Текст книги "Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге"

Но самой страшной неправдой среди всего этого форменного психоза стали мелькнувшие в зале суда в руках адвоката моего мужа бумажки от частных психологов. Там утверждалось о якобы имевших место психических нарушениях ребенка, вызванных действиями матери. Что за чертовщина? Какими действиями? Какие нарушения появились у моего абсолютно здорового ребенка? Как такое возможно? Когда свекровь успела отвести Ксюшу в психоневрологический диспансер, какое право без согласия обоих родителей она на это имела и почему мне об этом никто не сказал?! Оглушенная новостью, я потеряла дар речи. Никакой подходящей реакции на подобные извращенные манипуляции здоровьем Ксюши у меня просто не было и не могло быть, с таким видом человеческой подлости я никогда еще в своей жизни не сталкивалась. Петербургская судья, критически взглянув на предъявленные «заключения психолога», отказалась их приобщать к материалам дела и вернула адвокатам.

– Ваши документы даже не заверены печатью! Что за неуважение к суду? – нахмурилась она. – На следующем заседании будем обсуждать заявленное ходатайство ответчика о передаче дела по подсудности в город Новороссийск. Сегодняшнее заседание объявляется закрытым.

Все быстро засобирались. Мне не предоставили возможности ознакомиться с психологическими заключениями, адвокаты Ромы тут же поубирали их в свои папки. Женщина из опеки, будто очнувшись от гипноза, подошла ко мне и тихо сказала: «Давайте выберем день для моего выезда в ваш адрес для обследования жилищно-бытовых условий проживания ребенка». И шепотом добавила: «Держитесь!» Я обещала с ней связаться. Друзья, которые напрасно прождали своего выступления, разъехались по делам. Выйдя из суда, я попрощалась с адвокатом Сашей. Дальше оставалось лишь молиться о том, чтобы этот чудовищный абсурд поскорее закончился.

Глава 13

Проходили дни. Я находилась в Петербурге и отчаянно искала выход. Я научилась намного быстрее перемещаться по родному городу, чем умела раньше. Мне было необходимо понять, попадал ли еще кто-нибудь в аналогичную ситуацию. Может быть, я что-то не так делаю? Внутренний диалог не прекращался ни на минуту.

Самые неожиданные люди стали поддерживать меня и помогать. Я была благодарна им за каждый совет, но советы начали повторяться. Чаще всего мне подсказывали обратиться в СМИ и придать истории общественный резонанс. Но я понимала, что, развязав войну на этом поле, я могу глупо проиграть, ведь противоположная сторона будет продолжать действовать запрещенными методами.

Первой женщиной, с которой нас свело общее горе, была актриса и модель Юлия Юдинцева. К тому времени Юля не видела свою дочь больше года, ее украл известный на всю страну артист Алексей Панин.

Мы познакомились с Юлей в октябре 2010 года. Моя борьба еще только начиналась, и в то время я еще не представляла, какой бесконечно длинный путь ждет меня впереди. Общие знакомые передали мне телефон девушки, вкратце рассказав ее историю: Алексей Панин выкрал у нее четырехмесячную дочь прямо из больницы, когда та отошла за памперсом, и увез температурящего младенца на машине к своей матери во Владимирскую область.

Когда первый раз я набрала телефон Юли, то никак не ожидала, что мы проговорим больше трех часов. Мы рассказывали друг другу о своих дочерях – Нюсе и Ксюше, вспоминая малейшие и дорогие сердцу подробности каждого дня, пока наши дети были рядом. Обсуждали бывших мужей, а также свекровей, принимавших в захвате детей самое активное участие. И конечно, мы подробно обсуждали те дни, когда дети в одночасье исчезли из нашей жизни.

На тот момент моя разлука с Ксюшей составляла четыре месяца, а Юля уже более года боролась с Паниным, пытаясь исполнить судебное решение, которое установило проживание ребенка с матерью.

