Текст книги "Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге"

Глава 19

Когда стало известно, что дело отправлено в Новороссийск и уже назначили дату первого заседания, в моей жизни стали происходить необъяснимые вещи. Я очень волновалась за адвоката Сашу. Его мобильный не отвечал, о состоянии Сашиного здоровья ничего не было известно. Мне хотелось думать, что ничего серьезного произойти не могло, ведь вредных привычек Александр не имел и проблем со здоровьем, кажется, тоже.

Я помнила о том, как мой первый адвокат взялся помогать мне и как мы сразу отправились в Новороссийск. 13 сентября именно Александр приложил неимоверные усилия, оказав давление на опеку, милицию, уговорив Рому, чтобы я смогла целых сорок минут держать в объятиях своего ребенка! Его не испугали ни закрытая дверь, ни шипение свекрови, ни мое предобморочное состояние. Потом, когда Ксюшу оторвали от меня и унесли в дом, а я была не в силах двинуться с места, продолжая переговариваться с дочкой через стены, Саша увел меня, успокоил, вывез из города. Ведь мне тогда не помогла бы и лошадиная доза успокоительного. Саша был рядом и когда мы ехали по темной дороге в Краснодар, и пока ждали до самого утра вылета самолета.

Наконец, после бесконечно долгих гудков я получила от своего адвоката смс: «В больнице, с температурой, не могу разговаривать, пропал голос, материалы скину почтой, как доберусь до компьютера».

Суд приближался, вопросы накапливались, а дозвониться до Саши не удавалось. Когда я вернулась в Питер, то сразу поехала к адвокату в больницу.

Оказалось, что мой юрист неожиданно и серьезно заболел. Сначала ангина, затем сердечный приступ – ни с того ни с сего у парня в возрасте чуть за тридцать. Розовощекий здоровяк вдруг превратился в высохшее дерево. Как будто из него изъяли корень жизненной силы. За два месяца Саша попадал в больницу три раза, с самыми необъяснимыми диагнозами – то ангина с потерей голоса, то язва желудка, то сердце. Когда мы встретились, Александра было не узнать – он смотрел на меня потухшими глазами и еле слышно, после перенесенной операции на горле, но при этом достаточно твердо сказал: «Дальше иди сама. Мне больше нельзя в этот Новороссийск. Твоя свекровь… – он сканировал меня взглядом, чтобы убедиться, что я не сочту его ненормальным, – она, наверное, ведьма. Тогда я не обратил внимания, дурак!» – впервые на лице человека, привыкшего побеждать, появилась гримаса полного поражения. Он отпил воды из чашки, и продолжил: «Тогда, на даче, я вел переговоры с ними, уговаривая дать вам с Ксюшей возможность пообщаться, а эта Лариса смотрела на меня и бормотала что-то. Понимаешь, мне до сих пор не по себе. После этого со мной начали происходить все эти неприятности! Прости, но я не могу больше. У меня тоже есть семья и ребенок».

Имела ли я право обижаться на Александра? Конечно, нет, мне оставалось только принять слова адвоката и пребывать в абсолютной растерянности. Тогда, предчувствуя приближение зимы и столкновение с судебными органами Новороссийска в одиночку, я еще больше вжалась в чувство собственной уязвимости.

В Петербурге мне приходилось не только собирать бумажки, искать поддержки чиновников, но еще и записывать правовые подкасты, изучая область, в которой я совсем не разбиралась. С помощью социальных сетей я находила экспертов, обсуждала с ними темы, готовила вопросы. Работа хоть как-то структурировала мысли и была моим эмоциональным гипсом, который не давал совсем раскиснуть и разлететься на части. До суда в Новороссийске оставались считаные недели. Мне срочно был нужен новый адвокат. После эфира, посвященного рейдерскому захвату предприятий, я разговорилась со своим собеседником, юристом Олегом Борисовым, и рассказала ему о своей беде.

– Мне нужен новый юрист, – резюмировала я.

Судебное дело было совсем еще новорожденным, и его судьба всецело зависела от адвоката, который за него возьмется.

