Текст книги "Везунчик"

– Конечно, конечно живой! – замахала она руками. – Я в это верю!

– А дальше что?

– А дальше было страшно. Я, как и помню – каждый день было страшно. Страшно, что могут убить. Страшно, что можно умереть с голода. Страшно заболеть. Страшно выйти на улицу. Страшно, когда умерла мама, страшно. Страшно, что не могла ее вовремя похоронить. И тело лежало три дня вон там, в сенцах, а мы с братиком не могли даже выйти на улицу, боясь перешагнуть через труп мамы. Затем умер братик. Он долго просил поесть, плакал, потом перестал. А я не могла ничего ему дать, ни-че-го! Страшно, страшно, страшно! – Даша уткнулась в колени, рыдала во весь голос.

Гость не мешал ей. Поднялся, поворочал дрова в печке, поставил чайник на огонь, снова занял свое место.

В это время послышались звуки самолетов, выстрелы, а затем и взрывы сотрясли город. Бомбили где-то на железнодорожном вокзале, в районе Крепости, где располагались немецкие казармы.

Отвернул тряпку на окне – лучи прожекторов пронзали небо, расчерчивая его на немыслимые фигуры.

– Ты где прячешься от бомбежек? – Егор присел перед девочкой.

– Там, – махнула рукой в сторону входной двери. – У соседки бабушки Нади погреб во дворе есть. Вот там и прятались.

– Может, давай спустимся на всякий случай? – неуверенно предложил гость.

– Нет, не стоит. Вокруг нас на километр нет немецких позиций, – со знанием дела ответила хозяйка, жестом приглашая Егора занять свое место. – Что-то мне захотелось поговорить, вспомнить все.

Как будто легче на душе становится. Вот поплакала немножко, вам пожалилась, и легче стало, – добавила она и слабо улыбнулась гостю.

Булыгин опять прислонился к стене, готовый слушать, смотрел в темноту, а в голове уже роились свои мысли, складывался свой план.

– В первый год оккупации еще прожили более-менее: мама где-то умудрялась добывать кое-что из продуктов. Помогал и огород: была картошка, немножко овощей. А вот с сорок второго года на сорок третий стало совсем худо: мама ходила на базар, меняла свои одежду на продукты, но все равно жили. Соседи еще помогали как могли, спасибо им огромное. Потом наш местный полицай поймал сына бабушки Нади с листовками; его повесили, а бабушку сожгли в ее хате. Вы видели, слева от нас печь одна стоит, это их дом был.

Девочка замолчала, уткнув бороду в коленки, смотрела на блики огня, что колыхались по темной избе.

Рев самолетов все нарастал и нарастал, все непрерывней трещали немецкие зенитки, все чаще и чаще гремели взрывы бомб.

– Наши! Как мы вас ждем, чтобы вы знали! – Даша наклонила голову, вслушиваясь в эту какофонию. – Вот будет счастливая жизнь! – мечтательно произнесла она.

Егор тоже вслушивался, определяя, где и что бомбят. В душе постепенно росло чувство тревоги – как оно будет при большевиках? Пока, вроде, все обошлось. Не в управе, не у германских патрулей его документы не вызывали никакого сомнения. А что будет, когда вернуться красные? Да, права баба Мотя – сам Бог послал ему эту девчонку. Надо будет иметь запасную квартиру.

– А где настоящие хозяева с этого дома? – нарушил тишину гость.

– Я же говорила, – девочка в недоумении посмотрела на Булыгина.

– Вы что, не запомнили? Сожгли бабушку Надю, сожгли в ее флигельке, что стоял рядом. А внука повесили.

– Извини, – стал оправдываться Булыгин. – Я не думал, что настоящей хозяйкой была Баба Надя. А больше родственников у нее не было?

– Были. Бабушка говорила, да и соседи говорили, что ее сын с невесткой оказались врагами народа. Еще перед войной их арестовали, и все. Она осталась со внуком. И вот, видите, что произошло.

– Да-а, теперь понятно. Ну, а дальше-то что было? – мужчина переменил положение, уселся поудобней.

– В конце осени всех сгоняли на рытье окопов, – продолжила Даша.

– И маму в том числе. Я с Ваней прятались в погребе, а то бы и меня забрали. Мама там сильно заболела. А дальше вы знаете. Потом у нас не было чего есть. И помер Ванечка, – девчонка снова разрыдалась, уткнув лицо в коленки. – Это так страшно, когда он просил поесть, а я не могла дать ему хоть что-нибудь.