Почти два года, которые мать не могла даже увидеть своего ребенка, казались мне иррациональным сроком. Невозможно было допустить даже в мыслях, что я могу так же долго не видеть Ксюшу. По тому, первому, телефонному разговору мне показалось, что Юля неплохо держится, правда, в ее голосе чувствовались надрыв и неутихающая боль.

Я звонила Юле из образовательного центра, с которым на тот момент сотрудничала, и даже не заметила, как из офиса ушли все сотрудники. В опустевшем центре кроме меня остался только Кирилл Палыч, который засиживался допоздна. Кирилл Палыч был руководителем Центра прикладных знаний и идеологом сторителлинга. Мы подружились с ним незадолго до трагедии, и все это время Кирилл Палыч помогал мне, в самые тяжелые моменты подставляя плечо. Наш офис находился на канале Грибоедова, рядом с Банковским мостиком, а Юля жила недалеко от Эрмитажа. Нам сразу захотелось встретиться. Оказавшись в роли «оставленных родителей» (термин ввела Жаклин Паскарль, писательница и журналист из Австралии, столкнувшаяся с ситуацией семейного киднеппинга), мы автоматически превратились в аутсайдеров и нуждались во взаимной поддержке.

По телефону Юля показалась мне весьма утонченной и чувствительной девушкой, что неудивительно – она была актрисой и натурой творческой. Кроме того, я почувствовала, что эта молодая женщина, пройдя через ужасные испытания, была все еще полна мужества и особого, редкого в наши дни благородства. Помню, Юля все время повторяла: «Верь, Света, мы вернем своих детей! Я выиграла суд, и я верну свою дочь! И ты обязательно вернешь! Я буду молиться об этом». Юля держалась за этот верный образ как за спасательный круг.

В тот вечер я оделась и вышла из нашего офиса в типичный питерский двор-колодец, а из него нырнула в холодную осень, окутавшую набережную канала Грибоедова. Юля Юдинцева вышла навстречу. Я представляла ее дом на набережной, который непременно имел свой двор-колодец. Наверное, каждый, кто живет в городе дворцов и каналов, носит в себе «колодец». Около Спаса на Крови мы впервые встретились. Помню, первые слова, которые произнесла Юля, присмотревшись ко мне, были:

– У тебя добрые глаза, Света, значит, ты выиграешь суд! – она сказала это безапелляционно, не терпя возражений. В ответ я лишь улыбнулась. Долго гуляя по ночному Питеру, мы обменивались опытом и не сомневались в непременной победе добра над злом. В тот вечер мы говорили о судьбе, о наших девочках и обо всем, что наболело. К своей надежде я прибавила Юлину, а Юля к своей – мою, и надежды стало вдвое больше.

Спустя неделю, я заехала за Юлей, чтобы вместе пойти на прием к уполномоченному по правам ребенка в Санкт-Петербурге. Помню, как рядом с Университетом культуры на Дворцовой набережной, где я когда-то училась, ко мне подошла хрупкая, высокая девушка. Юля выглядела словно графиня – в длинном силуэтном пальто, с неброским макияжем, в дымчатом берете. Образ завершали винтажная шаль и едва заметная брошь. Если бы в руках у Юли не было огромной сумки с документами, то девушку можно было бы принять за парижанку со старинной открытки или за музу Александра Сергеевича Пушкина – он бы ее точно мимо не пропустил. Уезжая с места, где, кстати, Пушкин устраивал свидания с Натальей Гончаровой, я продолжала рассматривать Юлю, восхищаясь ее стилем и непопулярной нынче скромностью. Она вполне могла бы появиться на обложке модного журнала, если бы подобные выпускались в эпоху царей и русских императриц. Меня поражала ее способность, несмотря на войну, следить за собой и сохранять столь яркий и безупречно женственный образ. Оказалось, что у Юлии действительно дворянское происхождение, она была потомком графини Протасовой, подруги Екатерины Второй. Юля выросла в окружении старинных кукол, которые коллекционировала еще ее бабушка. Коллекция передавалась по наследству, и Юля могла часами рассказывать об эпохах, свидетельницами которых стали ее куклы. Жаль только, что Юлина дочь, спрятанная от нее во Владимирской области, не слышала этих чудесных историй.

