Текст книги "Везунчик"

Весь вечер Антон только и думал, так это о семье. Как она будет после его исчезновения? То нагонял на себя страхи, то успокаивался, старался рассуждать здраво.

На следующий день подняли по тревоге ближе к вечеру, выдали по две гранаты, несколько обойм с патронами к винтовке, сухой паек на три дня. Значит, настал черед и роте полицаев идти на партизан.

Загрузились в крытые грузовики, покидали райцентр почти в сумерках. К ночи добрались до Вишенок, спешились, и уже походным маршем выдвинулись в сторону Руни. Шли почти всю ночь по просекам, выдвигались на исходный рубеж.

Занимали позиции такой же роты только с соседнего района. Меняли ее. Слева и справа располагались немцы.

Окапываться не стали, да и где в лесу выроешь окоп? Тем более – завтра прочесывать лес цепью. Об этом поведали сменщики. Они больше двух недель до этого гонялись по лесам за партизанами. Говорили, что особых кровопролитных боев не было – так, мелкие стычки, все больше авиация и артиллерия утюжили лесной массив. Однако, среди них было четверо погибших, и раненых человек одиннадцать.

Антон сделал для себя вывод, что в любом случае на рожон лесть не следует.

То ли дремал, то ли бодрствовал, прислонившись к дереву. Хотя и лето, а в лесу все же зябко, тепло быстро покидает тело, холодок закрадывается под одежду практически беспрепятственно. Чуть замерз – и сна как не бывало. Пока согреешься, покрутишься – какой сон? Так, мучение, а не отдых. А тут к утру туман накрыл лес, одежда стало волглой, тяжелой, неуютной. Больше злился, чем спал.

Позавтракали сухим пайком, и сразу же последовала команда на прочесывание леса.

Солнце только-только успело приподнять пелену тумана, начала понемногу рассеивать его, как где-то на правом фланге завязалась перестрелка. Судя по всему – немцы наткнулись на партизан или на их засады. Об этих засадах и заминированных участках говорили на сегодняшнем построении.

Все это всплыло в памяти Антона вот сейчас, когда шел в цепи, чутко вслушиваясь в перестрелку, внимательно осматривал стоящие перед ним деревья и кустарники. Слева от него продвигался Петька Мухин: так и не отстает от Антона! Щербич даже стал привыкать к его присутствию, и когда не обнаруживал парнишку рядом с собой, непроизвольно начинал его разыскивать.

Справа расталкивал кусты и матерился командир взвода пятидесятилетний Макар Егорович Булах, полицай из районного центра. Идейный, из обиженных, – как определил его для себя Антон. Из раскулаченных. Как-то в курилке рассказывал и про десятины земли, мельницу, батраков.

Лес редел, все чаще стали попадаться кустарники, молодые заросли березняка, ельника, впереди маячил огромный просвет между деревьями. Стрельба на правом фланге вроде и не стихала, а, напротив, были слышны и взрыва гранат. Щербич даже не увидел, а, быстрее, почувствовал, как мешком осунулся на землю взводный, и только после этого услышал сначала один, а потом и целую череду выстрелов прямо перед собой с той стороны поляны. Мгновенно упал, откатился за сломанную лещину, вжался в землю, вскинул винтовку и несколько раз выстрелил в ту сторону. Противника не видел, стрелял быстрее для острастки, для самоуспокоения, для очистки совести.

Повернул голову вправо – Булах корчился на земле, стонал, прижимая руки к животу. Слева – Петька за сосенкой испуганно смотрел в сторону партизан, забыв, что и у него есть оружие.

Стрельба усиливалась, рота залегла, стала отстреливаться.

– Эй, вояка! – окликнул его Щербич. – Быстро к взводному. Он ранен. Посмотри – может, нужна помощь!

В ответ побледневший Мухин затряс головой и еще сильнее втиснулся в землю.

– Твою гробину мать! – выругался в сердцах Антон, перехватил винтовку за ремень у ствола, пополз к Макару Егоровичу. – Вояка хренов!

Тот лежал, скорчившись, не отнимая рук от живота, рядом валялась винтовка.

– Куда ранен, дядя Макар? – присел за дерево, пытаясь осмотреть рану командира.

– Жжет, огнем жжет в животе, Антоша, – стонал взводный. – Смерть моя приходит, смертушка, – лицо взводного бледнело с каждой секундой, стали видны синие прожилки на щеках, изо рта пошла кровь.

