Текст книги "Честь мундира. Записки полковника"

– Подождите, пожалуйста.

Он снял фуражку и положил ее на подоконник. Затем цепляясь дрожащими руками за отопительную батарею, медленно опустился перед знаменем на одно колено и поцеловал алый шелк с названием его гвардейской танковой армии.

Две слезы скатились с его щек на старый, видавший виды шелк, и растаяли, оставив после себя лишь два серых и влажных пятнышка.

Затем он так же с трудом встал, выпрямился, надел фуражку и вскинув руку к козырьку, отдавая честь святыне.

Заведующая знаменным фондом, прислонив знамя к стене бухгалтерии, упорно пыталась вернуть ему уплаченные музею деньги, но он решительно отстранял ее руку.

Женщина шла за ним до самого парадного входа, а там так и осталась стоять на ветру в легком летнем платье – с пачкой тысячных купюр в руке. Она стояла на верхней ступеньке высокой каменной лестницы у парадного входа до тех пор, пока машина с Гридиным не смешалась с потоком других авто.

И на праздничном вечере ветеранов Ударной гвардейской танковой армии, и на следующий день, когда его полным автобусом провожали на Павелецкий вокзал однополчане, он о своих деньгах, заплаченных за Боевое знамя, никому не сказал и слова.

А в мае 2011 года, когда в музей за Боевым знаменем приехал уже другой ветеран и ему тоже сказали, что за аренду полотнища по приказу министра обороны надо платить, он люто выматерился, но в бухгалтерию пошел. Там его нашла та же начальница знаменного фонда, которая год назад так же торговалась с майором в отставке Гридиным.

– Никаких денег вам платить не нужно, – сказала она ему, – ваш товарищ еще в прошлом году все оплатил.

А через полгода майора в отставке Ивана Семеновича Гридина не стало…

И комбат Свечин после инсульта в Бауманский сад 9 мая 2011 года уже приехать не смог. Врачи категорически запретили ему покидать госпитальную палату.

Но традиционную встречу ветеранов своей танковой армии он все же увидел – внук снял ее на видеокамеру и показал деду на планшете.

Многих однополчан, отмечавших с ним День Победы в прошлом году, комбат Свечин на кадрах видеосъемки уже не обнаружил…

Мундир

В тот год по Москве стали ходить слухи, что Егор Иванович Кородубов – сын легендарного летчика-аса времен Великой Отечественной войны, маршала авиации, потихоньку спивается.

Знающие люди судачили, что военного пилота из него не получилось, хотя знаменитый отец мечтал об этом. После досрочного (по состоянию здоровья) увольнения из армии Кородубов-младший несколько лет работал то в научно-исследовательском институте ВВС, то на военной кафедре авиационного университета, где его пристрастие к Бахусу из-за уважения к славе отца долго терпели, а затем все же с отважным страхом тактично посоветовали лечиться и без лишнего шума, но с натужным почетом, уволили.

Немногочисленные родственники, сослуживцы, отставные и действующие военачальники, пришедшие на очередную годовщину со дня смерти маршала к его могиле на Новодевичьем кладбище чтобы возложить цветы, обратили внимание на непрезентабельный вид Егора Ивановича: сильно помятый и засаленный черный костюм, старые и пыльные туфли, грязный ободок на воротнике давно нестиранной белой рубашки. Опущенность этого человека выдавало и лицо – желтое, как свечной парафин, не по годам морщинистое, с большими, грубо припудренными «мешками» под глазами.

– Как постарел, как постарел Егор, да и болеет, видать, – негромко и со вздохом сказал кто-то сердобольный в толпе, стоявшей вокруг роскошной могилы маршала.

– Ага, болеет, – так же негромко откликнулся насмешливый женский голос, – алкоголизмом эта болезнь называется…

– Чччшшшш… господа-товарищи, – тут же суровым скрипучим басом пресек этот разговор седой авиационный генерал с жирными желтыми звездами на погонах, – имейте же советь хоть на кладбище не склочничать!

Когда услужливо суетившийся вокруг Кородубова холеный человек со слащавой официантской прытью стал раздавать скорбному народу белые пластмассовые стаканчики и наливать в них поминальный коньяк, рука Егора Ивановича дрожала так, словно его била лихорадка. К тому же было замечено, что на кладбище он приехал уже в заметном подпитии. Многие из тех, кто подходил к Кородубову с формальными словами соболезнования и ритуального восхищения судьбой его отца, втайне были шокированы тем, что Егор Иванович весело чокался с ними пластмассовыми стаканчиками, слово все это происходило не у мрачной мраморной надгробной плиты, а где-нибудь на загородном пикнике.

После смерти родителей (мать умерла через два года после кончины отца) Егор Иванович по договоренности с сестрой Верой продал огромную родительскую квартиру на Кутузовском проспекте. А вырученные деньги были поделены пополам. На них дети покойного маршала купили себе новое жилье в разных районах Москвы.

Вера Ивановна неохотно и холодно общалась с братом после несправедливой, на ее взгляд, дележки вещей, некогда принадлежавших отцу. Больше всего ее возмущало, что Егор забрал себе маршальский мундир Ивана Пантелеевича со всеми его Золотыми Звездами Героя Советского Союза и дюжиной орденов. Она предлагала брату во избежание недоразумений и обид сдать мундир вместе со всеми регалиями в музей, но давно прилипший к Егору дружок Яков Караман подговорил его не делать этого. Ей достался фронтовой летный шлем отца, его полевая сумка, часы, белые парадные перчатки да потрепанная рукопись книги, которую Иван Пантелеевич так и не успел окончить. Все это Вера Ивановна вскоре передала в музей авиации.

А маршальский мундир пылился в шкафу прихожей новой квартиры Егора Ивановича, над свалкой пустых бутылок из-под водки и коньяка. Затесавшийся в лучшие друзья Кородубова-младшего Яков Караман тоже любил выпить, но знал меру и был себе на уме. Этот модно одетый и хитроглазый мужчина с дипломом врача-венеролога называл себя то военным историком, то писателем, то антикваром, то патриотом.

Он каким-то ловким образом влез в доверие Егора Ивановича еще при жизни его отца и уже тогда начал делать свой тайный бизнес на знакомстве с его семьей.

Он то ли в шутку, то ли всерьез называл себя еще и пресс-секретарем маршала, когда иностранные журналисты хотели взять интервью у Ивана Пантелеевича. Караман через Егора Ивановича решал этот вопрос, но не признавался ему, что требует с иностранцев деньги.

Вера Ивановна попервах недолюбливала этого ушлого человека, а затем и вовсе стала люто ненавидеть его. Особенно после того, как в «Комсомольской правде» прочитала заметку о том, что некий гражданин N. сдал в магазин «Антиквар» на Арбате офицерский кортик маршала авиации Кородубова.

С трудом найдя телефон этого магазина, она позвонила его директору, чтобы узнать, – кто же этот «гражданин N». Ей, конечно, не сказали, ссылаясь на конфиденциальность таких сделок. Тогда Вера Ивановна зашла с другой стороны: притворяясь покупателем, имеющим самые серьезные намерения купить кортик, она спросила у директора:

– А как насчет подтверждающих документов? Где гарантии, что это не подделка? У вас хоть какие-нибудь документы на сей счет есть?

Директор явно был готов к таким вопросам:

– Обижаете, гражданочка, – у нас же серьезная фирма, а не «Рога и копыта»! Прежде, чем принимать товар, мы попросили предоставить нам справку о его первом владельце… Ну чтобы было все чин по чину… Кто награждал, когда награждал, за что награждал… Номер холодного оружия… Дата награждения, подпись, печать… Кстати, награждал этого Кородубова сам маршал Жуков в апреле 1955 года. Все есть, все есть! Не беспокойтесь! Если сомневаетесь, можете сами сделать запрос в архив минобороны.