По дороге в кабинет омбудсмена мы попали в пробку и несколько раз объехали Марсово поле. Беседы о Юлиной жизни, учебе, работе в Америке, об успешной карьере в модельном бизнесе, истории о режиссерах и фильмах, в которых ей предлагали сниматься, не давали нам сосредоточиться на дороге. Казалось, что для девушки, которая сидела рядом со мной, была уготована блестящая, как фейерверк, и яркая, как карнавал, жизнь. Но взгляд ее потухших глаз говорил о другом.

Рассказ Юли был похож на захватывающую кинодраму. Однажды ей удалось, несмотря на преследование, вывезти дочь из Владимирской области. Юля смогла добраться до ближайшей гостиницы в Подмосковье. Заперевшись в номере, одной рукой она обнимала свою девочку, другой писала письмо президенту, моля защитить от произвола – по решению суда ребенок должен был вернуться в Петербург и проживать с мамой. Два листа согнутой пополам бумаги и буквы, выведенные дрожащей материнской рукой, увидела вся страна, но вот сам адресат почему-то не отреагировал. Вскоре в отель ворвались неизвестные во главе с Паниным и снова вырвали Нюсю из рук Юли, а она сама попала в больницу с кровотечением. Неужели такое бывает? Неужели меня ожидает то же самое?

Спустя пару часов мы все же подъехали к зданию аппарата уполномоченного по правам ребенка на Фонтанке, где по счастливому совпадению ровно в четыре часа был назначен круглый стол. Обсуждалась такая же проблема, как у нас. Евгения Чахоян была насильно разлучена с сыном. Естественно, мы с Юлей об этом не знали. Не дав снять верхнюю одежду, нас спешно провели в большой зал, где за овальным столом уже собрались общественные активисты, юристы, работники аппарата, сама омбудсмен и героиня встречи – Евгения Чахоян. Мы с Юлей заняли места за общим столом и просто обомлели, когда спустя несколько секунд началось жаркое обсуждение проблемы семейного киднеппинга. Надо же было так долго сюда ехать, чтобы приехать как раз в нужное время!

Поначалу на нас не обращали никакого внимания, однако ситуация изменилась, как только мы представились. Оказалось, что за одним столом перед омбудсменом предстало целых три матери, у которых похитили детей! От неожиданности мы и сами растерялись, так как привыкли общаться с чиновниками поодиночке. Евгения Чахоян – приятная миниатюрная женщина с короткими рыжими волосами и решительным взглядом, Юля Юдинцева и я растерянно переглядывались, внезапно осознав, что теперь мы одна команда.

Евгения, в отличие от нас с Юлей, сама была юристом. Она уверенно апеллировала к статьям уголовного и семейного кодекса, а также УПК, ГПК, цитировала международное законодательство. Евгения не просила помощи, а вела профессиональный диалог со специалистами из аппарата по правам ребенка, призывая их вмешаться и наказать отцов-разлучников, которые злостно нарушают права детей. До знакомства с Евгенией мне приходилось общаться с чиновниками лишь на языке своих материнских слез и эмоций, а формальный стиль протоколов и юридических заявлений был от меня бесконечно далек.

Евгения уже 10 месяцев была разлучена с сыном Артуром, которого у нее отобрал муж-чиновник путем применения физического насилия. Из рассказа Евгении на круглом столе я поняла, что суд никак не может определиться, на чьей стороне правда. Отец-чиновник продолжал самоуправное удержание ребенка на своей территории, пока Евгения билась в правовом вакууме. Евгения настаивала на конструктивных и слаженных действиях всех служб, которые собрались на круглом столе. К сожалению, конструктивный разговор не клеился, назревал конфликт. Общественность требовала решительных действий от госорганов. Органы же открыто признавали свое бессилие в деле Евгении Чахоян и ее мужа-чиновника, который на каждом углу называл супругу сумасшедшей. Все уповали на суд.

