Текст книги "Достойный жених. Книга 2"

Главный министр ходил вдоль длинных рядов, морально готовясь к худшему. Наконец он спросил:

– Еще жертвы есть?

– Да, господин, они продолжают поступать. В основном из центров первой помощи.

– А где находятся эти центры? – Сердце Л. Н. Агарвала то и дело ухало куда-то в пятки, и он никак не мог с ним совладать.

– Господин, их несколько, есть весьма отдаленные… А лагерь для потерявшихся и раненых детей совсем рядом, вон там.

Министр внутренних дел уже знал, что его собственные внуки в безопасности. Первым делом ему хотелось прочесать центры первой помощи, где лежали раненые, прежде чем их не начали развозить (согласно его собственному распоряжению) по больницам города. Но сердце подсказывало поступить иначе. Он вздохнул и сказал:

– Хорошо, схожу сначала туда.

Главному министру С. С. Шарме стало плохо от жары, и его срочно повезли домой. Министр внутренних дел отправился к палаткам, где временно разместили раненых детей. Из репродукторов летели в основном их имена – диктор зачитывал их хриплым и скорбным голосом.

– Рам Ратан Ядав из деревни Макаргандж округа Баллиа, штат Уттар-Прадеш, мальчик примерно шести лет, ждет родителей в палатке для потерявшихся детей рядом с полицейским участком. Просим родителей как можно скорее его забрать.

Однако многие дети – в возрасте от трех месяцев до десяти лет – не могли назвать ни своего имени, ни деревни, откуда приехали, а родители других малышей, которые сейчас плакали, хныкали или просто спали от шока и усталости, сами лежали, обездвиженные смертью, на песке у полицейского участка.

Женщины-волонтеры кормили этих детей и как могли утешали. Они составляли списки – увы, в силу обстоятельств отнюдь не исчерпывающие – найденышей и передавали в оперативный штаб, где их сличали со списками потерявшихся. Но министру внутренних дел стало ясно, что найденных детей, которых в ближайшее время никто не заберет, тоже необходимо сфотографировать.

– Передайте в штаб… – начал было он.

Тут сердце едва не выскочило у него из груди. Он услышал голос дочери:

– Папа!

– Прийя!

Имя, означавшее «возлюбленная», еще никогда не казалось ему столь подходящим и правильным. Он взглянул на дочь и зарыдал. Потом обнял ее и спросил, заметив печаль в ее глазах:

– Где Вакил-сахиб? С ним все хорошо?

– Да, папа, он там. – Она показала на дальний конец палатки. – Но мы не можем найти сына Вины! Поэтому и пришли сюда.

– А в полицейском участке спрашивали? Я не успел взглянуть на детей, которые там…

– Да, папа.

– И?

– Его там нет.

Помолчав немного, она сказала:

– Может, поговоришь с Виной? Они со свекровью просто с ума сходят от волнения… А мужа Вины нет в городе!

– Нет. Нет! – Л. Н. Агарвал еще не успел оправиться от страха за жизнь собственной дочери и не был готов к встрече с теми, кто сейчас испытывал те же муки.

– Папа…

– Ладно. Хорошо. Дай мне пару минут.

В конце концов он подошел к дочери Махеша Капура и произнес все нужные, разумные утешения: если Бхаскара до сих пор не принесли в полицейский участок, шансы на его спасение очень высоки и так далее… Однако, говоря все это, он сам слышал, какими пустыми кажутся его слова матери и бабушке пропавшего мальчика. Он заверил их, что лично наведается в центры оказания первой помощи и позвонит дедушке Бхаскара в Прем-Нивас, если будут какие-то новости, плохие или хорошие. Сами они тоже пусть периодически звонят в участок.

Однако ни в одном из центров оказания первой помощи лягушонка не оказалось; время шло, и с каждым часом Вину и старую госпожу Тандон, а вскоре и господина Махеша Капура с женой, Прана и Савиту, Прийю и Рама Виласа Гойала (те уже начинали казнить себя за случившееся) все сильнее охватывали отчаяние и безысходность.