– Я не смогу, – сразу сказал Олег. – Во-первых, занимаюсь исключительно корпоративным правом, а во-вторых, поездка в Новороссийск займет слишком много времени. Но я готов оказывать тебе консультации по телефону или скайпу, ведь после получения решения в свою пользу тебе необходимо будет иметь дело с судебными приставами, и этот этап потребует от тебя еще больше усилий, знаний и юридических навыков.

Поездки в Новороссийск стали регулярными, но найти и увидеть Ксюшу мне больше не удавалось. Дело принимало чудовищный оборот, не было ничего и никого, кто бы сравнял наши силы с похитителями Ксюши. Хотя тогда, осенью 2010 года, я еще самоуверенно надеялась, что скоро моя девочка вернется ко мне. Каждый день я видела образы из прошлого, в которых Ксюша ждала меня и тянула ручки ко мне. Иногда я слышала ее смех. Это заставляло меня превращаться в робота, который с утра до вечера бегал в чужом городе по кабинетам чиновников. Олег сдержал обещание и действительно регулярно звонил, консультировал по телефону, поддерживал и объяснял, какие еще бумажки необходимо собрать, как правильно готовиться к суду, рассказывал о том, какие заявления следует отнести в опеку и администрацию. Вскоре весь «Трапезунд» уже знал, кто я такая, зачем здесь, для чего регулярно приезжаю из Петербурга и почему иногда по вечерам выхожу плакать на балкон. В очередной раз мне позвонил Олег и радостно заявил, что у него появилась возможность приехать на суд. Я была более чем благодарна, учитывая, что у меня не было денег даже на оплату юристу дорожных расходов.

– Пустяки, это дело чести! – настоял на своем Олег и добавил, – тебе надо наконец вернуть ту жизнь, которую у тебя отняли.

Глава 20

svetaspy запись от 15.12.2010

186 дней без Ксюши.

Моя любимая доченька!

Сегодня такой прекрасный и солнечный день, самый главный с тех самых пор, как нас разлучили! Наконец, после мучительных месяцев процессуальных издержек, я получила надежду на скорую встречу с тобой, мое солнышко!

Сегодня, 15 декабря, было первое судебное заседание в суде Новороссийска, и судья, конечно же, рассудила все справедливо и законно! Я так долго ждала этого дня! Мне даже танцевать хочется оттого, что правда скоро победит! Однако то, как вел себя на суде твой папа, выдавало в нем страх и неуверенность. Он понимает, что поступил неправильно, но почему-то отступать от своей глупой затеи не собирается. Раньше он заявлял, что я никогда не ухаживала за тобой и отказывалась от тебя еще в роддоме, что, конечно же, является просто безумной фантазией. Папа словно одержим какой-то злой силой: никак не хочет решить вопрос мирным путем. Судья Иванова показалась мне мудрой женщиной, она сразу сделала ему замечание, а затем обязала не чинить препятствий маме в общении с тобой. Причем данный судебный акт вступил в силу сразу же, то есть уже сегодня я имею право – по закону! – увидеть тебя, и папа обязан предоставить нам такую встречу!

Доченька! Я уже была в магазине и выбирала игрушку для тебя! Тебе обязательно понравятся лошадка с белой гривой и маленький тюлень. Сейчас я буду гулять около дома, куда тебя привезет папа для встречи со мной. У меня столько всего интересного для тебя: я привезла с собой в Новороссийск отдельную сумку с подарками и ракушками с океана. А в другой сумке у меня документы и разные бумажки для суда. В последнее время начинает казаться, что вся моя жизнь – в этих двух сумках. Я думаю о тебе каждую секунду!

Жаль только, что следующее заседание из-за новогодних каникул состоится лишь после нового года – 12 января 2011-го. Я очень просила судью успеть рассмотреть наше дело еще в этом году, чтобы быть с тобой в твой день рождения, который наступит уже совсем скоро – 3 января! Тебе ведь исполнится три года. Но судья не нашла такой возможности и записала нас аж на 12 января. Остается надеяться, что папа твой за это время одумается, прислушается к судье и начнет отвечать на мои звонки, пойдет на компромисс. Он должен сделать это ради тебя, ведь я уверена, что ты очень скучаешь по маме. Все-таки твой папа лучше всех знает, как мы страдаем друг без друга.

