Текст книги "Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге"

Глава 5

До Новороссийска оставались считаные минуты, в нетерпении я вышла в тамбур со своей небольшой сумочкой. Последующие воспоминания принимают форму протокола.

В 10 утра 22 августа 2010 года я вышла из поезда на платформу раскаленного жарой Новороссийска. Поймала такси и, не заезжая на центральный рынок за фруктами, рванула в Широкую Балку. Вещей с собой у меня почти не было – только книжки для Ксюши, подарки и ее любимый Чебурашка. Я крепко сжимала игрушку в руке, словно этот говорящий Чебурашка мог гарантировать привычную, ускользавшую от меня реальность. Интересно, Ксюша до сих пор считает Чебурашку девочкой? Несмотря на грызущее душу волнение, я смогла улыбнуться этому безобидному ушастому существу, какого бы пола оно ни было…

Машина остановилась возле дома, в котором я гостила несметное количество раз. Дачная соседка Неля, по своему обыкновению, немедленно начала скандалить с таксистом из-за того, что он посмел въехать в ворота, которые «только для своих». Но на этот классический кубанский спор я уже не обращала внимания. Вопреки ожиданиям, никто не выбежал мне навстречу, и возле дачи не было ни души.

– Ксюша! Рома! – позвала я. И сразу успокоилась, решив, что, скорее всего, они ушли на море. Водные процедуры до полудня всегда числились в списке семейных традиций.

Таксист продолжал парировать соседке Неле. Я долго стучала в дверь, пока не появилась свекровь. Увидев ее, я отступила назад. Лицо Ларисы не выражало не то что радости, но даже равнодушия.

– Ах, вот вы где! А где же Ксюша?

Поджав губы, свекровь демонстративно молчала, враждебно поглядывая то на меня, то на ругающихся таксиста с соседкой. Затем она начала что-то тихо бормотать себе под нос и тревожно всматриваться в заросли возле дороги, будто в них мог кто-то прятаться. Соседка Неля тем временем закрыла ворота, заблокировав тем самым таксисту выезд на дорогу. Видимо, она желала показать, кто здесь главный. Таксист громко пыхтел за своей баранкой, решительно газовал, включая то задний ход, то подавая вперед. Высовывался всем своим дородным телом в переднее окно «жигулей» и ругал Нелю сочными и перчеными, одному ему известными армянскими проклятиями.

Иногда отражение в зеркале бывает более реально, чем сам объект. Эта фраза была прямо написана на зеркале заднего вида в такси. Но только сейчас до меня дошло, что это значит. Вид свекрови в зеркале не оставлял мне ни возможности, ни места для маневра. В этот момент и начала рваться кинопленка моей реальности. Кинопроектор затрещал и сломался, зажевав напоследок ненужный более кусок сценария – тот, где могли быть вежливые фразы, поцелуи в щечку и долгожданный хеппи-энд.

Заметив, что соседка наконец отвлеклась от нахального таксиста и обратила внимание на нас, свекровь громко заявила:

– А Ксюши – нет! Раньше надо было приезжать, милочка! А то шляется не пойми где, бросила ребенка, а нам нянчиться! – она театрально бросила взгляд жертвы на Нелю и соседей, которые сидели разомлевшие под сенью массивных грецких орехов у своих домиков. – Да вы только посмотрите на нее! – она смерила меня ледяным взглядом с головы до ног. – Разве ж это мать?! – она тут же перевела глаза на невольных наблюдателей.

– Где мой ребенок?! – ввязываясь во что-то непоправимое, услышала я собственный голос. Выждав паузу, свекровь завершила свою триумфальную речь:

– Ксюша с папой. Но ты больше сюда не приезжай и их тут не ищи!