Но что суд? Все за столом видели, как Юле Юдинцевой было тяжело держаться на плаву. Перед ней на столе лежали документы с судебным решением и обширная переписка с судебными приставами о невозможности его исполнения. История Юли уже два года не сходила с обложек таблоидов, все с упоением обсуждали личную жизнь актера Панина, и даже ток-шоу «Пусть говорят» не раз вызывало супругов на публичную дуэль. Поэтому ничего нового Юле говорить не пришлось, всем присутствующим была хорошо известна каждая деталь ее громкого дела.

– Сегодня в законодательстве проблема заключается не только в отсутствии административной ответственности за то, что родители, а также другие родственники похищают друг у друга ребенка, препятствуют встречам и даже доступу к ребенку. Проблема состоит в том, что сегодня закон вообще не регулирует то, каким образом определяется место жительства ребенка, когда родители проживают раздельно. То есть этот вопрос вообще не решен! – сказал один из сотрудников аппарата и развел руками.

Люди за столом негодовали:

– Чем вы можете помочь этим несчастным матерям и их детям?

– А чем может помочь омбудсмен? Мы лишь следим за соблюдением законных прав несовершеннолетних. Но раз ребенок после развода, по большому счету, живет в воздухе, то такой ребенок как бомж – у него нет определенного места жительства! Закон это не регулирует, – упирались представители аппарата. – От себя мы готовы выступить с инициативой в Законодательном собрании. Но для этого необходимо выработать поправки.

Евгения Чахоян открыла Уголовный кодекс и обратилась ко всем собравшимся:

– Коллеги, я считаю, что законом определена ответственность! Почему же при имеющихся нормах закона мы не можем их реализовать на практике? Почему существующая статья 126 Уголовного кодекса о похищении человека не распространяется на биологических родителей ребенка? Я обращалась в милицию с заявлением. Но в ответах из правоохранительных структур мне сообщали абсолютную чушь; будто у похитителя должен быть мотив, в то время как родной родитель имеет полное право распоряжаться судьбой своего ребенка.

Кто-то из присутствующих подхватил этот аргумент:

– В Конвенции о правах ребенка, ратифицированной нами 20 лет назад, а именно в 59-й статье, сказано, что нельзя малолетнего ребенка разлучать с матерью без уважительных причин, а до семи лет ребенок считается малолетним.

Дискуссия продолжалась несколько часов и свелась к тому, что уполномоченный по правам ребенка в рамках нынешнего законодательства ничем помочь не может. Сразу после круглого стола я усадила Женю, Юлю и нескольких общественных активисток в машину и отвезла в офис на канал Грибоедова. Там нас встретил Кирилл Палыч, и мы устроили уже свой круглый стол.

Предложение объединить усилия было воспринято единогласно и без колебаний, только все вместе мы могли сдвинуть эту неповоротливую и глухую машину с места. Обменявшись координатами, мы подумали о создании общественной организации, в которую могли бы войти такие же разлученные родители, а также правозащитники, психологи и другие гражданские активисты. Медлить не хотелось, и без того наша борьба превратилась уже в ежедневную работу.

