Текст книги "Повторяем для особо одаренных! Весёлые истории, рассказанные классными классиками и классными современниками"

– Думаешь, рано пришёл – самым умным стал, Рейкин?

Вот как с ней можно общаться? Да никак. Наверняка опять селфи побежала делать, пока никто не мешает. Вот и пусть бежит.

– Слушай, Светильник! – раздался в коридоре жизнерадостный голос Ромыча. – А дай-ка твою тетрадку по биологии глянуть!

– Зачем? Ты домашку не сделал?

– Всё я сделал! Просто проверить кое-что хочу.

– Волков, ты знаешь, что такое «эмпатический кринж»?

– Э-э-э… ну?

– Это когда тупое думает, что оно хитрое. Не дам я тебе ничего!

Ещё целую минуту Сметанкина вещала что-то ядовитое, а Ромыч вяло огрызался в ответ. Наконец мой друг ввалился в класс, сердитый до ужаса. Плюхнулся на стул. Пожаловался:

– Не успел в школу прийти, а уже все нервы истрепали!

Ответить я ничего не успел. Совсем рядом, буквально в двух метрах от меня, за раскрытой дверью кто-то со свистом втянул в себя часть атмосферы. И я прекрасно понял, кто это. А ещё понял, что в этот раз мне не убежать.

– Нина Гавриловна, – радостно заблеял в коридоре Ханкевич, едва не захлёбываясь от восторга, – а вот Рейкин с Волковым меня вчера…

– Как твоя фамилия? – перебив его, прогудела завучиха. – Забываю вечно.

– Ханкевич я. Так вот, Рейкин с Волковым…

– Ты мне зубы не заговаривай! Повезло тебе, Ханкевич! Записываю. Как раз последнее место в кружке оставалось!

– Как? В каком кружке?

– Макраме, – втянула воздух завучиха. – Для задорных непосед. По средам и пятницам в семнадцать нуль-нуль. Явка обязательна!

Я смахнул со лба холодный пот. Ромыч оскалился и пихнул меня в бок. Я пихнул его в ответ. И мы беззвучно заржали.

* * *

Во время третьей перемены я спешил в столовку, пробираясь сквозь бушующую толку, когда снова увидел странное.

Шпилька стояла, крепко зажмурившись. Эрнест возвышался рядом и терпеливо ждал.

Тряхнув головой, Шпилька распахнула глаза. Светло-голубые. Ясные и живые. Коротко кивнула, улыбаясь. И протянула Эрнесту свою маленькую ладошку для рукопожатия.

А в столовке они сидели рядом друг с другом. Эрнест периодически шумно отхлёбывал горячий чай и довольно ухмылялся, а Шпилька нарезала запеканку, оттопырив мизинчик, и о чём-то мило щебетала.

И вдруг до меня дошло. Все кусочки паззла сложились. Пихнув Ромыча в бок, я затараторил охрипшим от волнения голосом:

– Эрнест вовсе не пират! Он – величайший хакер всех времён и народов!

– Э-э-э… Что? Почему?

– Потому что он взломал Шпильку! Хакнул её мозг, понимаешь?

– Как это?

– Так это! Он диктовал ей процессорные команды, так что она в итоге перепрограммировалась!

– А разве такое возможно?

– А ты сам не видишь?

Мы взглянули на учительский стол. Там, склонившись над кроссвордом, Эрнест и Шпилька поочерёдно вписывали буквы в клеточки.

– Обалдеть! – потрясённо прошептал Ромыч. – Хотя подожди. Она ведь тоже что-то произносила.

– Ну да, естественно. Обычное подтверждение. Компьютер тоже отвечает «ОК», когда ему команды пишешь.

– О-бал-деть! – повторил Ромыч. – И что делать будем?

– Понятия не имею. На выходных нужно всё хорошенько обдумать. А сейчас главное – держаться от Эрнеста подальше, а то вдруг он нам тоже мозг взломает.

* * *

В конце дня Ромыч был уже пунцовый от ярости.

– Ты слышал, какую частушку Сметанкина про меня придумала? Ты слышал, как все ржут?!

Честно говоря, мне было не до частушек. После физры мои руки и ноги потеряли чувствительность. После контрольной по географии в голове было удивительно пусто и тихо. А ещё у меня протекла паста из ручки, и я усиленно рылся в карманах в поисках носового платка.

– Не-а. Что за частушка?

