Текст книги "Повторяем для особо одаренных! Весёлые истории, рассказанные классными классиками и классными современниками"

– …а папа, к сожалению, задержался на работе.

– А мне вы не могли об этом заранее сказать? Я зачем приехал?

– Я знаю всё, что нужно сделать, и деньги у меня есть, так что я уполномочен, – эту фразу он долго придумывал и репетировал. – А папа вот-вот подойдёт. Он у меня вообще-то хорошо разбирается в ремонте.

Мастер посмотрел на него с некоторой тревогой, но пошёл за ним. Уф.

– Вот. С крана чуть-чуть капает, – показал Витя.

– Не капает, а прямо течёт, – поправил его мастер. – И из бачка.

– Обои немножечко пострадали.

– М-да.

– Дверца шкафчика слегка оторвалась.

– Слегка…

– И из окна, кажется, дует, – признался Витя, и сам же себя поправил, поймав взгляд мастера: – Ну да, не кажется.

Мастер походил ещё с минуту, ковырнул пальцем замазку на оконном стекле, посчитал плитки в ванной и сказал:

– Что ж. За всё про всё получится…

(И он назвал сумму, которую Витя не возьмётся повторить, потому что всё равно никто не поверит. Наверное, столько попросят за строительство средней руки космодрома с нуля.) Витя какое-то время ловил ртом воздух. Даже скалярия всплыла посмотреть, кто это тут такие цифры озвучивает.

– А почему вы тогда в листовках пишете: «выезд мастера 500 рублей»? Как-то нечестно.

– Ты смеёшься, что ли? Выезд мастера – это выезд мастера. То, что он приезжает к вам. Вот, я приехал. Я должен сюда как-то добираться. Тратить время. Приехав, я оцениваю, что нужно сделать, что следует докупить. Смету составляю. Договор с вами заключаю. Это называется «выезд». А работа – это работа. Оплачивается отдельно.

– Я об этом не знал, – прошептал Витя.

– Ну, теперь знаешь.

Витя подумал про две фиолетовые бумажки, которые он положил в пенал, высыпав из него все ручки и карандаши. Две пятисотрублёвые купюры. Они такие новенькие. Такие многообещающие. С ними можно позволить себе всё что угодно, а не этого неприветливого мастера.

– Хорошо, – тихо сказал Витя. – Если ваш выезд стоит пятьсот рублей… То что вы сможете сделать за тысячу? Хоть что-то?

– Мальчик, а твой папа точно разбирается в ремонте?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что он оставил тебе тысячу рублей и попросил сделать в квартире капитальный ремонт!

Витя молчал.

Мастер смотрел на него и тоже молчал. В какой-то момент, кажется, стало слышно, как взволнованно дышит скалярия. А так хорошо всё начиналось. Пятьсот рублей – на ремонт, пятьсот – на удовольствия.

– Ладно, – произнёс наконец мастер, – за такую сумму краны, так и быть, подкручу. – Чтобы зря не ездить.

– Спасибо…

– И на папу твоего мне интересно посмотреть.

«Блинский блин, не надо вам с ним встречаться».

– Ну и кран у вас, – сказал мастер из ванной. – Такие уже сто лет не выпускают. Принеси мне, пожалуйста, вилку, я ею постараюсь кран-буксу осторожно простучать, я инструментом это делать боюсь, там всё такое дряхлое.

Витя пошёл на кухню. Заглянул в верхнюю тумбу кухонного шкафа – нет вилок, только спички да свечные огарки. И совсем не от тех свечей, какие вокруг пентаграммы расставляют.

– И тряпку какую-нибудь, что не жалко!

По очереди открыв все ящики, Витя убедился, что вилок нет. В другом шкафу тоже! Ни одной вилки. Где их можно так попрятать? Он даже в духовку заглянул, в холодильнике посмотрел, где были только какие-то баночки-скляночки да изморось.

Витя перерыл всю кухню! Заглянул и под плиту, и на подоконнике пошарил, и на антресолях.

«Как так-то!..» – тихо причитал он.

Зинаида Никитична что, из тех сумасшедших, которые заворачивают своё столовое серебришко в древние панталоны и прячут в тайниках? Она что, думала, что Мамины позарятся на её приборы?

Скалярия, конечно, не скажет где.

– Ну что там?

– Ищу!

– Вилку? Пятнадцать минут?

– Ну так получилось.

– Ты что, не знаешь, где у вас вилки лежат? Маме своей позвони.

«Я бы и рад, да она тоже не знает».

С тряпками у Антибабки тоже откровенный напряг. Только полотенчики. Но они чистые ведь, их нельзя. Где что-нибудь дряхлое и рваное, желательно с надписью «не жалко»?

Мастер вышел из ванной и воззрился на него с немым укором. Под этим взглядом Витя вдруг вспомнил, что про футболку, которая на нём, мама с утра сказала «если ты не пустишь её сегодня же на тряпки, то я не знаю, что я…». Он в одной кенгурухе походит.

Витя стянул кофту, снял футболку и протянул ее удивлённому мастеру:

– Мне она больше не нужна, – пояснил он.