Тут Вера Ивановна собрала в кулак все свои нервы и пальнула в антиквара самым главным вопросом:

– И сколько вы просите за кортик?

– Пять тысяч долларов, но можем немного сбросить… Торг возможен. Так что торопитесь, знатные вещи у нас долго не залеживаются!

Таких денег у Веры Ивановны не было.

– Позор, позор, какой позор! – обхватив голову руками, свирепо говорила она мужу, – мне теперь стыдно появляться на улице! Как я буду людям в глаза смотреть?! Эта пьянь поганая опустилась уже дальше некуда и позорит имя отца!

– Ты должна серьезно поговорить с братом, – сочувственно советовал ей муж.

Пару раз она пыталась сделать это. Но и в сквер на Гоголевском бульваре, и в сад Эрмитаж, где Вера Ивановна тайком от Карамана назначала Егору встречи, брат приезжал «под градусом», и серьезного разговора не получалось. Он тупо повторял слова о каких-то «тяжелых обстоятельствах» и «трудном материальном положении», но суть этих мутных аргументов не раскрывал. Впрочем, пару раз в его нетрезвых бреднях мелькнуло слово «штраф». Но Вера Ивановна не придала этому серьезного значения, зная давнюю привычку Егора к брехливому оправданию своего порока.

Пыталась она поговорить и с Караманом о кортике, но тот ускользал от ее прямых вопросов, как прыткая рыба из рук рыбака, и тоже напускал тумана на «трудное материальное положение» Егора. «Я тут человек посторонний, решение о продаже кортика не принимал, – ловкаческой скороговоркой отбивался он в телефонной трубке, – так что ваше желание растерзать меня несправедливо».

Так ничего и не добившись, Вера Ивановна поехала к своему старому знакомому – директору музея авиации старику Агальцеву, тому самому, которому пару лет назад бескорыстно передала кучу отцовских вещей. И все ему рассказала. Агальцев к ее вести отнесся с большим сомнением и пообещал лично проверить в «Антикваре» подлинность кортика маршала. Уже на следующий день он позвонил Вере Ивановне и сказал похоронным тоном:

– Я все проверил. К великому сожалению, это подлинник. Кортик образца 1945 года был принят в 1955 году для ношения маршалами, генералами и офицерами всех Вооруженных Сил… И вашему отцу…

Вера Ивановна не дала ему договорить:

– Извините, музей может выкупить кортик? Я готова выделить какую-то сумму…

Агальцев после долгой паузы ответил:

– Я постараюсь что-нибудь придумать.

И он придумал. Он бросил клич в Минобороны, в Главный штаб ВВС, в комитет ветеранов, в какой-то банк. И кортик был выкуплен вскладчину. Его поместили на стенд музея, рядом с другими личными вещами маршала авиации Кородубова.

Но предприимчивый дружок Егора Ивановича с его нетрезвого позволения продолжал потихоньку распродавать вещи маршала российским и зарубежным коллекционерам редких раритетов. Немалую часть вырученных денег он прикарманивал, а остальное шло на кутежи с увядающими, но молодящимися бабами, которых Яков частенько приводил в квартиру Кородубова. Одна из них, – Полина Федоровна, бездарная пятидесятилетняя актриса театра железнодорожников, так влюбила в себя Егора Ивановича, что Караман даже запаниковал. Она все чаще оставалась ночевать с другом, похозяйски наводила порядок в квартире, а однажды обнаглела до того, что приказала Якову сходить в магазин за картошкой. Караману стоило немалых коварных трудов, чтобы отвадить, как он ехидно говорил, «железнодорожную артисточку» от Егора.

У Веры Ивановны был и еще один повод ненавидеть Карамана. По мере того, как он спаивал все больше опускавшегося Егора, сам собой возникал вопрос о том, кому достанется квартира, если, не дай Бог, с ее хозяином случится самое страшное?

Когда Егор развелся с женой и ушел от нее, оставив на Тверской супруге и двум детям четырехкомнатную квартиру в старинном доме, он пару лет жил в загородном коттедже этого самого Карамана, который все больше начинал играть роль своего рода «сиделки» при Егоре. Потому мысль о том, что квартира Егора может достаться этому хитроглазому мошеннику, совершенно чужому человеку, прилипшему к брату явно с корыстными целями, все больше тревожила Веру Ивановну.

И вот однажды она позвонила брату и свирепо гаркнула в трубку:

– Сволочь ты!

Эти же слова (правда, добавив еще несколько не по-женски крепких матерных слов) она сказала по телефону и Караману.

В тот день давняя подруга Веры Ивановны, с которой она работала на европейской кафедре МГИМО, ошарашила ее убийственной новостью – мундир маршала Кородубова выставлен для продажи на аукционе Сотбис в Лондоне.

Подруга узнала это от своего сына, – он был дипломатом и работал в посольстве России в Великобритании.

Вера Ивановна не сомневалась, что это дело рук Карамана. Собственно, так оно и было.

А через неделю Вере Ивановне позвонили из представительства немецкой фирмы «Мерседес» в России. Вежливая секретарша величественно сказала:

– С вами хочет поговорить господин Гартман, глава нашей фирмы.

Вскоре в телефонной трубке раздалось:

– Здравствуйте, Вера Ивановна. Позвольте представиться. Я – сын Эриха Гартмана. Я уверен, что вы знаете, кто был мой отец.

– Да, знаю, – настороженно и холодно ответила Вера Ивановна, – ваш отец был гитлеровским летчиком.

– Очень хорошо, очень хорошо, – тем же вежливым тоном, но слегка растерянно продолжал Гарт-ман, – а ваш отец был лучшим сталинским летчиком. Так что мы дети знаменитых отцов!

– Мой отец был лучшим не сталинским, а советским летчиком! – строго уточнила Вера Ивановна.

Гартман тут же парировал веселым тоном:

– Гуд, тогда и мой отец был лучшим не гитлеровским, а немецким летчиком!

– Господин Гартман, давайте не будем углубляться в эти стилистические дебри, – сухим голосом ответила Вера Ивановна. – Какое у вас дело ко мне?

Гартман на несколько секунд замешкался и осторожным тоном продолжил:

– У меня к вам есть очень деликатный вопрос. Я даже не знаю, как задать его вам. Я волнуюсь. Пожалуйста, не обижайтесь, если я сформулирую свой вопрос некорректно…

– Господин Гартман, давайте без обиняков, я давно уже не девочка и немало пожила на этом свете.

– Спасибо, спасибо, – говорил в трубку немец. – А вопрос у меня вот такой. Что заставило вас выставить мундир отца на продажу в Сотбисе? Я когда услышал об этом, то не поверил своим ушам! Так не может… Так не должно быть! Ваш отец – мировая легенда и потому....

Вера Ивановна не дослушала его:

– Господин Гартман, я мундир отца на Сотбисе не выставляла. Это сделал мой брат Егор. Так что все вопросы – к нему. Извините, но мне крайне неприятно говорить на эту тему!

– Я вас понимаю, я понимаю, – тактично маневрировал немец, – а я могу связаться с вашим братом? Телефон можно?

– Можно, – буркнула Вера Ивановна и продиктовала Гартману домашний номер телефона брата.

В тот же день Гартман позвонил Кородубову. И хотя был уже полдень, хозяин квартиры еще спал «после вчерашнего». Трубку взял Караман. Он представился немцу «личным пресс-секретарем» Егора Ивановича. Гартман сообщил ему, что хотел бы «получить аудиенцию у господина Коро-дубова». Караман ответил, что «это сейчас почти невозможно». И стал врать, что у Егора Ивановича рабочий день расписан до минуты – интервью, приемы, встречи, выступления, визиты, поездки в школы и институты, общественная работа, военно-патриотическое воспитание…

– Я понимаю, я понимаю, – не отступал Гартман, – но я бы все же просил вас выкроить для меня хотя бы минут десять-пятнадцать в любом месте и в любое время. Я был бы очень благодарен вам… Я могу сделать вам гонорар за вашу работу…

– Хорошо, я что-нибудь придумаю для вас, – уже потеплевшим голосом отвечал Караман, – хотя мне придется внести коррективы в плотный рабочий график Егора Ивановича. Позвоните мне вечерком, часов в восемь.

Немец позвонил сам ровно в восемь. Караман сообщил ему, что «выкроил окошко» для встречи, хотя для этого пришлось отказать японскому и даже американскому телевидению (он опять врал).

– Спасибо, спасибо вам, – отвечал Гартман, – я очень благодарен вам.

– Господин Гартман, извините, а о чем будет разговор? Я ведь должен подготовить Егора Ивановича…

Немец лишь после некоторой паузы ответил:

– Понимаете, это очень конфиденциальный вопрос… Мне не хотелось бы говорить о нем по телефону… Я все скажу господину Кородубову при личной встрече. Да и вы все узнаете, но позже…

Встреча была назначена на другой день в ресторане «Националь».

Когда Кородубов и Караман вошли в зал, Гартман уже сидел за столиком у окна, выходящего на Манежную площадь. Увидев гостей, он встал и с приличествующей моменту улыбкой пошел им навстречу. Егор Иванович смотрел на немца настороженно, Караман же наоборот – услужливо заглядывал ему в глаза. Когда Кородубов отправился в туалетную комнату мыть руки, Гартман протянул Караману белый конверт и сказал:

– Это вам за работу.

Караман поблагодарил немца и тут же стремительно засеменил в туалетную комнату, закрылся в кабинке и заглянул в конверт. Там зеленели три банкноты по сто долларов.

Когда уже был сделал заказ официанту, Егор Иванович, к удивлению Гартмана, небрежно остановил услужливого человека в белом пиджаке с блестящими медными пуговицами и сказал ему:

– Принесите мне холодного разливного пива.

Официант тут же пулеметной очередью перечислил марки пенного напитка.

– Да мне все равно, лишь бы побыстрее, – ответил Кородубов и, осторожно зыркнув на немца, с усмешкой добавил, – трубы горят…

Когда официант через пять минут принес большой бокал пива, Егор Иванович одним большим глотком высосал почти половину содержимого, благостно хукнул и, поглаживая печень, сказал:

– Ну и чем же я могу быть вам полезен, эээ, товарищ, эээ…

– Гартман, – вставил Караман, – Клаус Гартман.

– Да-да, – продолжал Кородубов, – товарищ Клаус. Чем я могу вам, как говорится, полезен?

Гартман неспешно и осторожно начал разговор, прямо глядя в глаза Кородубу. Он говорил о том, что был потрясен, когда узнал, что мундир маршала авиации Кородубова выставлен на продажу в Сотбисе. Он говорил о том, что эта реликвия должна быть в России, а не достаться какому-нибудь иностранному музею, коллекционеру или частному лицу. Он говорил о том, что создал в Германии музей своего отца и никогда бы не позволил продавать его военную одежду, даже если бы за нее давали миллион марок.

Егор Иванович и Караман слушали его с мрачным видом, иногда хмуро переглядываясь. Когда Гартман остановился и еще раз попросил прощения за то, что влезает в личные дела Кородубова, Караман тут же продолжил разговор:

– Господин Гартман, вы говорите в общем-то правильные слова. Но вы не знаете, что вынудило Егора Ивановича… Что вынудило нас… решиться на это. У Егора Ивановича очень серьезные материальные проблемы. Дело в том, что полгода назад случилась трагедия… Егор Иванович на своей машине сбил девушку, которая может на всю жизнь остаться калекой… И хотя наши адвокаты спасли Егора Ивановича от тюрьмы… Они преподнесли суду все так, что девушка… Хи-хи… Перебегала дорогу в неположенном месте… Они сделали все, что смогли… Но суд вынес приговор с большим денежным штрафом… Да таким, что за пять лет не расплатиться…