Глава 14

На студии документальных фильмов, где я раньше работала, у меня осталось много друзей. Я позвонила Алине Рудницкой, призеру многих международных фестивалей документального кино. Алина уже слышала о том, что произошло со мной, Юлей и Евгенией, и тут же отозвалась. Она приехала со своими камерой и микрофоном ко мне в офис на канале Грибоедова. Той же ночью мы записали видеообращение к президенту России, состоящее из трех историй – про разных, но одинаково страдающих матерей, разлученных с детьми. Через некоторое время видео было смонтировано и выложено на YouTube. В то же время кто-то принес нам бумажный буклет с анонсом предстоящего Первого Общероссийского форума по защите прав детей. Не было никаких сомнений в том, что нам необходимо выступить на этом мероприятии, чтобы донести проблему до тех, кто принимает решения на уровне правительства. Тогда же мы решили провести перед зданием форума одиночные пикеты, а также подготовить листовки с портретами наших детей и обращением к депутатам, губернатору и всем, кто имеет отношение к семейной политике государства. Алина Рудницкая согласилась фиксировать наши действия на камеру. Впоследствии эти кадры легли в основу документального фильма, ставшего для Алины Рудницкой самым длительным и мучительным за всю ее режиссерскую карьеру.

Несмотря на все усилия, дело не двигалось. Панин, Проценко и Чахоян не возвращали похищенных детей. До сих пор неизвестно, увидел ли наше обращение президент России. У Юли, в отличие от нас с Женей, имелось уже не только решение суда о передаче ей ребенка, но и поддержка старших судебных приставов, а также уполномоченного по правам человека РФ. Только ребенка у нее, как и у нас, не было. Пользуясь своей известностью и связями, артист поднял против Юли огромную волну всевозможных провокаций, мешая ей достичь цели и вернуть себе дочку. Периодически в интернете появлялись лживые новости, в которых Юлю пытались выставить то алкоголичкой, то психически ненормальной. К ней с новой силой стали втираться в доверие телевизионщики со скрытыми камерами. Мы с Женей журналистов пока не особо интересовали, а вот с Юлей они вели себя как хищники на охоте за свежим мясом – постоянно подлавливали то в кафе, то в университете, где она училась на кафедре искусствоведения. Из-за этого Юля иногда не выходила из дома по несколько дней, напоминая средневековую принцессу в заточении.

Женя вела активную общественную работу и из опасения, что бывший муж может повлиять на судью, подключала к судебному процессу все больше наблюдателей. Я пока лишь готовилась к суду, собирала и подавала бумажки, получала ответы на заявления и складывала их в специальную папку, которая постепенно превращалась в огромный талмуд. Мне оставалось только ждать скорейшего решения суда. Но время тянулось катастрофически медленно. Следующее заседание суда было назначено сначала на 7 октября, затем перенесено на 18 октября. Я не могла думать ни о чем, кроме Ксюши, и раз за разом прокручивала в памяти сцену, которая произошла между нами 13 сентября в Широкой Балке. В тот день я в последний раз видела дочь.

Пока мы с Женей обходились лишь гражданскими судами, Юлю привлекли к уголовной ответственности по ст. 116 УК. Против нее свидетельствовали родственники Панина, к которым она несколько раз приезжала во Владимир, чтобы забрать или хотя бы увидеть своего ребенка. Теперь визиты Юли во Владимирскую область участились, правда, уже не в качестве обиженной матери, а в роли подсудимой. Как такое возможно? Хрупкую мать обвиняли в побоях, нанесенных целой деревне, состоящей из родни Панина. Юля юридически оформила запрет на вывоз ребенка, а также на выезд за рубеж не исполняющего решение суда Панина, однако в прессе регулярно появлялись фотографии артиста, улыбающегося на вечеринках разнообразных международных кинофестивалей. Федеральные судебные приставы присылали отписки, что ничем не могут помочь, и только выставляли Панину штрафы, которые он, впрочем, регулярно оплачивал. Юля стучалась во все двери, но безрезультатно. Все выглядело так, будто известный актер глумится над законом, бывшей женой и над всеми, кто возмущается его бесчеловечным поведением. Несколько раз в подъезде собственного дома на Юлю нападали и душили. Почти сразу после этого ее телефон разрывался от звонков с приглашениями на ток-шоу.