Вдруг стало тихо. Крикнув, что обращусь в милицию, я побежала прочь. Ворота тут же открылись. Свекровь выкрикивала мне вслед что-то в духе: «Какая из тебя мать?» Но я уже ничего не видела и не слышала. Эти слова уже давно за мной опоздали. Я неслась по крутой лестнице вниз с холма. Падала, словно сбитый с орбиты спутник. Преодолев пролесок вдоль санатория «Океан», наконец, выбежала на дорогу, потом на тропинку. Я бежала в участковый пункт, который, конечно, должен был быть где-то в самом конце этого невозможно длинного пляжа Широкой Балки. Таксист, оказывается, все это время ехал за мной. Он выразил желание дать показания милиции, как случайный свидетель явно чего-то страшного.

Вдруг я поняла, что нахожусь внутри маленькой будки на галечном пляже. Два молодых утомленных жарой милиционера подняли на нас с таксистом удивленный взгляд.

Глава 6

– …Так вы говорите, что муж ваш сейчас работает в Москве? – лениво переспросил молодой участковый. От слез я не видела ни лиц милиционеров, ни вообще ничего. Второй участковый пытался меня успокоить: «Девушка, да не волнуйтесь вы так, с вашим ребенком все будет хорошо». Через какое-то время его коллега, поговорив по телефону, бодро произнес:

– Свекровь ваша сообщила, что ее сын сейчас в Новороссийске. И ребенок – с ним, – мы все растерянно переглянулись.

– Ничего не понимаю! Что вообще происходит? – в будке стало невыносимо жарко, было сложно дышать. Кто-то принес стакан воды. – Ксюша отдыхала летом в Широкой Балке, со своей бабушкой, со свекровью… Рома, муж мой, работал в Москве на газовых станциях, знаете, такие бывают в Московской области?

Милиционер посмотрел на меня вопросительно.

Мимо окна будки не спеша проходили люди в купальниках и дети в панамках, то и дело мелькали разноцветные надувные матрасы, придавая происходящему привкус кафкианского комикса.

– Через четыре часа я должна сесть с ребенком на обратный поезд домой, в Питер, у нас ведь через неделю садик! Ксюша в первый раз идет в детский… – мой монолог прервал звонок мобильного, и милиционер, извинившись, вышел с телефоном на улицу.

Я впервые в жизни оказалась в милиции и надеялась, что сейчас участковые встанут и найдут моего ребенка. Но почему-то этого не происходило. Сотрудник вернулся в будку, молча сел за стол и только затем обратился ко мне:

– Мы вызвали вашего супруга, он скоро сюда подъедет. Ждите пока на пляже, искупайтесь хоть. Жара ведь, – милиционеры пожали плечами. Таксист, окончательно проглотивший к тому времени язык, нацарапал милиционерам свой номер телефона и уехал в поисках более удачных клиентов. Обычное дело – семейный скандал, подумали одновременно таксист и молодые участковые. Только вот на алкоголиков тут вроде никто не похож. Странные люди эти питерские, ей-богу!

Рома приехал не сразу. Причем, войдя в милицейскую будку, он не проявил совершенно никакого интереса ко мне и сразу направился к участковому, сидящему за потертым деревянным столом. Роме я очень обрадовалась. Сразу отлегло от сердца – он жив, здоров, рядом, значит, все нормально. Сейчас он обо всем позаботится. Наверное, Рома был очень занят и не смог урезонить свою мамашу. Я ждала, что он обнимет меня. Бросилась было навстречу, но по взгляду поняла, что мужа как будто подменили. Он смотрел на меня как на чужую. Я ничего не понимала. Отходя от шока, я заметила, что Рома сует одному из сотрудников какие-то бумажки и доверительно шепчет на ухо что-то якобы сверхконфиденциальное. Несмотря на сорокаградусную жару, он надел новый синий костюм – не из тех, что я покупала ему. Я сидела напротив и смотрела на мужа, такого родного и притворяющегося таким чужим. Что и где я пропустила?

