вспомнишь, бестолковый,

Климат наш суровый…

Селяви так селяви…

По любви так по любви.

По любви, по страсти?

Бог не даст пропасти.

* * *

Уезжают мои родственники,

Уезжают, тушат свет.

Не коржавины, не бродские —

Среди них поэтов нет.

Это вот такая палуба.

Вот такой аэродром.

Ненадрывно, тихо, жалобно —

Да об землю всем нутром.

Ведь смолчишь, страна огромная,

На все стороны одна,

Как пойдет волна погромная,

Ураганная волна…

Пух-перо еще не стелется,

Не увязан узелок —

Но в мою племяшку целится

Цепкий кадровый стрелок.

Уезжают мои родственники.

Затекла уже ладонь…

Не рокфеллеры, не ротшильды —

Мелочь, жалость, шелупонь.

Взоры станут неопасливы,

Стихнут дети на руках,

И родные будут счастливы

На далеких берегах…

Я сижу, чаек завариваю,

Изогнув дугою бровь.

Я шаманю, заговариваю,

Останавливаю кровь.

Если песенкой открытою

Капнуть в деготь не дыша,

Кровь пребудет непролитою,

Неразбитою – душа.

* * *

Молчи, скрывайся и таи…

Ф. Тютчев

Чертополохом поросли,

Скажу тебе на ухо.

Чертополохом поросли —

Сам черт теперь не брат.

«Не верь, не бойся, не проси» —

Так вот же вся наука!

Не верь, не бойся, не проси —

Все будет в аккурат.

Родимый край не так уж плох —

То облако, то тучка.

Сплошная ширь, куда ни глянь,

Простор, куда ни кинь…

Полынь, полынь, чертополох,

Российская колючка,

Полынь, полынь, чертополох,

Чертополох, полынь.

Какая мразь ни мороси,

Какой дурак ни пялься —

Чертополохом поросли

До самых царских врат.

Не верь, не бойся, не проси,

Не уступай ни пальца.

Не верь, не бойся, не проси —

Все будет в аккурат.

Вот-вот махну «прости-прости»,

Печально и потешно.

В конце тоннеля будет свет,

А за спиной порог…

Вот так и выжили почти.

По Тютчеву почти что.

Не верь, не бойся, не проси.

Полынь, чертополох.

* * *

На смерть А. Д. С.

Вся Россия к нему звонит,

Говорит ему «извините»…

Да конечно же извинит.

Если можете, не звоните!

Вся Россия в дверях стоит,

Плачет пьяной слезой, калека.

Ну, опять учудил старик!

Ну и выкинул ты коленце!

Погляди любой протокол —

Там старшой уже все подправил.

Допотопный ты протопоп,

На кого же ты нас оставил?

Тут отравленная вода.

Там подходят филистимляне.

И рождественская звезда

Сахаристо блестит в тумане…

* * *

Чем глуше ночь – тем слаще грезы.

Чем солоней – тем веселей.

Но час от часу ярче розы

На рынках родины моей.

Усаты ушлые ребяты,

Наперебой и нарасхват.

Они ни в чем не виноваты!

Никто ни в чем не виноват.

Чем гуще стих – тем больше прозы.

Чем голос тише – тем страшней.

Все жарче полыхают розы

На рынках родины моей.

Блестят шипы, манят бутоны,

Благоуханье все нежней…

А сердца тоны-полутоны

Слышней, слышней, слышней.

* * *

Добрая большая улыбка.

Ты одна такая на свете.

Смилуйся, Государыня Рыбка!

Мы твои безыскусные дети.

Мы тебе поверили крепко.

Ты одна, родная, на свете.

Смилуйся, Государыня Репка!

Мы твои безысходные дети.

…Вот она, огромная репа,

Или – колоссальная рыба.

Шумно дышит, смотрит свирепо.

Все равно – спасибо, спасибо!

Может, ты безгласная рыба.

Может, ты – безглазая глыба.

Мы – твои последние дети.

И за все – спасибо, спасибо!

* * *

Нет, советские сумасшедшие —

Не похожи на остальных!

Пусть в учебники не вошедшие —

Сумасшедшее всех иных.

Так кошмарно они начитанны,

Так отталкивающе грустны —

Беззащитные подзащитные

Безнадежной своей страны.

Да, советские сумасшедшие

Не похожи на остальных.

Все грядущее, все прошедшее —

Оседает в глазах у них.

В гардеробе непереборчивы,

Всюду принятые в тычки,

Разговорчивые, несговорчивые,

Недоверчивые дички…

Что ж – «советские сумасшедшие»,

Ежли болтика нет внутри?

Нет, советские сумасшедшие

Не такие, черт побери!

Им Высоцкий поет на облаке.

Им Цветаева дарит свет…

В их почти человечьем облике —

Ничего такого страшного нет.

* * *

Ты просишь с тобой посекретничать?

Приходишь средь ясного дня?

Учти, я не буду кокетничать,

Когда ты обнимешь меня.

Ты думаешь, видно, – раз женщина,

То женщину нужно понять.

А женщину нужно разжечь еще,

Разжечь – и тихонько обнять.

Имеют значенье условности,

Но знак подают небеса.

Ты видишь – твердят о готовности

Мои голубые глаза.

Мои золотистые, карие,

Зеленых угодно ль душе?

Вот тренькаю тут на гитаре я,

А можно обняться уже…

* * *

Никакой в этом мире поэзии.

Никакой, в самом деле, мечты.

И подушечки пальцев порезаны.

И страницы скандально пусты.

Ну помаешься, позаикаешься,

Ну посетуешь ты на судьбу.

Но не очень-то перепугаешься,

А покрепче закусишь губу.

Други близкие, други далекие!

Я гляжу ваших взглядов поверх.

Ожиданья огни одинокие —

Худосочный такой фейерверк.

Матерь божья, какая поэзия?

Матерь божья, какая мечта?

Я и шита, и крыта, и резана —

А страница пуста и пуста…

* * *

Геральдика и героика

Подтаивают во мглах.

Вся жизнь моя – аэротика.

Тела о шести крылах.

Подвешенная над бездною,

Увидела тень свою.

Над бездною разлюбезною

Плыву да еще пою.

Предвижу его, курортника,

Обтянутый свитерок…

Вся жизнь моя – аэротика.

Неси меня, ветерок.

Должно быть, водица мутная

Клубится на самом дне.

Вся маетная, вся ртутная,

Колышется жизнь во мне.

От плохонького экспромтика

До плавящей пустоты —

Тащи меня, аэротика, —

Кто же, если не ты?

Я рыпаюсь, а ты раскачивай

На самом крутом краю —

И трать меня, и растрачивай;

Покуда еще пою.

* * *

Есть фантастические игры,

И жизнь, и смерть у них внутри.

Насквозь прокалывают иглы —

Слова «замри» и «отомри».

Чего ты ждешь, упрямый идол

С угрюмой складкою у рта?

Каких еще прикажешь игл?

А игр каких в мои лета?

Вот удивительная штука,

Где все известно наперед.

Не то игра, не то наука:

Замрет, сейчас же отомрет.

Теперь живу и в ус не дую,

Сама с собою на пари:

Замри-замри, я поколдую!

Теперь – скорее отомри…

Упрусь локтями в подоконник.

Мелок меж пальцев разотру.

Нет, ни за что не успокоюсь,

Пока словцо не подберу.

Услышу ключ и тихо выйду.

Рука задвижки отопрет…

А вдруг сегодня – да не выйдет:

Не отомрет?