– Вот и не слушай!

– Да не психуй. За выходные всё забудется.

Платка не нашлось, но зато обнаружилась какая-то мятая бумажка. Я завернул в неё испорченную ручку и…

– Угу. А она новую придумает! – продолжал бушевать Ромыч.

Он принялся сердито запихивать учебник и тетрадки в рюкзак, безжалостно сминая края. Судя по трясущимся рукам, Сметанкина сегодня реально из него все нервы выкрутила.

А я смотрел на аккуратно разлинованный листочек, где противным почерком с завитушками было написано:

Плохие слова, которые сказал Э. В.:

Дыче-тыре

Цыче-тыре

Кы-цыт-ри

Ет-ри

Ат-ри…

Я схватил карандаш и принялся расшифровывать, быстро выписывая рядом:

D4 C4 KC3 E3 A3…

– Вот же он! – сказал я осипшим голосом. – Код взлома мозга! Оказывается, Ханкевич всё записал! Вот все команды, с помощью которых Эрнест Шпильку перепрограмми…

Я даже не успел договорить. Ромыч мгновенно схватил листочек и пулей вылетел из класса. По парте покатилась ручка, оставляя за собой густой синий след.

Но мне было не до ручки. Потому что я всё понял.

– Стой, дурак! – крикнул я. – Это слишком рискованно!

Я бросился вслед, но нога зацепилась за лямку рюкзака. Грохнулся на пол, больнюче ударился коленкой. Зашипел. Вскочил. Выбежал из класса. Услышал, как Ромыч галопом несётся вниз по лестнице. Хромая, я устремился за ним.

– Стой! – крикнул ещё раз. – А вдруг там ошибка? А вдруг она зависнет?! Мы же не проверяли!

Я очень надеялся, что Сметанкина уже ушла домой. Она ведь всегда всё делает одной из первых. Всегда, но не сегодня.

По какой-то причине она крутилась рядом с куртками в гардеробе. Услышав топот, сердито обернулась.

– Сметанкина, беги! – издалека крикнул я, ковыляя изо всех сил. – Заткни уши и беги! Не слушай его!

– Рейкин, ты перегрелся? Волков, тебе чего? Стишок понравился? Я могу ещ…

Запыхавшийся Ромыч покраснел ещё сильнее. Сердито развернул листочек и срывающимся голосом принялся зачитывать:

– D4… C4…

Сметанкина осеклась на полуслове. Замерла. Закрыла глаза.

А Ромыч, постепенно распаляясь, продолжал всё громче и громче:

– KC3! E3!

Вокруг потихоньку начала собираться толпа. Все с интересом смотрели на пунцового Ромыча и застывшую Сметанкину. Последние строчки мой друг выкрикнул во весь голос:

– KG3!!! F3!!!

Всё. Код закончился. Хватая ртом воздух, я рухнул на скамеечку.

Наступила тишина. Сметанкина не шевелилась.

– Эй… Светильник… – неуверенно позвал её Ромыч.

Никакой реакции.

– А чё с ней? – спросил кто-то.

А я уже понял, что с ней. Случилось именно то, чего я боялся. Сметанкина зависла. У неё там внутри, поперёк всего мозга, сейчас пульсирует ошибка «CRITICAL ERROR» на синем фоне.

И кнопки перезагрузки не существует.

Народ зашушукался. Кто-то снимал происходящее на телефон.

Ханкевич заискивающе выспрашивал:

– Волков сломал Сметанкину, да? Его теперь из школы выгонят, да?

Я вздохнул. Поднялся со скамейки. Все посмотрели на меня.

И я устало произнёс:

– Это моя вина. Я что-то не так расшифровал. В общем, код дал сбой. Кто-нибудь, вызовите Сметанкиной скорую помощь.

Я хотел ещё что-то сказать, но вдруг Сметанкина расхохоталась:

– Себе вызови, Рейкин! Ну вы и придурки! А скажи, Волков, зачем ты шахматную партию мне тут торжественно зачитать решил?

Мы опешили. Как это – «шахматную партию»?

Ромыч уставился на листочек. Потом на меня. И я тоже уставился на листочек. А как же код взлома мозга?

А Сметанкина продолжала издевательски хохотать:

– Решил похвастаться, что выучил «Защиту Нимцовича»? К Шпильке в шахматный кружок записался, что ли? Думаешь, тебе поможет?