Целую тебя много раз! Мама.

Глава 21

Шел дождь. И я вместе с ним. Насквозь промокшая, я долго поднималась по склону в гостиницу, пока, оглядевшись, не поняла, что кроме меня в городе никого нет. Разогнав автотранспорт и жителей по домам и автопаркам, дождь лил настолько непрерывно, что заставлял усомниться в конечности всего сущего. Потоки воды, камней и городской грязи скатывались по склону и мешали идти. Вдали, как потерявшаяся собака, стоял троллейбус. Сверкнув искрами, он скрылся за поворотом. Не осталось надежды уехать домой на транспорте. Сопротивляться дождю было бесполезно. Впрочем, было все равно. Если судьба решила так, я готова принести любую жертву, лишь бы находиться под одним небом со своим ребенком.

Эта ночь застигла меня врасплох. Движение против ветра с дождем скоро стало невозможным. Мне даже показалось, что я еще никогда в жизни так не мокла. Впрочем, мало ли что со мной еще «никогда» не случалось? Было ли это «никогда» вообще? Улыбнувшись этому «никогда», я пыталась двигаться вверх против течения, а может, и не двигалась вовсе, а шагала на одном месте. «Какая еще египетская казнь уготована мне, чтобы только быть со своим ребенком?» – безмолвно обратилась я к тому, в чьих руках находились нити наших судеб. В этот момент сверкнула молния, разделив небо на две половины. Кроссовки промокли, и подниматься в гору стало все тяжелее. Плохо ориентируясь во тьме в чужом городе, я боялась заблудиться. Из-за дерева выглянула и коварно ухмыльнулась полная луна.

Неожиданно я вспомнила Ксению Петербуржскую. После внезапной кончины молодого мужа она всю свою жизнь посвятила странствию Христа ради. Часовня имени Блаженной Ксении стоит на самом необычном кладбище Северной столицы и известна десяткам тысяч паломников. На Смоленском кладбище обрели покой и преступники, и великомученики, и деятели искусств, и бывшие под запретом масоны. Все они находятся там в тесном соседстве друг с другом, как разноцветные шахматные фигуры после игры – в одной коробке. И все же кладбище на Васильевском острове считается местом силы. Ксения Блаженная дарует приходящим надежду на рождение детей, исцеление от болезней и веру в возвращение любимых.

Ксения родилась в XVIII веке в благородной семье. Ее муж, Андрей Федорович, был военным и служил придворным певчим в хоре императрицы. В те времена вся жизнь русских людей была связана с пением, как сейчас с телевизором. И певчий талант напрямую указывал на благородство человека. Кстати, именно певчие придворного хора воспевали на берегах Невы, за две недели до закладки Санкт-Петербурга, победу Петра I при крепости Ниеншанц. Современники признавали у Ксении с мужем родство душ, да такое, что один не мог жить без другого. Когда же внезапно и скоропостижно Андрей Федорович скончался, Ксении было всего 26 лет. За одну ночь овдовевшая Ксения постарела и поседела и, казалось, тронулась умом. Уже на похоронах она надела кафтан супруга, штаны и картуз и заявила всем присутствующим:

«Андрей Федорович не умер, а умерла Ксения Григорьевна. Андрей Федорович здесь, перед вами. Он жив и будет жить вечно».

На кладбище она просила молиться за упокой рабы Божией Ксении. С тех пор Ксения носила одежду мужа, на свое имя не откликалась, свой дом подарила подруге Параскеве, имущество раздала нуждающимся, а деньги отнесла в храм. Ксения раз и навсегда отреклась от своего имени и прошла тяжелый путь юродства. У нее был дар прозорливости, и Ксения творила добрые дела, приходила на помощь людям и более сорока лет скиталась, отказываясь от всех благ, молясь днем и ночью в любую погоду за спасение души Андрея Федоровича.

Подвижничество Ксении Блаженной можно толковать по-разному. Кто-то видит в нем подвиг верности супругу. Кто-то – отказ от собственного эго. Очевидно, что поступок Ксении идет вразрез с современными представлениями о самоотречении, которое, по общему мнению, имеет смысл лишь в случае материнства (и то – пока ребенок несовершеннолетний).

