Текст книги "Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге"

Тогда и выяснилось, что в этой беде мы не одиноки. Вот еще одна разлученная мать из Москвы – Наталья. А вот Сергей Березовский, отец Ольги Слуцкер. Тогда я знала об Ольге Слуцкер совсем немного: эффектная бизнесвумен, построившая собственную фитнес-империю, героиня светской хроники, жена политика. Кажется, несколько раз я видела по телевизору, как Ольга проводила инструктаж российской команды в спортивном шоу «Большие гонки». Казалось, все, что делает эта женщина, в высшей степени профессионально. Ее образ вызывал у меня симпатию. Мудрая, рассудительная, популяризирующая спорт, яркая, красивая женщина. Self-made, одним словом. Никогда бы не поверила, что с ней могло произойти такое, пока не услышала рассказ ее отца.

– Третьего июня 2009 года охрана мужа не пустила Ольгу в собственный дом в Серебряном Бору. В доме находились маленькие дети – Миша и Аня, пяти и десяти лет. Доступ к ним был закрыт внезапно, без объяснения причин. Когда ваш муж член Совета Федерации и имеет депутатскую неприкосновенность, то даже милиция не в силах с ним тягаться. Так началась мучительная изоляция двух детей от матери, а также бабушки и дедушки. Блокада длится уже более года…

Сергей Березовский говорил пронзительно, но при этом юридически грамотно и точно:

– Не так важно, с кем суд оставит проживать детей. Страшна технология, которая применяется при изоляции детей одним из родителей. Настраивание ребенка, внушение – это жесточайшее насилие над личностью и душой маленького человека! Каждый практикующий психолог вам подтвердит, что ребенку за пару недель можно внушить ненависть даже к любимым ранее матери или отцу, день за днем пользуясь его зависимостью и доверием. Технология похитителя предполагает, что ребенка будут опрашивать в суде, поэтому его готовят как настоящего бойца! Ребенок повторит что угодно за тем взрослым, с которым проживает. И эту слабость безжалостно эксплуатируют «особо умелые» и жестокие родители, изолирующие детей. Это не просто трагедия – это рейдерский захват! Как любое уголовное преступление, оно должно иметь правовую оценку в демократическом обществе!

Я была потрясена тем, что этот мужественный человек не боялся называть вещи своими именами. Отец Ольги Слуцкер отчасти напоминал моего собственного папу, которым я так гордилась.

Женя Чахоян взяла слово:

– Проблема в том, что многие взрослые просто считают, что запугивание и унижение – это наиболее оптимальный способ сохранения порядка в семье и контроля над ребенком. И, как это ни прискорбно, даже среди нас есть люди, которые сами в детстве подвергались семейному насилию и привыкли к такому стереотипу общения. Пожалуй, эти методы воспитания считаются в нашей стране традиционными.

Мы пытались донести до чиновников, что психика маленького человека, насильно лишенного родителя, особенно матери, страдает непоправимо. И по идее кто, если не эти люди, должны знать о том, насколько беспомощны дети, подвергаемые ежедневному психологическому давлению? Мне казалось, что достаточно лишь озвучить проблему на форуме, чтобы чиновники приняли меры и похищения детей перестали быть безнаказанными. Я верила, что каждый из них абсолютно живой, неравнодушный и понимающий человек.

Мой монолог резко прервал кто-то из докладчиков, инфантильно заявив:

– Уважаемые коллеги, хочу заметить, что в России таких исследований не проводилось. В законе на данный момент даже отсутствует формулировка, что следует считать «психологическим насилием»!

Тут до меня дошло, почему наш вопрос незаслуженно обделен вниманием общественности и политиков. Случайно ли? Ведь если правовой оценки нет в голове, то откуда ей взяться в законе? Реакции общества подобны реакциям ребенка, получившего травму, подумала я. Ребенок переживает проблему внутри себя – не сообщает о ней взрослым, потому что не находит слов… Вырастая, он обычно уже не обнаруживает в себе сил дать должную оценку произошедшему. У ребенка искажается понятие нормы, укореняется сознание жертвы. Повзрослев, человек уже не может даже осудить своего обидчика, потому что с годами травма становится частью его личности, а обида и боль укореняются в бессознательном.