«Стервятники! Будь они прокляты, все эти подлецы, устраивающие шоу из человеческой беды!» – Юля бросала трубку или просто не отвечала, видя незнакомые номера. Вера в человеческое благородство, которое Юдинцева унаследовала еще от далеких монархических времен, подвергалась жестокому испытанию. Вскоре ее благородство, прикрывающее оголенные струны души, не выдержало напряжения. Случилось это на моих глазах и выглядело как короткое замыкание. Резкие высказывания, несдержанные ответы угодливым журналистам. Юля больше не верила в их обещания помочь вернуть Нюсю. Впервые услышав проклятия из уст Юли, я растерялась, но могла ли я ее осуждать?

С ростом общественного возмущения я пришла к выводу, что вопрос семейного киднеппинга, несмотря на частный характер, перестал быть просто личным. Ситуация насильственного разлучения ребенка с матерью находилась уже не в «гражданской» зоне ответственности супругов, как это старались преподнести мне в милиции и прокуратуре, не желая вмешиваться в наш «семейный конфликт». Я познакомилась с Женей, Юлей, другими страдающими родителями, и мне яростно захотелось донести до всех и каждого, что в нашем обществе ТАКОЕ возможно!

В тот момент я перестала стесняться своей беды, воспринимать ее как болезнь или настигшую меня карму. Пришлось признать – проблема уже не решалась семейной терапией или судебным процессом. Может быть, эта проблема стала настолько большой, что переросла меня, Рому и всех нас? Она начала существовать сама по себе и требовать государственного регулирования. С каждым днем боль только разрасталась, как раковая опухоль. Она стала невыносимой, а истории других матерей только усиливали ее. Продолжать просто существовать и молчать было невозможно. Боль заставляла протестовать, толкала на обращения к правоохранительным структурам, государственной власти, ко всем, кто призван защищать права человека. Наша небольшая команда из трех человек не задавалась вопросом, идти или не идти на пикет. Это даже не обсуждалось. Неожиданно нас поддержали люди, среди которых были даже молодые и бездетные, которые так же, как и мы, ощутили свою гражданскую и человеческую уязвимость.

Когда мы готовили листовки для форума, то ничем не отличались от обычных мам, гуляющих со своими детьми на площадке: обсуждали типичные для матерей детские темы, делились опытом и неожиданно выяснили, что наши детки – Артур, Нюся и Ксения – приблизительно одного возраста. Им всем было около трех. Ксюша была самой младшей.

Плакаты для пикета мы подготовили такие: «Остановите киднеппинг», «Отец-чиновник: мать и сын в разлуке», «Преступление против материнства – безнаказанно?», «Ребенок – заложник отцовской мести», «Где моя мама?», «Верните мою дочь», «Защитите право ребенка на родителей». С фотографий на плакатах глядели наши дети.

В день форума рядом с конгресс-холлом собралось немало журналистов. Те, кто имел отношение к защите детства в нашем государстве: депутаты, меценаты, представители комитетов Государственной думы, Федерации детского спорта и многие другие, – толпились внутри, ожидая губернатора. Форум такого масштаба проходил впервые и охватывал вопросы защиты детей и развития семьи. Необходимость реформ в такой традиционной сфере общественного устройства, как семья, признали на самом высоком уровне. Нам лишь осталось донести до представителей власти свои частные истории и попросить поскорее принять поправки в законодательство.

Мы с Женей встали с плакатами возле входа в конгресс-холл, но на расстоянии друг от друга, как того требуют правила одиночного пикета. Алина Рудницкая и ее оператор снимали пикет на камеру. Падал красивый ноябрьский снег. Пикет сразу обратил на себя внимание сотрудников правопорядка. Милиционеры сообщили написанные нами на плакатах манифесты кому-то по рации. Вскоре к зданию подъехала омбудсмен Санкт-Петербурга Светлана Агапитова и поинтересовалась у меня, как продвигается судебное дело. Я поделилась последней новостью о том, что суд удовлетворил ходатайство моего мужа о передаче дела в Новороссийск. Светлана Юрьевна ответила, что именно этого они и боялись. Я не успела уточнить, что она имела в виду. Агапитова добавила, что недавно обсуждала мою ситуацию с коллегами из Краснодарского аппарата по правам ребенка.