– Погоди, может, спасти можно, к врачам надо, – повернул его лицом вверх, отвел руки от живота, расстегнул одежду. – Погоди, погоди, – успокаивал раненого. – Не все потеряно, выживешь, дядя Макар.

В животе, чуть выше пупка, зияла маленькая аккуратная дырочка с почерневшими краями, из которой начинала сочиться тоненькая струйка крови. Просунув руку под спину, Антон нащупал на позвоночнике торчащие кусочки кости. Пуля прошла насквозь, и на выходе раздробила позвоночник.

Щербич знал, что с такими ранениями не живут. Тут дело во времени – когда умрет раненый, вот и все. Кишки заштопать невозможно.

Перекинул винтовку за спину, взял взводного на руки, и понес в тыл, к обозу, где есть врачи, и где нет стрельбы. Эта причина была главной, когда Антон принял решение вынести раненого.

А за спиной уже слышны были команды на немецком языке, повторялись на русском.

– Los! Los! Вперед, вперед!

Щербича остановил командир роты, что перебегал вдоль залегшей цепи, поднимая подчиненных в атаку.

– Ты куда, твою мать? – накинулся Белов на Антона. – Улизнуть захотелось?

– Товарищ раненый, спасать надо, – ответил ему, тяжело дыша, но не остановился, продолжал идти со своей ношей. – Успеть бы.

– Для этого есть фельдшера, – ротный ухватил Щербича за рукав, остановил. – Положи под дерево, а сам немедленно в строй. Принимай командование взводом!

Антон опешил. Секунду – другую смотрел на ротного, на его перекошенное гневом лицо.

– К-какой взвод? Булах умирает!

– Застрелю! За неисполнение приказа – застрелю! – орал командир, размахивая пистолетом перед глазами Антона. – Поднимай в атаку взвод! Немедленно! – буквально вырвал из рук раненого, не положил, а почти бросил его под дерево. – Вперед, твою гробину мать! – выстрелил поверх головы подчиненного.

– Ну-ну, – таким бешенным своего командира он еще не видел. Перехватив винтовку руками, пустился на огневую позицию, но тот дикий взгляд ротного запомнил, и выстрел у себя над головой тоже.

Бой разгорался. Врагов разделяла только поляна – каких – то пятьдесят метров. Белов приказал Антону брать взвод и атаковать партизан с левого фланга.

– Второй взвод, за мной! – перебегая от одного до другого, Щербич уводил подчиненных влево, в сторону от грохота взрывов, от трескотни автоматов и винтовок. Решил немного углубиться в лес, и только потом заходить во фланг противнику, а еще лучше – зайти с тыла, если получиться.

Поперек маршрута взвода пролегала просека с высокими деревьями на этой стороне, и мелкими кустарниками на той, притом, заросли находились в некотором отдалении, что делало ее достаточно широкой.

Выстрелы и взрывы становились глуше, стрельба отдалялась, в какой-то момент все почувствовали облегчение, расслабились, и в это мгновение с близкого расстояния, почти в упор заработал пулемет партизан. В помощь ему тут же подключились автоматы и винтовки. Казалось, стрельба ведется со всех сторон. Взвод заметался, пытаясь найти укрытие за деревьями. Ни о каком управлении подчиненными не могло быть и речи, да ни кто и не учил Антона такому искусству. Он мгновенно забыл о приказе командира роты. Сейчас им руководил инстинкт самосохранения, а он подсказывал, что надо спасать собственную шкуру.

Это был не первый бой Щербича. Он не поддался панике, в отличие от Петьки Мухина, который забегал, замельтешил с перекошенным от страха лицом, и тут же напоролся на пулеметную очередь, споткнулся, рухнул лицом в муравейник. Даже не успел выстрелить ни одного раза.

Антон укрылся за широким стволом старой сосны, оценил обстановку. А она была явно не в его пользу. Партизаны практически окружали взвод, и выбраться отсюда живым могло помочь только чудо или немедленная атака немцев. Он хорошо слышит команды противника, даже видит, как, перебегая от дерева к дереву, они приближаются к нему. Несколько человек со взвода еще в самом начале стрельбы смогли уйти назад, отступить, и уже с расстояния пытались помочь сослуживцам, попавшим в окружение. Их редкие одиночные винтовочные выстрелы заглушались непрерывной трескотней автоматов и пулемета партизан.

Приподняв голову, Щербич заметил, что и слева и справа от него неподвижно в неестественных позах замерли его товарищи, только Петька Мухин продолжал елозить по муравейнику в предсмертных судорогах.