11.23

Махеш Капур искренне сочувствовал Прийе и уговаривал ее не глупить: разве можно брать на себя ответственность за то, что никому не подвластно? Однако он прекрасно знал: в данном случае ответственность целиком и полностью лежит на плечах ее отца. Он же министр внутренних дел. Его долгом было убедиться, что организаторы приняли все меры для предотвращения подобной катастрофы. Уже как минимум один раз, во время стрельбы в Чоуке, Л. Н. Агарвал продемонстрировал либо собственную недальновидность, либо слепую веру в других, кому он по глупости делегировал полномочия. И хотя у Махеша Капура редко находилось время на семью, он очень любил единственного внука и был вне себя от горя за жену и дочь.

В ту ночь все остались в Прем-Нивасе. С Кедарнатом так и не связались – он уехал из Брахмпура, а вызвонить его по межгороду было трудно (к тому же в Канпуре, куда он мог отправиться по рабочим делам, его не оказалось). Ман, питавший теплые чувства к Бхаскару, все еще был в Дебарии. Вина и старая госпожа Тандон первыми вернулись домой в смутной надежде, что Бхаскар может быть уже там. Но никто из соседей не видел мальчика. Телефона у них не было, а куковать ночью вдвоем, в полном неведении, было невыносимо. Соседка сверху в красном сари заверила их, что сразу же позвонит домой министру-сахибу, если будут какие-то новости, после чего Вина со свекровью вернулись в Прем-Нивас. Вина мысленно распекала Кедарната за то, что его, как обычно, нет в Брахмпуре.

«Как и моего отца, когда мама меня рожала», – невольно подумалось ей.

К тому времени в Прем-Нивас приехали и Пран с Савитой. Пран знал, что в эту трудную минуту должен быть с родителями и сестрой, но и жене в ее нынешнем состоянии лишняя нервотрепка была ни к чему. Если бы мать или Лата были дома, он мог бы со спокойным сердцем оставить Савиту на их попечение и заночевать в Прем-Нивасе с родными. Но последнее письмо госпожи Рупы Меры пришло из Дели, и сейчас она находилась либо в Канпуре, либо в Лакхнау – слишком далеко, чтобы помочь.

Ночью вся семья обсуждала, что предпринять дальше. Никто не спал. Госпожа Капур молилась. Увы, почти все возможные меры уже были предприняты: в поисках Бхаскара родные прочесали больницы (исходя из предположения, что его, раненого, могли доставить туда неравнодушные) и полицейские участки.

Никто не сомневался, что Бхаскар, мальчик умный и, как правило, рассудительный, либо вернулся бы домой, либо нашел бы способ связаться с дедушкой и бабушкой. Значит, такой возможности у него не оказалось. Быть может, его тело ошибочно опознали и кремировали? Или во всей этой суматохе кто-то его похитил? По мере того как перед лицом фактов отпадали правдоподобные версии, им на смену приходили маловероятные, но оттого не менее страшные.

В ту ночь никто так и не уснул. Тревожили семью не только собственные горе и волнение, но и звуки празднеств по случаю месяца Рамадана. Поскольку мусульманский календарь – лунный, за последние несколько лет Рамадан снова сполз в лето. В жару голодать было непросто (самые набожные мусульмане в дневные часы отказывались даже от воды), и тем сильнее народ радовался заходу солнца: ночью все пировали и праздновали.

Когда постившийся наваб-сахиб услышал о трагедии на Пул Меле, он строго-настрого запретил какие-либо празднования в своем доме. Весть о пропавшем без вести внуке Махеша Капура расстроила его еще больше. Однако подобное сопереживание чужому горю было отнюдь не всеобщим, и даже Махеш Капур, человек понимающий, невольно морщился от звуков праздника и веселья, летевших с улиц, по которым только что, подобно пожару, пролетела весть о катастрофе.

Время от времени звонил телефон, и все вскакивали с мест, преисполненные страха и надежды. Увы, звонили либо друзья и сочувствующие, либо из какого-нибудь официального источника докладывали, что новостей по-прежнему нет, либо звонки вовсе не имели никакого отношения к Бхаскару.

11.24

Днем ранее по распоряжению министра внутренних дел было реквизировано некоторое количество транспортных средств, на которых раненых развозили по больницам. Одним из таких автомобилей оказался «бьюик» доктора Кишена Чанда Сета.

Доктор Сет решил в тот день сходить в кино, и его машина была припаркована рядом с «Риальто». Когда он вышел из кинотеатра, рыдая от избытка чувств и ведомый под руку хладнокровной молодой женой Парвати, он обнаружил, что к его машине прислонились двое молодых полицейских.

Доктор Кишен Чанд Сет моментально рассвирепел и грозно вскинул трость, – если бы не Парвати, он не преминул бы пустить ее в ход. Полицейские, знавшие репутацию доктора Сета, сделали виноватые лица.

– Нам приказано реквизировать вашу машину, господин, – сказали они.

– Рекви… Что?! – выплюнул доктор Сет. – Убирайтесь вон с глаз моих, пока я не… – Он умолк, растерявшись: ни одно наказание для этих наглецов не показалось ему достаточным.

– Это из-за Пул Мелы…

– Суеверие! Чушь! – вскричал доктор Кишен Чанд Сет. – Немедленно пустите меня к машине. – Он достал ключи.

Один из полицейских – младший инспектор полиции – на удивление ловким и неожиданным движением выхватил ключи из его рук. Лицо у него при этом было очень виноватое. Доктора Сета едва не хватил удар.

– Ты… Да как ты посмел… – охнул он. – Тевтонское мракобесие… – добавил он по-английски. В его представлении это было страшнее, чем колоть штыками младенцев.

– Господин, на празднике произошла трагедия, и нам…

– Что за чушь! Если бы там что-то случилось, мне бы сообщили. Я ведь доктор… радиолог! У врачей нельзя отнимать автомобили, вы не имеете права! Покажите ваш приказ.

– …Нам приказано реквизировать все транспортные средства в радиусе мили от священного фикуса.

– Да я просто в кино приехал, этой машины здесь фактически нет, – сказал доктор Кишен Чанд Сет, показывая на свой «бьюик». – Верните ключи! – Он потянулся за ключами.

– Киши, дорогой, не кричи, пожалуйста, – сказала Парвати. – А вдруг там что-то стряслось? Последние три часа мы просидели в кинозале.

– Уверяю вас, господин, действительно случилась беда, – сказал полицейский. – Очень много погибших и раненых. Я реквизирую ваш автомобиль по четкому распоряжению министра внутренних дел штата Пурва-Прадеш. Исключение составляют только автомобили действующих – не вышедших на пенсию – врачей. Мы обещаем пользоваться вашей машиной очень аккуратно.

Последние слова, конечно, были призваны его задобрить. Доктор Кишен Чанд Сет моментально понял, что его машину будут эксплуатировать самым нещадным образом. Если этот идиот говорит правду, то через несколько дней, когда автомобиль вернут владельцу, в двигателе будет песок, а на кожаной обивке сидений – кровь. Но неужели на Пул Меле в самом деле что-то стряслось? Или полицейским опять Независимость в голову ударила? Ох уж эта вседозволенность, народ совсем от рук отбился…

– Эй, ты! – крикнул он случайному прохожему.

Прохожий – весьма уважаемый и добропорядочный секретарь правительственной организации, не привыкший к подобному обращению, – замер на месте и озадаченно, вежливо осведомился:

– Вы это мне?

– Да, тебе, тебе. На Пул Меле действительно что-то произошло? Сотни погибших? – Последние слова были произнесены с презрительным недоверием.

– Да, сахиб, увы, это так. Сперва прошел слух, а потом и по радио сообщили. Это правда. Сотни жертв – и это только по официальным данным.

– Ясно. Хорошо, забирайте машину, – буркнул доктор Кишен Чанд Сет. – Но имейте в виду: чтобы никакой крови на сиденьях, ясно? Я этого не потерплю! Вы меня слышали?

– Да, господин. Уверяю, через неделю машина будет у вас, в целости и сохранности. Где вы живете?

– Все знают, где я живу! – небрежно бросил доктор Кишен Чанд Сет и шагнул на проезжую часть, размахивая тростью. Он собирался реквизировать такси – или еще какую-нибудь машину – и поехать наконец домой.

11.25

Л. Н. Агарвал не пользовался популярностью среди брахмпурских студентов. Его не любили за авторитарные замашки и за попытки манипулирования Исполнительным советом Брахмпурского университета. Лидеры почти всех студенческих политических партий не стеснялись выступать с речами выраженной антиагарвалской направленности.

Министр внутренних дел об этом знал, и потому его просьбу набрать студентов-волонтеров направили в университет от имени главного министра. На лето студенты в основном разъезжались по домам, но многие местные откликнулись на призыв о помощи, – впрочем, они наверняка откликнулись бы даже в том случае, если бы призыв подписал Л. Н. Агарвал.

Кабир был сыном университетского преподавателя. Жили они неподалеку от университета, и потому он одним из первых услышал о наборе добровольцев для устранения последствий давки на Пул Меле. Они с младшим братом Хашимом тут же отправились в оперативный штаб, развернутый в стенах форта. Солнце уже опускалось за палаточный город. Помимо множества небольших огней в нескольких местах горели огромные погребальные костры: там кремировали трупы. Из репродукторов несся бесконечный молебен – список имен погибших, который зачитывали всю ночь.

Кабира и Хашима распределили по разным центрам оказания первой помощи. Первые волонтеры очень обрадовались, когда их сменили: они падали с ног от усталости и голода. Перекусить, поспать хоть несколько часов – а потом снова за работу.

Невзирая на всеобщие усилия – списки, центры, лагеря, оперативный штаб, участки, – в городе и на территории Пул Мелы царил скорее хаос, чем порядок. Никто не знал, например, что делать с потерявшимися женщинами (большинство были стары и немощны, голодны, без гроша в кармане), пока женский комитет Конгресса, устав от нерешительности властей, не взял дело в свои руки. Мало кто знал, куда вообще следует везти потерявшихся, мертвых, раненых, и мало кто знал, где их искать. Несчастные, отбившиеся от своих групп паломники брели по раскаленному песку из одного конца фестивальной территории в другой, только чтобы узнать, что жителей их штата собирают не здесь, а в совершенно другом месте. Раненых и мертвых детей свозили то в лагерь для потерявшихся, то в центры оказания первой помощи, то в полицейский участок. Указания из репродукторов то и дело менялись – видимо, по усмотрению того, кто садился за микрофон.

После долгой ночи в центре оказания первой помощи Кабир сидел без сил и глядел перед собой, когда в палатку внесли Бхаскара.

Его нес – очень бережно – печальный толстяк средних лет. Бхаскар казался спящим. Кабир нахмурился, увидев его, и тут же вскочил на ноги. Он признал в мальчике папиного юного друга, любителя математики.

– Я нашел его на песке сразу после давки, – пояснил человек, укладывая мальчика на землю, где и мест-то уже почти не было. – Он лежал неподалеку от спуска… Везунчик, его там и растоптать могли! Я отнес его в свой лагерь, думал: вот сейчас он придет в себя и я отведу его домой. Понимаете, я очень люблю детей, а своих у нас с женой нет… – Он умолк, сообразив, что говорит не о том, и вернулся к рассказу: – В общем, один раз он очнулся, но на мои вопросы не отвечал, даже своего имени не вспомнил. А потом опять уснул и больше уже не просыпался. Покормить его не удалось. Я немного встряхнул беднягу – никакой реакции. И он ничего не пил. Но, милостью моего гуру, сердце его пока бьется.

– Вы правильно сделали, что принесли мальчика сюда, – заверил его Кабир. – Вероятно, я смогу найти его родителей.

– Ну, я собирался везти его в больницу, а потом на минутку прислушался к объявлениям из этих жутких репродукторов… Мол, потерявшихся детей, которых взяли на попечение гости праздника, следует держать на территории Пул Мелы, иначе установить их личность будет невозможно. Вот я и принес его сюда.

– Все правильно. Спасибо, – выдохнул Кабир.

– Что ж… Если я могу чем-то помочь, скажите… Правда, завтра утром я уезжаю. – Мужчина погладил Бхаскара по лбу. – У него нет никаких документов, поэтому не знаю, как вы сможете найти его родителей. Хотя я на своем веку и не такие чудеса видел. Ищешь человека, даже имени его не знаешь – и судьба вас сводит. Ну, всего вам доброго.

– Спасибо, – ответил Кабир, зевнув. – Вы ему очень помогли. Но кое-что еще можете сделать, если не возражаете. Отнесете эту записку по адресу, который я вам скажу? Это неподалеку от университета.

– Конечно, конечно!

Кабиру пришло в голову, что записка найдет его отца быстрее, если не удастся дозвониться до него по телефону. Он нацарапал несколько строк – из-за усталости почерк был неважный, – сложил лист бумаги вчетверо, написал сверху адрес и вручил послание толстяку:

– Отнесите как можно скорее.

Мужчина кивнул и ушел, скорбно напевая что-то себе под нос.

После смены в центре оказания первой помощи Кабир подошел к телефону и попросил оператора набрать номер доктора Дуррани. Линии оказались заняты, и его попросили позвонить чуть позже. Десять минут спустя он все-таки дозвонился, и отец, к счастью, был дома. Кабир сообщил ему новость и сказал, чтобы не обращал внимания на записку, которую ему принесут.

– Я узнал в нем твоего приятеля, того мини-Гаусса… Его зовут Бхаскар, так? Где он живет?

Его отец никак не мог собраться с мыслями.

– О… э-э… хм… – начал доктор Дуррани. – Трудно сказать… А какая у него фамилия, не знаешь?

– Я думал, ты знаешь, – сказал Кабир. Он прямо видел, как его отец сосредоточенно щурится и гримасничает.

– Ну, видишь ли, я не вполне уверен… Его приводят и уводят… Разные люди… Сперва кто-то приведет, мы поболтаем, а потом его забирают… Вот только на прошлой неделе…

– Знаю…

– Мы обсуждали теорему Ферма…

– Отец…

– Ах да, и еще интересный вариант леммы Перголези… В духе того, о чем говорил мой молодой коллега… Ах да! Может, нам… э-э… спросить его?

– Кого?

– Коллегу… Сунил Патвардхан его зовут, он должен знать мальчика. Мы познакомились у него в гостях, если не ошибаюсь. Бедный Бхаскар! Его родители, наверное… весьма озадачены.

Что бы это ни значило, Кабир понял, что от Сунила наверняка сможет добиться больше, чем от своего рассеянного отца. Он позвонил Сунилу Патвардхану, а тот вспомнил, что Бхаскар – сын Кедарната Тандона и внук Махеша Капура. Кабир позвонил в Прем-Нивас.

Махеш Капур снял трубку уже на втором гудке.

– Да.

– Могу я поговорить с министром-сахибом? – спросил Кабир на хинди.

– Вы с ним и говорите.

– Министр-сахиб, я звоню вам из центра оказания первой помощи, который находится под восточной стеной форта.

– Да. – Голос министра был натянут, как струна.

– Здесь ваш внук, Бхаскар…

– Он жив?

– Да. Его только что при…

– Так везите его немедленно в Прем-Нивас, чего вы ждете?! – перебил Махеш Капур.

– Министр-сахиб, прошу прощения, но я не могу уйти с поста. Вам придется его забрать.

– Да-да, конечно, понимаю…

– И считаю необходимым сообщить…

– Да-да, продолжайте, говорите!

– Возможно, мальчика не стоит перевозить в его теперешнем состоянии. Что ж, жду вас в лагере.

– Хорошо. Как вас зовут?

– Кабир Дуррани.

– Дуррани? – В голосе Махеша Капура послышалось искреннее удивление: воистину горе объединяет всех людей, независимо от вероисповедания. – Есть же такой математик?

– Да. Я его старший сын.

– Прошу, простите меня за резкость. Мы все на взводе. Я приду немедленно. Как он? Почему его нельзя транспортировать?

– Лучше быстрее приходите, и сами все увидите, – ответил Кабир. Потом, сообразив, как пугающе звучат его слова, тут же добавил: – Он цел, никаких видимых глазу травм у него нет.

– Под восточной стеной, говорите?

– Да, под восточной стеной.

Махеш Капур положил трубку и повернулся к семье: родные ловили каждое его слово.

Пятнадцать минут спустя Вина наконец заключила Бхаскара в объятья. Она сжимала его так крепко, что со стороны они могли показаться одним целым. Мальчик по-прежнему не пришел в сознание, однако лицо у него было спокойное. Мать без конца трогала его лоб и шептала его имя, снова и снова.

Когда отец представил ей усталого молодого человека из центра оказания первой помощи – сына доктора Дуррани, – она протянула руки к его голове и благословила его.

11.26

Дипанкар, который после давки не мог думать ни о чем, кроме смерти, сказал:

– А вообще-то это важно, бабá?

– Да. – Святой опустил добрый взгляд на четки, и его глазки изумленно заморгали.

Четки эти купил Дипанкар – одни для себя, а другие (по неясной даже ему самому причине) для Амита. Перед тем как покинуть Мелу, он попросил Санаки-бабý освятить их.

Санаки-бабá сложил руки чашей, взял четки и спросил:

– Какая форма, какая сила особенно тебе близка? Рама? Кришна? Или Шива? Или Шакти? Или Ом?

Поначалу Дипанкар не услышал и не понял вопроса. Разум его вновь и вновь возвращался к тем ужасам, которые он видел – или, скорее, испытал. Перед глазами возникло изувеченное тело старика; наги кололи его, толпа месила ногами… Хаос и безумие. Неужели к этому сводится человеческая жизнь? Какой в этом смысл? Неужели он здесь для этого? Теперь мечта узнать все, понять все казалась Дипанкару невероятно жалкой и пустой. Он был растерян, сломлен и напуган, как никогда.

Санаки-бабá положил руку ему на плечо. Хотя вопроса он не повторил, его прикосновение вернуло Дипанкара в настоящее – обратно к тривиальности великих идей и великих богов.

Санаки-бабá ждал ответа.

«Ом для меня слишком абстрактен, – подумал Дипанкар, – Шакти слишком таинственна, к тому же с меня этого хватило в Калькутте; Шива слишком свиреп, а Рама слишком благочестив. Кришна, вот кто мне подходит».

– Кришна, – ответил он.

Ответ вроде бы удовлетворил Санаки-бабý, но вслух он лишь повторил названное Дипанкаром имя.

Взяв обе его ладони в свои, он сказал:

– Теперь повторяй за мной: О, Владыка, сегодня…

– О, Владыка, сегодня…

– …на берегу Ганги, в городе Брахмпур…

– …на берегу Ганги, в городе Брахмпур…

– …во дни великой, приносящей удачу Пул Мелы…

– …во дни великой Пул Мелы…

– …во дни великой, приносящей удачу Пул Мелы… – настоял Санаки-баба.

– …во дни великой, приносящей удачу Пул Мелы… – неохотно повторил Дипанкар.

– …руками моего гуру…

– А вы – мой гуру? – вдруг скептически уточнил Дипанкар.

Санаки-бабá засмеялся.

– Тогда так: руками Санаки-бабы́, – предложил он.

– …руками Санаки-бабы́…

– …я беру этот символ имен твоих…

– …я беру этот символ имен твоих…

– …и да утолит он мои печали.

– …и да утолит он мои печали.

– Ом Кришна, Ом Кришна, Ом Кришна. – Тут Санаки-бабá закашлялся. – Это из-за благовоний. Давай выйдем… Итак, Дивьякар. Сейчас я тебе объясню, как ими пользоваться. Ом – это семя, это звук. Он не имеет формы и очертаний. Но дерево может вырасти только из ростка, и потому люди выбирают Кришну или Раму. Держи четки вот так… – Он отдал одни четки Дипанкару, и тот стал повторять за Санаки-бабóй. – Вторым и пятым пальцем не пользуемся. Зажми их большим и безымянным пальцами, а средним двигай бусины и приговаривай: «Ом Кришна». Да, вот так. Здесь сто восемь бусин. Когда доберешься до узелка, не переходи через него, а развернись и двигайся в обратную сторону. Как волны в океане – вперед и назад… Говори: «Ом Кришна», когда просыпаешься, когда одеваешься, когда вспоминаешь об этом… А теперь я хочу задать тебе вопрос.

– Бабаджи, я тоже хочу задать вам вопрос! – немного поморгав, сказал Дипанкар.

– Только мой вопрос поверхностный и мелкий, а твой – очень глубок, – сказал гуру. – Поэтому начнем с моего. Почему ты выбрал Кришну?

– Ну, я, конечно, восхищаюсь Рамой, но мне кажется…

– Он был слишком охоч до мирской славы, – закончил его мысль Санаки-бабá.

– И с Ситой так обращался…

– Она была раздавлена, – кивнул Санаки-бабá. – Перед ним стоял выбор: остаться царем или жить с Ситой. И он решил остаться царем. Несчастный…

– Кроме того, жизнь у него была одна, от начала до конца, – добавил Дипанкар. – А Кришна столько раз менялся. И в конце, когда он, поверженный, в Дварке…

Санаки-бабá никак не мог справиться с кашлем, вызванным благовониями.

– У всех в жизни случаются трагедии. А Кришна умел радоваться. Секрет жизни в принятии. Мы должны принимать счастье и горе, успех и поражение, славу и позор, сомнения и уверенность, пусть это и лишь подобие уверенности. Скажи, когда ты уезжаешь?

– Сегодня.

– И каков твой вопрос? – вкрадчиво и серьезно спросил Санаки-бабá.

– Бабá, как вы объясните происшедшее? – Дипанкар указал на далекие клубы дыма от огромного погребального костра, где сейчас сжигали сотни неопознанных тел. – Все это – лила Вселенной, игра Господа? Им повезло умереть в столь благоприятное время?

– Завтра должен прийти господин Майтра, верно?

– Кажется, да.

– Он просил помочь ему обрести душевное равновесие, и я велел ему прийти позже.

– Угу. – Дипанкар не сумел скрыть своего разочарования.

И вновь он подумал о затоптанном старике, который толковал о льде и соли, о завершении паломничества по берегам Ганги и возвращении к источнику, которое он запланировал на следующий год. «Где я сам буду в следующем году? – гадал Дипанкар. – Где будут все?»

– Однако я не отказал ему в ответе, верно? – сказал Санаки-бабá.

– Нет, не отказали, – вздохнул Дипанкар.

– Устроит ли тебя промежуточный ответ?

– Да, – кивнул Дипанкар.

– Я считаю, что администрация празднества допустила ряд организационных ошибок, – вкрадчиво произнес Санаки-бабá.

11.27

Газетчики, прежде на все лады восхвалявшие «высокие организационные стандарты» и «продуманную инфраструктуру Пул Мелы», теперь дружно накинулись на устроителей и полицию. Версий происшедшего было множество. По одной из них, перегрелась и сломалась машина, тянувшая одну из платформ, что и запустило цепную реакцию.

По другой версии, машина принадлежала не шествующим, а какому-то высокопоставленному чиновнику, и ее вообще не должны были пускать на территорию Пул Мелы, тем более в день Джетх-Пурнимы. Общественное мнение было таково, что полицейским нет дела до паломников, они обслуживают лишь высоких гостей. А высоким гостям тоже плевать на народ, они только и знают, что злоупотреблять положением. Да, главный министр в тот день выступил перед прессой с трогательной речью, однако намеченный на вечер правительственный банкет никто отменять не стал. Губернатор мог хотя бы соблюсти внешние приличия – раз уж состраданием не блистал.

Авторы третьей версии винили полицию, которая должна была расчищать путь шествиям, однако не справилась со своими обязанностями. Из-за недальновидности стражей порядка на подходе к купальням образовались слишком плотные толпы, и шествия садху встали. Действия полиции были плохо скоординированы, личный состав недоукомплектован, в рядах царил полный разлад. Руководство состояло из некомпетентных молодых сотрудников с диктаторскими замашками, которые управляли нарядами, набранными из самых разных регионов страны, – эдакая сборная солянка, где никто друг друга не знал и никто никому не подчинялся. На берегах Ганга в день давки находилось менее сотни констеблей и только два начальника, а непосредственно на месте катастрофы у спуска – всего семь сотрудников полиции! Суперинтенданта и вовсе не было на территории празднества.

Согласно четвертой теории, погибших было бы куда меньше, если бы не скользкая после вчерашней бури земля – особенно по краям спуска, где множество людей погибло в канавах.

Пятая версия звучала так: администрации следовало еще на этапе планирования Пул Мелы отвести под шествия северный, гораздо более свободный берег Ганга, дабы снизить предсказуемо фатальную нагрузку на южный берег.

Авторы шестой теории во всем винили кровожадных нагов и требовали, чтобы агрессивно настроенные акхары впредь не допускались на Пул Мелу.

Седьмые считали, что дело в «неправильной и недостаточной» подготовке волонтеров, которые по неопытности запаниковали и не смогли успокоить народ, что привело к давке.

Согласно восьмой версии, во всем был виноват индийский менталитет.

Истину – если она вообще была – могло установить только тщательное расследование. «Брахмпурская хроника» требовала создать «комиссию экспертов во главе с судьей Высокого суда для установления причин чудовищной трагедии и предотвращения подобных происшествий в будущем». Ассоциация адвокатов и Адвокатская палата критиковали правительство, в особенности министра внутренних дел. Свое коллективное открытое обращение они закончили следующими категоричными словами: «Скорость – вот что сейчас превыше всего. Да поразит возмездие убийцу»[68]68
   Ср.: «Пусть удар возмездья поразит убийцу». У. Шекспир. Гамлет. Акт IV, сцена 5. Перев. П. Гнедича.


[Закрыть].

Несколько дней спустя в «Газетт экстраординари» появилось объявление, что особая следственная комиссия с широким кругом полномочий и поставленных задач создана и проведет расследование в кратчайшие сроки.

11.28

Пятеро судей, слушавших дело о Законе об отмене системы заминдари, старались соблюдать строгую конфиденциальность и не высказывать никаких мнений по данному вопросу. По окончании судебного разбирательства была объявлена отсрочка вынесения решения суда, и судьи погрузились в беспрецедентное безмолвие, выходящее за рамки стандартных норм профессиональной этики. Они вращались в тех же кругах, что и люди, судьбы которых должно было решить это разбирательство, и, безусловно, понимали, какой вес будет иметь любое, даже оброненное ими невзначай слово. Меньше всего они хотели очутиться в центре водоворота всеобщих догадок и спекуляций.

Однако спекуляций – повальных, активных и до боли непоследовательных – было не избежать. Один из судей, достопочтенный господин Махешвари, не догадываясь, как низко оценивает его компетентность Г. Н. Баннерджи, в беседе с одной дамой на званом чаепитии весьма лестно отозвался о защитительной речи прославленного адвоката. Судья по секрету сообщил даме, что тот привел несколько чрезвычайно убедительных доводов. Новость мгновенно облетела всех имеющих отношение к делу, и заминдары возрадовались. С другой стороны, предварительный вариант решения почти наверняка предстояло писать главному судье, а вовсе не господину Махешвари.

Однако именно главный судья устроил генеральному адвокату отменную головомойку. Шастри посовещался с коллегами, пересмотрел свои доводы и согласился, что, если он и дальше будет придерживаться линии, которая помогла ему выиграть в Бихаре, победа в Пурва-Прадеш ему не светит. Здесь судьи явно настроены иначе. Он дал задний ход и перестроил защиту, но никто не знал, чем увенчается его вторая попытка отстоять закон. Г. Н. Баннерджи в ходе своего ответного выступления резко раскритиковал противника за «оппортунистские вихляния». Мол, «защита представляет из себя хлипкое суденышко без руля и ветрил, плывущее по велению изменчивых судейских настроений». Почти все, кто присутствовал на прениях в эти последние два дня, были убеждены, что Баннерджи в пух и прах разнес позицию защиты.

Раджа Марха был настроен не столь оптимистично: на часть его владений внезапно опустилась стая саранчи, и он счел это дурным предзнаменованием. Однако у некоторых заминдаров имелись другие, куда более основательные причины для уныния – первая поправка к Конституции, например. Сей законодательный акт, который в середине июня получил одобрение президента Индии доктора Раджендры Прасада (чей отец, кстати, в свое время работал мунши у одного заминдара), был призван защитить закон о земельной реформе от изменений по ряду статей Конституции. Одни заминдары полагали, что эта поправка забила последний гвоздь в крышку их гроба. Другие, впрочем, не сомневались, что и саму поправку можно обжаловать в суде, и законопроекты о земельной реформе, которые она защищает, все равно можно объявить неконституционными, поскольку они противоречат другим, не защищенным поправкой статьям и самому духу Конституции в целом.