– Коллеги уже взяли ваше дело под особый контроль, и мы вместе с вами надеемся, что оно вскоре решится в пользу ребенка.

Вскоре к зданию подъехала Валентина Матвиенко. Проходя мимо нас, губернатор Санкт-Петербурга на минуту задержалась возле моего плаката «Ребенок – заложник отцовской мести». Я стояла перед Матвиенко молча. До сих пор не понимаю, почему тогда не обратилась к губернатору напрямую. Женя Чахоян оказалась более находчивой. Когда Валентина Матвиенко зашла в здание, Женя побежала за ней и сумела лично передать листовку с обращением. Матвиенко поинтересовалась:

– В каком ведомстве администрации нашего города работает ваш муж-чиновник?

– В комитете по строительству, – ответила Женя.

– Странно, – удивленно подняла бровь губернатор, – не встречала такой фамилии. Еще пара секунд, и налетели журналисты. Как пираньи, они растащили Женю и Валентину Ивановну по разным углам вестибюля. Через несколько минут в зале зазвучала торжественная музыка и грянули аплодисменты.

– Нашу встречу можно назвать родительским собранием на самом высоком уровне. От наших сегодняшних усилий зависит настоящее и будущее наших детей, – объявила с трибуны губернатор. Затем она рассказала участникам форума о действующих в Петербурге программах по поддержке семьи, материнства и детства и обратила внимание слушателей на ряд позитивных изменений в этой сфере за последние годы, в частности на увеличение рождаемости в Северной столице.

Пока Матвиенко объявляла Всероссийский форум открытым, депутат-единоросс Максим Мищенко решил, что необходимо «не отходя от кассы» собрать рабочую группу по нашему вопросу. К Жене тут же подошли серьезные дяденьки и пригласили проследовать за ними. Я еще не успела сообразить что к чему, как Женя увлекла меня за собой. Выйдя из зала, мы поднялись на второй этаж, как и велел депутат. За дверью с надписью «VIP-ложа» обстановка оказалась неформальной, в отличие от общего зала. Депутаты уже сели за стол и попросили официантов принести нам чаю.

Чиновники засыпали Женю вопросами. Что за птица ее бывший муж? На какой стадии находится сейчас процесс раздела имущества? Как проходит слушание в суде? Было ясно, что рабочую группу Женя и ее горячая история заинтересовали только потому, что на нее обратила внимание сама губернатор Матвиенко. История с похищением Ксюши, несмотря на мое присутствие, депутатов совершенно не интересовала. Женя в красках рассказывала о том, как супруг ее избил перед тем, как похитить ребенка, описывала манипуляции с общей недвижимостью и другие действия своего бывшего мужа-чиновника. Неожиданно для всех и предусмотрительно попросив выключить камеру, депутат Мищенко задал вопрос:

– А если ваш муж сейчас придет к вам, попросит встать на колени и поцеловать ему… – лидер молодежного движения «Россия молодая» выдержал паузу по всем законам драматического искусства. Участники переговоров замерли в ожидании, – ботинки. Да, вы поцелуете его ботинки ради того, чтобы он дал вам увидеть своего сына?

Все женщины за столом замерли, в изумлении вытянулось лицо Жени Чахоян. Мне показалось, что это была шутка, но депутат демонстрировал предельную серьезность. Неужели здесь, на семейном форуме, в зоне «ВиАйПи», за небольшим столиком, нам предстал извечный русский гендерный шовинизм? «Мужик всегда прав!» «Женщина сама виновата!» Неужели женщину всегда будут осуждать за любые насильственные действия, совершенные по отношению к ней ее мужчиной? Какие поправки, защищающие права наших детей, могут обсуждаться, когда Думой до сих пор не принят закон о профилактике бытового насилия в семье? Впервые столкнувшись с таким открытым проявлением бытового шовинизма, я еще не подозревала, насколько глубоко он врос не только в менталитет отдельно взятого депутата, но и во все наше общество. Оказывается, Женя должна вымаливать благосклонность мужа какими-то патриархальными методами!