Посмотрим на российское общество. Пережив за последние сто лет столько потрясений, войн и несправедливости, мы продолжаем устанавливать памятники вождям и почитать тех, кто отправлял в ссылку наших дедов и, будто губкой со школьной доски, стирал миллионы семейных историй. Выходит, наше глубоко травмированное общество не в состоянии не только пережить, но и открыто признать свою травму! Оно либо угодничает, прогибаясь под власть, либо проявляет к ней слепую агрессию. Как дети, воспитанные в «узаконенных» видах того или иного насилия, депутаты и парламентарии по-прежнему не желают возвращаться в прошлое и предпочитают жить с этим слепым пятном в сознании! Неужели нашим обществом овладел стокгольмский синдром[1]1
  Стокгольмский синдром – психологическое состояние, когда жертва начинает проникаться сочувствием к агрессору.


[Закрыть], и насилие оправдано по умолчанию? Мне хотелось кричать о нормах Международной конвенции, о недопустимости разлучения с матерью, но – кому? Тем, кто и без меня прекрасно знал законы, но молчал и бездействовал?

Так мы впервые столкнулись с тем, что уважаемые докладчики, несмотря на все полномочия, не могут найти решение наших проблем. И даже личная встреча с самыми высокими чиновниками по сути не отличалась от любой из сотен полученных мною из разных ведомств отписок, в которых сквозило равнодушие и беспомощность.

Вернувшись домой, я нашла в интернете блог Ольги Слуцкер. Судя по дате, она завела живой журнал как раз в дни форума. Прочитав его, я еще больше осознала масштаб нашей беды.

olya_sloutsker 26 ноября 2010 написала:[2]2
  Блог Ольги Слуцкер на LiveJournal: https://olya-sloutsker.livejournal.com


[Закрыть]

Мой первый пост в ЖЖ.

Я долго не решалась завести свой блог в ЖЖ. Хотя сделать это мне советовали друзья, когда в какой-то момент, даже, наверное, раньше меня, поняли, что быстрое воссоединение с детьми мне не светит. Практически каждую неделю в течение последнего года я планировала открыть account в ЖЖ. И все время откладывала это. Может, потому что всегда побаиваешься зайти в то пространство, где еще не был. Итак, 17 месяцев и 21 день я не видела своих детей, 11-летнего Мишу и 6-летнюю Аню. Моя история растиражирована средствами массовой информации и в интернете. В своем блоге я напишу правду о том, что произошло со мной, моими мамой и папой и моими детьми. Я решила это сделать, потому что не знаю, когда я увижу своих детей, и увижу ли я их когда-нибудь. Я хочу, чтобы когда-нибудь мои дети прочитали мой блог и узнали правду, как боролась за них мама, как она жила в то время, когда мы были полностью изолированы друг от друга. Но если все, даст Бог, закончится хорошо, то это просто будет странная, грустная и горькая история со счастливым концом.

Глава 15

Несмотря на новую жизнь, в которую я окунулась, первое время мне не хотелось афишировать свою ситуацию ни на работе, ни перед родственниками. Конечно, знали обо всем папа, брат и кто-то из близких друзей. Часто я думала: «Если бы только была жива моя мама…» Но мамы не было уже семь лет. Ее на пешеходном переходе рядом с нашим домом сбил пьяный водитель. Да, если бы жива была мама, то вряд ли Ксюша и я оказались бы в такой ситуации.