* * *

Домой мы плелись с черепашьей скоростью и в полном молчании. Лишь изредка я открывал рот, чтобы подышать паром в небо или поймать снежинку на язык.

Наконец Ромыч произнёс:

– Получается, Эрнест со Шпилькой несколько дней подряд играли в шахматы, и оттого подружились? Причём без доски и фигур, а просто называли друг другу координаты хода? E2-E4, и всё такое! А как это возможно, вообще?

Я пожал плечами:

– Говорят, мозг и не на такое способен.

– Хотя Шпильку мощно лихорадило, – продолжал Ромыч. – Но уважуха ей, конечно. Я бы так не смог. А кто выиграл-то?

– Думаешь, для них это важно?

В ответ Ромыч лишь горестно вздохнул. Сунул руку в карман куртки. Выудил оттуда жвачку «Love is». Воскликнул радостно:

– Ух ты, жовка! С каких времён она тут завалялась, интересно?

Недоверчиво повертел в руках.

Скривился:

– Хм. Зачем на неё двойной фантик накручен? Бракованная, что ли?

Развернул. Закинул в рот.

– Не-а, не бракованная. Бананово-клубничная!

Затем скомкал из фантиков крепкий шарик и запульнул им в урну. И попал ровно в серединку.

– Ты видел? Хоть в чём-то повезло! – расплылся мой друг в улыбке, а потом нахмурился. – Но всё равно день сегодня выдался паршивый.

И дал пенделя своему мешку.

Ведь, как известно, чем труднее был у человека день, тем сильнее он пинает мешок со сменкой по пути домой.

Ирина Асеева
Дима Парапланов в школе и дома[13]13
  Из повести в рассказах «Креативный пятый альфа».


[Закрыть]

Слоны-каннибалы

Ну не сделал я вчера историю. Ни за что не поверю, что у вас такого не было.

В школу я пришёл рано. Начал портфель расстёгивать, чтобы тему пролистать, но тут подскочил Боря.

– Давай, – говорит, – новую видеоигру покажу.

В школе играть на телефоне нельзя: сразу отберут и к завучу отправят. Сначала телефон, а после уроков – ученика. Знаете, как неприятно стоять у завуча в кабинете, когда тебя воспитывают? Я вот знаю. Поэтому сказал Боре, что не буду видеоигру смотреть. А чтобы он не подумал, что трушу, добавил, что к проверочной по истории не подготовился.

– Да это раз плюнуть, – сказал Борис. – За пять минут расскажу.

Я бы ему не поверил, но читать учебник совсем не хотелось.

Мы сели на красный, почти кожаный диван в уголке рекреации. Диван мягкий, с утра на нём спать хочется. Боря листал учебник и тыкал пальцем в картинки. А я всё-всё запоминал. Ещё и поспать успел немного, но это только потому, что во сне лучше учится.

Видеоигру мы так и не посмотрели. Зато на проверочной я всё написал. Весь лист с двух сторон.

На следующем уроке Алёна Николаевна разбирала наши работы. Люблю её слушать. Она интересно рассказывает. О том, как на археологические раскопки ездила. И с чёрными археологами встречалась. Это не негры-археологи, а бандиты, которые прикидываются археологами, чтобы забрать всё самое ценное.

Я как представлю этих чёрных-чёрных бандитов чёрной-чёрной ночью на чёрном-чёрном джипе и Алёну Николаевну рядом, мне жутко становится. Стоит она, невысокая, худенькая, на развалинах в шляпе широкополой, которая от солнца защищает, в одной руке лопатка для раскопок, в другой – осколок древней вазы. И так улыбается, что бандиты подойти к ней не смеют. Я-то точно знаю, что не смеют: она всегда так улыбается, когда думает, кого к доске вызвать.

Вот и в этот раз она улыбнулась и назвала мою фамилию. Улыбка у неё красивая, про такую на литературе говорят «лучезарная». Но мне от её лучей что-то плохо стало.

– Расскажи-ка мне, Парапланов, – сказала Алёна Николаевна, когда я к доске вышел, – про слонов-каннибалов, которых ты в самостоятельной описал.

Посмотрел я на карты на стенах, на гипсовые бюсты римских цезарей на шкафах с книгами, потом на Бориса. Боря смотрел на учебник истории, словно там обложка ожила.

