Текст книги "Честь мундира. Записки полковника"

Полковник Гартин восхищался поступком Кондратьева и даже подумывал – не отказаться ли и ему от наградного пистолета, который уже значился в приказе министра?

– У меня смятение чувств, – говорил он мне, – я ведь ничего героического такого не сделал…

– Но и преступного тоже, – пытался успокоить его я, – ты ведь не участвовал в образцово-показательном расстреле Верховного Совета. Зато чуть не стал инвалидом гражданской войны в центре Москвы. Ну а дальше еще неизвестно, как жизнь пойдет. Может, еще не раз придется защищать и себя, и Веру Алексеевну от нападений таких же разбойников, как тогда, у входа в Минобороны…

Кажется, я его убедил.

Гартин на том же торжественном собрании из рук министра получил наградной пистолет. Когда Петр Петрович под аплодисменты сослуживцев шел от сцены к своему месту, я услышал за спиной негромкий и ехидный голос подполковника Мамлыги:

– Из такого пистолета застрелиться хорошо… Калибр маленький…

Я до сих пор помню те его слова.

В тот же день, не сказав мне о своем решении ни слова, Гартин отнес в приемную министра обороны рапорт с просьбой уволить его со службы. Я узнал об этом лишь поздно вечером, когда Петр Петрович зашел ко мне в кабинет с рапортом и, положив листок передо мной на стол, сказал:

– Все, ухожу.

Я быстро пробежал глазами по рапорту, в левом верхнем углу которого хорошо знакомым мне грачевским почерком было коряво написано: «Согласен. Уволить в связи с оргштатными мероприятиями».

Я был ошеломлен так, что в первую минуту не мог вымолвить и слова.

– Да-да, я ухожу, – еще раз сказал Гартин, закуривая, – все твои вопросы абсолютно бесполезны. Все уже решено. И не вздумай меня отговаривать. У тебя водка есть?

Я молча достал из сейфа недопитую бутылку дагестанского коньяка и наполнил две замызганных рюмки. Закуски не было. Гартин выпил, встал, подошел к подоконнику, на котором еще с осени стоял треснувший графин с гроздью пыльных ягод рябины на сухой ветке. Он сорвал несколько ягод, закусил ими, и, глядя в окно, сказал мне:

– Ты, конечно, хочешь знать, почему я все это сделал и что мне сказал Грачев. Так вот, отвечаю с конца: Грачев был очень удивлен и сказал мне, что я дурак. И только тогда, когда я ему честно, в глаза ответил, что не могу служить в армии, которая стреляет в свой народ… В моего сына стреляла… Нет, я не могу служить в такой армии.

– Армия стреляла не в народ! – рявкнул на меня Грачев, – армия стреляла в преступников! Мы выполняли приказ президента!

– Ну и что ты ему ответил? – спросил я.

– Я ответил, что приказ Ельцина был преступным.

– А он?

– А он сказал мне, что если военный человек сомневается в приказах президента-Верховного главнокомандующего и начинает обсуждать их, то это уже не военный человек, а тряпка… Потом подписал мой рапорт, швырнул его мне и даже руку на прощанье не подал… А когда я уже выходил из его кабинета, он сказал мне: «В Афгане ты другим был, замполит»… А я – ему: «Вы тоже были другим».

В тот день Гартин сообщил мне, что на двери его квартиры кто-то большими черными буквами написал «Смерть убийце!». А Вера Алексеевна хваталась за сердце и спрашивала: «Петя, это страшно. Может, обменяем квартиру?».

10

Прилетев в Москву с Новой Земли, я в тот же день позвонил полковникам Хрулеву и Очерету. Мы вместе года три служили в группе референтов министра, а Гартин был нашим начальником.

Приближался девятый день после смерти Петра Петровича. Мы договорились съездить к нему на Троекуровское кладбище. Поминки устраивать было некому: Вера Алексеевна лежала в больнице, дочка Гартина после похорон улетела к семье в Финляндию, а сын Юрий был в очередном, как сказал Очерет, «коммунистическом запое».