Папа сказал, что заподозрил неладное намного раньше. Правда, он поделился своими опасениями, когда Ксюшу уже забрали и подозрения стали реальностью. Оказалось, что за полгода до того злополучного лета свекровь приходила в гости и таинственно намекала на то, что якобы скоро у нас с Ромой произойдет разлад. Отец не желал принимать участие в «бабских» сплетнях – он был уверен, и небезосновательно, что я не стану скрывать от него проблемы с мужем. Тогда свекровь неожиданно сменила тему разговора и предложила отцу в случае разлада выплатить нашу с Ромой ипотеку. Папа, естественно, не мог разгадать ее злого умысла, старался отвечать дипломатично и твердо, обозначая свою непричастность к чужой семейной жизни. Когда же я в августе вернулась из Новороссийска, в слезах вошла в дом и сообщила ужасные новости, для него все встало на свои места. Позиция отца в первое время была однозначной – он считал семью Проценко «подлыми предателями». Папа произносил эти два слова безапелляционно и решительно. Причем вина Романа в глазах отца была значительно меньше, чем «вклад» свекрови. Однако даже мой отец, имея высокие аналитические способности, присущие ему как профессору физики, не мог понять конечную цель и логику действий этой семьи.

– Ну вот, отняли вы ребенка. А дальше-то что? – спрашивал он. – Начнете поливать грязью его мать? Это же чудовищная травма, как табуреткой по голове!

Отец видел, как неразлучны мы были с дочкой, и понимал, что Проценко наносят удар в первую очередь по Ксюше. Мы тогда сблизились с папой даже больше, чем когда погибла мама. Первое время он меня очень поддерживал, вникал во все обстоятельства, оплачивал консультации адвокатов и подсовывал юридические журналы, как когда-то в детстве книги. Однажды мы отправились к отцу Ромы, что, впрочем, ничем хорошим не обернулось. Нас не пустили на порог, а брат Ромы угрожал расправой, если мы приблизимся к семье Проценко или к Ксюше…

Новая жена отца Люба, с которой мы толком никогда не общались, тоже была очень благожелательно ко мне настроена. Папа жалел меня, но моей решительности не разделял. Он был готов терпеть случившееся тихо, пассивно, в стенах родного дома. Но не дай бог выносить сор из избы! Человек советской формации не привык делать личные проблемы достоянием общественности. Поэтому, чтобы не волновать отца, я старалась не говорить дома о своих активных действиях.

Среди моих близких еще была бабушка, после гибели мамы она считала меня своей дочерью. Дедушка не смог справиться с потерей и сильно сдал. Бабушка ухаживала за ним. Они прожили вместе всю жизнь, демонстрируя своим примером нам, подрастающему поколению, настоящие семейные ценности. Сообщить бабушке о том, что Рома, которого она успела полюбить как сына, выкрал Ксюшу, было беспощадно. Поэтому я просто не сообщала ей о том, что произошло, и надеялась вернуть Ксюшу домой прежде, чем бабушка узнает о случившемся. Время от времени я звонила ей, чтобы справиться о здоровье дедушки. Это было роковой ошибкой. Наивно желая сделать «как лучше», я не подумала, что за моей спиной бабушкой могут манипулировать.

Время шло. Я то впадала в отчаяние, то проявляла непоколебимое упорство. Во всем, что я делала для того, чтобы вызвать общественный резонанс, была не просто цель, но миссия. Ведь если соседи Проценко увидят по телевизору, прочитают в газетах или в интернете мою историю, то Роме будет намного сложнее прятать Ксюшу. В какой-то момент я поняла, что дистанция между мной и родными увеличивается. Мы отдалялись, но я продолжала доверять своей семье. Единственной точкой опоры стал новый круг близких людей, которым не нужно было объяснять, что такое несправедливость и клевета, материнское горе и судебная система.

Желая помочь с решением финансовых проблем, друзья и коллеги предложили продать на благотворительном аукционе фотоработы с моей персональной выставки «Фотомидраш», которая незадолго до того завершилась и получила немало положительных откликов в СМИ. В организации аукциона и поиске помещения помог руководитель Центра прикладных знаний Кирилл Палыч, который просто предложил провести мероприятие у себя в центре, в самом сердце Петербурга, возле Казанского собора. Во время аукциона были проданы почти все мои фотографии, а вырученные деньги я отложила на адвоката и на предстоящие поездки в Новороссийск.

