Текст книги "Достойный жених. Книга 2"

Многие считали, что Конгресс одержит техническую победу в предстоящих выборах, как это часто случается с большими бесформенными центристскими глыбами. Люди верили в победу ИНК, несмотря на то что в ее верхах царил полный разлад и политики толпами покидали Конгресс после заседания в Патне, а имя виднейшего партийца (университетского казначея, мутившего воду в Исполнительном совете, и по совместительству министра внутренних дел, любителя чуть что пускать в ход латхи) студенты давно смешали с грязью. Позиция студенческой партии Конгресса звучала так: «Дайте нам время. Мы партия независимости, партия Джавахарлала Неру, а не Л. Н. Агарвала. Пусть сейчас все не очень хорошо, со временем станет лучше, если вы по-прежнему будете нам доверять. А если вы поменяете коней, лучше точно не станет».

Однако большинство студентов не желало голосовать за статус-кво; у них еще не было ни жен, ни детей, ни работы, ни дохода – словом, ничего, что могло бы вынудить их поступиться волнующей нестабильностью. К тому же они не хотели доверять свое будущее тем, кто не проявил ни намека на компетентность в прошлом. Страна клянчила еду за рубежом. Плановая – а скорее, плохо спланированная или перепланированная – экономика переживала кризис за кризисом. Трудоустройство будущим выпускникам не светило.

Разочарованность и романтические идеи, витавшие в воздухе после провозглашения независимости, образовали весьма взрывоопасную смесь. Аргументы Конгресса были отвергнуты, и Социалистическая партия одержала победу на выборах. Состоявший в ней Рашид стал профоргом.

Малати Триведи, по ее собственному признанию «так себе социалистка», вступила в партию просто для удовольствия, ради интересных дискуссий, а еще потому что некоторые ее друзья (включая музыканта) были социалистами. Ни о какой политической карьере она не мечтала, но планировала принять участие в «победно-протестном» марше, который должен был состояться через неделю после выборов.

«Протестная» часть названия объяснялась тем, что Социалистическая партия – вместе с остальными партиями, желающими принять участие, – требовала повышения заработной платы учителям начальных школ. В стране больше десяти тысяч учителей младших классов, и какой позор, что они получают так мало – даже меньше, чем деревенские патвари! После ряда безуспешных попыток привлечь внимание к этой проблеме учителя устроили забастовку, и их поддержало несколько студенческих объединений, включая медиков и юристов. Начальное образование, полагали они, определяет не только будущий облик университета, но и моральные устои всего общества. Кроме того, эта повестка выступала отличным магнитом, к которому при желании можно было прилепить любую другую. Некоторым из вышеуказанных объединений хотелось поставить на уши весь Брахмпур, а не только университет; интересно, что одним из малых рассадников радикализма оказалась группа соблюдавших пурду девушек-мусульманок.

Министр внутренних дел Л. Н. Агарвал ясно дал понять, что мирные демонстранты – это одно дело, а воинствующее быдло – совсем другое. Он готов пресекать беспорядки любыми доступными средствами. Если придется гасить протест с помощью латхи, он отдаст соответствующий приказ.

Поскольку главный министр на несколько дней уехал в Дели, делегация из десяти студентов (включая Рашида) пришла на встречу с министром внутренних дел, временно исполнявшим обязанности С. С. Шармы. Они набились в кабинет Агарвала в Секретариате и в бесцеремонной манере начали предъявлять ему свои требования – в надежде не только вразумить министра, но и произвести впечатление друг на дружку. Они даже не попытались выказать ему уважение, которое полагалось выказывать старшим – особенно тем, кто (в отличие от них) перенес немало ударов, лишений и провел несколько лет в тюрьме, борясь за свободу страны. Он отказался выполнить требования студентов и велел обратиться к министру образования или напрямую к главному министру, когда тот вернется. Не смягчил он и своей позиции касательно грядущих протестов: порядок в городе будет восстановлен любой ценой.