Приехав на кладбище, мы положили три букета гвоздик на могилу Петра Петровича. Его добролицый портрет в парадной форме еле выглядывал из-за холма венков. На алой ленте самого большого и дорогого пестрели белые буквы «От министра обороны Росс…». Под свежим деревянным крестом мы помянули полковника горькой водкой. А затем взяли такси и рванули на Никитский бульвар, к старинному дому, в подвале которого был невероятно уютный полумрачный бар, – в нем во время службы в Минобороны мы душевно сиживали вечерком по пятницам. Я несколько раз по пути с кладбища в бар порывался узнать у Хрулева и Очерета о причинах самоубийства Гартина, но они, будто сговорившись, опасливо талдычили:

– Не сейчас. Это особая история.

По дороге к Никитскому бульвару я все же узнал, что Хрулев и Очерет были в гостях у Гартина за несколько дней до его смерти.

В баре мы уселись за свой любимый стол в самом углу и заказали выпить-закусить. И снова помянули Петра Петровича. Тут я не оставил своих намерений напористо выпытать у моих собеседников хоть что-то о причинах и обстоятельствах смерти Петра Петровича. Первым начал «колоться» Хрулев:

– Начнем с того, – говорил он, – что Петр Петрович пригласил нас к себе на дачу. Стол был накрыт к нашему приезду и шашлыки на мангале уже дозревали. Сели, выпили по первой, по второй, по третьей… Гартин стал читать нам очередную главу из своей будущей книги. Мы с Очеретом высказывали свои замечания, Петрович делал какие-то пометки на полях рукописи. Слушали, пили, закусывали. Тут подъехал Юрий с другом… Как же его звали? Какое-то экзотичное имя у него было…

– Мэлс. Мэлс его звали, – откликнулся Очерет, – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин… Ну в общем, от глубоко коммунистических родителей он произошел…

Хрулев продолжил:

– Да-да, Мэлс. Такой же «рэволюционэр», как и Юрий. Петрович пригласил их за стол. Они сели. Мы с ними хорошенько еще добавили… А потом началось… Кстати, с чего все началось?

Хрулев вопросительно взглянул на Очерета.

– А началось все с того, что Юрий поздравил нас с днем защитника Отечества. И что-то там сказал еще про Российскую армию…

Хрулев перебил Очерета:

– Да-да, а этот сучонок Мэлс с крысиными глазками еще и добавил: «Которая первую свою героическую победу добыла, расстреляв Верховный Совет в октябре 93-го года»… Я тогда еле сдержался, чтобы этому крысенку табло не помять.

Очерет продолжал:

– Ну, Петрович, конечно, был ошарашен таким поворотом беседы и попросил Мэлса сменить тему. Но тот продолжал гнуть свое.

Тут уже Юрий завелся:

– Отец, но разве Мэлс неправду говорит? Я тоже так думаю! Ты же сам всю жизнь учил меня быть честным.

Гридин-старший с трудом нашелся, что ответить сыну:

– Да, я учил тебя и честным быть, и правду говорить. Но все это должно быть уместным.

Юрий огрызался:

– Быть честным и говорить правду всегда уместно. А разве неправда, что армия в 91-м не сумела спасти Союз? А советские офицеры поступили, как трусливые предатели? Разве это неправда?

Судя по детальному рассказу Хмелева и Очерета, дальнейшее течение беседы на даче было таким.

– Неправда, Юрий, неправда, – строго и решительно ответил сыну Петрович.

– Это ваше заблуждение, – поддержал Гартина-старшего Хрулев. – Вам, маладой челаэк, надо бы поосторожнее на поворотах!…

Очерет подкрепил Хмелева с фланга:

– Мы Советский Союз не предавали…

– Если бы вы, господа офицеры, не предали Советский Союз, то он и сегодня был бы жив, – злорадно воскликнул Мэлс.

Юрий тут же поддержал его:

– Да-да-да! Это правда, которую вы боитесь признать! И факт остается фактом – вы нарушили присягу! Вы отступили от своей клятвы!