– Это такие слоны были, – сказал я. – Их один полководец натренировал, чтобы они боевыми стали. Они врезались в строй врага, ломали колесницы и головы пехотинцам откусывали. Их за это называли слонами-каннибалами.

Ребята почему-то захихикали. А Боря стал пялиться в окно так, словно туда Человек-паук время от времени заглядывает.

– Так, – вздохнула Алёна Николаевна. – А что ты можешь рассказать про царя Персии?

– Это про какого, – уточняю я. – Про Дария или про Ксерокса?

Тут ребята засмеялись, хотя я ничего смешного не сказал.

– Как второго царя звали? – спросила Алёна Николаевна.

– Ксерокс, – отвечаю уверенно. – Он всегда молниеносно одерживал победы, поэтому в честь него копировальный аппарат назвали. Он тоже молниеносно всё делает.

Полкласса под столами лежало от смеха. Только Боря сидел красный и не смеялся.

Я огорчился: похоже, «двойка» обеспечена. Но тут же обрадовался, потому что вспомнил, какая часть самостоятельной у меня замечательно написана. Мы это в прошлом году по истории мировых религий проходили.

– Алёна Николаевна, – говорю, – но про принца Гаутаму у меня всё правильно!

– Эх, Парапланов, – вздохнула Алёна Николаевна, и её улыбка погасла, – то слонов полководца Ганнибала превращаешь в слонов-каннибалов, то из могущественного царя Ксеркса копировальный аппарат делаешь. Не заслужил он такого, не заслужил.

– Но Гаутама, – напомнил я.

– Что Гаутама? Написал ты про него верно, молодец. Только надо было рассказать один из мифов Древнего Китая.

– Ну да, – говорю. – Так и есть.

– Немножко перепутал. Миф о Гаутаме родом из Индии.

– Но они же рядом! – Это я по географии помню. – Может, эта легенда из Китая в Индию переползла. Она же древняя. А что там было, в древности, никто не помнит.

Алёна Николаевна только головой покачала. И в журнале что-то поставила. Я надеюсь, что «три», но боюсь, что нет.

А улыбка у неё всё равно очаровательная.

В разумных пределах

Дверь закрылась. Ключ в замке повернулся и дважды щёлкнул.

Раньше бы я обрадовался: родители ушли, старшая сестра в гостях у подруги – здравствуй, свобода! А сегодня нет. Потому что свободу надо разделить с двумя двоюродными сёстрами и братом.

Свободы мне дали больше, чем обычно: разрешили конфеты, мультики и даже видеоигры. «В разумных пределах», – добавил папа.

Раньше я сам себе тоже разрешал всё в разумных пределах – так, чтобы взрослые не заметили. Но сегодня пределы можно расширить.

С девчонками проблем не будет: Ксюша в школу ходит, с ней уже не только про свинку Пеппу можно разговаривать. Маша детский сад заканчивает, скоро на человека будет похожа. А вот брат… Он в таком возрасте, когда его братом назвать трудно: вредина врединой.

Я посмотрел на гостей взрослыми глазами. Главная задача – сделать так, чтобы они не заплакали, не пробили лаз к соседям сверху и не затопили соседей снизу.

Миссия выполнима: я сам недавно был в детском возрасте и понимаю, чего вся эта малышня хочет.

Я включил мультики, насыпал целую тарелку конфет и разломал на дольки шоколадку.

– Вот! – говорю, довольный собственной изобретательностью.

– «Алёнка»? – поморщилась Ксюша. – Надоела уже.

– Включи что-нибудь другое, – попросила Маша. – То, что мы не видели. Я этот мультик наизусть знаю.

Витька молча полез в кухонный шкафчик. «Хорошо, что молча», – подумал я и вздрогнул от грохота полетевших на пол крышек.

– Сейчас до кастрюль доберётся, – предупредила Ксюша.

– Витенька, пойдём со мной, покажу что-то интересное, – я сделал голос противно-сладеньким, как у соседки, когда она со мной маленьким разговаривала.

Витька высунул голову из шкафчика, посмотрел хитрющими глазами, помотал головой и спрятался обратно. На пол, подпрыгивая, полетела первая кастрюля – мамина любимая, с ромашками на боку.

Ксюха по-взрослому покачала головой:

– Так не работает. Есть машинки? Тащи сюда.

Машинок было немного – всего-то штук десять, я ведь уже взрослый. Хотел сунуть их Витьке в шкаф, но сестра посмотрела на меня как на маленького:

– Ты что, всё испортить решил? Давай сюда!

И Ксюша принялась катать машины, бибикая и завывая. Она играла так увлечённо, что мне захотелось отнять у неё машинки и играть самому.

Витя выбрался из шкафа и протянул руку к самой лучшей машинке – красной пожарной с выдвижной лестницей:

– Дай!

Я обрадовался, что дома теперь тихо и все гости заняты, но тут пришла перемазанная шоколадом Маша.

– Давайте в прятки! – сказала она.

– Да ну! Давайте лучше в «лего», – поморщился я.

– Я тогда буду капризничать, – мило улыбнулась Маша.

– Капризничать! – радостно поддержал её Витя.

– В прятки, – вздохнула Ксюша.

Она всегда остаётся за старшую и знает, что лучший способ выиграть войну – не начинать её.

Я посадил брата за диван, а сам спрятался за занавеску. Когда в комнату вошла Ксюша, Витька вышел из-за дивана и указал:

– Он там!

– Так нечестно! – запротестовал я.

Ксюша снисходительно улыбнулась:

– Ну, прячься ещё раз, если хочешь.

Через минуту я понял её коварный план. Прежде чем спрятаться самому, надо было снова спрятать Витьку. Впрочем, он сам нашёл место – в книжном шкафу за стеклянной дверцей. И уже пытался туда забраться.

С полок посыпались учебники, тетради, альбом и краски. Витя забыл про прятки, схватил краски и тетрадь для контрольных работ по математике и закричал:

– Рисовать, рисовать!

Мама говорила, что эти краски только для уроков, поэтому я их забрал у брата, а ему принёс мамины масляные, которыми она картины по вечерам рисует. Это же не для уроков, значит, можно.

Тетрадь для контрольных я бы с удовольствием отдал Витьке: пусть хоть рисует, хоть самолётики делает. Но, думаю, мама огорчится. Хотя чего огорчаться, непонятно: там же ничего ценного.

Я принёс листочек из папиного кабинета. Но одного листика было мало. Пачка закончилась. Я не знал, можно ли открывать новую. Маша нашла много листочков, исписанных папиным почерком с одной стороны. Черновики, наверное. У меня в столе тоже много таких лежит. Это разумно – черновики использовать для рисования.

Витька рисовал, мы играли в прятки, чтобы Маша не капризничала.

Хорошие места для пряток быстро закончились, и я решил вытащить из шкафа бельё. На пол бросать нельзя, и я отнёс часть в стиральную машину. Остаток унёс в бак с грязным бельём – это лучше, чем его на пол бросить.

Надо было придумать ещё места для пряток, и я вспомнил, что в нижней части книжного шкафа лежат журналы. Если их убрать, столько места освободится!

Журналы отнёс в кабинет. Смотрю, Витька там целую мастерскую устроил. Художественную. На листочках рисовать ему надоело, он шкафы стал раскрашивать. И так ярко у него получается! Такое сочетание цветов Изольде Ивановне, нашей учительнице ИЗО, точно понравилось бы. Она знаток и ценитель современного искусства. А вот мама классику предпочитает. Ну ничего, если не понравится, стереть можно. Масляные краски ведь водой оттираются? Мои акварельные точно оттираются, только след иногда остаётся.

Когда родители и дядя с тётей вернулись, всё было в порядке. Усталая малышня спала. Ксюша уснула на моей кровати. Маша – в шкафу в прихожей: обувь мы оттуда тоже выгребли. Красивый разноцветный Витька спал на полу в кабинете. Но ему было тепло – он устроился на груде бумаги и журналов.

– Рано вы пришли, – небрежно сказал я, – могли бы ещё погулять. Мы играли, но всё было в разумных пределах.

Папа с каким-то странным лицом рассматривал кабинет. На шкафах красовался шедевр экспрессионизма. На бумагах, залитых масляными красками, спал Витька с потрясающе синими волосами. Из-под его рисунков местами выглядывал папин почерк. На полу, на журналах, на Витькиной спине лежали три сапога и два ботинка. Под головой у Витьки была мягкая тапочка.

– Да, – вздохнул папа, – ты, конечно, молодец. Жаль только, пределы разумного у нас с тобой разные.

I want to tell you about

Английский – ужасный предмет. Самая жесть в конце учебного года, потому что в мае экзамен. Письменная работа и 12 устных тем.

В темах я лучше всего знал первое предложение, оно везде одинаковое: «I want to tell you about – я хочу рассказать вам о…»

– I want to tell you about English school [14]14
  Я хочу вам рассказать про английскую школу (англ.).


[Закрыть], – начинал я бойко и уверенно. Так, что было слышно, как в соседней комнате этой уверенности радуется мама.

На этом мамина радость заканчивалась.

Мама думала, что после экзамена я буду свободно по-английски говорить. А я решил, что летом даже в игрушки, где всё по-английски, играть не буду.

Отдыхали мы не на олл инклюзив, как все приличные люди: родителей вечно тянет в неизведанные края. Через неделю, проведённую в дороге, мама вышла из машины и вздохнула:

– Дима, это альпийский воздух! Такой чистый! Чувствуешь?

А я чувствовал, что чистый воздух можно и поближе найти, но расстраивать маму не стал. Её нервную систему беречь надо, чтобы до окончания школы хватило.

К альпийскому воздуху прилагались бассейн и батут. Вот только других детей не прилагалось. На третий день меня уже тошнило и от батута, и от альпийского воздуха, и от всех игрушек на телефоне. Тут-то и появились они. Точнее, появился он. Мяч.

Мяч приземлился в мой салат, когда я ужинал на балконе. «Экскюзе муа» [15]15
  Простите меня (фр.).


[Закрыть], – пискнул чей-то голос.

Я высунулся с балкона и увидел лицо с перепуганными косичками.

– Твоё? – протягиваю мяч.

– Уи [16]16
  Да (фр.).


[Закрыть], – отвечают жалобно косички.

Кинул я ей мяч. Тут кусты под балконом затрещали, и вылезло ещё одно перепуганное лицо: без косичек и волосы потемнее.

– Мерси, – говорит.

Это слово я знаю. Мушкетёры в фильме поют «мерси боку» – «спасибо большое». Значит, француженки. А так на обычных девчонок похожи!

Тут они обе начали кричать и носиться с мячом по газону, совсем как наши девчонки на перемене. Орут, а сами на наш балкон косятся.

Сестра усмехнулась:

– Явно для тебя концерт. Может, поиграешь с ними?

– А что я им скажу? «Бонжур, мерси боку» [17]17
  Здравствуйте, спасибо большое (фр.).


[Закрыть]? Всё, мой французский на этом закончился.

– «Шерше ля фам» [18]18
  Ищите женщину (фр.).


[Закрыть], «А ля герр комм а ля герр» [19]19
  На войне как на войне (фр.).


[Закрыть], – блеснул знаниями папа.

– А может, они английский знают? – с тайной надеждой сказала мама.

Я подумал, что уж лучше пусть знают китайский, – он, говорят, нужнее в современном мире.

Вечером снова вопли под балконом раздались. Я занял удобную позицию: лёг на пол, накрылся пледом и смотрел, что происходит внизу, между прутьями балкона. Всё было хорошо, пока папа на балкон ужин не понёс.

Я как заорал, как вскочил, когда папа наступил мне на ногу. Ужин разлетелся фейерверком: на стол, на меня, и лицу с косичками немного досталось. Две макаронины на плече повисли. Она засмеялась, съела их и «делисьо» кричит. Это «деликатес», думаю. То есть очень вкусно. Наверное, её каждый день лягушками или улитками кормят, если простые макароны ей деликатесом кажутся. Мне её накормить захотелось, но угощать макаронами, размазанными по балкону, как-то неудобно.

А она «come here» кричит. Это по-английски «иди сюда».

Мама обрадовалась:

– Хороший повод вспомнить всё, что изучал.

Я-то так не считаю, но красное лицо оставленного без ужина папы наводило на мысль, что внизу безопаснее.

– И что я им скажу? – вздохнул я, выскальзывая с балкона.

– Ну, ты же учил темы, – съязвила сестра, соскребая макароны с пледа.

Я отщёлкивал сандалиями по ступеням и, держась за лакированные перила, размышлял, что лучше сказать для знакомства: «I want to tell you about the skyscrapers»[20]20
  Я хочу вам рассказать о небоскрёбах (англ.).


[Закрыть] или «I want to tell you about my usual breakfast» [21]21
  Я хочу вам рассказать о своём обычном завтраке (англ.).


[Закрыть].

Девчонки увидели меня, заулыбались, как будто им по три порции мороженого подарили, а потом словно взбесились – начали бегать и кидаться шишками. А я, как джедай, от них спокойненько уворачивался, пока мне в плечо шишкой не прилетело. Хорошенько так, от всей французской души.

Через пять минут я был вымазан зелёнкой, йодом и облеплен французскими пластырями. На одном пластыре красовался синий дельфин, на втором – розовый цветок.

Надо мной склонилась французская бабушка:

– Do you speak English?[22]22
  Ты говоришь по-английски? (англ.)


[Закрыть]

– Yes, I do, – отрапортовал я ей. – I want to tell you about snake milker job.[23]23
  Да, я говорю. Я хочу рассказать вам о профессии доильщика змей (англ.).


[Закрыть]

Глаза бабушки расширились, она что-то сказала девочке с косичками. Через минуту та принесла лёд. Лёд приложили к моей голове.

– Ну как, подружились? – спросила сестра, разглядывая синего дельфина на моём плече.

– Вроде да, – ответил я, вдыхая запах жареной картошки.

Я ринулся к столу, но меня отправили мыть руки. Странные люди эти взрослые. Доказано же: больше микробов в организме – лучше иммунитет.

– А на каком языке вы говорили? – поинтересовалась мама, накладывая картошку в синюю стеклянную тарелку.

– На английском, – вспомнил я вопрос французской бабушки и свой блестящий ответ.

Мама засияла ярче, чем луна над Альпами глубокой ночью.

Мамина радость, как обычно, была недолгой. Что поделаешь, такая карма у моего английского. Наверное, я в прошлой жизни учителем английского был и детей им мучил. Так что в этой жизни сам с ним мучаюсь.

Мама надеялась, что мы с Мари и Элли по-английски разговаривать будем. Но выяснилось, что в русской и французской школах преподают разный английский, потому что мы друг друга не понимали. Правда, бабушка Элли понимала всех нас. Только не станешь же бабушку таскать с собой везде: в бассейн, на батут, через трёхметровую каменную ограду старого замка, чтобы посмотреть, водятся ли в подвалах привидения.

Поэтому мы сначала жестами объяснялись, а потом скачали на телефоны переводчики.

* * *

Лето пролетело быстро. Я уже не вспоминал французских девчонок, но в сентябре мама с хитрой улыбкой принесла мне письмо. Из Франции. На английском.

Припечатала его пухлым словариком: «Сам переводи».

Жаль, что Элли не догадалась электронное письмо отправить, – бумажное, да ещё таким почерком написанное, через переводчик не пропустишь. Пришлось в школу тащить – у Лилии Геннадьевны помощи просить, потому что несколько слов я так и не разобрал.

Весь класс рассматривал письмо и три открытки из Франции. Жанка, конечно, сказала, что я тупой и что тут всё ежу понятно.

Я ей ответил, что тогда у нас в классе два ежа: она и Григорий.

Лилия Геннадьевна сказала, что за ответ на письмо она мне дополнительную оценку поставит.

Я с тоской подумал, какая же это мука – писать, да ещё и по-английски. Но тут ко мне подошла Свиридова. Красная, как солнце на закате. И открытку от Элли – ту, на которой скотчем цветок какой-то приклеен, – теребит так, что, кажется, обратно в целлюлозу её перемелет.

– Парапланов, – говорит мне Свиридова, не поднимая глаз и, кажется, не разжимая рта. – Хочешь, помогу тебе ответ на английский перевести?

Тут моё сердце куда-то провалилось, и уже я стал закатным солнцем.

В тот день я шёл из школы по кленовой аллее и смотрел на яркие пятна листьев. Мне хотелось сгрести их в охапку и подбросить салютом выше крыши. Сентябрь начинался замечательно. И весь учебный год будет отличным – точно!

Теперь раз в месяц мы со Свиридовой на продлёнке садимся на последнюю парту, читаем и пишем письма во Францию. Точнее, пишет она. Потому что мне в голову приходит только «Hello, Elline», «Goodbuy, Elline» и «I want to tell you about».

Поэтому я смотрю на золотистую толстую косу Свиридовой, её вечно опущенные длинные ресницы и говорю «да» на всё, что Свиридова предлагает написать.

Надо бы как-нибудь перевести на русский всё, что Свиридова, то есть я пишу Элли. Но, судя по её ответам, пока всё норм.