Оттолкнув от себя винтовку, Антон замер в позе убитого, затаил дыхание. Голову воткнул в землю, прижав левой рукой к ней куст папоротника.

– Уходим, уходим! – голос Корнея Кулешова он не смог бы спутать ни с чьим другим. – Быстро уходим!

– Мне показалось, я слышал Антона Щербича, Корней Гаврилыч, – Васька Худолей стоял где-то рядом, Антон даже слышал его тяжелое дыхание с хрипотцой. – Повидать бы его!

– Отставить, Худолей! – грубо, в резкой форме повторил приказ дядька Корней. – Уходим!

Еще какое-то время продолжал лежать в той же позе, не двигаясь, только перевел дыхание, стал осмысливать происшедшее. Смерть опять прошла рядом, постояла у изголовья.

Поднялся, ноги предательски дрожали, прислонился спиной к дереву, оглянулся вокруг. Ни кто из сослуживцев не подавали признаков жизни. Петька Мухин затих в муравейнике, подогнув неудобно руку, вывернув голову куда-то под себя и в сторону.

«Муравьи там. Ему плохо, – подумал отрешенно, и направился к товарищу. – Надо оттащить».

Стрельба затихала по всей линии огня, только кое-где одиночные выстрелы еще нарушали лесную тишину, да немецкие овчарки учинили перекличку.

Снял тело Петьки с муравейника, повернул лицом вверх, стряхнул насекомых, закрыл ему глаза.

– Вот и все, – ни к кому не обращаясь, проговорил Антон. – Еще одним товарищем стало меньше. Что дальше?

Сидел на коленях рядом с убитым, ни о чем старался не думать, просто смотрел вверх сквозь кроны деревьев на бегущие по небу облака. И в голове и в душе было пусто до звона в ушах.

– Встать! – разъяренный командир роты дергал его за плечи, тыкал пистолетом в грудь. – Встать, твою душу мать! Ответь, как положил взвод? Специально на засаду вывел? В гестапо! Сейчас я сдам тебя в гестапо! Там разберутся, гробину мать!

От резкой боли в груди Щербич пришел в себя, и только потом обратил внимание на разъяренное, дышащее гневом лицо командира – до него стал доходить смысл сказанных в его адрес угроз.

Он встал, еще какое-то мгновение смотрел на орущего Белова, а обида, злость и еще что-то страшное, ужасное уже затмили глаза. Не раздумывая, без замаха снизу резко со всей силы ударил в челюсть этого ненавистного теперь для него человека, совершенно не думая о последствиях.

– Кому гестапо? Куда гестапо? Кого атаковать? Какой взвод? – повторял как в бреду, и продолжал наносить удары лежащему у ног командиру. Пинал, бил ногами куда не попадя, пока противник не обмяк, и перестал сопротивляться. Выхватив из-за голенища нож, всадил его в грудь ротному, и только после этого успокоился, поднял с земли пистолет Белова, огляделся вокруг и направился туда, где была слышна немецкая речь, и все также продолжали лаять овчарки.

– Ты сначала походи на краюшке смерти, загляни ей в глаза, да не один раз, а потом пугай гестапо, – то ли доказывал кому-то, то ли спорил с кем-то, то ли оправдывался сам перед собой.

Он уже не мог больше находиться с немцами, подставлять свою голову ради них. И уйти, спрятаться от них тоже не мог. Еще одна-другая такая атака, и все – останешься в лесу навечно. А для чего? Чтобы продлить пребывание чужих людей на его родной земле?

Так он уже стал чужим и для своих односельчан, а вот теперь и ненавидит и немцев, и полицаев.

– Фу, запутался, – Антон встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Как ни когда почувствовал себя одиноким. – Нет с кем даже поговорить, посоветоваться. И что за жизнь такая? Командир роты хотел убить, Васька Худолей тоже. Господи, быстрее бы пришли красные, – прошептал как молитву.

Глава девятнадцатая

Щербич стоял на краю поляны, гладил рукой ствол березки, за которую незадачливый партизан привязал его в ту памятную дождливую ночь. А вот и те три ели-елочки над входом в землянку, где прятался в первые часы свободы.

Партизаны ушли, оторвались от немцев, растворились где-то в лесном массиве. А лагерь бросили. Даже не порушили ни одной землянки. А, может, они в этом лагере и не жили с тех пор, как убежал Антон?

Майор Вернер с группой офицеров расхаживали по территории лагеря, заглядывали в землянки, что-то усиленно и живо обсуждали.