У Гартина-старшего в ту минуту был такой вид, словно его хватил инфаркт, – он сидел за столом, закрыв глаза и не шевелясь. Хрулев и Очерет поглядывали на Юрия и Мэлса лютыми глазами Отелло, готовящегося задушить Дездемону.

– Товарищи, товарищи, давайте успокоимся, прошу вас, – тихо сказал Петр Петрович, – разговор наш очень серьезный. В таком разговоре нужны не эмоции, а факты. И Юрий, и Мэлс предъявляют нам самое страшное обвинение, которое можно предъявить офицерам – измена присяге.

– Да, именно так – измена присяге! – все так же темпераментно воскликнул Юрий. А Мэлс, с чавканьем грызущий алый шар редиски, поддержал его кивком головы. Хрулев при этом так сцепил зубы, что из его рта выпал кусок перегрызенной сигареты и он громко выплюнул фильтр. Очерет нервно постукивал вилкой по краю тарелки, выжидая момент, чтобы можно было вставить в разговор и свое слово.

Мэлс продолжал наседать:

– Если бы в августе 91-го вы повели бы себя, как китайские военные на площади Тяньаньмэнь, вас бы сегодня никто не упрекал изменой присяге! И Союз был бы жив!

Юрий азартно добавил:

– Эту пьяную толпу у Белого дома надо было душить, душить, душить танками, наматывать на траки кишки этой мрази! И тогда…

Хрулев перебил его и сказал саркастическим тоном:

– Маладой чэлаэк, а вы имеете хотя бы примитивное представление о том, для чего предназначена армия?

– Для защиты Родины, государства, страны, народа, – мгновенно нашелся Юрий.

– Защиты от кого? – тут же пальнул Очерет и въелся в Юрия колючим вопросительным взглядом.

Видимо, чувствуя скрытый смысл и подвох в вопросе Очерета, Юрий молчал. Молчал и Мэлс. Хмелев с любопытством ждал, что они ответят.

В эту минуту Петр Петрович встал и не по возрасту шустро мотнулся за дверь – в кабинет с библиотекой. Он вышел оттуда с какой-то старой книжкой, послюнявил палец, полистал страницы и громко объявил:

– Стоп-стоп-стоп, господа-товарищи! Прошу всех внимания!

В большой гостиной дачи стало тихо, лишь слышно было, как тикают старинные напольные часы.

– Прошу всех внимания! – еще раз объявил Гартин, – здесь у нас зашел разговор о том, для чего предназначена армия, от кого она должна защищать Отечество… А нас, офицеров, обвиняют в измене присяге… Так? Так! Ну тогда давайте послушаем вот это… Прошу тишины!

И Гартин торжественным голосом стал читать:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, соблюдать конституцию СССР и советские законы, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству.

Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа!»…

Закончив читать Присягу, Гартин пронзил величественным взглядом победителя Юрия и Мэлса.

– Ну и от каких вра-гов (он сделал на этом слове насмешливый акцент) должна была защищать Родину армия? Чьи кишки мы обязаны были наматывать на траки танков, а? Кого убивать? Я не видел вра-гов (снова тот же насмешливый акцент) у Белого дома… Там были наши же люди… И никто не отдавал нам приказа убивать их! Мы не давали клятву убивать своих людей!

– Извините, но это лицемерная демагогия! – воскликнул Мэлс, – и эта ваша демагогия уничтожается простым вопросом!

– Каким же? – зло гаркнул Очерет.

– А вот таким! – ехидным тоном отозвался Мэлс. – Почему же вы октябре 93-го посреди Москвы убивали своих людей?

– Да-да, странно как-то получается, – добавил Юрий, до краев наливая водку в свою пузатую рюмку, – в августе 91-го вы вра-гов среди наших людей не видели, а в октябре 93-го браво палили по ним из танковых пушек!

В гостиной снова стало тихо.

Гартин, Хрулев и Очерет хмуро переглядывались. Первым после паузы заговорил Петр Петрович:

– Мой ответ тут прост: и в августе 91-го, и в октябре 93-го армия не должна была участвовать во внутренних политических разборках. Для наведения порядка есть внутренние войска и спецслужбы. А обязанность армии – защищать государство от внешних, – повторяю – от внешних военных угроз. И еще раз повторяю – от внешних военных угроз!