– Эта гражданка, – начал Рома, с нетипичным для него пафосом указывая на меня левой рукой, – все лето где-то шлялась, ребенком не интересовалась. Фактически, – он вздохнул, – Светлана Александровна бросила свою дочь. Наконец Рома посмотрел на меня в упор. – Знаете, где она отдыхала? – сотрудники милиции вертели головой, переводя взгляд с меня на Рому, словно наблюдая за игрой в пинг-понг. Рома же, не снижая оборотов, прибавлял газа, совсем как на своем турбированном авто. – Она не приезжала к дочери все лето и вообще улетела отдыхать, – тут он сделал передышку, взглянув на сотрудников, – на Бали! – повисла неловкая пауза. Рома поспешил с объяснениями: – На остров Бали со всего мира съезжаются наркоманы и сексуально озабоченные туристы!

Милиционеры начали потеть, Рома торжествовал. Не замечая ничего вокруг, он хладнокровно продолжал, не меняя тона.

– Она сектантка, – прошипел он. – Поэтому я забрал ребенка, и теперь дочка будет жить со мной в Новороссийске, где я проживаю и работаю. – И он снова протянул им какую-то бумажку.

Мне захотелось ущипнуть себя, чтобы очнуться от абсурдного киносновидения, в котором мы все невольно оказались и как герои, и как зрители. Эта будка милиции, урочище Широкая Балка, жара, конец августа, молодые милиционеры, мой муж, такой любящий и положительный. Всегда, но почему-то не сейчас. Почему я молчала? Я ведь сильная и могу постоять за себя. Но тогда меня будто парализовало. Моим слабым местом было неумение участвовать в конфликтах, доказывать свою правоту, и Рома это знал. Он застал меня врасплох.

Я пыталась спрятаться от несправедливости где-то внутри себя. Сколько раз я затем возвращалась в тот день и думала, что могла поступить иначе – если бы не подавила свои чувства, а позволила им вырваться наружу. Если бы вцепилась Роме в глотку или просто не уезжала бы из Новороссийска. Что бы тогда произошло? Но моя воинственность куда-то предательски дезертировала. Возмущение парализовало меня. Я не умела постоять за себя, не знала, как выразить гнев и боль, переполнявшие меня изнутри. Боялась идти на открытый конфликт при незнакомых людях. Рома пользовался моей беспомощностью и продолжал беспощадно крушить мои волю и достоинство, пока они не превратились в порошок.

Милиционеры, внимательно выслушав Ромину речь, посоветовали мне скорее подавать в суд заявление на развод, чтобы определить место жительства ребенка. Оказалось, что у них нет никаких мер воздействия на нерадивого родителя, пока супруги находятся в законном браке.

До поезда в Петербург оставались считаные часы. Рома снова принялся говорить обо мне гадости, причем не лично мне, а тем же сотрудникам милиции, которые к тому времени уже были не в силах разобраться, что за бес попутал двух красивых, с виду вполне нормальных, молодых супругов.

Тогда неожиданно для самой себя я влепила Роме пощечину. Она была настолько же жалкой, насколько и бессмысленной. Бессмысленно задергивать шторы при атомной бомбардировке. Но Рома этого жеста от своей супруги, которая доселе не могла себе позволить даже повысить на него голос, явно не ожидал. На мгновение мне удалось сорвать с него маску. За равнодушной и еще не знакомой мне улыбкой прятались привычные честолюбие, неуверенность в себе и обида. Но была ли это обида на меня? Или она имела более глубокие причины? Ответ я увидела на лице Ромы. Его обида принадлежала маленькому мальчику, который боялся остаться никому не нужным.

Рома тут же отвернулся и направился в сторону дачи. Я побежала за ним, умоляя остановиться. «Где ты спрятал ребенка?» – кричала я, рыдая, ему в спину. Проходившие мимо отдыхающие удивленно останавливались и глядели на нас. Милиционеры прикуривали друг у друга, гадая, чем все-таки закончится дело и стоит ли, учитывая, что никакого заявления от нашего визита не осталось, сообщать об инциденте старшему участковому. Меня же уже практически не существовало. Остались только мольбы:

– Рома! Остановись, давай поговорим, давай все обсудим! Что с Ксюшей? Что происходит?