Бомбежка прекратилась, стихли и зенитки, только зарево пожаров отсвечивало в ночи. Егор стоял у окна, смотрел на ночной полыхающий город, думал. Думал о том, что просчитался он когда-то, еще в самом начале войны. Не повторить бы такую же ошибку уже в этой жизни. Хотелось богатства, власти над людьми, а оказалось, что жизнь-то дороже. Да, дороже всего. И вот сейчас надо делать так, чтобы сохранить ее, и, притом, как можно на больший срок. Конечно, хочется жить и жить неплохо, хорошо, чтобы и крыша над головой, и чтобы стол ломился, и за душой копейка должна быть. Но, главное, не бояться за жизнь, не дрожать за нее. Точнее – не подставлять ее зазря, не разменивать по мелочам. Булыгину Егору Кондратьевичу просто не с руки теперь делать необдуманные шаги, все прежде взвесить надо, разложить по полочкам, а уж потом….

Вот эта девчонка…. Родителей нет. Отец, скорее всего, вряд ли появиться. Хозяев на этот домишко тоже нет. Вот и получается, что Даша становиться его хозяйкой. А иметь домик после войны, крышу над головой – это чего-то стоит! Безо всяких трудов, ты, Егор Кондратьич, можешь стать полновластным владельцем этого жилья. Это, конечно, если все правильно сделаешь. Тут надо обдумать. Не спешить. Можно, конечно, завтра отнести на кладбище труп пацана, девчушку взять с собой. Кто там будет интересоваться – один мальчик похоронен, или с сестрой? И все. Это мысль. Но…. Соседи могут спросить, где, мол, девчонка? А вдруг отец ее объявится? Спросит у соседей, а те скажут, что была жива, здорова, пока Булыгин не появился. Отпадает. Думать надо, думать.

Остаться в избушке бабы Моти? Та не выгонит, она рада, что такой квартирант объявился. И не жиличка она на этом свете. Да и помочь можно, если что. Кто спрашивать будет – умерла да умерла. Только иметь такой дом – себя не уважать. Хотя, как сказать, с какой стороны посмотреть?! А если что? Бежать-то некуда дальше. Вот и получается, что девчонка с домиком почти в центре города – это именно то, что надо! Так что, ее стоит беречь! Сколько она говорила ей годочков? Шестнадцать, семнадцатый пошел. Вот, вот! Если хорошенько откормить, то…. Были бы кости, а мясо нарастет. Чем не невеста? Да и вообще, говорят, что девчонки быстрее пацанов взрослеют.

Егор отошел от окна, присел перед Дашей, пытаясь рассмотреть ее в отблесках огня от печи.

– Поднимись, пожалуйста, – попросил он.

– Что вам от меня надо? – девчонка в испуге вся сжалась, со страхом взирала на мужчину, но все же встала, прижимая руки к груди. – Что вам надо? Я буду кричать!

Булыгин без стеснения пристально и внимательно в упор рассматривал ее, задержав на мгновение взгляд на лице; отвел ее руки в сторону, оценил еле заметные бугорки девичьей груди.

– Что вам надо? – в ужасе ее глаза стали еще большими.

– Не бойся, не бойся, – тихо и мягко заговорил он. – С этого времени никто не тронет тебя – я не позволю. Не бойся, девочка моя. И меня не бойся. Никогда меня не бойся! А сейчас иди спать, – повернул ее за плечи, подвел к кровати. – Спи, Дашенька, спи!

– А вы? – все так же прижимая руки к груди, она со страхом смотрела на своего гостя. – А вы где ляжете?

– Я же сказал, что буду тебя сторожить, – Егор уложил ее в кровать, а сам подошел к печке, расстелил свою фуфайку на полу, и расположился на ночлег. – Спокойной ночи, трусиха!

– Спокойной ночи! – ответила та повеселевшим тоном.

Глава третья

Оборонительные рубежи немцев проходили между кладбищем и берегом реки Березины. Все жители этого края города были срочно выселены из своих домов.

Булыгин вместе с бабой Мотей и всеми пожитками переселились в дом к Даше. Та была безумно рада, что и бабушка и дядя Егор будут жить у нее.