Гартин хотел еще что-то сказать, но вдруг глаза его наполнились смесью удивления, тревоги, и страха, – словно привидения в гостиную ворвались вооруженные люди в черном. Один из них грозно крикнул:

– Всем оставаться на местах! Руки за голову!

Гартин успел заметить, как Мэлс запустил руку во внутренний карман пиджака, резко наклонился и толкнул ногой под диван что-то черное и блестящее.

– Кто хозяин дома? – сурово спросил человек из этой внезапно нагрянувшей черной команды.

– Я, хозяин дома, – дрогнувшим голосом ответил Петр Петрович, – позвольте поинтересоваться, а в чем, собственно, дело?

Человек в черном (видимо, старший) показал Гартину свой документ и ордер, на котором Петр Петрович от волнения сумел прочитать лишь слово «прокуратура»…

– Товарищ майор, – вдруг раздался за спиной Гартина еще один голос, – тут вот ствол под диваном…

– Чье это оружие? – обратился майор ко всем, кто стоял за столом с руками, сомкнутыми на затылках.

Никто ему не ответил.

– Оформляй ствол как положено! – скомандовал майор, – и не замарай, не замарай отпечатки!

Следователь, который допрашивал Петра Петровича, вел себя со слащавой учтивостью. Но в глазах его светилось недоверие ко всему, что говорил Гартин. Допрос был долгим. Его следователь называл «первичным»…

Где-то за дверью кто-то крикнул:

– Товарищ майор, выемку документов закончил!

Затем был еще один допрос – уже в следственном изоляторе, куда на двух машинах омоновцы отвезли всех задержанных на даче. Там у Петра Петровича особенно въедливо выспрашивали про зятя. Гартин уже догадывался, что весь этот страшный сон связан с Иосифом. К Гартину приставили адвоката, который во время допроса часто отводил Петра Петровича в угол кабинета и советовал, как отвечать на вопросы следователя. Адвокат настоял на том, чтобы Гартину разрешили позвонить жене и протянул свой мобильник. Петр Петрович натужно бодрым голосом сказал ей, что у него все нормально: «Сижу вот с друзьями». У Веры Алексеевны давно болело сердце, ее надо было пощадить. Но она все же чуяла недоброе. Сказала мужу тревожно:

– У тебя голос какой-то не такой… И телефон у Юры что-то молчит. Никак не могу дозвониться.

– Он говорил мне, что должен улететь в командировку, – искренне соврал Гартин.

А следователь продолжал допрос, проворно играя пальцами обеих рук на клавиатуре компьютера:

– Вот скажите мне, гражданин Гартин, как при вашей весьма скромной военной пенсии вы сумели приобрести на Рублевке дом, который стоит не меньше двух, а то и трех миллионов долларов? Ваш папа случайно не Рокфеллер? Или бабушка из Канады вам такое наследие оставила?

– Я протестую против такого вопроса моему подзащитному, – жестким тоном сказал следователю адвокат Гартина.

– Да, Петр Петрович, вы вправе пока не отвечать на такой вопрос. Пока. Но отвечать на него вам все равно придется…

Еще следователь спрашивал у него, участвует ли он или его сын в работе какой-нибудь оппозиционной организации, какую цель она преследует, есть ли у него или у членов этой организации оружие.

– Я состою в Коммунистической партии Российской Федерации. А оружие у меня есть! – ответил Гартин так, что следователь аж вскинулся. И спросил недоверчиво:

– Какое же и где оно?

– Пистолет ПСМ. Наградной. И целый магазин патронов!

Следователь недоверчиво взглянул на Петра Петровича и тут же, схватив трубку серого служебного телефона, стал вращать диск. Крикнул в трубку:

– Гайдовский! У Гартина Петра Петровича обнаружен еще один ствол! Пробей по базе!

Гартин тихо спросил:

– Гражданин следователь, позвольте поинтересоваться, – почему вы сказали «еще один ствол»?