– Господин Гартман, – включился в разговор Кородубов, – есть еще один момент, который вы должны знать… В тот день я был за рулем пьяным. И только имя отца и его фронтовые друзья… И хорошие адвокаты помогли мне избежать тюремных нар.... Я хотел уже продавать свою трехкомнатную квартиру, чтобы выплатить штраф… И купить однушку… Но вот Яков меня отговорил… И предложил решить проблему с помощью этого, как его? Совбеса…

– Сотбиса, – поправил Караман. И добавил, – а еще немалые деньги нужны нам на лечение Егора Ивановича… А той пенсии, что он получает, даже на таблетки уже не хватает…

С минуту все сидели молча.

– Какую стартовую цену вы назначили за мундир маршала? – вдруг решительно спросил Гартман.

Первым ответил Кородубов:

– Двадцать пять…

Но Караман тут же влез в разговор:

– Нет-нет-нет, я в последний момент поставил стартовую цену мундира в тридцать пять тысяч…

– Евро или фунтов стерлингов? – уточнил Гартман.

– Долларов, долларов, конечно, – отозвался Егор Иванович, наливая себе виски.

– Стерлингами, стерлингами надо брать! – вдруг воскликнул Караман, – какой же я, дурак, что раньше до этого не додумался! Фунтами… Стерлингами брать выгоднее, правда же, господин Гартман?

Немец посмотрел на Карамана с плохо скрываемым презрением и прежним решительным тоном отчеканил:

– Я сегодня же заплачу вам наличными сорок… Даже сорок пять тысяч долларов, но при условии, что вы сейчас же снимите мундир маршала с продажи на Сотбисе.

Кородубов и Караман дружно сделали удивленные глаза. Первым пришел в себя Караман. Спросил недоверчиво:

– Господин Гартман, я, кажется, кое о чем догадываюсь. Вы хотите забрать китель маршала себе, в свой музей?.. Я понимаю, я понимаю… Такой экспонат украсит музей вашего отца… Уникальный, так сказать, трофей… Ну в таком случае, может, набросите еще пятерочку?… Ведь на кителе маршала – аж три Золотые Звезды! А золото и в Германии золото. Оно дорого стоит! И если китель маршала Коро-дубова будет висеть в вашем музее, то Германия… Да что там Германия! Вся Европа валом повалит к вам… А это даст вам дополнительные доходы! Отличный бизнес! Очень серьезные доходы! В таком случае соглашаемся на пятьдесят тысяч и бьем по рукам!

– Я согласен заплатить такие деньги, – в какой-то сухой тевтонской тональности протянул Гартман, и повторил, – я согласен. Хотя вы, господин Кара-ман, глубоко ошибаетесь в цели моих намерений. Есть вещи, которые гораздо выше бизнеса. Я согласен заплатить господину Кородубову пятьдесят тысяч долларов, но при этом выдвигаю и встречное условие: и вы, господин Кородубов, и вы, господин Караман, вместе с кителем маршала и со мной поедете в музей авиации и напишете дарственную этому музею. Вы согласны? Мундир должен остаться в России.

Егор Иванович слушал эти слова Гартмана, опустив похмелевшие глаза. Караман же, шевеля губами и часто моргая, шарил своими шустрыми очами по лепному потолку ресторана, явно что-то подсчитывая.

– Подождите, подождите, господин Гартман, – вдруг каким-то холодным тоном произнес он, недоверчиво глядя на немца, – я забыл сказать вам одну очень важную вещь… Назначенная нами сумма в тридцать пять тысяч долларов, – это всего лишь стартовая цена мундира… А в ходе торгов она может стать раза в два выше! И тогда мы окажемся в проигрыше! Мы сильно продешевим…

– Яков, Яков! – вдруг грозно крикнул Егор Иванович, – да так, что все сидящие за соседними столиками посетители ресторана стали настороженно оборачиваться на его голос. – Яков, – уже тише сказал он, – остановись сейчас же! Ты понимаешь, что говоришь? Хватит…

Немец уважительно смотрел на Кородубова. Караман же поглядывал на немца так, будто только что Гартман украл у него золотые часы.

Все договоренности были соблюдены. Маршальский китель с лота в Сотбисе в тот же день был снят. Кородубов получил наличными пятьдесят тысяч долларов от Гартмана (Караман в тот вечер с наслаждением аж три раза пересчитал деньги на кухне Егора Ивановича). А на следующий день Коро-дубов, Караман и Гартман отвезли китель в музей, работники которого были в таком удивлении и восторге, словно им привезли в дар все золото скифов.

Директор музея дрожащими руками подсовывал Кородубову белый лист для написания дарственной, а его помощники кропотливо составляли опись пудовой гирлянды орденов и медалей маршала, тоже доставшихся в дар музею. Словно отпрянув от волшебного сна, директор музея тут же стал звонить в газеты и на телевидение. Он уговаривал Кородубова и Гартмана:

– Задержитесь, пожалуйста, для фото и телесъемок. Это ис-то-ри-чес-кое событие должно быть обязательно отражено в прессе!

Но и Кородубов, и немец не согласились. Егор Иванович категорически был против огласки передачи мундира в музей по той простой причине, что она могла поставить его в еще более неловкое положение после того, как мундир был выставлен на продажу в Сотбисе. Он даже начинал корить себя за то, что спьяну поддался на уговоры Карамана таким образом «поправить материальное положение» и выплатить штраф девушке, попавшей под его «Вольво» (машина, по совету того же Якова, была продана еще до суда, что вызвало немало претензий у следователей). Гартман же не хотел светиться в прессе по другой причине – его поступок мог бы очень сильно не понравиться президенту фирмы, люто ненавидевшему русских за то, что они в 1945-м убили под Берлином его отца.

– Клаус, это дело надо бы хорошенько обмыть, – потирая руки, весело сказал Караман Гартману, когда они вышли из музея. Немец согласился. Кородубов тоже, однако при этом хмуро добавил:

– Но только без спиртного… Я что-то плохо себя чувствую.

При этих словах Егор Иванович поглаживал себе правый бок ниже ребер.

– У меня на примете есть хороший немецкий ресторанчик на Пироговской, – сказал Гартман, – предлагаю пообедать там.

Когда в ресторане Караман куда-то отошел из-за столика, Гартман с сочувствием посмотрел на поглаживающего правый бок и безрадостного Коро-дубова и сказал:

– Егор, тебе надо лечиться. Я могу устроить тебе лечение в Германии. У меня есть хорошие связи.

– Спасибо, Клаус, – ответил Кородубов, – я был бы очень благодарен тебе.

Через неделю Егор Иванович улетел на лечение в Мюнхен, – в тамошнюю клинику его за свой счет устроил Гартман. Вскоре лечащий врач позвонил Клаусу и сообщил:

– Болезнь сильно запущена. Прогрессирующий цирроз печени. Мы, конечно, постараемся сделать все возможное, но шансов мало.

Гартман часто позванивал Кородубову в Мюнхен, подбадривал его. В те дни немец не стал рассказывать Егору Ивановичу еще про одну плохую новость, которую вычитал в одной из московских газет. А она сообщила об аресте Якова Карамана. Этот мошенник, как оказалось, вероломным образом обманул бывшего министра обороны СССР Маршала Советского Союза Дмитрия Тимофеевича Язова. Карманов под благовидной целью сумел выпросить у Язова его старую маршальскую форму якобы для школьного музея в Химках. А когда Дмитрий Тимофеевич приехал на открытие музея, то его внимательный помощник обнаружил, что под стеклом на стенде хранится не старая маршальская форма, а поддельное «новье». Маршал тогда не стал портить праздник детям, вежливо промолчал, но поручил помощнику разобраться с подделкой. Помощник обратился в органы, которые уже вскоре установили, что подлинный мундир маршала Караман выставил на продажу в Сотбисе. Тот же Караман был владельцем и другого лота – одного из томов уголовного дела Язова, имевшего гриф секретности. А это вызвало у сотрудников Лубянки уже гораздо более серьезные вопросы к Караману, нежели мундир маршала, попавший на Сотбис без его разрешения…