– Вот за эту березку меня привязывали, – не преминул похвастаться Щербич. – А паренек побежал по вон тем землянкам, все разыскивал какого-то чекиста.

– Это интересно, – комендант что-то увлеченно начал рассказывать своим попутчикам, показывая руками то вокруг себя, то на Антона.

– А потом что?

Когда Щербич показал, где лежал под нарами в землянке, офицеры с недоверием отнеслись к его рассказу. Пришлось залезть опять под нары, забиться в угол, а немцы по очереди заходили, рассаживались за столом, и внимательно оценивали – так ли уж и не видно? По одобрительным голосам, по снисходительному похлопывании по плечу понял, что немцы восхищаются им. Было приятно, и Антон чувствовал себя героем.

– Господа офицеры говорят, что тебе, Антон Степанович, крупно повезло, – Карл Каспарович доверительно перевел восхищенные реплики товарищей. – Как говорят у вас – «родился в рубашке».

– Я знаю, – просто ответил Антон. – Мне еще в детстве цыганка нагадала, что будет везти всю жизнь.

– Хм, какая самоуверенность, – скептически произнес комендант. – Не зарекайся.

– Обижаете меня, господин майор, – в голосе полицая звучала не скрытая обида. – За жизнь надо бороться до конца, – уверенно произнес Щербич. – Даже когда нет надежды, а ты все равно борись, и тебе точно повезет.

– Ну-ну, – майор уже с интересом смотрел на подчиненного, поощряя его к развитию мысли. – Это забавно. Поясни на примере.

– А что тут пояснять, если и так все ясно, – уверенно начал Антон.

– Смирись я с ролью привязанного к дереву барана, и участь моя была бы предрешена, согласны со мной?

– В общем-то, да, – согласился Вернер. – Но еще должны сложиться обстоятельства.

– Но в любом случае нельзя опускать руки, это я знаю точно, господин майор. И не понаслышке.

Они уже были одни: часть офицеров ушли куда-то за поляну, а человека три-четыре все еще продолжали расхаживать по лагерю, внимательно изучая и фотографируя землянки. Группа солдат уютно расположилась под березами, принимали пищу, а то и просто дремали, прислонившись к стволу дерева.

– Господин майор! Карл Каспарович! – такая доверительная беседа натолкнула Антона на отчаянный шаг. – Я все хочу поговорить с вами, да стесняюсь. Как-то неудобно, – скромно потупив взор, он старался не смотреть на начальника, ожидая реакции на его предложение, нервно теребил ремень перекинутой через плечо винтовки.

– Не стесняйся, говори, – майор переложил перчатки из одной руки в другую, внимательно смотрел на подчиненного. – Хотя я и догадываюсь, о чем говорить будешь, Антон Степанович.

– Я о своем будущем хотел спросить, посоветоваться, – от волнения голос подрагивал, срывался. – Без вашего совета, без вашей помощи ну прямо никак. Вот.

– Ну, что ж, – комендант жестом пригласил Антона следовать за собой, не спешно двинулся вдоль полянки, заложив руки за спину.

– По крайней мере – это честно. И здраво. Да, да – здраво. А сам-то как думаешь?

– Только вы на меня не обижайтесь, Карл Каспарович, – Щербич шел сбоку, пытаясь подстроиться под шаг начальника. – Я думаю, что война к концу идет, и, к сожалению, не в нашу пользу. Линия фронта в четырехстах километров от нас. Вот и не знаю – что делать, куда податься, как дальше быть после войны?

– Даже так? – комендант остановился, пристально уставился на полицая. – Ты не веришь в силу немецкого оружия?

– Простите, ради Бога, простите! – Антон растерялся, приложил руки к груди, стал оправдываться. – Нет, что вы, что вы, я верю!

Но… так сложилось.

– Смело. Я не буду говорить тебе свое мнение, но помочь постараюсь, – Вернер нагнулся, отломил веточку с молоденькой березки, очистил от листвы, и стал постукивать по голенищу сапог.

– Уходи с нами в какую-нибудь из европейских стран, или в Германию. Все равно мы не пустим большевиков в Европу, народы не пустят.

– А там кто меня ждет?

– Там, мой дорогой, всегда в цене предприимчивые работящие парни, – уверенно произнес майор, и снисходительно похлопал по плечу собеседника. – На таких как ты будет спрос после войны, и, притом, повышенный спрос. Но, это при условии, что ты останешься в живых.