– Вот, принимай, доченька, – ни бабушка, ни Егор не предупредили девчонку, а явились к ней неожиданно после обеда. – Ты уж извини, что без приглашения, но нам некуда идти, – старушка по-хозяйски стала раскладывать свои вещи в угол избы.

– Как я рада, как я рада! – не переставала твердить Даша при виде новых жильцов.

– Чему радуешься, глупышка? – по-стариковски ворчала бабушка Мотя. – Тому, что нас выселили с наших домов?

Булыгин успел сделать две ходки, и притащить на спине сначала стол, а потом и кровать из бабушкиного дома. За скамейками уже не успел – наступил комендантский час.

– Но ни чего, – успокоил он женщин. – Доски найдем, что-нибудь похожее сделаем и сами.

Лишившись работы, Егор лишился и приработка: остро встала проблема с продуктами. Те запасы, что они с бабушкой принесли с прежнего места жительства, удивительно быстро закончились. Наступил день, когда на столе стоял лишь чайник с кипяченой водой.

– Дожились казаки – ни хлеба, ни табаки, – сидевшая за столом старушка горестно качала головой. – Надо что-то думать. Так и умереть с голоду можно.

Егор нервно расхаживал по дому. Он прекрасно понимал, что женщины возлагают на него все надежды. Чего можно ждать от древней старухи или молоденькой девчонки? Все его попытки пройти на кладбище и там подработать, закончились сутками ареста в управе, и принудительными работами на рытье окопов, хотя он сам своими глазами видел несколько трупов на подступах к кладбищу. Видно, захоронить не разрешили, но и тащить мертвецов обратно в город то ли не позволили, то ли от отчаяния родные были вынуждены оставить их там. Но и рисковать он больше не намерен. Хорошо, что так закончилось. А если бы оставили на окопах? Или еще хуже – в управе? Нет, туда он больше не ходок! Остается один способ – идти на рынок.

Впереди шел Егор, следом семенила баба Мотя. Он не стал объяснять, зачем берет с собой, но сам уже все решил. Даша осталась дома: бабушка показала ей, какую траву надо собрать, чтобы приготовить хоть что-то похожее на еду. Огороды только-только очистились от снега, и молодые ростки уже потянулись к солнцу. Надо успеть, пока не сорвали другие: и лебеда и крапива вполне сгодятся для варева.

Под рынок приспособили перекресток двух улиц, что полностью сгорели еще в начале войны. Силами городской управы были поставлены несколько длинных прилавков, оборудована коновязь, вот весь базар. Однако он ни когда не пустовал: почти каждый день там толпилась куча народа. Практически никто ни чего не покупал, а все больше выменивали друг у друга. Немецкие оккупационные марки в городе были не в ходу, и их за деньги не считали, свято верили, что это не надолго, и скоро придут родные рубли.

Егор хорошо знал это еще с прошлой жизни: где-то в доме так и сгорели марки, что выдавали ему в качестве зарплаты.

В кармане у него лежали золотые крестик с цепочкой, что заплатила Даша за похороны ее мамы, и перстень, снятый с руки убитого коменданта майора Вернера, что когда-то дарил ему сам, когда устраивался на работу в полицию. Сейчас-то Егор знает цену этому перстеньку, и возлагает на него основные надежды. Он уже решил, что умереть голодной смертью, имея такие драгоценности – это если не глупо, то, по крайней мере, странно для нормального человека. А он всегда считал себя рациональным, продуманным товарищем. Да и главное – для чего он эти безделушки собирал, рисковал собой? Конечно, как раз вот для таких случаев, когда невмоготу, когда безысходность. Вот сегодня этот момент и настал.

Несколько раз Егор прошел вдоль и поперек этот рынок, выискивая то, что ему надо. Но ни картошки, ни муки так и не нашел. Все больше торговали тряпками, какой-то посудой, даже книгами – кому они нужны? А вот муки и картошки – нет. Продавало две или три женщины вареную картошку из чугунков, обвернутых, укутанных тряпками – и все. Да сухари еще попадались кое-где.

Но это не его размах, не его возможности. Он-то надеется выменять как минимум пару мешков муки да картошки столько же. Но стоящих продавцов нет.

– Что ищешь, барин? – около него остановился плюгавенький тощенький человечек неопределенного возраста с бегающими глазками. – Может, смогу помочь, любезный?