Когда Егора Ивановича выписывали из мюнхенской клиники (прогрессирующую болезнь печени врачам удалось все-таки приостановить), его встречал Гартман. Он предложил Кородубову погостить у него в Германии и однажды повез в Вюртемберг, – показать могилу и музей отца. Там на старом и ухоженном кладбище, у могилы Гартмана-старшего, Егор Иванович признался Клаусу, что однажды пережил страшный позор на Новодевичьем кладбище Москвы.

– Года через два после смерти отца, – рассказывал Кородубов таким виноватым тоном, словно признавался в смертном грехе своему духовнику, – журналист одной крупной американской газеты после моего интервью уговорил меня съездить с ним на Новодевичье кладбище и сфотографироваться у могилы отца. Мы с ним туда приехали. Я веду его на хорошо знакомое мне место и… не нахожу могилу отца! У меня от чувства стыда кладбищенская земля под ногами ходуном пошла! Я дымился от позора! А тут нам навстречу два могильщика с лопатами идут. Я им шепчу, – куда подевалась могила маршала авиации Кородубова? «А ее же еще в 1992 году перенесли, – отвечают они. – По требованию Варвары Федоровны». То есть, моей матушки, она тогда еще жива была. Матушке, оказалось, страшно не понравилось, что могила маршала авиации Александра Ивановича Покрышкина находится в более престижном месте. Вон она и настояла на том, чтобы Ивана Пантелеевича перезахоронили. Что и было сделано. А я-то этого не знал. У меня тогда запой был. И я на кладбище года полтора не ходил…

Гартман слушал страшные откровения Кородуба то с удивлением, то с сочувственным вниманием. Когда они вместе приехали в музей Гартмана-старшего, Клаус показал Егору Ивановичу экспонаты, которых Кородубов-младший никогда не видел – останки двух американских истребителей Р-51 «Мустанг». Эти самолеты в апреле 1945 года сбил его отец, – они летели на бомбардировку немецких заводов, которые находились в советской зоне оккупации.

– То было провокационное намерение американцев, – рассказывал Клаус Егору Ивановичу, – они хотели показать Германии «варварское лицо» сталинской авиации. Но ваш отец сорвал их намерения. Причем, эти два самолета по каким-то политическим конъюнктурным причинам не были занесены на боевой счет Ивана Пантелеевича…

Когда Кородубов возвратился в Москву, он много раз обсуждал с Клаусом систему подсчета самолетов, сбитых во время войны их отцами. Благо дело, времени для таких дискуссий у них было много. Гартман побаивался, что Егор Иванович снова запьет от одиночества и предложил ему работать в его фирме водителем. И лишь несколько человек в Москве в то время знали, что в престижном «Мерседесе S-500» с желтыми номерами, часто разъезжающем по улицам российской столицы, сидят сыновья двух летчиков-асов времен Великой Отечественной войны.

После долгих споров о системе подсчетов сбитых самолетов противника в Люфтваффе и в ВВС Красной Армии Гартман и Кородуб решили вместе написать об этом книгу. Но завершить начатое дело они не успели. В 2005 году Егор Иванович Кородубов умер от рецидива цирроза печени.

А свою квартиру он завещал той самой девушке, которую искалечил, находясь за рулем машины в пьяном состоянии. И которой выплатил штраф, назначенный ему по решению суда.

А все оставшиеся в его квартире отцовские вещи, которые они не успела распродать вместе с Караманом, Егор Иванович завещал сестре…