– А куда я денусь? – уверенно произнес Антон, смело глядя в глаза начальнику. – Буду жить! Вот увидите!

– Не будь таким самоуверенным, Щербич! – видно, тон подчиненного не понравился коменданту, и он решил поставить того на место. – Я достану сейчас пистолет, и пристрелю тебя, тогда как?

– Так, это, – Антон опешил, стоял напротив, широко разинув рот. – Я не это имел в виду.

– Вот то-то и оно, Антон Степанович, – довольный произведенным эффектом, Вернер снова двинулся вдоль полянки. – Так что скажешь насчет моего предложения?

– Вы говорили, что большевиков не пустят в Европу?

– Да, без сомнения. Русским варварам нечего делать в цивилизованной культурной Европе. Это факт!

– Вы меня еще раз простите, – Антона почему-то задело, глубоко оскорбило такое высказывание о его соотечественниках, но он сдержался, и не подал вида. – Только, мне кажется, они ни у кого не будут и спрашивать – придут и все.

– Так, оставим эту полемику политикам, – Вернер прервал полицая.

– Вернемся к нашей теме. Почему ты не хочешь на Запад?

– Только не смейтесь, но я люблю вот эту землю, этот лес, речку Деснянку, камень-валун на Пристани, аистов над деревней, – с жаром заговорил Антон, размахивая руками, готовый обнять ими всю землю. – Это правда. И прожить без них ни где не смогу.

– Вот уж ни когда бы ни поверил, – удивленно воскликнул комендант, – что ты так любишь родину! Ай да Антон! Ну, что ж, – резко сменил тон на деловой, продолжил. – Я понял тебя, и готов и могу помочь. Но…., – многозначительно замолчал, подняв указательный палец вверх.

– Карл Каспарович, господин майор! – Щербич преданно смотрел в глаза коменданту, прижимая руки к груди. – Вы только скажите, и я всегда…. Только помогите, помогите, пожалуйста! В обиде не останетесь, нет, не останетесь! – убеждал начальника, и готов был кланяться ему.

– Благодарность должна быть весомой, гражданин Щербич, очень весомой! Ты меня понял? – строго глядя на полицая, произнес майор. – Приедем на базу, там и решим. Все, – закончил он. – Ты свободен!

Окрыленный, с перехватывающим дыханием от счастья, Антон возвращался в расположение роты. До последней минуты он не верил в удачу, а, вот, поди ж ты! Как хорошо все складывается: у него будет две, две возможности! Будет право выбора! Быстрее бы!

А майор хват! Нет, Антон прекрасно понимает его, но нельзя же быть таким жадным: за эти несчастные две бумажки вытянул уже всю душу. Вот и сегодня опять пришел в дом Щербича, как будто в гости. Но хозяин то точно знает, что надо этому немцу. Все ему мало.

В хате пахнет нежилым духом, плесенью, хотя Фекла и ходит каждый день, убирает, смотрит за домом, за постройками.

Антон не хочет вести коменданта к Абрамовым, а договорились встретиться здесь, в Антоновой избе. Пришел один, без охраны. И правильно – зачем лишние свидетели?

С гнезда, что на липе у дома, то и дело раздавался клекот аистов, несколько штук парили в небе над деревней.

Хозяин и гость стояли во дворе, задрав головы, смотрели за птицами, провожая их восторженным взглядом. Вдруг комендант достал пистолет, стал целиться в стоящую на краю гнезда самку.

– Нет, нет, что вы! – Щербич забегал вокруг начальника, умоляя его не делать этого. – Плохая примета, Карл Каспарович, честное слово, плохая примета!

– Брось эти дикарские замашки, Антон Степанович! – птица перешла на другой край гнезда, и ее не стало видно. Вернер опустил пистолет, и замер, выжидая удобного случая. – Брось эти предрассудки, ты же цивилизованный человек!

– Господин майор, господин майор! – Антон бегал вокруг гостя, не теряя надежды спасти аиста. – Не делайте этого! Не стреляйте! Я вас прошу! Кто убьет аиста, тот сам погибнет! Такая примета!

– Чушь соб… – не договорил, как в спину под левую лопатку вошел нож.

Тело коменданта затащил в дом, снял с руки часы, перстень, кольцо, обыскал карманы, вытащил драгоценности, которые только что отдал за документы, портмоне с деньгами.

– Нельзя стрелять аистов, нельзя! Плохая примета! А ты и не верил!

Еще через мгновение дом Щербичей пылал, и ни кто не бросился тушить.

Конец первой книги.