– Потому что еще один ствол обнаружен в гостиной вашего дома!

– Я не зна… – едва успел вымолвить Гартин, как на столе следователя тренькнул телефон. Он взял трубку, послушал, сказал:

– Сейчас повезешь хозяина этого ствола домой и произведешь изъятие. И чтобы документы на право владения стволом обязательно были! Оформи пистолет и патроны как положено! И не сотри отпечатки!

Едва следователь сказал это, как телефон на его столе забренчал снова.

– Понял, товарищ полковник! Слушаюсь, товарищ полковник! Будь сделано, товарищ полковник, – то и дело повторял следователь и уже без прежней суровости в глазах поглядывал на Гартина. Положив трубку, сказал уважительным тоном:

– Тут вот мой начальник сообщил, что вы, Петр Петрович, уважаемый человек, полковник, политработник, в Афгане воевали, орден имеете, а сына упустили… В какую-то шайку баркашовцев попал… Спутался с этим, как его… криминальным элементом…

Тут кто-то постучал в дверь кабинета. Вошел адвокат Гартина Балоев, – его круглое, как шар кегельбана, лицо светилось торжествующей улыбкой.

– Товарищ гражданин следователь, – сказал он манерным тоном, – взгляните вот на это, решение суда…

И он положил на стол следователя листок с каким-то синим штампом в углу.

Следователь с суровым чиновничьим видом прочел документ, а затем сказал Гартину:

– Петр Петрович, вам надо расписаться вот здесь.

То была подписка о невыезде.

– Но ваш наградной ствол, – тараторил на прощанье следователь, – мы все-таки изымем… Положено! И если все будет чисто, – возвратим.

* * *

Когда Вера Алексеевна открыла мужу дверь квартиры, она увидела за его спиной двух неизвестных людей. То были следователь и адвокат.

– Верочка, к нам гости, – изо всех сил сохраняя спокойный тон, вымолвил с улыбкой Петр Петрович, – ненадолго. Есть деловой разговор.

Когда муж и гости разделись в прихожей и уселись перед журнальным столиком в зале, Вера Алексеевна принесла им чай (Гартин умолял следователя чтобы он не выдал его жене цель этого визита).

Затем Петр Петрович открыл сейф, а следователь осторожно, двумя пальцами, изъял из него пистолет и пачку патронов. Документ на право владения оружием и копию приказа министра обороны о награждении полковника Гартина пистолетом ПСМ он тоже забрал.

* * *

Когда гости ушли, ничего не подозревавшая Вера Алексеевна снова сказала мужу, что ее тревожит долгое молчание Юрия. Он как мог отвлекал ее от разговора о сыне. И чаще всего думал о другом – как бы жене не стало известно, что с него взяли подписку о невыезде.

Перед сном Петр Петрович позвонил Хрулеву и Очерету. Оба держались бодро, но настороженно. Иногда даже пытались шутить, но получалось глупо, – Гартину показалось, что он разговаривает уже совсем не с теми людьми, которых он знал лет двадцать. Не было уже в их голосах прежней искренности. Да и разговаривали они как-то неохотно, – так говорят по телефону люди, которые знают, что их прослушивают. Единственное, о чем Гартин упорно просил их, – не проболтаться о случившемся Вере Алексеевне. И со страхом думал о том, что дочка и зять уже наверняка все знают, и своим звонком из Финляндии могут проболтаться Вере Алексеевне и об аресте Юрия, и о том, что произошло на даче. И тогда серьезно больное сердце жены может не выдержать…

Чтобы избежать этого, он сам позвонил дочке среди ночи.

– Я уже все знаю, папа, у Иосифа много своих людей в органах, – сказала она ему сухим, неродным голосом, – я уверена, что ты поведешь себя в этой ситуации правильно… Пра-вра-виль-но…

В крайнем ее слове ему послышались предупреждение.

– Умоляю тебя, – успел сказать Петр Петрович дочке, – маме ни сло… – тут разговор прервался.