Пришлось досрочно выйти из декрета, чтобы восстановиться на студии документальных фильмов, где я раньше занималась внешними связями, фестивалями и организацией показов по всему миру. Для суда была необходима справка о постоянной работе. Десятилетиями складывавшиеся отношения между сотрудниками студии были по-домашнему теплыми, и мне было ужасно сложно скрывать свое горе от всех. Коллеги знали Ксюшу, видели нас вместе на праздниках и премьерах. У нас не было друг от друга тайн, да я никогда и не была человеком, который умеет ловко прятать фигу в кармане. Информация быстро просочилась и, конечно, напугала руководство, которое еще не оправилось от реорганизации старейшей киностудии и превращения ее из ФГУП ТПО в ОАО. Поползли слухи, что впереди меня ждут суд с мужем и поездки в Новороссийск – значит, работа будет страдать. Пришлось уволиться. Для суда мне, конечно, дали положительную характеристику. Выбора не оставалось, ведь отъезды на неопределенный срок вряд ли были совместимы с постоянной работой.

В то время я дала комментарий на тему психологии интернет-радио «PodFM». Формат подкаста, популярный в Америке, только начали продвигать в России. После эпизодического сотрудничества мне неожиданно предложили вести собственный правовой канал.

– Но ведь я не правовед, – объясняла я программному директору. – Только недавно мне вынужденно пришлось изучать законы и ходить в суды.

– Это даже интереснее! – ответил тот. – Будешь постигать правовые основы вместе с экспертами и слушателями.

– Хорошо, но где я возьму экспертов?

– Будешь приглашать на свое усмотрение, никаких рамок мы не ставим. Ты будешь не просто ведущей, но и автором подкаста.

Подумав, я согласилась. С одной стороны, это была возможность удаленной работы и пусть небольшого, но регулярного заработка, а с другой – прекрасным шансом разобраться в теме, которая раньше была для меня terra incognita, а теперь превратилась в повседневность и даже в условие выживания.

Первый подкаст «Правоведа» вышел уже в ноябре 2010 года и был посвящен авторскому праву в интернете. Затем я приглашала все больше и больше юристов, и мы обсуждали различные аспекты юриспруденции. Уже за рамками эфира я иногда рассказывала юристам о своей ситуации и слушала их дельные профессиональные советы. Это помогло мне достаточно быстро изучить правовые механизмы и дало понимание существующей судебной практики. Особое внимание в своих программах я, конечно, уделяла семейным вопросам и пробелам в законодательстве, связанным с исполнением решений судов по детям. «Правовед» стал первым и популярнейшим правовым подкастом в России. Приложение бесплатно распространялось в AppStore, и со временем у меня появилась аудитория даже за рубежом.

Глава 16

После того как суд удовлетворил ходатайство Проценко о переносе дела по подсудности в Новороссийск, Саша подготовил жалобу в городской суд. Не дожидаясь результатов ее рассмотрения, я взяла билет в Новороссийск. Мне вдруг пришло в голову обратиться за помощью к простым жителям города. Через социальную сеть я разослала письмо с просьбой помочь мне в поиске ребенка, а также жилья и транспорта, поскольку понимала, как сложно будет ориентироваться и передвигаться в незнакомом городе. К счастью, несколько человек откликнулись и оставили свои координаты. Одного из них звали Евгением, он ответил, что готов отвезти меня куда понадобится. Сразу стало легче, ведь я ехала уже не в пустоту.

Перед самым отъездом меня остановил телефонный звонок. Это была коллега Гуля. Год назад я работала на женском спутниковом канале телеведущей, а Гуля – шеф-редактором. Вне эфира мы толком не общались, а на съемочной площадке обсуждали только сценарные и производственные детали. Когда проект закончился, Гуля уехала в Москву и устроилась редактором на один из федеральных каналов.

– Я случайно увидела в интернете твое видеообращение к президенту. Это ужасно! – выпалила Гуля. – Где ты сейчас?

Но, не дав мне сказать, что через пару часов я выезжаю в Новороссийск, Гуля продолжила:

– Тебе срочно надо приехать в Москву! Мы договоримся о съемках новостного сюжета. Ты расскажешь, что у тебя похитили дочку! Это покажут на всю страну!

Раздумывать было некогда, пришлось на ходу менять маршрут. Я села на поезд до Новороссийска, но вышла в Москве. Уже в вагоне я пыталась дозвониться до Саши и сообщить ему о том, что планы изменились. Он долго не отвечал. Затем взял трубку и вместо обычного приветствия устало произнес:

– Я в больнице. Как попал, потом расскажу.

– Что с тобой? – повторяла я, пока поезд не вырвался из города и помехи в телефонной связи не прервали наш короткий разговор. К счастью, одна его фраза все-таки пробилась.

– Не волнуйся, до твоего суда в Новороссийске я обязательно поправлюсь.

Глава 17

Я долго от него бежала. Но в Москве состояние полного отчаяния все же меня настигло.

Мне нужно было добраться до телецентра Останкино, где меня уже ждала Гуля. Но я не могла сосредоточиться ни на чем. Земля уходила из-под ног. Фигуры столичных жителей расплывались перед глазами. В глубине души я пыталась обнаружить остатки воли, но не находила их. В глазах все плыло. От станции «Дмитровская» до станции «Алексеевская» я добиралась на метро около двух часов, хотя этот отрезок можно было проехать за пятнадцать минут. Будто не принадлежа себе, я пропускала поезда раз за разом. В тесном вагоне меня душили слезы, и сопротивляться им не было сил.

В те дни наши общие друзья постоянно звонили Роме в Новороссийск, но ни малейшего шанса на переговоры с ним не возникло. Их скупой комментарий сводился к одному: «бесполезно». Стало звучать новое для меня, но точно описывающее ситуацию слово – «ПАТОГЕННОСТЬ».

В Останкино я все-таки не успела, и мы встретились с Гулей в полумраке «Шоколадницы» рядом с Киевским вокзалом. Впервые мы перешли от рабочих отношений к личным. Поговорили о наших дочерях, о работе с Кириллом Натутовым, о московском ритме жизни, о любви, которая зачастую вынуждает нас страдать.

– Знаешь, почему тебе не продлили контракт? – неожиданно спросила Гуля, имея в виду телевизионное ток-шоу, на котором мы работали.

– Нет, – призналась я.

– Кирилл Викторович тебя с самого начала невзлюбил. Кажется, он просто не понимал тебя. Знаешь, мужчины предпочитают удалять из своей жизни то, что не могут понять.

– Но я ведь так старалась соответствовать образу «сексапильной библиотекарши», которого он от меня требовал.

– Да, для ведущей ток-шоу ты была весьма оригинальной. Помню, как серьезно ты подходила к теме и к героям, этого было даже более чем достаточно.

Мы выпили по бокалу белого вина – за наших дочерей. Гуля продолжала откровенничать. Наверное, она хотела хоть как-то отвлечь меня от гнетущих мыслей.

– Гуля, мой муж всех убеждает, что я алкоголичка, сумасшедшая и со всеми сплю!

– Да ладно?! Ты знаешь, что у тебя не было клички?

– Какой клички? – не поняла я.

– Ну, Кирилл Натутов всем девушкам-ведущим на том проекте давал прозвища. А тебя он называл нормально, понимаешь? Видимо, твой сильный характер и твои принципы его пугали и не позволили продлить с тобой контракт.

Не помню, как добралась в тот вечер до дома. Помню, что напоследок перечисляла Гуле, какие письма на тот момент я уже успела написать: президенту, Миронову, правозащитнику Павлу Астахову. И какие надежды возлагала на крупных политиков, которые, как мне казалось, должны обязательно откликнуться на мою беду и защитить права моего ребенка. Но надежды медленно растворялись, а ясность так и не приходила. Слова «бесполезно» и «патогенность» металлическим эхом звучали в воздухе. Они отражались в подглядывающих за мной витринах столичных магазинов и стеклах пролетающих мимо автомобилей. Но Гуля сумела напомнить мне о том, о чем я сама уже давно забыла. Я вспоминала свою работу на ток-шоу и отношения с бывшим начальником. Какой мне следовало быть, чтобы он меня тогда не уволил? В чем проявлялась моя «непокорность»? И почему с женщинами, которые не готовы облизывать ботинки и которым не дашь ходовую кличку, мужчины так расправляются? Может, здесь и кроется вся проблема? Может, в этом стоит искать причину разрушенной семейной жизни? Неужели в нашем обществе действительно не существует равных прав между мужчиной и женщиной? Неужели женщина, позволившая себе быть свободной, должна быть наказана? И максимальная мера наказания – отлучение ее от самого главного в жизни – ее ребенка.

В Москве я остановилась у друзей – семейной пары Инны и Али́. Их маленькая дочка говорила на двух языках – на русском с мамой и на турецком с папой. Открыв дверь, Инна обняла меня и проводила в проветренную комнату, где была заботливо приготовлена постель. Моя подруга знала, что я люблю спать с открытым окном.

Легла в кровать уже поздно ночью.

Даже закрывая глаза, не получалось остановить слезы. В какой-то момент я перестала обращать на них внимание, даже вытирать. Вспомнились слова Жени Чахоян: «Не надо бояться падать, ведь достигнув самого дна, можно от него оттолкнуться». Кажется, тогда я была на дне. То, что затем стало приходить со мною, трудно описать словами.

Я увидела и ощутила внутри себя голубой свет. Словно теплым пледом, свет полностью укутывал существо, проливавшее слезы в темной холодной комнате на большой кровати. Я легко подчинилась этой силе, ведь она была во много раз больше и старше меня. Растворившись в голубом свечении, незаметно и плавно я погрузилась в чистое состояние, чувство безусловной любви. Это было так естественно! Меня целиком наполнил голубой свет, не оставив места мыслям, чувствам и беспокойству. Только голубой свет, и только Любовь. Мое Я, как отдельная, страдающая личность, на фоне бесконечной абсолютной Силы, переставало существовать. Вместе с ним уходило и страдание. Можно сказать, что в тот момент мне пришлось признать существование лишь этой Силы. Сливаясь с ней, я становилась легче и наполнялась силой.

Я четко понимала, что не сплю. Однако разум заботливо подсказывал, что такое может происходить лишь во сне. Как у Льюиса Кэрролла в «Алисе в Стране чудес». Размеры, казавшиеся абсолютными, вдруг стали относительными.

Люди вдруг показались такими маленькими, слабыми, чрезвычайно уязвимыми и достойными только Любви и Сострадания. Мне даже захотелось упасть в ноги своим врагам и просить у них милости до тех пор, пока меня не пустят к главному сокровищу моего сердца – Ксюше. Обида больше не останавливала меня. Эта картина снова и снова проигрывалась в моем воображении.

Любовь, открывшаяся мне, была намного больше зла! Это стало настолько понятно и осязаемо, что, когда невероятная сила открылась мне во всей своей мощи, я растворилась в ее потоке. Фактически я и стала этим потоком, потому что отдельно от него «меня» не существовало. Вернее, то, чем была в тот момент Я, было совсем не то, чем я привыкла быть до этого. Возможно, в эту ночь случилось то, чего добиваются монахи в кельях, отшельники и саньясины, закрываясь на годы в пещерах, многочисленные паломники в скитах и ашрамах: выйти из своего эго. Трансцендентироваться и слиться с чем-то большим. Моя душа вышла из тела, чтобы встретиться со Вселенской Материнской Душой.

Конечно, любые слова лишь приземляют смысл того переживания, но без них сложно обойтись, описывая этот опыт. Только в ту ночь я предельно четко разглядела незначительность всего, что составляет вектор моего существования. То, от чего седеют волосы, на что трачу свои дни и ночи, свои биологические и космические силы и, в конце концов, свою уникальную «здесь-и-сейчас» Жизнь. Когда удалось раствориться в чем-то, что находится за границей повседневной жизни, я перестала жить на Земле так, как жила до этого.

Мы очень давно заснули, забыв про свои возможности и про свою величайшую, как сама Жизнь, силу. Мы поменяли ее на что-то, что давно переросли, как дети – песочницу. От того Знания Жизни нам осталась лишь «точка зрения». Ограниченные, обыденные представления. Мораль, оценки, табу. Теперь мы угадываем правила, переписывая их из года в год. Именно они отдаляют людей друг от друга, делают их такими маленькими и уязвимыми, ведут от смерти к смерти. То, что мне открылось, было свободно от морали и оценочных рамок. Там все Едино, и все стоит на службе у Любви. Вспомнились слова писателя и психолога Роберта Антона Уилсона[3]3
  Уилсон Роберт Антон. Психология эволюции // http://knigosite.org/library/books/30905/


[Закрыть]: «Все мы – гиганты, воспитанные пигмеями, которые привыкли жить, мысленно сгорбившись». Я пыталась запомнить чувство этого голубого света внутри, не хотелось его терять, превращаться снова в «пигмея». Не помню, как уснула.

Приснилось, будто я еду в Новороссийск, к дочке. Приезжаю к дому, который хорошо знаю, поднимаюсь на второй этаж. Мне открывают дверь. Все радуются и бегут навстречу. Я тоже радуюсь. Я бесконечно счастлива видеть свою свекровь и своего мужа. Потом ко мне бежит Ксюша, и все расступаются, освобождая ей путь. Картинка немного замедленная, как старый, чуть засвеченный фильм. Ксюша громко и радостно произносит «Мама!» Я подхватываю дочку и кружу ее в объятиях. Мы складываемся вместе, как пазл. Крепко обнимаю ее. И счастье навсегда остается там. Как памятник из лучей света, который невозможно сдвинуть, деформировать, убрать…

Проснувшись утром, я долго не вставала с кровати и думала о своем сне. Даже глаза держала закрытыми, чтобы не испарилось, не ушло все это. Счастье нет надобности похищать! Ему надо лишь открыться, довериться, отдаться. Не присваивать, словно оно может тебе принадлежать, а именно отдаться счастью, отдаться – полным выдохом. Не помня себя: потому что тебя как такового нет, есть только представление о себе. Это представление и есть не что иное, как стена, тюрьма, скрывающая истинное счастье. Но счастье свободно от примесей и заблуждений. Однако как сложно бывает увидеть разницу, освободиться! Потому что человек, живущий всю жизнь в тюрьме, даже не подозревает о свободе. Воспринимает свою тюрьму как истинную «нормальную» жизнь. Ему не дано почувствовать разницу, потому что он не знает другой реальности.

Невероятно, но тогда я впервые совсем по-другому посмотрела на свою ситуацию.

Открыв глаза, я продолжала чувствовать любовь и принятие. Без обиды, бессилия и злости. Только безграничная любовь и немного странной сентиментальности. Может быть, то, что до этого я считала сентиментальностью, было просто потребностью в выражении любви? Так или иначе, в то же утро я дозвонилась до свекрови. Просила у нее прощения за все наше недопонимание. Из трубки посыпались едкие упреки, которые не имели ко мне никакого отношения и поэтому не ранили. Я позволяла ее словам проходить мимо моего сердца и просила лишь о встрече с ребенком. Кажется, она была немного шокирована моими интонациями, но в своей злой воле не призналась. Решение, мол, принимает не она, и она в данном случае – жертва, а мне стоит разбираться с Ромой. В комнату зашел ребенок друзей и потребовал внимания к себе. Я продолжала просить свекровь о том, чтобы Рома ответил на мой звонок или обязательно позвонил сам. Я убеждала Ларису, что мы все вместе должны найти решение проблемы – ради нашей маленькой Ксюши.

– Ведь мы все любим ее, правда? – произнесла я. В этот момент полуторагодовалый ребенок горячих турецких кровей неожиданно и бесшумно подошел ко мне сзади и со всей силы шарахнул деревянной погремушкой по голове. Из глаз посыпались искры, а в трубке послышались короткие гудки. Так, совершенно незатейливо, у меня впервые в жизни случилось сотрясение мозга. Деревянная погремушка восстановила баланс сил и убедительно обозначила границы бытия. Я вынуждена была остаться в горизонтальном положении и провела в постели в Москве еще около недели. Возможно, если бы не это, я бы не выдержала гонки и сдалась на полпути. Дети лучше нас знают, что просветление хорошо помаленьку. А перед войной надо как следует выспаться и набраться сил.