Текст книги "Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ"

Глава 3.

Суббота, как суббота, ничего особенного. Точно такая же суббота была неделю назад. Сегодня не нужно было идти в институт– профессор сжалился: старший курс все-таки.

Кто придумал учиться в субботу? Видимо это был старый выживший из ума бывший студент, который к своим девяноста годам нажил себе маразм, несварение желудка и бессонницу, не дающую ему покой ни днем, ни ночью. Учиться в субботу равносильно быть счастливым в понедельник. Суббота и учеба– две несовместимые категории, как аппетит и студенческая столовая. В субботу никто не научился ничему, хоть сколько-нибудь значимому, и это не случится никогда. Однако суббота и учеба, несмотря на всю диаметральность своей сущности, добавляет в жизнь студента некую фееричность и предпраздничное настроение, словно ожидание Нового Года после посещения деканата. В субботу, вдруг, посещают новые идеи, завязываются новые знакомства, рождаются планы, которых еще вчера, в пятницу, не было. Сознание того, что скоро, после занятия, начнется настоящая суббота с музыкой, девчонками и лесом, и продлится она до самого понедельника, заставляет сердца биться с особым трепетом. Субботу, одну от другой, можно отличить лишь тем учился студент или нет. Если нет– счастье великое. Если да– что ж, бывает горе и хуже.

Удивительно устроен студент. Он поступает в институт для того, чтобы учиться, и бывает безмерно счастлив, когда он лишен этого удовольствия. В субботу, когда великая страна страдает похмельем, студент, насмехаясь над вековыми традициями, берет свою суму и бредет стопами Михайлы Ломоносова в свою Alma Mater, чтобы делать вид, будто пришел учиться.

Человек становится студентом лишь однажды. В этот миг, почему-то, не гремят грозы и не бушуют ураганы, хотя это было бы весьма кстати. Стоит бывшему школьнику обзавестись зачетной книжкой и старым продавленным матрацем, населенным бесчисленными стадами клопов, в общежитии, как жизнь его меняется кардинально. Он обретает привычки, которые еще неделю назад ему казались порочащими высокое звание студента. Его перестают понимать родные и близкие, от него отворачиваются старые подруги, его начинают опекать, будто больного щенка. Студента это забавляет, и он старается вынести из этой ситуации максимальную для себя выгоду.

Стоит нормальному человеку стать студентом, он меняет интерьер в своей комнате, он начинает клеить на стенах плакаты и изречения великих мира сего с двусмысленным содержанием. Он начинает виртуозно лгать, особенно это наглядно в сессию. Студент всегда голоден, сколько его ни корми. Через день он пьян. Его можно встретить в окружении девиц, не отличающихся особыми добродетелями, которые сами недавно стали студентками.

Мозг недавнего школьника, а ныне студента, начинает работать в плоскости, которая не укладывается в описание Евклидовой теории пространства. Его умозаключения и выводы не всегда шокируют окружающих, поскольку полет его мысли гораздо дальше, чем может в себя вместить мозг обычного нормального человека. Студента очень трудно понять, это осложняется и тем фактом, что студент не всегда хочет быть понятым, поэтому он, сам того не ведая, вносит сумятицу в головы его родственников и ближайшего окружения. Он приобретает себе друзей, таких же студентов, которые оказались вычеркнутыми из обычного течения жизни. Когда студентов много, это место называют институтом. Там нечего делать обычному нормальному человеку, чтобы не осознать себя ничтожеством, не понявшим жизнь. Однажды студент перестанет быть студентом. Он окончит институт и превратится в обычного человека, не способного понять своего бывшего собрата– студента.

Басмач варил что-то на кухне. Гурик еще лежал в постели. Отец тыкал кота мордой в лужу. Тот уже начал привыкать к этой нехитрой процедуре. Примерно раз в два-три дня он подвергался подобной экзекуции. У Мойши были другие представления об эстетике: он не видел особого резона, справлять физиологические отправления в чашку. Быть может, ему не нравилась сама чашка, а может, не нравилось облегчаться лежа под шкафом.