– Может, вы и стрелять в нас будете, если мы примемся безобразничать? – возмутился Рашид.

– Я предпочел бы этого не делать, – ответил министр внутренних дел таким тоном, словно мысль эта не слишком ему претила, – но до крайних мер дело, конечно, не дойдет. – «Впрочем, – добавил он мысленно, – легислатура сейчас не работает, и некому будет дать мне за это нагоняй».

– Тогда чем вы лучше британцев? – в ярости продолжал Рашид, глядя в лицо человеку, разрешившему полицейским открыть стрельбу по протестующим в Чоуке, и, вероятно, видя в нем воплощение произвола и самоуправства властей. – Британцы тоже били нас дубинками и даже стреляли по нам, студентам, когда мы в рамках движения «Прочь из Индии» выходили с протестами на улицы Брахмпура – в Чоуке, Каптангандже…

Все члены делегации сердито загудели в ответ на эти речи.

– Да-да, – оборвал его министр внутренних дел. – Я в курсе. Я был свидетелем тех событий. А вам, молодой человек, было лет двенадцать, и вы в ту пору с тревогой осматривали свое лицо в зеркале в поисках первой щетины. Под «нами, студентами» вы, конечно, имеете в виду не себя, а своих предшественников, чью кровь, включая и мою, проливали тогда британцы. Нынче легко пролезть в люди – достаточно смазать себе путь чужой кровью. Что же касается движения «Прочь из Индии», то правительство в нашей стране теперь индийское, и я очень надеюсь, что вы не погоните нас прочь из родной страны. – Он коротко хохотнул. – Итак, если вы хотели сказать что-то дельное, говорите. В противном случае я попрошу вас на выход. Может, вам и не надо учиться, зато мне надо работать. Я прекрасно знаю, зачем вам этот марш. Зарплаты учителей начальной школы тут ни при чем. Вы последовательно нападаете на партию власти с целью подстрекательства и дестабилизации политической ситуации в стране. – Он презрительно отмахнулся. – Лучше возьмите в руки учебники. Советую вам это как друг, как казначей университета, как министр внутренних дел и исполняющий обязанности главного министра. Такой же совет дал бы вам и проректор. И ваши преподаватели. И родители.

– И Господь Бог, – добавил председатель студенческого профсоюза, который был атеистом.

– Вон отсюда, – спокойно проговорил Л. Н. Агарвал.

12.21

Однако вечером накануне марша в городе случилось нечто такое, что временно объединило враждующие стороны.

В «Манорме Толкис», кинотеатре на улице Набигандж, где уже несколько месяцев подряд крутили «Дидара» – причем всякий раз зал бывал полон или почти полон, – неожиданно разразился студенческий бунт.

Студентам Брахмпурского университета было запрещено посещать поздние вечерние и ночные киносеансы, но на данное правило никто не обращал внимания. В частности, студенты, поселившиеся в городе, а не в общежитии, нарушали его при любой возможности. «Дидар» пользовался огромной популярностью. Песни из кинофильма все давно разучили наизусть, причем они одинаково нравились и старикам, и молодежи. Доктор Кишен Чанд Сет и раджкумар Марха вполне могли рыдать под них в одном кинозале. Многие ходили на фильм по нескольку раз. У него был необычный – трагичный – финал, однако не настолько, чтобы зрителям после просмотра захотелось порвать экран или поджечь кинотеатр.