Дрожали ноги и кружилась голова. В ответ Рома чеканил шаг, как Терминатор. Единственное, что он позволил себе сказать, было твердое и беспощадное, как камень: «Я все решил. Ксюша будет жить со мной. Ты нам больше не нужна».

Глава 7

Что испытывает земля, из которой неведомая сила с корнем выдирает живое дерево? Земля кричит от боли. И хотя этого никто не может услышать, образовавшаяся внутри нее пустота становится такой огромной, что поглощает все вокруг. Этот крик невозможно ничем заглушить, он беззвучный, но душераздирающий.

…Еле успела на обратный поезд до Питера. В голове звучали слова милиционера: «Скорее идите в суд!» Эта фраза и была той единственной, едва различимой точкой впереди, которая помогала мне хоть куда-то идти. Двое суток в пути вспоминаю стоп-кадрами: незнакомая женщина в купе отпаивает меня сердечными каплями. Потом плачу у нее на коленях. Грудную клетку сдавливает и разрывает. Левую руку, как гипс, плотно прижимаю к телу, словно прикрываю кровоточащую рану. На станции подходят какие-то врачи, но я ничего не могу им сказать. Спать не могу. Не получается даже залезть на верхнюю полку. Не могу ехать. Не могу ничего есть. С трудом могу дышать. Как же мне теперь жить? Тело назло продолжает функционировать, хотя совсем не слушается. За последние дни августа моя жизнь, кажется, сократилась на треть.

Вместе со стуком колес в голове стучало имя моего ребенка. Сознание цеплялось за воспоминания о Ксюше, как больной за кислородную трубку. Кто-то в купе гладит меня по голове. Значит, весь этот сюрреализм не случайность, не следствие невнимательности, а меня просто обвели вокруг пальца. Значит, все было заранее подготовлено. Моей новой реальностью неожиданно стала война, в условиях которой я не знала ни как жить, ни что делать, ни к кому обращаться.

Глава 8

В Питере я не теряю ни минуты. Сразу – в первую попавшуюся юридическую контору на улице Рубинштейна, там от руки и под диктовку маловразумительной тетеньки составляю исковое заявление и мчусь с ним в районный суд. Потом – в районную опеку. В розыскной отдел полиции. В телефонную компанию – распечатать свои звонки в Широкую Балку за все лето. В кризисные службы по защите женщин и детей от домашнего насилия, в общественные организации, приемные депутатов. Я еще не научилась сдерживать слез и сама до конца не верю в то, что рассказываю.

«У меня украли и прячут ребенка!»

Хотя везде ответом мне одно лишь сочувствие, я двигаюсь дальше, от одного кабинета к другому, наивно полагая, что просто стучусь не в те двери. Каждый день я обхожу все инстанции, которые только попадаются на пути. Я учусь писать заявления и изучаю этот новый – сухой и официальный – язык войны, на котором надо обращаться к чиновнику, чтобы он хотя бы просто тебя услышал.

Наконец, у меня появляется первый союзник. Адвокат Саша Кабанов сотрудничал с «Радомирой» – кризисным центром для женщин, подвергшихся насилию. Сюда я обратилась, прочитав объявление в лифте. Когда я пришла на назначенную встречу, Александр уже ждал в кабинете и сразу произвел на меня приятное впечатление. Молодой, амбициозный, он видел самую суть дела и задавал точные вопросы. Мы проговорили пару часов, и только тогда я впервые смогла выдохнуть и хоть немного успокоиться.

– У вас осталась копия искового заявления, которое вы подали в суд?