Чашка, к которой Мойша был приписан, находилась под старым платяным шкафом, чудом уцелевшим со времен Великого Потопа, который его хозяева величали «шифоньером». Когда кот был маленький, он без особого труда пробирался в нее, но злое время и закон природы заставили Мойшу вырасти, и в добавок ко всему к былым неприятностям добавилась проблема несоответствия габаритов животного и свободного пространства под шифоньером. Несчастному коту приходилось, напрягая все свои мускулы, прибегать к природной гибкости и влезать в чашку, ограниченную сверху бездушным шкафом, чтобы не быть битым. Иногда, во дни смятения и плохого настроения, кот выказывал свое небрежение к правилам, установленным для него обитателями сорок шестой комнаты: он повадился присаживаться под кроватью Басмача, чем вводил его в дикое исступление. Басмач пытался менять свое положение в кровати, чтобы запах, исходящий из-под его ложа, не был столь мучительным, однако Мойша игнорировал попытки своего соседа остаться непричастным к ферромонам, которые кот так щедро высвобождал из своих недр.

Выходец из Кавказа, дабы не остаться в накладе, оскорблял кота поминанием его матери, как очень непристойной и похотливой кошки, доступной всем окрестным котам. В силу своей молчаливости и кротости нравов, кот не отвечал на оскорбления, однако не забывал посещать то место, где Басмач клал голову на подушку.

Крайним оставался лишь Отец, который выступал и посредником в этом великом противостоянии двух биологических видов; и миротворцем, примиряя две противоборствующие стороны; и судилищем, когда тыкал кота в свежую лужу. Басмач не касался Мойши, стараясь не усугублять конфликт, зреющий между ними. Роль исповедника он великодушно предоставил Отцу, который после исповеди и немногословной проповеди отпускал коту грехи. После причащения, кот ненадолго удалялся под кровать, чтобы вылизаться и придумать план отмщения.

Кот пыхтел, упирался лапами, фыркал, бил хвостом, однако эти доводы не казались Отцу убедительными. Изваляв кота в желтой луже, оскорбив его, Отец выпустил животное с не многозначными рекомендациями и предупреждениями. Мойша помнил, как его наказывали раньше, когда он был еще котенком и без особого труда помещался между оконными стеклами. Ему стало много легче. В самом начале времен, после унизительных погружений морды в лужу, Мойшу купали полностью под краном в раковине на кухне. Банные процедуры хозяевам скоро надоели, и они стали ограничиваться только погружениями в лужу и бранью. Мойшу это устраивало.

–У, чума черная, будешь дома бедокурить?– Отец погрозил кулаком под кровать.– Получишь у меня вдоль хвоста.

Кот недовольно прищурился.

Какая у кошек судьба? Кто ответит, счастливы ли они, или напротив, обездолены? Некоторым из них посчастливится и они попадают в хорошие и заботливые руки. Другие, менее удачливые, оказываются на улице, обитая в городских мусорных баках и поедая то, что до них не доели люди. Другие бегают по подворотням и подвалам, в надежде поймать раненого голубя или нерасторопную старую мышь. Третьи живут в общежитиях вместе со студентами. Счастлив ли был Мойша? Об этом его никто не спрашивал, поскольку тот был скотиной подневольной и молчаливой. Он вместе со своими симбионтами недоедал, он бывал бит за лужи, которые оставлял в знак протеста режиму. Он бывал запертым в комнате, когда его хозяева надолго покидали его во времена праздников и веселья.

Случалось и такое, что у него болел живот от пресыщения, когда кто-нибудь из обитателей сорок шестой комнаты возвращался с побывки на родину. Иногда он попадал под горячую руку во времена сессии, когда даже отбойному молотку могло бы достаться от раздосадованного студента. Иногда он был крашен гуашью, когда хозяев посещало игривое настроение. Порой его выстригали налысо, оставляя ворс лишь вдоль хребта, чтобы повеселиться всласть.