Мне всегда казалось, что материнское самоотречение неизбежно. Разве может мать посвятить себя ребенку не полностью? Может ли мать не служить Богу, когда дает новую жизнь? Самоотречение заложено в саму суть материнства. Нельзя стать матерью, если боишься умереть, ведь каждые роды – не просто многократное превышение болевого порога, это маленькая смерть. Да что там – зачастую бо́льшим подвигом становится Жизнь. Мать не может перестать жить, пока ее дети нуждаются в ней. Поэтому я решила, что не сдамся, пока моя дочь ждет меня.

В полном соответствии с евангельскими заповедями блаженств, Ксения была и плачущей и алчущей, и жаждущей правды. Была она кроткой и милостивой, была чиста сердцем. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».

Я продолжала подниматься по склону. Вокруг не было ни души, а дождь и не думал прекращаться.

– Святая великомученица Ксения, имя твое по-гречески, знаю, означает «странница, чужестранка», помоги мне пройти этот путь! Приведи меня к чаду моему!

Внезапно заметила одиноко стоящую женщину. Она неуклюже пряталась от ливня под навесом троллейбусной остановки, хотя было очевидно, что это лишено всякого смысла. Последний троллейбус издох у меня на глазах. Решив, что реже, чем встретить человека в ливень в Новороссийске, можно увидеть только шхуну в океане, я решительно направилась к незнакомке с целью уточнить верность своего пути.

– Простите, эта дорога ведет к «Трапезунду»? – я указала рукой в сторону уходящей вверх улицы.

– Да, ведет, – она махнула в ту же сторону и добавила: – Но вы сейчас туда не доберетесь, все дороги размыло!

– И машины спрятались, как корабли во время шторма, – пробормотала я.

Нам пришлось кричать, чтобы услышать друг друга сквозь шум падающей воды. Мы встретились глазами и, не сговариваясь, молча покинули навес и пошли вверх по дороге, прижавшись друг к другу.

– Каким ветром вас сюда занесло? – спросила меня женщина. На вид ей было около пятидесяти. Я еще не научилась отвечать на этот вопрос в двух словах. Заметив мою нерешительность, женщина ответила сама. – Наверное, «Трапезундом»? Этот ветер из тех, что живет высоко, а дует далеко…

Меня удивило, когда она произнесла слово «Трапезунд», ведь именно туда я шла.

– Каждый тут знает, что во время шторма жизнь в городе замирает.

– У нас в Петербурге таких сильных дождей не бывает.

– Вы из Петербурга? А знаете отца Николая? Очень духовный человек! Он служил в Питере, в Исаакиевском соборе, – не дожидаясь ответа, она рассказала историю своего воцерковления: – Я была его послушницей на протяжении семи лет, и теперь каждого посланца из Питера встречаю как благую весть.

– Я приехала сюда, потому что ищу здесь своего ребенка, – проговорила я.

Формальные вопросы больше не требовались. Одни, под дождем, мы были словно в храме и прикасались к таинству. Что-то общее помогло установить связь.

– Вы знаете, что материнская молитва со дна морского поднимает? – повернулась ко мне незнакомка. В тот момент я знала это как никогда. Правда, сама была почти на том самом дне.

– А давайте вместе помолимся? Как зовут вашу доченьку? – предложила она.

– Ксения… Ксюша, – ответила я.

«Богородица Всевидящая! Боже милостивый! Ты – убежище мое в тесное для меня время, защита от бури, тень от зноя; и гневное дыхание тиранов подобно буре против стены, как зной в месте безводном, Ты укротил буйство врагов; как зной тению облака, подавлено ликование притеснителей; мои враги будут ратовать против меня, но не превозмогут и не одолеют меня; ибо Ты со мною, чтобы спасать и избавлять меня. Аминь».

– А доченька же ваша крещеная? – уточнила женщина.

– Не знаю. При мне Ксюшу не успели покрестить. Я все ждала, когда достроят храм Ксении Петербургской в Абрау-Дюрсо. Знаете, когда я впервые побывала в этом поселке, ко мне пришло видение – будто Ксюшу здесь крестит батюшка. Кстати, достроили ли храм?