11

Юрий Гартин уже третью неделю сидел в следственном изоляторе. Мэлс не признавался следователям, что пистолет принадлежал ему, потому тень подозрения в незаконном хранении оружия по-прежнему падала и на Гартина-младшего.

Петр Петрович сочинил для Веры Алексеевны убедительную легенду про сына – он поехал в Казахстан испытывать новую зенитную ракету на полигоне. А связь там закрыта. Это звучало убедительно.

Адвокат Юрия сказал Петру Петровичу, что его сына держат в застенках и еще по одной причине – из-за былых грехов. Милиция уже несколько раз задерживала его за нарушение порядка на митингах и сопротивление милиции. А вот Мэлс оказался матерым экстремистом, – сколачивал какую-то подпольную организацию, добыл где-то травматический пистолет и переделал его в боевой. Все отпечатки на пистолете были его. «Так что чалиться на нарах ему придется долго, – сказал адвокат, – а вот вашего сына, Петр Петрович, могли бы еще на прошлой неделе выпустить, но он и тюрьме бунтует, коммунистическую пропаганду развел. Во время прогулки читал арестованным революционные стихи. Оно белиберда, конечно, но ведь опасно! Вы бы повлияли на него! Вы же отец…

– И какие же стихи он там зэкам читал? – поинтересовался Гартин.

Адвокат порылся в толстой папке с документами и протянул Петру Петровичу листок. Прошептал:

– Ваш сын и меня пытается заманить в свою коммунистическую секту. Вы бы сказали ему, чтобы он хотя бы в тюрьме закрыл рот. Сам же себе и вредит. Не надо дразнить тигра… Даже стихами!

Оставив передачку сыну, Гартин вышел из двора следственного изолятора и быстрым шагом направился к ближайшему скверу. Там сел на скамейку, оглянулся по сторонам и развернул листок. На нем хорошо знакомым ему почерком сына было написано:

 
Мы разной веры и ликом не стандартны.
В деньгах и должностях равненья нет.
Но знает мир – народ наш тем богатый,
Что в сердце общем хоронит завет:
 
 
Мы сами виноваты в том, что потеряли.
Мы к процветанью сами путь найдём.
Мы возвратим всё, что у нас украли.
Мы вновь великую державу обретём!
 
 
Мы – россияне, русские по духу!
История страны сплотила нас!
Кто посягнёт – схлопочет в ухо!
Нам Бог на подвиги силёнки даст!
 

Гартин еще раз перечитал эти стихи и подумал: «Действительно лубочная белиберда… Зарифмованные лозунги… Демагогия… Но все равно опасно. Особенно вот это: «Мы возвратим всё, что у нас украли».

Петр Петрович цепким взглядом разведчика оценил обстановку вокруг себя, достал зажигалку и подпалил листок. Огонь уже прижигал пальцы, но он терпел. Терпел до тех пор, пока листок полностью не превратился в пепел.

12

Еще одна беда грянула через несколько дней. В московской газете «Столичный курьер» появилась огромная статья под заголовком «Коммунисты в царских хоромах» – с цветными снимками дачи в Раздорах. В статье рассказывалось о том, как бывший политработник полковник в отставке Петр Петрович Гартин, получающий пенсию меньше 30 тысяч рублей, чудесным образом стал владельцем загородного дома стоимостью более 3,5 млн. долларов. Автор материала, некий Илья Данкверт, писал:

«Пока следствию не удалось точно установить, где именно этот комиссар, некогда ответственный сотрудник ГлавПУра, неутомимый пропагандист чести и справедливости, верный ленинец, партбилет которого бережно хранится в том же доме в Раздорах с десятью спальнями, золотыми унитазами, добыл такие деньжищи. Как этот человек, более 35 лет старательно проводивший политику КПСС в армии, годовой доход которого, судя по налоговым документам, не превышает 360 тысяч рублей, умудрился стать хозяином гигантского трехэтажного особняка, в котором только одна дверь (а их в доме 27!) в десять раз больше его месячной пенсии! Как заявил нам источник, близкий к следствию, эту гигантскую домину скромный комиссар, встретивший ОМОН в дырявых домашних тапочках, при весьма мутных обстоятельствах якобы приобрел у гражданина Шепелевича И.А., скрывавшегося от правосудия за границей и уже объявленного Интерполом в международный розыск. Шепелевич, как уже рассказывала наша газета, подозревается в том, что он состоял в преступном сговоре с бывшим министром финансов Московской области Кузнецовым А.В., которому инкриминируется воровство 10 млрд. рублей из госказны (Кузнецов тоже скрывается за границей). Следствие не исключает, что подозреваемый Гартин П.П. тоже являлся членом воровской шайки, возглавляемой Кузнецовым, и тогда уже нетрудно объяснить, откуда у него взялись деньги на сказочный замок в Раздорах. Но и это еще не все! Во время санкционированной прокуратурой операции ОМОНа в «имении» Гартина П.П. выяснилось, что там формировалась подпольная оппозиционная группа из таких же «коммунистов». Причем у двоих из них было обнаружено и изъято боевое оружие (о том, что наградной пистолет Петра Петровича ему уже вскоре после допросов был возвращен, – ни слова).

Сын Гартина Юрий, уже неоднократно привлекавшийся к административной и уголовной ответственности за экстремизм и сопротивление органам правопорядка, ожидает суда вместе с организатором преступной шайки неким Мэлсом Додоновым»…

* * *

Читать статью дальше Гартину не хватило сил. Волнение его был столь велико, что все вокруг казалось нереальным. Он бросил газету на пол, но тут же наклонился, взял ее и скомкал, – ему стало страшно от того, что больная жена может прочесть этот пасквиль. Петр Петрович зашел в туалет, порвал газету на мелкие клочья и спустил в унитаз. Затем то ходил по квартире, то падал в кресло, обхватив седую голову руками.

– Петя, Петя, – услышал он из спальни квелый голос жены.

Он вошел к ней в спальню, стараясь делать выражение лица таким, чтобы оно не выдавало и тени тревоги.

– Петя, – тихо сказала Вера Алексеевна, – я по твоим шагам чувствую, что ты волнуешься. Что-то с Юрой?

– Нет-нет, все в порядке, – бодрым голосом ответил он, – Юра все еще в командировке, ракету испытывает в Казахстане… Что-то там у них не ладится…

Вера Алексеевна попросила его сходить в аптеку за лекарством, – рецепт выписала приезжавшая еще вчера вечером врачиха.

Гартин оделся, закрыл дверь, вышел в коридор и нажал кнопку лифта. Когда его створки раскрылись, Петр Петрович увидел давнего соседа – отставного генерала Артемьева, бывшего зама начальника управления связи Генштаба, он жил на восьмом этаже.

Артемьев смотрел на него глазами, полными презрения, на губах – недобрая ухмылка:

– Ну что, Петя, – холодным тоном, с налетом злорадства, забубнил генерал, – не знал я, что ты подпольный миллионер… А таким скромным прикидывался… В стоптанных туфельках тут ходил. А на самом деле… Эээх!

Гартин стоял в лифте, низко опустив голову. Он ничего не ответив генералу. Как только створки раскрылись, Петр Петрович стремительно вышел из лифта, толкнул плечом тяжеленную парадную дверь, – только и заметил, что всегда приветливая консьержка Федоровна взглянула на него, как на заразного…

Он пошел по двору, все так же низко опустив голову, – лишь метров через сто сообразил, что идет совсем не в ту сторону, куда надо было идти до аптеки. Аптека была в соседнем доме – в боковом крыле гастронома. Навстречу Гартину с двумя пузатыми продуктовыми пакетами вышел отставной полковник Буртин, – он когда-то служил в главном оперативном управлении Генштаба и часто готовил справки для референтуры министра обороны.

Гартин отвернул лицо и хотел пройти мимо Бур-тина незамеченным, но тот окликнул его:

– Что, Петр Петрович, как разбогател, так и знаться не хочешь? Читал я про твои приключения… И про сыночка твоего читал… Как людям в глаза смотреть теперь станешь?

Гартин прошел мимо Буртина, не откликнувшись и словом. Купил в аптеке лекарство и дворами, дворами, натянув фуражку до самых глаз, – домой.