Однажды в конце лета он появился на свет. Его черную шерстку заботливая кошка-мать вылизывала до блеска. А когда он выучился есть из миски вареную картошку, его отдали Отцу. Немедленно нашлось глупое имя– Мойша, которым наградил его Басмач. С тех пор он стал полноправным членом студенческого сообщества на правах брата меньшего. Меньшего не по значению, но по размерам.

–Отец, пошел бы ты посуду помыл,– крикнул, забегая в комнату, Басмач.– Уже почти все готово.

–У нас морской закон,– ответил Отец.

–По-любому тебе мыть– ты же последний питался.– Ответил Басмач.

–Я не в этом смысле,– ответил Отец. Он понимал, что посуду ему все равно мыть. Если готовит Басмач, значит ему, Отцу, мыть посуду. После трапезы дежурным будет Гурик.– Всю посуду за борт.– Засмеялся он.

–Давай– давай, сегодня же Дэн приедет, надо хоть перед его приездом убраться, да накормить его.

–Чего его кормить?– Спросил Гурик с кровати.– Он же из дому едет. Сытый, поди. Лишний рот хуже пулемета. Перебьется.

–Особенно рад будит ему Мойша. Да, кот?– Спросил Басмач.– Ты же любишь Дэна?

Кот недолюбливал Дэна. Когда тот приезжал погостить к Отцу, Мойша слонялся по комнате сам не свой. Он бросал презрительные взгляды на брата своего хозяина и нет-нет выгибал при его виде спину. Дэн жутко шипел на кота, стоило голодному животному оказаться рядом. Кот опрометью бросался под кровать и не показывал оттуда даже носа в течение многих часов. Это очень забавляло Дэна, а кот, гордое независимое животное, в этой жизни ненавидел больше всего когда над ним смеются, шипят и плохим словом вспоминают его мать. Он так же ненавидел вареную картошку и спать в ногах у Дэна, когда он на несколько дней поселялся в комнате. Однажды кот решил оцарапать своего конкурента, когда он впервые приехал в гости. Этот урок коту не забыть никогда. В тот день он услышал о себе очень много непристойностей, которые касались не только его самого, но и всю его кошачью родню. После на него нашипели, загнали под кровать и облили холодной водой. В тот самый вечер кот решил стать непримиримым врагом Дэна и это чувство пронести через всю недолгую кошачью жизнь.

Когда приезжал гость, ставший камнем преткновения для кота, он поселялся на полу, который Мойша считал своим ареалом. Все что находится ниже кроватей, кот видел своим имуществом и делиться им ни с кем не собирался, пусть это будет даже сам черт или стая диких котов. Предъявив однажды свои права на пол Дэну, кот оказался униженным и решил с этим огромным и лютым зверем больше не спорить.

–Басмач, а чего ты нам сварил?– Интересовался Отец.

–Щей из семи прыщей, два покрошены, остальные так брошены. Иди, мой, тебе говорят.

Понурив голову и захватив с собой огромную гору немытой со вчерашней трапезы посуды, Отец направился на кухню, где предстояло провести несколько неприятных минут в обществе тусклой и облупившейся кухни, да грязных тарелок. Мыть в холодной воде засохшие пятна вчерашней еды было занятием не из приятных. Электрический ток– был платой за пользование горячей водой. Никто не знал, как это происходит, а, главное, зачем это нужно, однако факт оставался фактом: при включенной горячей воды студентов било током. С кухни нет-нет доносились яростные вскрики жаждущих теплой воды студентов. Возгласы, раздававшиеся окрест, не отличались правильностью построения фраз, да и слова, летевшие оттуда, невозможно было назвать исконно русскими.

На кухне слонялся рыжий Аша из одноименного города.

–Диски шлифуешь, Отец?– Язвил он.– Благородное занятие для сановника. Хочешь, я тебе свои принесу? Очень полезно. Труд сделал из обезьяны человека.

–Аша, тебе Мойша просил передать, что твое яйцо было невкусным, куриные, говорит, гораздо мягче, но все равно спасибо.– Парировал Отец.

–А чего вы ели из этих тарелок, сушеные галоши?– Засмеялся Аша и быстро исчез с кухни– в него летела мокрая тряпка.

–Твою бабушку,– крикнул Отец вслед удаляющемуся хвостатому куску рыжего огня.

Вскоре чистые тарелки украсили стол, вокруг которого собрались обитатели сорок шестой комнаты. В центре стола дымилась кастрюля со свежим варевом. Решили суп съесть, не дожидаясь Дэна. Если захочет, ему можно будет разогреть отдельно.

Мойша, чувствуя запах еды, с остервенением присущим только голодному общажному коту, терся о ноги своих покровителей. Ему в чашку Гурик налил немного супа, от которого еще валил пар. Кот, не оставляя шансов неведомым похитителям украсть его миску, сел возле нее, дожидаясь, пока варево не остынет.

Вскоре был съеден обед, переиграны все пасьянсы, упомянута Танька, подруга Басмача. В этот момент все женщины мира должны были изойтись в икоте. Вспомнили родословную Басмача, не забыли помянуть Маугли. Был пристыжен Мойша. Выражений никто не выбирал, поэтому кот спрятался от стыда под кровать.

Дэна все не было. В комнату заглядывал Боцман, в надежде найти легкую поживу, и был самым нескромным образом изгнан. Перевернулись в гробу все покойники, Гиппократ вертелся волчком.

Дэн не приезжал. Были выкурены все сигареты, помянули Бочкарева, его родной город и земляков. Вспомнили коменданта общежития, Нину Матвеевну, которая на время летней сессии берет отпуск и уезжает к своей матери в деревню. Эту традицию она завела, когда после выпускных экзаменов, несколько лет назад, ее чуть не сбросили выпускники из ее вотчины. Общежитие было четырехэтажным, однако высоким. Помянули и тех, кто не смог скинуть несчастную женщину, ввиду состояния крайне неустойчивого.

Брата не было.

Суббота проходила мимо, помахивая зажатым в руке весельем и серым шарфом. Где-то на улице были слышны ее шаги, они оставляли свои мокрые следы на душах у студентов и растекались по мозгу тиканьем часов. Держа под руки Осень, Суббота тихонько напевала кабацкие песенки не всегда пристойные, однако всегда разные. Ее дыхание освежало души прохожих, пусть от нее и пахло пивом да красными винами. Это не казалось пошлым. Она курила осенние промокшие листья, и это ей дарило какой-то мистический восторг. Суббота– очень легкомысленная женщина. Она не знает привязанности, она себе на уме. Никто не знает, чего она хочет, однако, каждый готов ей подыграть. С кем-то она заискивает, кого-то обливает осенней грязью, которую берет тут же. Однако никого она не воспринимает всерьез. С ней бывает весело, но, когда приходит время уйти, Суббота оставляет после себя головную боль и какие-то чужие мысли.

Дэна не было.

–Где братец твой?– Ерзал Басмач. Снова захотелось есть.

–А я почем знаю. Должен быть. Он говорил утром приедет.– Отец сам беспокоился.

–Время уже не детское, может не приедет?– Интересовался Гурик.

–Да нет, обещался. Сказал: в субботу приеду, ждите. Еще сказал: пусть Басмач за шнапсом слетает, пока я ехать буду.

–Шнапса ему… А сена свежего не нужно быку твоему?– Спросил Басмач.

В дверь постучали. Ожидание несколько утомило наших друзей, появление Дэна было бы очень кстати. Отец бросился открывать дверь:

–Пшшел вон, голодранец, держите меня люди, сейчас будет смерть.– Заревел он на Боцмана.

–Неожиданный теплый прием. Это всегда подкупает.– Закрылась перед Боцманом дверь.– Я просто хотел узнать, не приехал ли твой братик.– Пропел за дверью Боцман.

–Убью!!!– Неслось следом.

Прохладный вечер охватил Отца. Тоже предчувствие беды, которое он ощутил, читая телеграмму, сверлило ему мозг. Мозолистое тело немного сопротивлялось.

Та же кабинка, тот же закормленный за день телефон– автомат, такое же чавканье, как несколько дней назад, гудки.

–Привет, мам, как дела, узнала?

–Привет, узнала, ничего себе, как твои?– Голос матери ободрил Отца.– Уже гуляете?

–С чего ты взяла, мы вообще не потребляем ничего. Никогда!

–Ладно, сказки сочинять, то я студенткой не была никогда. Как Димка доехал?

–Нет его. Когда он уехал из города?

–Утром, часов в восемь.– Голос матери задрожал.

Отец прикинул в уме: уехал он в восемь, четыре часа ходу на машине. Пусть с остановками еще час, значит, у меня он должен быть где-нибудь около часа дня. Даже если он прокатился перед дорогой по друзьям, даже если немного поплутал по незнакомому городу, все равно он должен быть здесь около пяти часов назад.

–Что же случилось?..– Запричитала мать.

–Ма, ты главное не переживай, может еще приедет, по друзьям позвони, может, загулял где. А лучше Аленке позвони, точно он у нее.

–Ну, как же, я денег тебе передала, записку, куда он мог уехать?

–Ты Аленке позвони. Он говорил, что вместе с ней ко мне приедет.

Не помня себя, Отец вернулся в общагу. На пороге комнаты он услышал голоса, но сразу не узнал их. Толкнул дверь:

–Здорово, Лелик, как домой съездил.– Спросил Отец мимоходом.

Лелик жил с Отцом в одном городе, однако в особых друзьях не ходил ни на родине, ни в институте. Погруженный в свои мысли и переживания, Отец даже не удивился, что Лелик заглянул к ним. Такое случалось редко. Лелик пожал Отцу руку.

–Отец, к тебе Димка должен был приехать?– Спросил он. Отец кивнул.– А машина же у него– Форд старый, да?– Продолжал допрос Лелик. Он несколько раз видел Дэна.

–528 ВАМ номер у него, а что?– Тревога росла.

–Слушай, Отец, мне неприятно говорить тебе это, но, кажется, это Димкина машина разбилась там.– Лелик замолчал, теперь Отца черед говорить.

–Где?– Отец широко раскрыл глаза.

Отец все видел как в тумане. В голове полыхнул пожар. Они всю свою жизнь были вместе, и ни разу им не приходила в голову мысль, что с братом может что-то случиться. Казалось, что брат и мать– вот две самые постоянные категории. Может разрушиться мир, но с ними ничего не может произойти.

–В Кичигинском бору. Там небольшой мосток на повороте есть. Он или заснул или дорога скользкая, одним словом он с моста вылетел, и в сосну…

–Лелик, скажи, дорогой, что ты пошутил. Это очень скверная шутка. Скажи, что шутка. Я тебя прощу.– Отец схватился за голову руками, и медленно сползал на пол, прислонясь спиной к двери.

–Не шутка. Отец, только Димки там не было, ни крови, вообще ничего, будто в машине никого и не было. Машина вся всмятку, стекла… Двигатель в салон вошел, а тел нет. Гаишников куча, они сами удивляются, что в машине нет никого.

–А Аленки, подружки его, не было? Может, ты просто не заметил?

–Да никого там не было, я же говорю: ни крови, ни тел, вообще там нет ничего, кроме тачки и стекол.

–Лелик, слушай, ты на колесах?– Вскочил Отец.

–Отец, я знаю, о чем ты подумал, только, послушай, сейчас уже темно, дорога скользкая, отсюда двести верст, мы сами разбиться можем. Я, если честно, уже устал, за рулем заснуть могу, погублю я тебя.

–Лелик, кормилец, выручай, я сейчас помру, давай съездим, я тебя заправлю, будь другом. Лелик…

–Отец, слушай, сейчас один черт ты ничего не увидишь, а завтра на рассвете поедем. Обещаю. А то и сами богу души отдадим.

–Говори про себя, Лелик,– сказал Отец,– я собираюсь жить вечно.

–Значит договорились?– Спросил земляк.

–Только не подкачай, во сколько приедешь, ждать тебя?

–Часов в восемь утра, я за тобой зайду…

–Давай пять, Лелик, ты точно приедешь?

–Мужик не баба, мужик сказал– мужик сделал!– Хлопнул себя в грудь Лелик.

Скрипнула дверь, провожая Лелика. Дверной замок всем сообщил, что никого не пустит. Говорить не хотелось, молча соседи разбрелись по койкам, одежда заняла свои позиции на стульях. Все знали, в такой момент хороших слов не найти, молчание будет лучшей поддержкой, тем более Отец знал, что его соседи переживают смерть брата, только по-своему. Кто-то сказал, что смерть-это не самое худшее в жизни, хуже может быть только разочарование. Когда теряешь веру– теряешь самого себя, весь мир, всю вселенную. Но брат… В чем его вина? Говорят, что самые лучшие люди уходят от нас в молодости. Может быть это так, но это– плохое утешение.

Отец лежал в темноте. Слезы катились из глаз, а он лежал и думал, что не гоже мужчине реветь, как корове. А предательская вода катилась ручьями по щеке.

Брат. Димка. Дэн. Сколько себя помнил Отец, его брат Дэн всегда был рядом. Они вместе дрались за пригорком в овраге с мальчишками из других дворов. Они вместе с братом резали из кустов сирени рогатки и вечером, когда стемнеет, приходили к школе навестить директорский кабинет с огромными черными блестящими стеклами. Они вместе катались на санках с горки, что была насыпана во дворе, играли в «Царя Горы», сбрасывая своих друзей с заснеженной вершины насыпи. Они вместе, взявшись за руки, ходили в школу, даже синяки, что не сходили с них годами, имели определенную симметрию.

Перед глазами промелькнула вся жизнь. Отцу вспомнилось, как он с Дэном ходил под окна к девочке, в которую с братом были влюблены. У них никогда не было ревности или соперничества. Он вспомнил пионерские лагеря, в которые они ездили с братом каждое лето. Как-то раз они встретили в лесу медвежонка, и, испугавшись, бросились от него наутек. Им было неведомо, что испуганный молодой мишка тоже пустился назад в лес от прямоходящих обезьян. Отцу вспомнилась та самая вишня, от которой до сих пор, по прошествии больше пятнадцати лет, нет-нет на погоду болят седалища. Еще маленьким мальчиком он с братом пробрался в дедов сад, чтобы наесться неспелой ягоды. Была ночь. Дед, не признав в похитителях своих внуков, вышел в огород с топором. На резкие окрики и угрозы дед не получил никакого ответа, не найдя более убедительного аргумента, он метнул топор в кусты, дрожащие от страха. Когда же он понял, что грозные похитители вишни– всего-навсего его маленькие внуки, он нарвал свежих хворостин и отходил сорванцов вдоль рубца. Бил больше от ужаса, представив, что было бы, если бы он не промахнулся.

Отец вспомнил и зуб, который ему выбил Дэн. Сейчас он был согласен расстаться со всеми своими зубами, да еще отдал бы в придачу зубы Мойши, Гурика и Басмача, только бы вернуть к жизни брата. Странно. Два неугомонных парня в доме, думал Отец, и никогда не дрались. Даже тогда, когда Дэн выбил ему зуб, они не стали выяснять отношения. Отец уже и не помнил, за что брат его ударил, это было не важно, но он помнил тот единственный раз, когда брат на него поднял руку. Дэн, позже, очень сожалел об этой своей слабости.

Как не хочется верить, что брата больше нет в живых. Может, он успел выпрыгнуть из машины, думалось ему, ведь тела в машине не было. Так не хочется верить в смерть брата. Может его машину угнали, значит логично предположить, что в машине брата не было. Тогда почему тела вообще отсутствовали? Может, брат вышел на обочину, а машина скатилась без него вниз? Тогда машина не была бы сильно помята, думал Отец. Черт его знает, может, может, это бесконечное «может» кружило голову до одурения.

Отец заснул. Он видел себя, как он кормит немецких собак тестом. Огромные псы опасливо скалились на него. Затем приснилась искореженная машина. Отец присмотрелся– не такая уж она помятая: загнуто крыло, и сломан аварийный треугольник.

Отцу снилось, как по стене побежали зайцы. Они были разные: глиняные, рисованные, серые, пушистые. Видел и их рычащие морды. Они клацали зубами, пытаясь кого-нибудь съесть. Появлялись они тоже отовсюду: из телевизора, что стоял напротив, из печки (в основном это были глиняные зайцы, но были и такие у которых прятались крылья под хитиновым панцирем). Они падали со стен и все равно забирались на них, продолжая свой вечный моцион к смерти. Они даже брали с собой детей, суля им сладости, заводили в подвалы, пугая пауками, оставляли их там одних. Некоторые зайцы, вернувшись из морского путешествия, теряя голову от одного запаха какао, присоединялись к своим собратьям в их вечном движении. Они пожирали цветы, которые росли тут же на стене, и всюду раздавался хруст, стоны и скрежет ломающихся кариозных зубов о пластиковые листья только что распустившихся фиалок. Некоторые зайцы были на электрическом приводе. Хлопая палкой по барабану, они обгоняли обессилевших, нагло смеясь, некоторых из них они били плетью и были довольны, что первыми дойдут до долгожданного финиша, успев умереть раньше остальных. Зайцев было очень много и Отец неожиданно для себя вдруг понял, что зайцы захватили нашу планету, они были всюду, на руководящих местах, притворяясь людьми, другие бегали в лесах, видимо не найдя для себя нужного пристанища. Ему стало ясно– зайцев нужно остановить!!!

Отец обернулся, посмотрел назад и понял, что он в Интернете. Глобальная паутина схватила его, унося в глубины электронного мира. Она, видимо, была ставленником зайцев. Было обидно, что его, Отца, так просто захватить. На лице вдруг появились отеки, стало труднее моргать. Веки не давали смотреть на проносящиеся мимо сайты. Отец понял, что выбраться из Интернета будет нелегко. В голове стоял шум. Мало понимая, о чем его спрашивали сайты, он отвечал односложно, надеясь, что такие умные ответы удовлетворят говорливые ячейки. Их злобный ропот заставлял быть в напряжении, однако почки, которые его подвели, отдав его уремии, мешали думать. Стало ясно, что машины не могут разбиваться, они же не из Интернета. Машина– всего лишь фикция, способная порадовать человека всего несколько минут. Отца возмущало, почему люди до сих пор не поняли этого, почему они живут в каких-то нелепых мечтах. Их нужно было остановить.

Где-то в вышине пролетела птица, обливаясь потом. Она столкнулась с каким-то маленьким сайтом и, негромко побранясь, улетела прочь. Отец подумал, что у нее там гнездо, оставалась невыясненным, как птица проникла сюда. Быть может, помогли родственники, а может просто она очень хорошо летает, и даже Днепр для нее не проблема.

Откуда-то взялся выхухоль. Отец точно помнил, что его здесь не было. Тот осторожным шепотом доложил, как несправедливо его оболгал заяц, прикрываясь своим нетрезвым состояниям, каким обидам натерпелся это маленький зверек, какими словами называл его пьяный заяц. Отца поражало, с каким хладнокровием унижали этого назойливого зверька. Отец указал на проползавшую мимо норку и выхухоль скрылся. Он будет мстить, думал Отец. Почему нет Басмача? Куда подевался этот одиозный тип?

Отец приподнял голову. Туманный сон растекся по комнате. Басмач спал невдалеке. Тут же рядом посапывал Гурик. Зайцы куда-то исчезли. Спал, подумал Отец. Он вдруг снова вспомнил брата. Не верилось, что его нет на свете, казалось это очень плохой анекдот, только не понятно, почему он так хорошо запомнился. Это очень плохой и грустный анекдот, а кто его рассказал? попытался вспомнить Отец. Уж не Мойша ли? Гад, а я его яйцом кормил. Отца злило, почему мир такой несправедливый, ведь он кормил Мойшу яйцом, а он, облезлый кот, рассказал такой грустный анекдот. Ему вспомнилось, что Мойша ухмылялся, когда рассказывал. Его усища в такт движениям челюсти издевались над Отцом. Он уже не помнил про что анекдот, ему не нравилось, что кот рассказывает всякие пошлости про Отца и ухмыляется. Накажу, подумал Отец. Кот, шаркая ногами, ушел в осеннюю дымку берез. Листья под его ногами хрустели. И пес с тобой, подумал Отец, кушать захочешь, вернешься.

Грусть навалилась как-то внезапно. Она обрушилась серой свинцовой тяжестью на корень языка. Появилась тошнота, сил не было даже крикнуть в спину коту какую-нибудь гадость. А я хотел его забрать с собой на родину после института, подумал Отец. Серая куртка, которую носил кот, еще изредка появлялась среди берез. Заблудится, подумал Отец, а потом вспомнил какой хороший нюх у кота.

Рядом, в стороне слышен был шум проносящихся машин по автостраде. Нужно было встретить Дэна, он сегодня приедет. Отец повернулся к дороге, асфальт несколько пружинил под ногами. Как бы машину не разбил, подумал Отец, хоть и старая, а все равно бегает. Вдали, на желтом пригорке показалась машина брата, было далеко, однако Отец видел, как брат машет ему рукой. Солнце вышло из-за серых туч и, мешая смотреть на брата, играло лучами на мокрых камнях. Почему так долго? Отец успокоился. Можно не переживать, брат его из леса вывезет, а то, как он без денег уедет из леса? Кот сам добежит потом. Машина все ехала и ехала и была так же далеко от Отца. Кто-то стучался в дверь, однако было недосуг отвлекаться по мелочам, ведь машина брата уже видна, что может быть важнее? Казалось, этот стук мешает брату ехать быстрее и каждый шорох и стук отбрасывал брата назад.

–Пошли все к лешему!– Крикнул Отец в сторону двери, поднимая голову с подушки.– Лелик, это ты?

Сон пустился наутек. Теперь стало все на свои места. Отец вскочил и стремглав бросился к двери, мимоходом бросив взгляд на злобный будильник (семь!!!)

–Заходи, дорогой, я сейчас.– Отец быстро набросил на себя одежду.

Лелик стоял в дверях, поигрывая в руке ключами от машины.

–Отец, ты всем так рад, как мне?– Полюбопытствовал он. Так рано его еще никто не посылал к лешему.– А эти барсуки еще спят? Басмач, жаба, вставай.

–Лелик, ты еще здесь? Тебе же Отец сказал, где ты должен быть.– Заскрипел из-под подушки Басмач.

–Лелик, закрой рот. В такую рань честных людей поднял.– Зашевелился Гурик.

–Ну, я поехал?– Спросил Лелик, неубедительно делая вид, что обиделся.

–Давай иди быстрее отсюда. Деньги будут– зайдешь, а пока нечего тебе здесь делать. Забирай этого бездельника и марш отсюда оба.– Дополняя друг друга, заговорили Гурик с Басмачом.

–Пошли Лелик. Не то я этих честных людей разорву на тысячу маленьких, честных кусочков.– Отец уже оделся и обувался в прихожей.

–Разрывальщик какой, смотри, Гурик, как мне страшно, как я боюсь…– Гурик хихикнул, видимо Басмач показал ему, как он боится.

–Ты только Лелика не порви, как ваучер, не то…– Отец так и не услышал, что будет, если он порвет Лелика, потому как дверь грубо оборвала соседа.