– Да! Церковь освятили и открыли еще прошлой весной! Прекрасная получилась церквушка, и место благостное, красивое. Батюшка там служит, советую вам к нему съездить… Обязательно советую! – добавила женщина.

Дождь стихал. Я отвлеклась на звонок. Звонила соседка Маша, беспокоилась. Ответила ей, что скоро приду домой. Убрала телефон в сумку и собралась поблагодарить свою случайную спутницу, но ее уже не было.

Странная женщина пропала так же неожиданно, как появилась. Я осталась верной своему пути и продолжила подниматься в гору. После произнесенной молитвы мне полегчало, и отяжелевшие от воды ноги перестали ощущать свинцовую усталость. Я уже даже была согласна стать безымянным куском рафинада, чтобы раствориться в потоке воды без остатка. Захотелось стать ничтожной, крошечной частью его великой тайны. Единственное, чего бы я при этом желала – чтобы на этом свете от меня осталась лишь эта молитва. С каждым шагом мне стало казаться, что я приближаюсь к своей цели – к моей дочери.

Глава 22

Имея на руках определение суда от 15 декабря 2010 года, обращенное к немедленному исполнению, я испытывала счастье и как никогда была уверена в своих силах. Ведь Рома должен исполнять закон! Суд обязал Проценко не чинить мне препятствий при общении с ребенком! Я звонила Роме каждый день и просила передать трубку Ксюше. Рома разговаривал со мной, как гестаповец. Его хладнокровию позавидовал бы сам Геббельс, уходящий в штаб в то утро, когда его жена и шестеро детей приняли капсулы с ядом. Очень спокойно и рассудительно, подавляя все чувства и эмоции, Рома отвечал мне что-то, совсем не имеющее отношение к моим вопросам о Ксюше. Он избегал говорить про Ксюшу, как будто информация о нашей дочери вовсе меня не касалась. Ромина чувствительность, переросшая в нашем браке в абсолютную созависимость, испарилась и обернулась своей обратной стороной. Теперь он демонстрировал полную душевную глухоту и неспособность к любому диалогу. Все наши разговоры, как я потом узнала, он записывал. Слова Ромы напоминали ответы банковского служащего, консультирующего по телефону заученными фразами. Одни и те же, и так по кругу.

– Где вы находитесь? – задавала я вопрос, стараясь сдерживать эмоции. Рома отвечал, выдержав паузу.

– Адрес известен – улица Новороссийской Республики, дом 52, квартира 11.

– Но я только что там была, вас там нет! – настаивала я.

– Светлана, когда ты приедешь? Мы тебя ждем.

– Рома! Перестань издеваться! Скажи, куда мне приехать?

– Мы находимся дома, ты можешь пообщаться здесь с ребенком. Почему ты не приходишь?

Сумасшествие продолжалось, пока я не начинала плакать. Однажды я позвонила, стоя под дверью, и, выслушав заученные фразы, попросила его открыть дверь. Тогда связь неожиданно оборвалась. Каждый день я выходила из дома с игрушками для Ксюши и рассчитывала, что Рома сдастся и выполнит распоряжение суда. Опека Новороссийска в лице двух инспекторов несколько раз выезжала со мной и составляла акты: «Дверь закрыта, телефон Проценко выключен». Блокада продолжалась. Намерения Проценко оставались загадкой. Было ясно, что, не исполняя волю судьи, он подписывает себе приговор и скоро потеряет право опеки над ребенком. Но он играл в свою, совершенно неведомую игру.

22 декабря я вызвалась помочь Маше и присоединилась к городскому обходу. Дело было в том, что моей соседке, как и другим педагогам, периодически приходилось патрулировать город с целью выявить несовершеннолетних нарушителей. Согласно местному закону, детям было запрещено находиться на улице после десяти вечера без сопровождения взрослых. Об этом законе строго напоминали рекламные щиты на трассе. Мы встретились с Машей на улице Советов. Все Ксюшины подарки, которые обычно были при мне, в этот раз остались дома. В тот момент, когда Маша рассказывала, что в школе ей предложили стать завучем, из кармана моего пальто раздался телефонный звонок.

– Ты сегодня собираешься встретиться с ребенком? – как ни в чем не бывало спросил Рома.

Мы с Машей как раз были недалеко от его дома на улице Новороссийской Республики. В квартире горел свет! Сердце забилось. Снова позвонил Рома, и его голос в трубке совпадал с движением его силуэта в окне. Силуэт перемещался по квартире из стороны в сторону. Только он почему-то держал свой айфон не у уха, а перед собой. Это показалось нам с Машей странным.

– Иди! – сказала Маша. Эмоции, как обычно, она оставила при себе.

Я бросилась к парадной. Обычно открытая настежь входная дверь в этот раз оказалась запертой изнутри. Постучала. Из-за двери доносились голоса и странный шум. Потом дверь заскрипела и приоткрылась. В щель высунулись двое мужчин, глядели они недобро. В одном из них я узнала дядю Мишу, который уже давно работает на семью Проценко. Второй тоже показался знакомым, только я не сразу вспомнила, откуда. У неизвестного была большая опухоль в районе левой щеки; он сделал мне знак рукой – мол, заходи. Я оторопела от испуга и ответила, что не войду туда одна. В голову пришла идея вызвать участкового. Пока звонила в ближайшее отделение милиции, из подъезда во двор стали один за другим высыпать люди. Большинство из них были соседями из дома, никогда раньше меня не видевшие. Толпа гудела недоброжелательно. Кто-то попытался выхватить мой телефон, кто-то выкрикивал оскорбления. Постепенно соседи обступили меня, словно животное в зоопарке. Слава богу, в этот момент подъехал милиционер.

– Мы знаем, зачем она пришла! – соседи тут же набросились на сотрудника. – Она хочет устроить в нашем доме погром! Мы этого не допустим!

Милиционер мигом почуял неладное и попросил у меня паспорт и определение суда.

– Она не хочет видеть своего ребенка, ей нужен скандал! – кричал кто-то из толпы, не давая и шага ступить в сторону подъезда. Сквозь гомон я различила голос свекрови. «Разумеется, это она верховодит шабашем!» – наконец сообразила я. Двое мужчин, открывших мне перед этим дверь, встали по бокам от свекрови, как верные слуги. Соседи продолжали выходить на лестничную клетку и во двор, пока милиционер наконец не рявкнул на них. Распихнув толпу, мы с участковым вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Дверь в квартиру была открыта, в нее то входили, то выходили люди. Я заметила, что, пока мы поднимались по лестнице, свекровь снимала меня на мобильный и что-то бубнила себе под нос.

Переступив порог злополучной квартиры № 11, участковый сразу попросил всех покинуть помещение. Так и сказал: «Останутся только родители и девочка». К счастью, мужчина он был грузный и находчивый, поэтому без труда и лишних колебаний собственным широким крупом вытеснил из квартиры свекровь, которая попыталась засунуть свое жало в дверной проем. – Вы тоже на лестнице подождите, гражданочка!»

Когда дверь наконец захлопнулась, я увидела ее. Впервые после 13 сентября в Широкой Балке мне удалось прорваться к своему сокровищу! Рома крепко сжимал Ксюшу и выглядел озабоченно: будто только что вынес ребенка из огня. Он делал вид, что успокаивает Ксюшу. Вместе с возбужденными соседями это также было частью поставленного спектакля. Кажется, Ксюша тихонечко хныкала, уткнувшись ему в плечо. А что ей оставалось делать, раз взрослые сегодня решили устроить никому не понятные игры?!

Рома тревожно посматривал на меня, будто я представляла угрозу для ребенка. «Ребенок очень боится мамы», – объяснил Проценко милиционеру. Для достоверности он все время успокаивал Ксюшу:

– Не бойся, мама не сделает тебе больно, я не дам тебя в обиду, – стараясь, чтобы эти слова также услышал милиционер, твердил Рома, программируя ребенка.