Вошел в квартиру, стал снимать куртку и услышал, как в спальне жены бубнит телевизор. Ему показалось, что дикторша и еще какой-то человек несколько раз назвали его фамилию. Сердце екнуло. Споткнувшись о кота Прошку, сидевшего в центре холла, он ворвался в спальню. Вера Алексеевна, закрыв глаза, лежала на высокой подушке белая, как мел… Ему показалось, что она умерла.

В правой руке она держала пульт от телевизора.

– Кстати, этот отставной полковник Гартин был политработником, – напористо, тоном пластилиновой вороны из мультфильма, тараторила дикторша, – учил солдат и офицеров, как честно служить Родине… Его сын, как оказалось, тоже оказался членом преступного сообщества и уже арестован…

Гартин хотел вырвать пульт из холодной руки жены, но она его не выпускала. Тогда Петр Петрович рванул вилку шнура из розетки…

И только тогда сообразил, что жена потеряла сознание…

Он вызвал скорую помощь. И вместе с врачами отвез жену в горбольницу.

13

В приемной горбольницы Гартин часа два ждал ведущего врача.

– Значит так, – усталым голосом сказал Петру Петровичу врач, растирая лоб, – ситуация не безнадежная, но очень сложная. Вашей жене нужна операция. Скажу без обиняков – дело это очень дорогое.

И лучше всех такие операции делают немецкие врачи… У них большой опыт… Советую. А пока вы будете решаться, мы сделаем все, чтобы не случилось наихудшего…

– Сколько стоит такая операция? – убитым голосом спросил Гартин.

– Думаю, что тысяч сто… Может, и сто пятьдесят, – ответил врач, – там нужны еще клапаны, особые клапаны… Немцы делают их лучше всех в мире, пожалуй…

– Сто пятьдесят тысяч… рублей? – спросил Петр Петрович.

Врач хмыкнул:

– Да вы что? Какие рубли? Доллары, конечно! Вас это удивляет?

После этих слов хирург посмотрел по сторонам, а затем в лицо Гартину, – при этом в глазах хирурга мелькнул какой-то неуместно насмешливый огонек. Он прижмурил один лисий глаз и почти шепотом добавил:

– Ну, насколько мне известно, вы – человек не бедный…

По дороге домой – и в автобусе, и в метро Гартин лихорадочно прикидывал, где ему добыть денег на операцию. И все время, все время, все время ему казалось, что даже совершенно незнакомые ему люди с каким-то странным подозрением глядят на него. И он поднял воротник пальто и поглубже натянул на лоб фуражку.

Но это проклятое чувство, что все вокруг попрежнему глядят на него вот такими же подозрительными, осуждающими, ненавидящими глазами стало неотступно преследовать его…

14

Приехав домой, Петр Петрович тут же принялся звонить дочке, чтобы сообщить ей о случившемся с Верой Алексеевной. Но сиплый женский голос все время отвечал ему что-то непонятное на английском. И на второй, и на третий день он так и не дозвонился до Варвары. Тогда он позвонил тестю – Илье Моисеевичу Шепелевичу и попросил его дать телефон зятя:

– Вы что, с ума сошли? – крикнул в трубку Шепелевич, – нас же прослушивают!

И отключил телефон.

– Как жить, как жить дальше? – горестно вздыхая, говорила Гартину жена, когда он пришел проведать ее в больнице, – мне бы лучше умереть, умереть поскорее, чтобы не испытывать всего этого стыда… Если я даже и умру, ты должен обменять квартиру!

– Верунь, квартиру нам можно, конечно поменять, уехать в другой район, в область даже, в деревню, – ответил он, – но от стыда… от совести куда уехать?

15

Однажды среди ночи в квартиру Гартина позвонили. Петр Петрович выглянул в дверной глазок – Варвара.

Она стремительно вошла в прихожую в мокром плаще мимо отца, даже не обняв, не чмокнув его в щеку. Откинула капюшон, пошла ходить по холлу нервными кругами и каким-то чужим ему голосом объявила: