Текст книги "Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге"

Глава 18

Рома мне так и не позвонил, а телефон свекрови после нашего последнего разговора был постоянно вне зоны действия. Придя в себя, я отправилась из Москвы в Новороссийск, с остановкой в Краснодаре. В центре города, на улице Красной, располагалось представительство уполномоченного по правам ребенка, куда я и собиралась зайти.

С самолета в Краснодаре меня встречала решительно не та осень, которая провожала из Питера и Москвы. Кажется, я оделась совсем не по погоде. В то время как в монохромном Петербурге вот-вот должен был выпасть снег, природа Краснодара была искусно декорирована золотыми мазками. На одном из центральных проспектов, рядом с городским рынком, я встретила бабушку, которая предлагала жилье посуточно. Вместе мы отправились на улицу Хакурате. Дом находился в центре Краснодара и больше напоминал бунгало в Юго-Восточной Азии. За забором, как грибы под листиком, скрывались несколько унылого вида построек. Лишь одна из них была похожа на дом, а остальные – то ли гаражи, то ли сараи. С крышей, покрытой чуть ли не камышом.

– Вот здесь душ, здесь кровать. За белье плата отдельно, – подчеркнула женщина. Я кивнула, отметив про себя ее находчивость. Затем хозяйка провела меня внутрь жилища и оставила одну среди стен, увешанных коврами. Приняв душ, я легла и тут же провалилась в сон. Разбудил телефонный звонок.

– Беспокоит телевидение Кубани. Удобно разговаривать? – женский голос бойко расчищал остатки моего сна. – Наташа Мещанинова передала нам вашу историю и координаты. Хотим снять сюжет о похищении Ксюши.

Мы договорились о встрече, и я снова провалилась в сон. Проснулась среди ночи. В комнате было еще темнее, чем на улице. Включила свет – обстановка в комнате переносила на столетие назад. На современность здесь намекала только флешка-модем, купленная на вокзале. Я вышла в интернет. Вдохновившись блогом Ольги Слуцкер, решила писать в ЖЖ о том, что происходит со мной.

Svetaspy запись от 26.10.2010

137 дней без Ксюши.

Пишу из краснодарского бунгало с комарами.

Выбирая самый простой путь, чаще всего оказываешься в западне, и остается только отгрызть себе лапу, чтобы выбраться, – времени искать ключи уже нет. Так хочется, но так страшно поставить точку, после которой уже невозможно будет ничего изменить. Много дней собирала головоломку, а последний пазл так и не найден. Последний штрих, краска, кадр. Когда все это сложится, встанет на места и обретет собственную жизнь? Когда же стрелки наконец-то сдвинутся с мертвой точки и время пойдет вперед? И где буду я, и где будешь ты, когда разом навалится осень, ветром, листьями, зонтами, шепотом капель по винограднику? Где будем мы, когда дворник подметет листья, а все птицы улетят на юг? Где будем мы, когда наша дочь захочет оглянуться назад, чтобы получить от нас силу для движения в собственную жизнь? Где будем мы, когда никого не будет сзади, и куда она пойдет в таком случае? Ведь жизнь не застынет в пустоте, если ей уже знакома вечность…

На следующий день я была настроена основательно встряхнуть все городские службы, отвечавшие за защиту детских прав. Во мне было достаточно решимости устроить демонстрацию, революцию или, в конце концов, голодовку в красной палатке перед зданием местной администрации, которая до сих пор не предприняла никаких действий в ответ на мои заявления. Для начала я отправилась к уполномоченному по правам ребенка в Краснодарском крае. Меня встретили и выслушали, заодно доложили, что муж мой уже приходил к ним и даже подал заявление.

– И что же он пишет? – удивленно спросила я. Порыскав по ящикам с папками, они извлекли нужную бумажку.

– Пишет, что вы состоите в секте, читаете эзотерическую литературу типа Ошо, ищете духовного учителя, медитируете и курите травку, – не без иронии процитировали заявление моего мужа специалисты аппарата по правам ребенка. Некоторые слова они читали медленно, будто видели их впервые. Но мне было не до смеха. Не успев отбиться от одних обвинений – в алкоголизме и сексуальной распущенности, мне тут же предъявили другие, еще более абсурдные. Я снова почувствовала себя героиней зазеркалья.

– Вам нужен хороший адвокат! На суде все прояснится. В чем бы муж вас ни обвинял, ему придется это доказать! В Новороссийске есть представитель нашего аппарата, мы организуем вам встречу.

Спустя полчаса сотрудники всего Краснодарского аппарата по правам ребенка, как голуби на площади Сан-Марко, собрались вокруг меня в скромном по размерам кабинете, чтобы расспросить и дать десятки полезных советов. Их вопросы разрывали меня на части. Что стало причиной разрыва? Почему Проценко так повел себя в отделе милиции летом на Широкой Балке? Вы ему не изменяли? Зачем нужен ребенок свекрови? Тысячи вопросов размыли границы между праздным и профессиональным интересом. Тогда я еще не умела этого различать. Некоторые советы почему-то давались шепотом, с неизменной поправкой «Я вам этого не говорила!» В конце концов, прокрутив несколько раз головой по часовой стрелке, я уже не могла сдерживать слезы. Но сотрудники небольших кабинетов, как ненасытные птицы, не могли удовлетвориться горькими словами, слетавшими с моих губ. Они хотели урвать все новые, особо пикантные подробности. Прощаясь со мной, одна из сотрудниц сказала:

– Да вы не плачьте и не волнуйтесь, Светлана Александровна! Помедитируйте, покурите травку, – женщина подмигнула мне и, практически пританцовывая от своей удачной шутки, вернулась в кабинет.

На Красной улице конец октября теплым ветром подметал опавшие листья. Я достала мобильный, чтобы отправить эсэмэску адвокату Саше. У него был день рождения. Потом доехала до автовокзала и села на автобус. Он остановился на половине пути от Краснодара до Новороссийска, в маленьком городке Крымске. Здесь на автовокзале продавались пирожки и растворимый кофе. Глоток этого привокзального напитка помог скоротать остаток дороги, которая становилась все более горной и извилистой. Добравшись до Новороссийска, я тут же купила в киоске местную газету с частными объявлениями о посуточной аренде жилья. Первое же объявление, бросившееся в глаза, привлекло приемлемой ценой. Позвонила по указанному номеру.

– Такой длинный дом-корабль у матроса с гранатой знаете? – спросил низкий женский голос. Естественно, я не знала никакого матроса, тем более с гранатой. Но чувство смертельной усталости победило любопытство. Так я временно поселилась у Ляли, хозяйки большой «малосемейки» в спальном районе Новороссийска. Перед домом действительно была плита из белого камня с высеченным на ней профилем матроса. «1943 год. Здесь проходил передний край обороны Малой Земли».

Довольно быстро сориентировалась: до центра следовали почти все маршрутки, а чтобы добраться обратно до дома, я спрашивала водителя: «К Матросу идете?» Мои маршруты пролегали через органы опеки в прокуратуру. До дома Проценко на улице Новороссийской Республики оттуда было рукой подать. Каждый день в маршрутный лист добавлялись новые инстанции. Поликлиника, детские сады, уже знакомый центр судебных экспертиз «Диалог», куда в этот раз я принесла фиктивные заключения от частного психолога Тютю-ник. Кто такая психолог Тютюник и почему она обследовала мою дочь без моего согласия? Да еще сумела обнаружить расстройство связи «мать – дитя», не наблюдая нас вживую? Копии этих псевдозаключений я, наконец, смогла получить из материалов судебного дела. Директор экспертного центра узнала меня, поинтересовалась, как суд. Увидев бумажки, подписанные Тютюник, всплеснула руками:

– У Тютюник нет права проводить такие обследования и тем более выдавать подобные заключения!

Я попросила найти документы, подтверждающие ее квалификацию.

– Тютюник работает на полставки в детском саду, – ответили мне, но официального заключения на эту справку дать не решились.

Вскоре я выяснила, что в суд также поступили, мягко говоря, нечестные акты Новороссийской опеки, в которых моя встреча с ребенком 13 сентября на даче в Широкой Балке была изображена на новый лад. Будто бы не было никаких препятствий со стороны Проценко, будто все в порядке со здоровьем ребенка и, конечно, условия его проживания совершенно замечательные! И вроде как не было психологического насилия в том бесчеловечном вырывании Ксюши из моих рук. Вместо этого в актах опеки черным по белому нагло значились описания «зефирно-шоколадных» условий проживания Проценко Ксении в однокомнатной квартире в центре города Новороссийска, где для девочки отцом куплены все на свете игрушки и йогуртами забит холодильник.

С жалобой на необъективность органов опеки я направилась в городскую администрацию.

– Пропустите, это ко мне! – сказал в трубке голос охраннику, после чего ворота проходной открылись. Я поднялась на четвертый этаж, где меня уже встречала Светлана Ариковна. В ее голосе звучали искренность и неравнодушие. Сердце сразу затрепетало надеждой.

– Пройдемте. Садитесь.

Две женщины, две матери, две тезки, мы сели за большим столом напротив друг друга. Держа бумаги перед собой словно щит, я начала сокрушительный монолог. Об обмане мужа, о встрече с дочкой 13 сентября на даче в Широкой Балке. Услышав про акты опеки, Светлана Ариковна попросила бумаги и, продолжая изучать их, подошла к телефону.

– Беспертова? Можете подъехать ко мне? Да, в администрацию. Когда? Сейчас!

Приехала та женщина, с рыбьими глазами. Разговор получился жесткий, хотя ей по-прежнему было все равно. У этой рыбы нет хребта, думала я. Но Светлана Ариковна настаивала на немедленном собрании межведомственной комиссии.

– Комиссия у нас по вторникам, – мямлила Беспертова.

– Какой вторник? Завтра сможете? Мать не должна ждать до вторника! Вызывайте отца Ксюши в опеку прямо сейчас! Завтра должен быть принят и утвержден график общения Светланы с ребенком.

Женщина-рыба медленно удалилась, не говоря ни слова. Мы же со Светланой Ариковной остались обсуждать ситуацию, здоровье Ксюши и мое положение. Ход мыслей и решительность этой женщины импонировали.

– Завтра после комиссии придете ко мне. Сделаем копии документов, отправим вашему адвокату в Петербург.

– А что делать, если Проценко не явится на комиссию?

– Если начнет бегать, подключим уже другие силы, – намекнула она, – город у нас, знаете, маленький, особо не спрячешься!

Мы вышли из администрации города-героя поздно вечером. Дошли по улице Советов до остановки. На миг показалось, что эта женщина проходила в своей жизни через подобную ситуацию. Может быть, поэтому она так живо откликнулась на мою боль? Я поняла, что Рома не всех здесь купил, и есть в Новороссийске люди, кому можно доверять. Внезапно я вспомнила про Евгения, местного жителя, который отозвался на мой клич в социальных сетях. Позвонила, и мы договорились встретиться завтра. Евгений заехал рано утром. Уравновешенный и какой-то на редкость порядочный мужчина средних лет. Новороссийск начинал удивлять. Неужели здесь тоже можно встретить «своих», а не только «чужих»? Пока мы ехали в машине, он рассказывал про своих детей. Чем занимается Евгений, я не поинтересовалась, а он не заострил на этом внимания. Мы прочесали весь город. Объехали все известные мне адреса. Подходили к закрытым дверям и не наблюдали даже следов присутствия ребенка. Тогда Евгений посоветовал написать заявление. Отвез меня в центральный отдел милиции. Я впервые попала в отделение на Грибоедова, которое местные ласково называли «грибы». Со мной тут долго церемонились, все-таки новый человек, из Северной столицы, непонятный. Передавали из рук в руки, из кабинета в кабинет, пока где-то за окном не начали кричать петухи. В некоторых помещениях центрального отделения милиции мы находились, кажется, прямо на земле, со стен ручейками стекала вода. Маленькая комнатушка была задумана скорее для хозяйственных нужд, чем для работы правоохранительных органов.

– Дождь, – будто оправдываясь, прокомментировал милиционер. Для убедительности он показал пальцем на дверь, за которой шел дождь. Затем снова вернулся к оформлению бумаг. Собственноручно под копирку я закончила писать заявление на федеральный розыск ребенка.

Перешли в другой кабинет. Там не было света, не говоря уже об оргтехнике. С другим сотрудником мы составляли заявление по ст. 129 УК РФ за клевету и распространение ложных сведений, порочащих мою честь и достоинство. Он признался, что уже в курсе «ложных сведений». Значит, Проценко и сюда уже заходил.

– Говорил, что жена типа асоциальная… Пьющая. Не ухаживала за ребенком, – вспоминал милиционер. – Скажите, зачем мужику ребенка отбирать? Может, у него самого проблемы с этой, ну как ее?

– С психикой, – подсказала я.

– Да, с психикой, – согласился он. – Чем же вы так его обидели?

На этот популярный вопрос я и сама давно искала ответ. Сотрудник записывал, то и дело уточняя детали инцидента, произошедшего в Широкой Балке.

– Ждите в коридоре, – подытожил человек в погонах.

Пока дежурный сотрудник в приемной бесконечно долго регистрировал оба моих заявления, я чуть не уснула в сыром помещении.

– Получите талон-уведомление, – я наклонилась к окошку. – Распишитесь в журнале. Здесь и здесь.

Поспать удалось всего полчаса. Утром начинались приемные часы. Светлана Ариковна ждала в кабинете администрации города Новороссийска. Из опеки только что сообщили, что известить Проценко не представляется возможным. Телеграммы до него не доходят, телефон не отвечает. Собранная во вторник и четверг комиссия не пригодилась. Значит, все-таки он спрятался! Что же за силы подключит теперь моя новая спасительница?

Тем временем съемочная бригада кубанского телевидения записала комментарий начальницы органов опеки. Затем журналисты подъехали к зданию администрации. Хотя мы и встретились с ними у памятника Ленину, для фона все же был выбран куст сирени. Корреспондент по имени Александра повесила мне на воротник петличку с микрофоном и задала всего один вопрос. Отвечая, я рассказала, как все произошло. Добавила, что не уеду отсюда без Ксюши.

Затем я поднялась в кабинет Светланы Ариковны. Он уже напоминал «мини-штаб». Чиновница обзванивала социальные службы, чтобы выяснить, ходит ли Ксюша в садик и поликлинику, оформлен ли Проценко официально на работе, справку с которой он предоставил суду, идут ли отчисления в пенсионный фонд. Но ни Рома, ни Ксюша нигде не числились! Я составила и распечатала новые заявления. Позвонила в Питер, папе и адвокату. Вместе думаем, что делать дальше.

svetaspy запись от 02.11.2010

143 дня без Ксюши

…Хождение по кабинетам и собирание бумажек – это профессия, которой надо отдельно обучать несоветских людей. Сегодня снова ходила в прокуратуру, зашла в кабинет зампрокурора г. Новороссийска (просто не могла пройти мимо таблички с фамилией Кабанов!). Был неприемный день, но он-таки оторвался от спортивного канала и, не говоря при этом ни слова, тем не менее внимательно меня выслушал. Кивал, обещал помощь.

У Ляли, в соседней со мной комнате, жила предупредительная девушка Маша. Как-то вечером мы столкнулись в коридоре и сразу подружились. Маша родилась в Якутии, с отличием закончила исторический факультет Петербургского университета и совсем недавно переехала жить в Новороссийск. Она собиралась устроиться здесь в школу учительницей. Я тогда порадовалась за ее учеников. Маша мне сразу понравилась, она обладала такими редкостными качествами, как целеустремленность и порядочность. А еще у Маши был муж Андрюс – латыш, который строил яхты и затем на них плавал. Андрюс собирался вскоре переехать к Маше, видимо, желая поменять родное Балтийское море на Черное. Меня странным образом успокаивал тот факт, что в Новороссийске живут такие благородные люди, которые строят яхты и учат детей. Значит, жизнь продолжается! Каждый вечер мы обменивались с Машей новостями. Она рассказывала мне о тонкостях местной системы образования, а я ей о результатах поисков Ксюши. Вскоре мне стало все понятно с судами, а Маше со школой, и мы решили съехать от Ляли, чтобы снять комнату на двоих на длительный срок. Это получалось значительно экономичнее, чем платить посуточно. Как-то вечером она позвонила мне и взволнованно сообщила:

– Есть хороший вариант, поехали его смотреть.

– Прямо сейчас? Куда?

Маша не бросала слов на ветер.

– В «Трапезунд», – бывают такие слова, которые сами как ветер и загадочно зовут за собой.

– Что это такое? – не поняла я и даже записала незнакомое слово на бумажку.

– Вроде ресторан, спроси у местных, как туда добраться. Я уже разговаривала с хозяином. Он грек, – загадочно добавила Маша.

Действительно, взобравшись на машине вверх по склону, я вышла у светящейся вывески двухэтажного греческого ресторана, ловко совмещенного с ларьком и автобусной остановкой. Обогнув замысловатую конструкцию, я направилась вглубь пустынной дороги. Стая разномастных собак шумным строем пронеслась мимо, с азартом кусая друг друга за уши. Несколько минут озираясь в кромешной темноте, я сдалась и набрала Машу.

– Иди прямо, пока не увидишь справа чугунные ворота и трехэтажный особняк.

Я шла, исправно следуя Машиным инструкциям, и старалась не обращать внимание на отсутствие каких бы то ни было признаков жизни вокруг. Телефоном подсвечивала дорогу, чтобы не споткнуться. Неожиданно за поворотом показалась сторожка, освещенная тусклым светом фонаря, и практически сразу бросился в глаза кирпичный дом. Не оставалось сомнений в том, что я на месте. Гостиница оказалась трехэтажным особняком на окраине города и действительно называлась непонятным словом «Трапезунд».

Дверь была открыта, и я вошла. С последнего этажа слышались голоса. Я поднялась по массивной мраморной лестнице, попутно удивляясь огромному незадействованному пространству внутри дома. Маша уже осматривала нашу комнату, которая была соединена деревянной дверью с чуланом-мансардой. Перед комнатой была то ли веранда, то ли гостиная, за столом которой сидели люди, курили и разговаривали. По атмосфере это место общего пользования напоминало питерскую коммуналку. Я вышла с веранды на широкий полукруглый балкон «Трапезунда», и передо мной открылся божественный вид – весь город был как ладони. Подсвеченная бухта отражалась в мерцающем море, а заходившие в порт баржи казались игрушечными.

Маша уже хлопотала «за тазики, занавески и постельное белье».

– Сейчас Владимир Ильич принесет нам ключи, и можно будет въезжать, – сообщила Маша, осматривая тумбочки. Комната наша выглядела более чем скромно: две кровати и две тумбы да письменный стол перед большим окном, за которым – кромешная тьма и ни капли света, даже от фонаря.

– Владимир Ильич – не очень греческое имя, – заметила я.

– Так это не сам хозяин, а его распорядитель! – радостно ответила Маша.

Через несколько минут в дверях появился Владимир Ильич, в одной руке он держал таз, в другой – пачку чистого неглаженного белья. Мы прошли в чулан. «Зимой здесь можно хранить продукты», – по-хозяйски заметил Владимир Ильич. На вид он казался человеком ученым, даже несмотря на тазик в руках. Это и заставило меня спросить его о значении слова «Трапезунд».

– Так это же, как его, древний греческий город, на том берегу Черного моря, – Владимир Ильич махнул рукой куда-то вдаль, и мы с Машей посмотрели в сторону окна в чулане. – В Малой Азии находится. Ныне, как его, Турция, а некогда часть Понтийского царства. Основан город еще до нашей эры, да. Тут ведь кругом были греческие колонии. Ну, вы знаете, раз исторический заканчивали? – Владимир Ильич удивил даже Машу, которая знала историю лучше меня. Он явно был человеком образованным, но пользовался своим багажом редко, решая в основном хозяйственные задачи по дому. – Сначала Трапезунд был центром византийской провинции Первая Армения. Слышали про такую? А затем стал последним осколком Византии, – мы с Машей переглянулись и подошли к маленькому окну, чтобы разглядеть в нем немного осколков хоть какой-нибудь империи, но увидели лишь фонари на баржах, ожидавших входа в Цемесскую бухту.

– А куда выходят окна в комнате? – неожиданно спросила я.

– Так это же, как его, кладбище здесь, – как будто поразился нашей неосведомленностью Владимир Ильич. – Кладбище, «Солнечное» называется. Завтра, как рассветет, вы сами увидите. Закрытое оно, не действует уже.

Когда наступило завтра, я посмотрела в окно и все поняла. «Трапезунд» неслучайно расположился в этом, почти стратегическом, месте. Спрятавшись от всех в аппендиксе, он, с одной стороны, присматривал за вечностью тех, кто покоился на «Солнечном» кладбище, а с другой – наблюдал за жизнью города сверху, будто ангел-хранитель, обреченно принимая на себя все природные ненастья, свистящие норд-осты и завывающие вьюги. В этом месте случайные прохожие не появлялись, и хозяина Константина это обстоятельство, кажется, не смущало, а даже устраивало. Зато те немногие, что забредали в этот дом на краю дороги, оставались здесь надолго.