Беспорядки на сей раз были вызваны решением руководства не продавать льготные билеты студентам, если будет достаточно желающих выкупить билеты по полной цене. Был непоздний вечер. Кассир сообщил двум студентам (один из которых уже видел фильм), что все билеты распроданы, однако опыт подсказывал парням не доверять сотрудникам кинотеатра. Они задержались у кассы и увидели, что билеты продолжают продавать. Тогда они принялись громко порицать сперва людей в очереди (одна женщина велела им заткнуть рты, и в отместку они рассказали ей концовку фильма), а потом орать на кассиров. Те невозмутимо работали дальше, пока один из студентов не дошел до белого каления и не разбил зонтиком стеклянные двери кинотеатра. Другие посетители закричали и пригрозили вызвать полицию, однако руководство не горело желанием связываться с полицией. Сотрудники кинотеатра позвали киномеханика и еще нескольких человек, после чего дружно поколотили студентов и вышвырнули их на улицу. Потасовка закончилась в считаные минуты и даже не успела испортить настроение зрителям.

Однако к концу киносеанса на улице их поджидала толпа – человек четыреста разъяренных студентов, возмущенных неправомерными действиями сотрудников кинотеатра, в частности избиением двух их товарищей. Они отпугнули всех, кто стоял в очереди за билетами на следующий сеанс или уже купил билеты и теперь пытался войти в вестибюль.

Начало моросить, но студенты не расходились. Они были разгневаны, воодушевлены и с упоением демонстрировали отвагу и силушку у врат гнусного кинотеатра, который – на волне феноменального успеха «Дидара», продолжавшего собирать полные залы платежеспособных зрителей, и стараниями директора, ставившего прибыль превыше закона и справедливости, – уже несколько месяцев подряд ущемлял их интересы. Полные сил после летних каникул, взбудораженные недавними выборами и возмущенные посягательством на их честь и кошелек, студенты орали, что покажут директору, из какого теста они сделаны, что презренный кинотеатр «одумается или сгорит», а раз студенческие билеты кассирам не указ, то вправлять им мозги надо дубинками. Из кинозала начали выходить притихшие зрители – воинственная толпа набросилась и на них, ведь два часа назад они молча смотрели, как избивают их товарищей. «Позор! Позор!» – вопили студенты. Зрители, среди которых были дети и старики, лишь угрюмо и озадаченно взирали на протестующих, а по щекам их текли слезы.

Дело принимало неприятный оборот. До рукоприкладства не дошло, но некоторым зрителям перекрыли путь к машинам. Испугавшись за свою жизнь, они поспешили скрыться пешком. Наконец к кинотеатру подоспели окружной судья, помощник комиссара полиции округа и проктор университета. Они попытались разобраться, из-за чего произошел конфликт. Все понимали, что виновато руководство кинотеатра, однако студентам следовало подать жалобу через соответствующие инстанции. Проктор даже пытался объяснить протестующим, что они не имели права устраивать демонстрацию у входа в кинотеатр, но очень быстро стало ясно, что его властный голос, обыкновенно вселяющий в студентов ужас, на сей раз останется неуслышанным – он просто тонул в криках четырехсот разъяренных и промокших до нитки бунтарей. Сообразив, что словами об обращении в инстанции студентов не проймешь, он решил прибегнуть к помощи их собственных лидеров, двое из которых – но не Рашид – были замечены в толпе. Они наотрез отказались что-либо предпринимать, пока к протестующим от их имени не выйдет университетский казначей, – таким образом он докажет, что Исполнительный совет в самом деле защищает интересы студентов, а не просто навязывает им свою волю. Словом, они требовали присутствия Л. Н. Агарвала.

Директор кинотеатра, ушедший домой сразу после потасовки в фойе и еще до начала стихийной демонстрации, тут же вернулся на работу – как только полиция объяснила ему, что защитит его от побоев, но защитить «Манорму Толкис» может только он сам. Директор горько раскаивался в содеянном и называл протестующих «дорогими, дорогими друзьями». Он зарыдал, увидев синяки на руках и спине одного из побитых студентов, и зачем-то принялся рассказывать о своей юности. Затем он предложил всем бесплатно посмотреть «Дидара». Это не сработало. «Нас будет представлять университетский казначей, – стоял на своем профсоюз. – Только он знает к нам подход». Между прочим, студенты и сами не горели желанием применять насилие, поскольку это могло помешать завтрашнему победно-протестному маршу. Нехорошо, если у народа сложится впечатление, будто они блюдут только собственные мелочные интересы, а не интересы общества.

Л. Н. Агарвал заявил помощнику комиссара, чтобы тот разбирался сам, а не названивал ему домой по всяким пустякам. Однако звонок от коллеги, проктора, все же вынудил его явиться на место событий. Никакого сочувствия к буйной толпе протестующих он не испытывал: эти привилегированные сволочи не понимали, как им повезло, как хорошо они живут по сравнению со своими соотечественниками. Они сознательно закрывали глаза на то, как дешево им обходится высшее образование: государство оплачивало две трети их обучения! Избалованный и испорченный народ… мало им субсидий, подавайте еще льготы на развлечения! Однако такие льготы существовали, и ему пришлось сказать директору кинотеатра, чтобы тот выполнил требования студентов.

В результате кассиры-обидчики были уволены, а директор составил письменное извинение на имя проктора, в котором выразил сожаление в связи со случившимся и пообещал впредь обслуживать студентов «на высочайшем уровне». Обоим избитым студентам выплатили по двести рупий. Кроме того, директор согласился демонстрировать слайд со своим извинительным письмом перед каждым сеансом во всех кинотеатрах Брахмпура.

Профсоюзные лидеры быстро угомонили толпу. Протестующие разошлись. Полицейские отправились отдыхать, а Л. Н. Агарвал вернулся в свои двухкомнатные апартаменты в депутатском общежитии. Он рвал и метал: дожили, теперь он отстаивает интересы скандалистов и хулиганов! Какие-то студенты подняли его на смех, когда он выходил из учебной части. Один срифмовал его фамилию со словом, означавшим на хинди «сутенер». Да уж, инфантильности, эгоизма и неблагодарности этим тварям не занимать, думал министр внутренних дел штата Пурва-Прадеш. А завтра, вне всяких сомнений, они проявят еще и склонность к насилию. Что ж, если от склонности они перейдут к делам, полиция будет наготове.

12.22

На следующий день страхи – или надежды – Л. Н. Агарвала подтвердились. Марш стартовал от здания начальной школы, и сперва все шло мирно. Девушки шагали впереди, чтобы полицейские не решились применять силу, а юноши сзади. Они выкрикивали антиправительственные речовки и лозунги в поддержку учителей (те тоже приняли участие в марше). Кто-то смотрел на марш из окон домов, кто-то – из открытых дверей магазинов, а кто-то – и с крыш. Одни поддерживали протестующих, другие жаловались, что им мешают работать и торговать. Начальные школы по всему городу снова закрылись – учителя бастовали, – и дети махали из окон знакомым учителям. Некоторые махали в ответ. Утро было ясное, лишь кое-где остались лужи после вчерашнего дождя.

В толпе мелькали плакаты против недавнего решения университетских властей сделать членство в студенческом профсоюзе добровольным. Кто-то был недоволен растущей безработицей. Но большинство вышло поддержать учителей и выражало свою солидарность с ними.

В сотне ярдов от Секретариата путь марширующим перегородил полицейский кордон. Шествие остановилось. Полицейские двинулись вперед и замерли в пяти ярдах от толпы. По приказу ЗНП[90]90
   ЗНП – заместитель начальника полиции.


[Закрыть] инспектор велел студентам либо разойтись, либо вернуться туда, откуда они пришли. Студенты не повиновались. Все это время они не прекращали скандировать лозунги, которые становились все более и более оскорбительными. Причем теперь они были адресованы не только правительству, но и силам полиции: если раньше полицейские служили британцам, то теперь они – лакеи Конгресса, им впору носить дхоти, а не шорты и т. д. и т. п.

У полицейских зачесались руки. Им не терпелось добраться до самых громогласных сочинителей лозунгов, но те стояли за кордоном из девушек (некоторые из них были закутаны в паранджи), и правоохранителям оставалось лишь грозить парням дубинками. Студенты же осмелели, увидев, что угрозы Л. Н. Агарвала не подтвердились: полицейские держали в руках только латхи, а не огнестрельное оружие.

Кто-то припомнил козни министра внутренних дел и начал выкрикивать оскорбления в его адрес. Всплыла вчерашняя речовка про «далала» – сутенера, – но прозвучало и несколько новых:

Манания Мантри, кья хейн ап?

 
Адха мани, адха санп.
 
 
В вас, министр, вижу я,
Человека ест змея!
 

Иные неприкрыто выражали сомнение в наличии у него мужского достоинства. Рашид вместе с еще одним лидером студенческого профсоюза попытались унять студентов и напомнить им, что лозунги должны иметь отношение к делу, но не преуспели. Во-первых, часть протестующих принадлежала к студенческим объединениям, над которыми недавно победившая на выборах Социалистическая партия не имела никакой власти, а во-вторых, собравшихся уже охватил мятежный угар. Благородные лозунги на плакатах нелепо контрастировали с их низкопробными насмешками.

Обнаружив, что протест, который он помогал организовывать, окончательно вышел из-под контроля, Рашид попытался успокоить хотя бы тех, кто стоял рядом. Они действительно успокоились, но остальные не последовали их примеру. К тому времени оскорбительные речовки и стишки подхватили и другие группы. Рашид пробовал кричать, что оскорбления не имеют никакого отношения ни к их маршу, ни к политической платформе, чем тут же навлек на себя гнев протестующих. Один студент-медик, считавший себя очень остроумным и горячим бунтарем, закричал: «То ты Всеиндийское радио, а то пляшешь под дудку Агарвала! Сначала раззадорил нас, а теперь хочешь успокоить! Мы не заводные игрушки!» В знак своей независимости от лидеров и политических течений он вырвался за кордон из девушек и продолжил свободно осыпать бранью полицейских. Когда те бросались к нему, он снова прятался в толпу. Его друзья смеялись, а Рашид – ему стало страшно при виде озверевших полицейских и стыдно, что его высокие убеждения смешали с грязью, – отвернулся и пошел прочь. В словах студента-медика оказалось достаточно правды, чтобы больно задеть его за живое.

До пошлых оскорблений опустились лишь немногие студенты, однако их крики вызвали возмущение у большинства девушек и других участников протеста, включая учителей. Народ стал расходиться. Л. Н. Агарвал, наблюдавший за происходящим из окна своего кабинета в Секретариате, с удовлетворением отмечал, что защитный кордон редеет, и передал полицейским приказ разогнать оставшуюся толпу.

– Пусть усвоят, что учиться уму-разуму можно не только в стенах аудиторий, – сказал он ЗНП, пришедшему к нему за распоряжениями.

– Хорошо, господин, – едва ли не с благодарностью ответил тот.

Наслушавшись оскорблений от участников марша, он был только рад исполнить приказ.

Он велел инспекторам, младшим инспекторам и констеблям преподать студентам хороший урок – и те сделали это с большим удовольствием. На студентов обрушился внезапный и беспощадный град ударов латхи. Некоторые студенты получили тяжелые травмы. Кровь, мешаясь с водой из луж от вчерашнего дождя, обагрила асфальт. Протестующих били сильно. Трещали сломанные кости – ребра, ноги и руки, которыми студенты пытались защитить головы от дубинок. Раненых студентов полицейские грубо растаскивали по фургонам, иногда за ноги – они были слишком разъярены, чтобы пользоваться носилками.

Один парень лежал в фургоне на пороге смерти, с проломленным черепом. Это был тот самый студент-медик.

12.23

Вернувшись в Брахмпур, С. С. Шарма столкнулся с непростой и опасной ситуацией. То, что начиналось как студенческий протестный марш, расстроило и переполошило весь город. Студенты, забыв о политических разногласиях, объединились в борьбе с произволом, жестокостью и неправомерными действиями полиции. Неподалеку от больницы при медицинском колледже, куда полицейские отвезли раненого студента (сообразив, что тот получил тяжелые травмы), организовалось всенощное бдение: несколько тысяч студентов сидели на улице под окнами колледжа и ждали вестей о состоянии парня. Ни о каких занятиях, конечно, не было и речи – их пришлось отменить на несколько дней.

Министр внутренних дел, готовясь к худшему в случае смерти юного мятежника, посоветовал главному министру привлечь к делу армию, а при необходимости ввести в Брахмпуре военное положение. Сам он уже ввел комендантский час, который начинался этим вечером.

С. С. Шарма молча выслушал его доклад, а потом сказал:

– Агарвал, почему так происходит? Стоит мне на пару дней уехать из города, как вы устраиваете здесь бардак! Если вы устали от министерского поста, я могу предложить вам другой, только скажите.

Однако Л. Н. Агарвалу нравилась власть, которую давал ему пост министра внутренних дел, и он знал, что на кого угодно эти обязанности не возложишь – особенно теперь, когда планы Махеша Капура об уходе из Конгресса уже ни для кого не были секретом.

– Я сделал все, что мог. Властям на одной доброте далеко не уехать.

– Предлагаете поднять армию?

– Да, Шармаджи.

На лице С. С. Шармы отразилась усталость.

– Эта мера не пойдет на пользу ни армии, ни людям Брахмпура, – сказал он. – А студентов разъярит, как никакая другая. – У него немного затряслась голова. – Они мне как родные дети. Мы поступили неправильно.

Л. Н. Агарвал позволил себе презрительную улыбку – что за неуместная сентиментальность! Однако ему стало легче от коллективного «мы», которое употребил главный министр.

– Полагаю, Шармаджи, что бы мы ни предприняли, студенты все равно придут в ярость, когда тот медик умрет.

– Вы говорите «когда», а не «если»? Значит, надежды нет?

– Насколько я понял, нет. В такой ситуации сложно докопаться до истины: люди склонны преувеличивать. Однако будем готовиться к худшему. – Л. Н. Агарвал говорил невозмутимым холодным тоном и даже не думал оправдываться.

Главный министр вздохнул и с легкой гнусавостью в голосе продолжал:

– Из-за введенного вами комендантского часа вечером нас опять ждут проблемы, независимо от судьбы юноши. Что мы будем делать, если студенты не пожелают расходиться? Откроем стрельбу?

Министр внутренних дел промолчал.

– А когда мальчик все же умрет, его похороны могут обернуться неуправляемым бунтом. Вероятно, его захотят кремировать на берегу Ганги, неподалеку от злополучного погребального костра.

Агарвал даже не поморщился при этом совершенно лишнем упоминании давки на Пул Меле. Если делаешь все, как положено, считал он, то и попреки сносишь легко, без внутреннего содрогания. Он не сомневался, что комиссия по расследованию трагического происшествия на Пул Меле признает его невиновным.

– Не получится, – отрезал он. – Кремировать придется в гхате или еще где-нибудь. Пески на этом берегу уже ушли под воду.

С. С. Шарма хотел что-то сказать, но передумал. На днях Джавархарлал Неру, вопреки недовольству однопартийцев, вновь пригласил его в Кабинет министров Индии. Отказывать становилось все труднее. Но теперь, когда Махеш Капур вот-вот должен был подать в отставку, перевод С. С. Шармы в Дели неизбежно приведет к тому, что главным министром назначат Агарвала, а Шарма не мог с чистой совестью передать свой штат этому расчетливому и жесткому политику, который при всем его уме был начисто лишен человечности. Порой, предаваясь философским раздумьям, Шарма ощущал себя отцом своего народа. Да, иногда он вынужден был идти на мировую или компромиссы, которых мог избежать, но лучше уж так, чем держать подопечных в ежовых рукавицах. И хотя властям действительно далеко не уехать на одной доброте, С. С. Шарма приходил в ужас при мысли, что отныне ехать придется на дисциплинарных мерах и страхе.

– Агарвал, я вас избавлю от этой проблемы. Будьте любезны, никаких распоряжений по данному поводу никому более не отдавайте, – сказал главный министр. – Впрочем, прежних распоряжений тоже не отменяйте. Комендантский час пусть остается.

С этими словами главный министр посмотрел на часы и велел своему личному помощнику позвонить суперинтенданту медицинского колледжа. Затем, не обращая никакого внимания на Агарвала, принялся читать газету. Личный помощник наконец дозвонился, сказал: «С вами хочет поговорить главный министр, господин» – и передал трубку С. С. Шарме.

– Говорит Шарма. Я к вам еду. Прямо сейчас. Нет-нет, без полицейского эскорта. С одним помощником… Да… Бедный мальчик, очень грустно слышать… Конечно, я позабочусь о своей безопасности. Постараюсь не показываться на глаза студентам, которые дежурят под окнами… Как это «невозможно»? Неужели ни одного служебного входа не найдется? А калитка у вашего дома? Ей и воспользуюсь. Будьте так добры, встречайте меня. Да, через пятнадцать минут… Никому не говорите о моем приезде, а то, чего доброго, целая делегация встречать выйдет. Сейчас это ни к чему… Нет, его со мной не будет – совершенно точно.

Глядя не на Агарвала, а на стеклянное пресс-папье у себя на столе, главный министр сказал:

– Мне нужно съездить в медицинский и посмотреть, какие меры можно принять. Полагаю, вам лучше остаться здесь, в моем кабинете, – так я смогу сразу же вам позвонить, если появятся какие-то новости, а мои помощники будут полностью в вашем распоряжении.

Л. Н. Агарвал обеспокоенно провел рукой по плешке в форме подковы:

– Я предпочел бы поехать с вами. Или хотя бы отрядить полицейских…

– Полагаю, это лишнее.

– Вам нужна защита! Студенты…

– Агарвал, вы пока не главный министр, – тихо произнес С. С. Шарма и скорбно улыбнулся; Л. Н. Агарвал молча нахмурился.

12.24

Добравшись до палаты раненого студента, главный министр, повидавший на своем веку немало жертв полицейских побоев, долго и сокрушенно качал головой, не веря своим глазам. Посмотрев в окно на сидящих на лужайке и дороге студентов, он попытался представить их шок и гнев. Хорошо, что они не знают о его приезде… Суперинтендант что-то говорил ему о невозможности возобновления занятий, однако внимание главного министра привлек старик в типичных для членов Конгресса одеждах, тихо сидевший в углу и даже не вставший поздороваться. Он был так же глубоко погружен в свой внутренний мир, как и сам Шарма.

– Кто вы? – спросил его главный министр.

– Отец этого несчастного мальчика, – ответил старик.

Главный министр поклонился:

– Пожалуйста, пройдемте со мной. Все остальное подождет, сейчас нам необходимо решить насущные проблемы… Я хочу поговорить с вами наедине, здесь слишком много народу.

– Я не могу выйти. Сын вот-вот скончается.

Главный министр окинул взглядом палату и попросил выйти всех, кроме одного врача. Затем он обратился к старику:

– Я виноват в том, что позволил этому случиться, и беру ответственность на себя. Но мне нужна ваша помощь. Вы видите, как обстоят дела. Только вы можете сейчас спасти ситуацию. Если вы этого не сделаете, увы, таких несчастных мальчиков и убитых горем отцов будет еще много…

– Что мне сделать? – спокойно спросил старик, как будто ничто больше не имело для него значения.

– Студенты разъярены. Когда ваш сын умрет, они захотят устроить шествие. Мероприятие будет эмоциональным и почти наверняка выйдет из-под контроля. Это фактически неизбежно. И кто в таком случае будет в ответе за случившееся?

– Что вы предлагаете?

– Поговорите со студентами. Попросите их скорбеть вместе с вами, прийти на похороны. Мы кремируем вашего сына там, где вы скажете, и я не позволю полиции присутствовать на церемонии. Но вы должны посоветовать студентам не устраивать очередной марш. Он может закончиться непредсказуемо.

Старик зарыдал. Через некоторое время он взял себя в руки и, поглядев на сына, голова которого почти целиком была забинтована, тем же спокойным голосом проговорил:

– Я сделаю все, что вы скажете. – Немного погодя старик добавил, но уже себе под нос: – Получается, его смерть ничего не изменит?..

Главный министр расслышал его слова.

– Нет. Я приму все меры, чтобы это было не так. Сам я тоже попытаюсь урегулировать ситуацию, но никакие мои речи не окажут на них такого усмиряющего действия, как ваше обращение. Своим поступком вы сможете предотвратить больше бед и горя, чем большинству людей удается предотвратить за всю жизнь.

Главный министр уехал так же, как и приехал, – инкогнито. Вернувшись в свой кабинет, он попросил Л. Н. Агарвала отменить комендантский час и выпустить на свободу всех задержанных на марше.

– И позовите ко мне председателя студенческого профсоюза, – добавил он.

Вопреки возражениям Л. Н. Агарвала, винившего во всех бедах именно студенческий профсоюз, главный министр встретился с председателем. Спеси у молодого человека поубавилось, но настроен он был даже решительней, чем прежде. Он хотел взять с собой Рашида: сам председатель был индус, а Рашид – мусульманин, что выгодно подчеркивало секуляризм социалистов, – но Рашид был слишком раздавлен и пристыжен случившимся. Юноша явился на встречу с главным министром и министром внутренних дел один и чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я согласен выполнить ваши требования, но вы должны отменить шествие, – произнес главный министр. – Готовы ли вы на такой поступок? Хватит ли вам смелости избежать дальнейшего кровопролития?

– Вопрос о членстве в студенческих союзах тоже решите в нашу пользу? – уточнил юноша.

– Да, – ответил главный министр.

Л. Н. Агарвал стоял в сторонке, крепко поджав губы, и держался из последних сил: очень непросто сохранять молчание, которое подразумевает согласие.

– Учительские зарплаты?

– Мы поднимем этот вопрос и увеличим размер заработной платы, хотя я не поручусь, что такая прибавка вас устроит. Бюджетные средства ограниченны. Но мы попытаемся.

Так они по очереди обсудили все вопросы.

– Я могу предложить, – наконец сказал молодой человек, – перемирие. Я получил ваше обещание, вы получили мое. Полагаю, мне удастся убедить остальных. Но если наши требования не будут выполнены, все отменяется.

Л. Н. Агарвал, которому было противно слушать этот разговор, подумал, что наглец едва ли отдает себе отчет, что общается на равных с главным человеком штата. И даже сам С. С. Шарма, который вообще-то любил, когда ему демонстрировали надлежащее почтение и повиновение, сейчас как будто начисто забыл обо всех условностях.

– Понимаю. Полностью согласен, – говорил он.

Л. Н  Агарвал смотрел на С. С. Шарму и думал: «Ты стар и слаб. Ты согласился на безрассудный шаг ради временного мира. Однако сам факт такой уступки создал прецедент, который будет еще долго аукаться нам, твоим преемникам. А может, никакого мира не будет вовсе. Скоро узнаем».

В тот же вечер пострадавший студент скончался. Убитый горем отец выступил с обращением к студентам. На следующий день тело сожгли в кремационном гхате на берегу Ганги. Студенты тихо сидели на величественных ступенях, ведущих к воротам гхата. Шествия не было. Плотная толпа скорбящих стояла и молча смотрела на ревущий, потрескивающий вокруг тела огонь. Полиции велели держаться подальше. Насилия удалось избежать.