«Доченька! Ксюша!» – произнеся эти слова, я сама чуть не разрыдалась, но тут же взяла себя в руки. Нельзя, только не сейчас! Ксюше уже достаточно эмоций за этот вечер. Мама должна быть сильной.

Милиционер спокойно предложил Роме поставить девочку на пол или хотя бы выпустить из рук. Но Рома тут же стал выглядеть еще более жалко и озабоченно, поспешил ответить, что не может отпустить ребенка, так как девочка сильно напугана, и что мама, то есть я, может повести себя неадекватно. Это продолжалось до тех пор, пока я не взяла ситуацию в свои руки, перестав обращать внимание на Проценко, милиционера и совершенно незнакомую квартиру, в которой никогда не бывала раньше. Я стала играть с Ксюшей так, как раньше, будто мы с ней живем вместе. Она начала украдкой выглядывать из-за папиного плеча, хотя Рома продолжал ее крепко сжимать. Я взяла с полки детскую книжку и стала читать вслух. Ксюша узнала сказку «Муха-Цокотуха» и стала повторять слова за мной. Так мы вышли из поля страха в поле привычных нам отношений. Спустя некоторое время Ксюша захотела поиграть со мной. Она слезла с папиных рук, чтобы показать мне свою любимую куклу. Я старалась соблюдать дистанцию, понимая, что обнять дочку сейчас – значит спровоцировать выход в опасную зону, которую так старательно создавали в последнее время папа с бабушкой. Несмотря на то что моя родная девочка стояла всего в метре от меня, я вела себя так, будто разлуки и не было, словно проявлять материнские чувства в этом доме было запрещено. Мне нужно было притворяться равнодушной. Показывать любовь было опасно! И надо было смиренно ждать момента, когда обиженный муж позволит вымолить у него пощаду и подставит свои башмаки.

Еще через некоторое время Ксюша взяла меня за руку и повела в ванную. Рома с нами не пошел, поэтому там мы наконец смогли прижаться друг к другу. Я заметила, что Ксюша за эти полгода стала эмоционально сильной девочкой. То есть она, как и я, поняла, что выживание с открытой раной в сердце невозможно. Мы научились затыкать свои раны чем придется. Она повзрослела.

Опасаясь реакции папы, Ксюша прямо из ванной повела меня за руку к своему первому велосипеду, который мы еще недавно с таким трепетом выбирали с Ромой в магазине. «Ты уже научилась кататься?» – удивилась я и тут же поняла, что пропустила и никогда больше не смогу пройти этот момент вместе с ней. «Да!» – ответила Ксюша. Казалось, ребенок совсем отошел от стресса. Она даже успела поведать про собачек, которые, видимо, живут поблизости от того места, где ее прячут, и добавила, что скоро они поедут в Геленджик. «Мама, пойдем завтра кататься со мной на велосипеде?» – предложила Ксюша, и Рома это услышал. И милиционер тоже. «Да! Конечно, пойдем, доченька!» – ответила я и перевела взгляд на Рому. Его взгляд не выражал ничего конкретного. «Завтра я приду, и мы пойдем гулять, хорошо?» – обратилась я к Роме. Он нехотя кивнул, и я с радостью поняла, что Проценко ничего не остается, как соглашаться. «Вот и ладно», – сказал милиционер и, пыхтя, открыл дверь, под которой, не думая расходиться, подслушивали свекровь и соседки. Я спустилась, не замечая едких высказываний в спину. Кажется, впервые за последнее время в тот вечер я засыпала с молитвой благодарности. Я была счастлива от того, что у меня такой ребенок, и что Ксюша, конечно же, меня не забыла, и завтра я буду катать ее на велосипеде.

Ни на следующий день, ни в какой другой телефон Проценко не отвечал. Дома тоже больше никого не было. Снова, как и прежде, никому не было дела до распахнутой двери в подъезд. Во дворе не было ни одной соседки, изредка щебетали птицы, пролетая над крышами трехэтажных домов по улице Новороссийской Республики. Недавнее нашествие ничего не оставило после себя. Теплая надежда испарилась, а отчаяние вновь пробило насквозь свинцовой пулей. Смертельной пулей гнева на Проценко за то, что я снова пообещала Ксюше и снова не пришла.