Не по размеру зимняя шапка то и дело наползала ему на глаза, и он во время разговора все поправлял и поправлял ее, сдвигая почти на самый затылок. Но она опять возвращалась на прежнее место.

– Ты кто такой? – Егор критически окинул взглядом этого добровольного помощника. – Может, заведующий пищеблоком?

Или продовольственным складом?

– Бери больше, любезный! – глаза его забегали по Егору снизу вверх, но так и нигде не остановились. – Вижу, объемы тебе нужны, угадал?

– А если и угадал, неужто у тебя они есть? – вопросом на вопрос ответил Булыгин. – Картошка нужна и мука, – не стал юлить перед этим барыгой.

Незнакомец тут же взял его под руку, отвел чуть в сторону из толпы, и, заглядывая в лицо, сказал.

– Высоко берешь, любезный, высоко! Но что не сделаешь для хорошего человека!?

Егор и раньше слышал, что некоторые его земляки неплохо пристроились во время войны, и живут теперь припеваючи. Об этом не раз говорил ему покойный дядя Кирюша Прибытков. «Кому война, а кому…… А вот теперь и он сам увидел таких людишек.

Где-то в душе даже шевельнулся червячок зависти к ним.

– А чего такой тощий, если при продуктах состоишь? – не преминул поддеть незнакомца. – Аль глисты замучили?

– Не смейся, любезный, чахотка у меня, – мужичок даже не обиделся. – Не будем про мое здоровье. Давай лучше про тебя.

Он еще плотнее прижался к Егору, успевая одновременно окидывать взглядом весь рынок.

– Только, любезный, о серьезных делах надо и говорить серьезно, – подвел Булыгина к пустому прилавку, моментом уселся на голые доски, уровнялся с ним ростом.

Егор повертел головой, разыскивая бабу Мотю.

– Меня ищешь, соколик? – опираясь на батожок, она стояла рядом.

– Тебя, тебя! Не потеряйся, ты мне нужна будешь.

– Хорошо, милок, куда я денусь?

Рынок гудел, шумел, двигался. Кто-то предлагал еще довоенные спички в обмен на ведро картошки, кто-то выменивал керосин на корочку хлеба. Сквозь толпу шныряли местные полицаи: у них был свой интерес.

Егор с опаской проводил взглядом двоих полицаев, что слишком уж долго и заинтересованно смотрели на него.

– Не бойся, любезный, – успокоил его незнакомец. – У тебя взять нечего, вот они и не будут тебя трогать. Ты лучше скажи, чем рассчитываться будешь?

– А ты не торопи меня, – грубо ответил Егор. – Может, зря только с тобой воду в ступе толку? Где товар? Поглядеть хочу!

– Какой же дурак такое добро на базар попрет в наше-то время, любезный? – ироничная улыбка коснулась тонких губ. – Хочешь, чтобы людишки разорвали на части и тебя и товар?

– Ну и кота в мешке покупать не хочу.

– Эх, Фома неверующий! – незнакомец соскочил с прилавка, снова взял Егора под руку. – Часть принесу, покажу. Но и ты покажи: может, мне зазря бегать-то и не стоит, любезный?

Булыгин засунул руку в карман, показал крестик и перстень, не выпуская их из рук.

– Ты кого обмануть хочешь, любезный? – зашипел незнакомец. – Твоим цацкам грош цена в базарный день!

– Что-о-о? Что ты сказал? – от такой наглости Егор чуть не потерял дар речи. – Да за этот перстенек вагон картошки с мукой взять можно! – схватил мужичка за ворот, приподнял от земли. – Два мешка картошки, и два мешка муки! Только тогда я буду говорить с тобой, любезный!

– Отпусти, дурак! На нас уже люди смотрят! – выскользнув из рук, стал приводить себя в порядок. – Загнул ты лихо, согласен на половину. И то, только ради тебя.

– Спасибо, кормилец! Только я не согласен.

– Ну, смотри, может, какой дурак и даст тебе твою цену, да где он столько товара возьмет в наше-то время? Если умный, поймешь, что на сковородке цацки не пожаришь, и супа с них не сваришь. Так что соглашайся, пока люди к тебе с добром. Упрашивать и два раза говорить не буду. Свой товар я всегда сбуду, с руками оторвут.

Егор замешкался: слишком категорично и правдоподобно говорит плюгавый. А веры ему все равно нет.

– Черт с тобой – тащи сюда. Я отвечаю! – решился Булыгин. – Только два мешка картошки и два муки. На меньшее я не согласен!