– Нет, – удивилась я. Как любой нормальный человек, я никогда в жизни до этого не была в судах и вообще ничего не знала о юридических и судопроизводственных деталях. Естественно, я подала свое от руки написанное заявление без необходимых копий по количеству участников, не указала третьих лиц, не приложила свидетельство о рождении ребенка. Адвокат на Рубинштейна, видимо, была слишком увлечена маникюром и просто не посчитала нужным предупредить об этих формальностях. Поэтому вскоре районный судья направил мне определение о том, что рассмотрение моего дела приостановлено до момента устранения недостатков.

В тот же вечер Саша прислал мне измененный текст искового заявления, которое следующим утром я отнесла в суд. По дороге сделала ксерокопии всех требуемых документов и оплатила пошлину по количеству заявленных требований.

– Есть хорошая новость, – сообщил Саша. – В конце недели мне надо быть в Ставрополе, так что могу на обратном пути заехать вместе с тобой в Новороссийск.

Моей радости не было предела. Саша уверял, что знакомство с местными органами опеки должно нам быстро помочь поставить точку в этой неразберихе.

– Это сейчас самый зубастый механизм! – вдохновенно пояснил он. – В любом споре о детях именно им вверено право заключительного слова. Когда ты сообщишь, что от тебя муж со свекровью спрятали дочку, органы опеки тут же выступят с ходатайством в суде о передаче ребенка матери! – Саша тоже воспитывал дочь, и хотя отношения с женой у него не складывались, он признался, что никогда не смог бы поступить подобным образом со своим ребенком.

Каждый поход в новую организацию сулил мне надежду. В Новороссийске мы с Сашей ошиблись адресом и вместо указанной в справочнике опеки зашли в судебно-психиатрическую службу «Диалог». Изнутри помещение напоминало старую усадьбу. Если в Питере в любой службе на посетителя выкраивались считаные минуты (из-за чего сразу начинаешь чувствовать себя гоголевским маленьким человеком), то здесь все было наоборот. Редкому посетителю уделялось много внимания, чиновников интересовали подробности, и они реагировали на проблемы как простые люди, по-человечески. Появилась надежда, что и работники опеки отнесутся к моему делу так же неформально.

В «Диалоге» нам подсказали, что опека, вернее Управление по вопросам семьи и детства, находится на улице Героев-десантников, напротив Южного рынка. Туда мы и отправились. Люди с авоськами равномерными потоками растекались по сторонам. Во дворе дома гирляндами сушилось на солнце белье. Я обратила внимание на асфальтированную детскую площадку и качели, на которых отдыхали коты. Мы с адвокатом вошли в укромное помещение на первом этаже девятиэтажного дома. Объяснять сотрудникам опеки сложившуюся ситуацию мне помогал Саша – я то и дело начинала плакать, все еще не в силах до конца поверить в происходящее.

– Вы из Питера? – ахнули в приемной. – Тогда пишите заявление и идите к начальнице.

Начальница, прочитав мою фамилию, тут же удивленно вскинула бровь.

– Проценко? Муж у вас – Проценко? – я кивнула. Начальница вышла из кабинета и скоро вернулась с какой-то папкой. Мы с Сашей сидели молча: в конце концов, мы планировали уже сегодня добиться встречи с Ксюшей, и, конечно, я в глубине души надеялась, вооружившись поддержкой госслужб, увезти ее домой в Петербург.

– У нас уже заведено дело по вашему случаю, – деловито сообщила она, листая бумаги в своей папке, – ваш муж уже был у нас и тоже обращался за помощью.

Повисла нелепая пауза. Такого поворота никто не ожидал. Неужели Проценко нас опередил? За какой еще помощью он мог обращаться в органы опеки? В конце концов, в суд подала я, а не он. Ребенка скрывает он, а не я! Мысли путались в голове. В фигурах работниц органов опеки я по-прежнему старалась разглядеть ангелов спасения моего несправедливо попранного материнства.

– И за какой же помощью к вам обращался мой муж? – наконец я решилась нарушить всеобщее недоумение. Начальница смущенно стала перебирать бумаги и цитировать: «Моя жена такая-то такая-то отказалась от ребенка такого-то года рождения… Тем самым причинила вред психическому здоровью… Совершала действия сексуального характера…» Далее начальница устало зевнула, перестала читать и наконец взглянула на меня с пониманием. Это вот, значит, как? Рома решил сделать из меня чудовище, чтобы забрать Ксюшу? Или чтобы унизить меня перед тем, как я обращусь за помощью? В любом случае муж уверенно обвинял меня в грехах, которые не имели ко мне никакого отношения. До этого – в милиции, а теперь уже в письменном виде, в органах опеки. Саша поспешил взять все в свои руки.

– Мы бы хотели проехать по указанным в заявлении Проценко адресам, чтобы мать могла встретиться с дочерью, – уверенно сказал он. Начальница тут же перепоручила это инспектору, которая велела ожидать в коридоре.

Два часа бездействия были пыткой. Я то и дело выходила на крыльцо и глядела по сторонам. Ксюша совсем-совсем рядом! Наконец, в сопровождении участкового милиционера и двух специалистов опеки мы сели в машину. Первый адрес – улица Волгоградская – квартира бабушки Ромы. Старушка открыла дверь и долго демонстрировала свое недовольство, так и не сообщив, где находится Ксюша. По второму адресу, на улице Новороссийской Республики, никого не оказалось, а других в Ромином заявлении не было. Тогда я раскрыла карты, сообщив последний известный мне адрес – дачу в Широкой Балке. Инспектор из опеки, самая равнодушная женщина из всех, кого я когда-либо встречала, решила позвонить Роме на мобильный.

– Роман Борисович, это Ирина Олеговна Беспирстова. Скажите, где вы находитесь? На работе? А где сейчас находится ваша дочь? (Пауза) Дело в том, что у нас сегодня проходит плановый объезд проблемных семей, хотелось бы обследовать условия пребывания Проценко Ксении, – про мой приезд она предусмотрительно ему не сообщила. Я тут же простила ей равнодушие.

Мы выехали из города и свернули на извилистую горную одноколейку. Рома ничего не ответил инспектору, так что наш визит в Широкую Балку был для него сюрпризом. Машину оставили перед воротами. Дверь дома, однако, была закрыта. Отдыхающих в соседних дачных домиках уже не было. Соседка Неля, увидев подъезжающий автомобиль, набитый людьми, поспешила заскандалить, но, заметив среди нас сотрудника милиции, тут же успокоилась.

Сердце кольнуло и забилось: несмотря на запертые двери и окна, я сразу поняла, что моя дочь находится именно здесь! Будто собачьим чутьем я почувствовала ее запах и заметалась. Обошла вокруг дома, принюхиваясь и прислушиваясь. Затем затаилась под лестницей и окнами, чтобы не попадаться на глаза «враждебно настроенных родственников» – как мне участливо подсказали специалисты опеки. Беззвучно рассредоточившись по периметру дачного участка, все присутствующие будто приготовились к штурму дома среди звенящей сентябрьской тишины. Наконец, сотрудницы опеки постучали в металлическую входную дверь дома. Послышалось, как Ксюша пискнула, но тут же звук прервался, как будто кто-то закрыл ей рот рукой.

Что-то дернулось в теле и тут же свелось в одну точку, приходилось сдерживаться из последних сил, чтобы не влезть прямо в окно. Чтобы сохранить самообладание, я смотрела на Сашу, опеку и милиционера. Такое безрассудство с моей стороны, к тому же в присутствии чиновников, было абсолютно непозволительно. «Осталось совсем немного, потерпи еще чуть-чуть, и все решится», – убеждала я саму себя. Было очевидно, что сейчас все, наконец, убедятся, что родственники моего мужа сошли с ума, и заставят их прекратить незаконное удержание, заставят вернуть ребенка домой, ко мне.