– Конечно же, я не стану этого делать, – спустя минуту ответила Женя. А я все думала, согласилась бы я? Депутат Мищенко довольно откинулся на спинку дивана, воображая себя в тот момент царем Соломоном, не меньше. Вопросов к Жене у него больше не было, однако коллеги депутата принялись поспешно обещать взять наши несомненно «острые» вопросы под свой «особый контроль».

Мы спустились обратно в зал. На трибуну по очереди поднимались спикеры. Каждому выступающему мы вручали листовку с обращением. Николай Валуев, Ирина Роднина, Наталья Карпович, Вадим Тюльпанов, Ольга Косткина и десятки других известных и влиятельных политиков, ученых, спикеров, спортсменов получили наши листовки, с обратной стороны которых Артур, Ксюша и Нюся просили им помочь вернуть маму.

Затем официальная часть закончилась, и участники форума разошлись по секциям. Мы записались участниками на круглый стол с многообещающим названием: «Уголовно-процессуальное законодательство и правоприменительная практика, направленная на защиту детей от противоправного поведения, насилия и жестокости, совершенствование законодательства».

В маленьком зале собралось порядка пятидесяти человек. Звучала статистика.

– Существует три типа проявления семейной жестокости: по отношению к детям, одного супруга – к другому, взрослых детей – к престарелым родственникам. Среди причин насилия – социальные, психологические и даже физиологические, – сообщил докладчик. – Кроме того, сказывается и финансовый кризис, который пошатнул не только материальное положение семьи, но и без того хрупкие моральные принципы людей. Из-за безработицы и безденежья домашняя атмосфера становится напряженной, и страдают из-за этого прежде всего дети. 70 % детских травм за последний год были получены в семье, 80 % случаев сексуального насилия происходит в семье, в России более 50 000 детей ежегодно убегают из дома, чтобы избежать побоев.

Ошеломляющий процент беззакония и насилия над самыми слабыми вновь превратил нас, матерей, в рядовых маленьких людей, со своими частными проблемами.

Впрочем, наши истории никого здесь не удивили, даже наоборот. Главы госведомств предложили прийти к ним на прием, чтобы предметно обсудить каждую ситуацию. Некоторые чиновники сразу признались, что решение в законном русле нам не светит. Оказалось, что с проблемой родительского киднеппинга чиновники знакомы не первый день. Глава Следственного комитета РФ, завершив выступление, даже предложил выйти и пообщаться в коридоре вчетвером.

– Нам необходимо выработать механизмы реализации права ребенка на общение с обоими родителями, – просили мы с Женей главу Следкома. Но в нашу спонтанную дискуссию в коридоре вмешались и другие участники форума. Они не упускали возможность лоббировать свои интересы:

– Нужен закон, запрещающий пропаганду гомосексуализма среди несовершеннолетних, – заявил крепкий взрослый мужчина, ставший впоследствии помощником депутата Милонова. – Наших детей развращают с самого раннего возраста! – настаивал он.

Чтобы не превратить нашу доверительную беседу в балаган, мы с Женей и Юлей поспешили вернуться в аудиторию, где как раз закончил выступать очередной докладчик; его засыпали вопросами. В основном речь шла о физическом насилии над детьми. Не меньше слушателей интересовали участившиеся в последнее время преступления сексуального характера. Тему психологического насилия докладчики обходили стороной. Хотя именно эмоциональное давление – самое распространенное среди всех форм насилия над ребенком. Коварство заключается в том, что эта форма воздействия практически недоказуема!