– Так не ценятся, любезный! – мужичок тоже нервничал, боясь потерять такого клиента. Егор это заметил, и стал наседать еще настойчивей.

– Твое крайнее слово?

– Полтора муки, полтора картошки, вот мое крайнее слова. Мука ржаная. Извини, пшеничную мучицу не подвезли, вагон в пути застрял, – не преминул съязвить незнакомец.

Егор некоторое время молчал, прикидывая что-то в уме, и, наконец, решительно заявил:

– Ладно – ни вашим, ни нашим. Тащи!

– Жди меня во-о-он там, у коновязи, – показал рукой мужичок, и растворился в толпе.

Булыгин еще некоторое время потолкался по базару, и стал выдвигаться к указанному месту. В какое-то мгновение, он даже не заметил – когда, вокруг него появились три полицая, заломили руки, и поволокли из толпы.

– Вы что делаете, мужики? – попытался, было, еще сопротивляться, и тут же получил сильнейший удар прикладом в спину.

А его уже вывели в переулок, прижали спиной к стене какого-то сарая, и опытные руки полицаев начали обыскивать, выворачивать карманы.

По опыту он знал, что в таких случаях надо молчать, полностью подчиниться, что он и делал, безропотно выполняя все команды.

– Да у него ничего нет! – более молодой растерянно смотрел на своих товарищей, не понимая, в чем дело. – Как же, Плющ ведь говорил?

– Вы скажите, что ищете, и я помогу вам? – Егор сделал вид, что ничего не понимает.

– Пошел вон, – старший сильно толкнул его от себя, грубо заматерился. – Твою гробину мать! Кто-то из них нас надул! Ну-у и хва-а-аты!

Булыгин не заставил себя ждать, и тут же бегом пустился к рынку.

Плюгавый сидел на мешке картошки в условленном месте, у ног стоял куль муки.

Егор зашел сзади, ладонью левой руки закрыл ему рот, а потом резко и сильно крутанул голову набок, немного вверх. Такому приему его обучили еще в той жизни на занятиях в комендатуре. Вот и пригодилось. Раздался хруст сломанного позвонка на шее. Мужичок даже не дернулся, сразу обмяк. Прислонив его к забору, нахлобучил на голову слетевшую шапку, забросил на спину мешок картошки, муку пристроил подмышки, и степенно, неторопливо пошел на выход с рынка в сторону дома. Баба Мотя бежала следом, не отставая, постоянно крестясь и приговаривая:

– Царица Небесная! Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!

– Вот что, бабуля, – когда уже отошли на достаточное расстояние, Булыгин повернулся к бабушке. – Все что ты видела, должно уйти с тобой на тот свет! Ты меня поняла?

– Господь с тобой, Егорушка! Неужто я непонятливая? Будь спокоен, я – могила! – для пущей убедительности она несколько раз перекрестилась, осеняя и себя и Егора крестным знаменем.

– Не потеряла, что я тебе отдавал?

– Как можно, касатик, – бабушка преданно смотрела в глаза попутчику. – Хорошо спрятала, не волнуйся!

– Тогда пошли.

Больше за дорогу они не проронили ни слова, а Булыгин еще и еще раз прокручивал в памяти только что происшедшие события.

«И полицаи, и этот Плющ – одна шайка-лейка, – сделал для себя вывод. – Тут важно просчитать наперед: кто правильно просчитает, тот и выиграет. Вот моя и взяла! Хорошо, успел бабе Моте скинуть золотишко, а так бы остался ни с чем. Жаль, конечно, что старушка все видела. Но не беда – она не проблема. Если что, можно убрать. А сейчас припугнул маленько, будет молчать. Она не дура, все понимает».

Пока дошли до дома, Егор запарился, пришлось даже расстегнуть фуфайку. Зато, какая радость была на лицах его женщин!

Баба Мотя взяла продукты под свой строгий контроль.

– Когда еще такой фарт выпадет, неведомо, – объясняла он свою позицию за столом. – С дури можно и за день съесть, да нам еще жить да жить надо.

– Ты, это, не забывай, какая пора года во дворе, – Булыгин уже умылся, и растирал лицо полотенцем. – Наперед тоже смотреть надо. На семена бы отставить.

– Что ж ты так, Егорка, бабушку обижаешь? – укоризненно покачала головой старушка. – Я, милок, уже перебрала картошечку, прощупала, и семенную отложила в сторонку – пускай прорастает. Потом по каждому росточку порежем, да и в земельку. А уж она, родимая, свое дело сделает, будьте уверены! Так что, не обижай свою бабушку, Егорушка!

Картошку не чистили, а хорошенько вымывали, мелко крошили с кожурой, и так использовали для «навару» в крапивное варево. Иногда старушка впускала туда ложку-другую муки, и тогда оно становилось тягучим, клейким, но съедобным. Хорошо, что с прежней работы квартиранта она умудрилась скопить небольшую торбочку соли – вот теперь и пользовалась ею без жадобки.

– Бабушка, – умоляла ее Даша, – Вы бы хоть поменьше солили, а то от соли рот не закрывается!

– Э-э, внученька, соль воды просит, а не еды. Больше водички попьем, меньше картошечки да мучицы съедим, – оправдывала она свои кулинарные пристрастия. – Когда еще на хорошие продукты взобьемся? Так что, терпите, бабушку свою ругайте, если вам от этого легче, но кушайте на здоровье.

Егор каждый день искал себе работу: в последние дни лопатой перекапал огород, вместе с бабой Мотей определили место под картошку, грядки. Хитрая старушка припрятала горсточку гороха, горсточку фасоли, и сейчас с видом победителя Гитлера расхаживала по вскопанной земле, распоряжалась. Перед этим на семейном совете решили выменять несколько фунтов муки на семена лука, огурцов, капусты, морковки, или чего другого, что можно будет достать на рынке.

– Ты, сынок, забор хороший поставь, – наставляла она Егора. – Не равен час, глаза завидущие узреют, с земли выроют.

На пепелище у соседей очень хорошо росли и крапива, и лебеда. Бабушка оберегала эти плантации, старалась ни кого туда не пускать.

– Ступайте с Богом, – отгоняла она чужаков. – У самих ребенок, не знать, как его спасти. А так до тепла, может, и дотянем.

Булыгин молча наблюдал за этим, не вмешивался. Последнее время все чаще стали приходить тяжкие мысли, бередили душу.

Ведь, готовился, все продумал, а, выходит, не все учел. Как хотелось оставить в той, прошлой, жизнь все нехорошие свои дела, начать жить с чистого листа, чтобы без убийств, без крови. Исчез, умер, растворился где-то в пространстве Антон Степанович Щербич, а с ним и исчезло все то, что его сопровождало: и сошедшая с ума мама, и тетка Соня Дроздова, и Машка Маслова, и Петраковы, и дядя Кирюша. Да всех и не упомнишь. А не получается.

Вот тот случай на рынке: вроде, как хотел все по-честному, по-хорошему, без трупов, без крови. А бабу Мотю с собой зачем-то сразу взял? Значит, где-то подспудно, помимо своей воли уже планировал такое дело, не исключал, что придется пойти на крайние меры? Или уже был готов к ним? Да-а! Не хорошо, Егор Кондратьевич, не хорошо!

Егор в очередной раз казнил, корил себя, и снова давал себе клятву измениться, стать совершенно другим человеком. И опять сам себе не верил. Даже пытался найти оправдание своим поступкам, и, как ни странно, находил.

Даша осталась в этом доме дожидаться своего отца: раз они расстались здесь, здесь должны и встретиться. Все верно. Ее надо готовить себе в жены. Успеть бы до прихода отца. Да кто сказал, что он вернется? Это еще бабушка надвое гадала. А даже если и так, а они уже муж и жена? Важно сейчас не отпугнуть ее от себя, приручить, сделать полностью зависимой. Баба Мотя мешает. Судя по всему, старушка она прожженная, может даже стать помощником. Ведь после того похода на рынок как будто стала еще больше уважать, прислушиваться к нему. И не одного глупого вопроса. Это многого стоит.

А девчонка похорошела, куда девалась та синева лица, что были еще месяц назад. Появился даже румянец. Баба Мотя как будто знает о его планах, и подкармливает ее, подкладывает лучшие кусочки. Егор не раз ловил себя на том, что тайком любуется ею, ее фигуркой, грудью, что так резко стала выделяться из-под кофточки. Тонкий стан, широкие бедра будоражат, волнуют его. Но он терпит. Пока терпит. Всему свое время. Ни куда она от его не уйдет, в этом Егор уверен твердо.