Вместо вилки он принёс мастеру какое-то железное приспособление с зубчиками, которое нашёл у Зинаиды в спальне, когда искал вилки, завёрнутые в панталоны. Не вилка, но хоть что-то.

К мастеру наконец вернулся дар речи.

– Это гребешок, – сказал он.

– Я в таком не разбираюсь, – небрежно сказал Витя. – Вилок не нашёл.

Мастер поманил его пальцем на кухню, указал на табуретку: садись, мол. Витя сел.

– Малец. Сейчас ты мне объяснишь, что тут происходит.

Витя покрылся инеем изнутри, как рядом стоящий холодильник, и произнёс единственное возможное в такой ситуации:

– А что?

– А то. Родители твои где?

– Э-э-э. На работе. – «И это правда».

– Ты мне не юли. Ситуация выглядит подозрительно. И ты мне сейчас всё расскажешь.

– Да нечего рассказывать… Мне дали денег и…

– Есть, есть что рассказывать. Ты один дома. Не знаешь, где вилки лежат. Футболку снял зачем-то. Звони своим родителям. Пусть хоть как-то обозначатся. Я уже не говорю о том, что они тебе тысячу рублей дали на ремонт.

Витя задумался и придумал:

– Я не могу. Они, когда на работе, то вне зоны действия сети.

– Они дома бывают вообще? Тебя кормят? Ты ж не в курсе, где посуда лежит.

– Мы заказываем еду…

Мастер достал телефон.

– Значит так. Если ты не дозвонишься своим родителям, я дозвонюсь в полицию. И вызову её. Пусть разбираются, что тут не так. Считаю до трёх. Раз.

Это просто дурной сон какой-то.

– Два.

– Не надо полицию! Всё вообще не так, как вы думаете! Совсем! Не надо…

– Так я ничего и не думаю. Потому что не знаю, что и думать.

– Я всё-всё объясню.

– Уж не сомневайся.

– Я просто скалярию пришёл кормить. А Антибабка, ну, Зинаида Никитична, сестру поехала нянчить. А у неё тут всё поломано, мне жалко её стало. И я просто не знаю, где у неё панталоны с вилками. – Витя подумал, что после такого объяснения мастер ещё и в психиатрическую скорую позвонит. Но как ни странно, тот ухватил суть, и тревоги в его глазах поубавилось.

– Ты толком расскажи, – попросил он и, главное, телефон убрал.

И Витя рассказал. Сначала сбивался и путался, но всё выдал без утайки. И что Антибабку ему надо как-то отблагодарить. И что она цветы сажает во дворе, а на даче клубнику. И что муж у Зинаиды Никитичны умер, так и не успев, наверное, починить кран. И про скалярию, и про салат.

По ходу его рассказа мастер открывал и закрывал ящик, который обнаружился под кухонным столом.

– Так вот где вилки, – сказал он, заглянув туда, – стол-то старый, на таких часто есть потайной ящик для приборов.

– А тысячу я вам отдам, про неё я правду сказал. Она у меня есть, – и Витя на всякий случай добавил: – Досталась честным путём.

– Хорошо. Я тут пересчитал, – вздохнул мастер, – за эту сумму я могу ещё и дверцу шкафа прикрепить.

Он раскрыл свой чемодан, нашёл в нём какую-то скобу и саморез, сделал пару «вз-з-з-з» дрелью, и дверца выровнялась.

И совсем у него не злые глаза и не хитрые, как Витя это сразу не понял?

Потом мастер попшикал в ванной на стену чем-то из баллончика и поставил на место оторванные плитки. Залил герметиком стык между ванной и стеной. Похимичил что-то со сливным бачком.

– Так не будет подтекать, – пояснил.

– На это у меня денег уже нет! – испугался Витя.

– Такой подарок у нас при заказе ремонта дверцы.

Потом он поправил замазку на окне.

– Принимай работу, – сказал наконец мастер.

Витя важно кивнул и протянул ему две пятисотрублёвки.

Одну мастер сунул в карман, вторую протянул обратно Вите.

– Семнадцать часов уже. Счастливый час начался. Скидка пятьдесят процентов.

Не Spice Wars, конечно, но «Ведьмак» снова показался на горизонте, словно солнышко вернулось.

Они пожали друг другу руки напоследок.

* * *

Но дома Вите пришлось испытать ещё один стресс. Он думал, родители обрадуются тому, как удачно и недорого он провернул ремонт у Антибабки, но мама сказала:

– ЧТО-О-О-О?

Не такой реакции он ждал. Второй раз за день Витю подвергли допросу. Врать родителям было ещё меньше смысла, чем мастеру, потому что доказательства теперь налицо – дверца, бачок, плитка… Так что он рассказал, сухим обиженным тоном, как ловко распорядился тысячей рублей и вытребовал себе скидки.

– А ведь сперва облапошить меня хотел, – закончил свой рассказ Витя. – Но я договорился.

– Ну и что ты молчишь? – спросила мама папу.

– Я испытываю очень сложные, смешанные чувства. Не знал, что можно ощущать стыд и гордость одновременно. А ты, сын, оказывается, великий комбинатор. Ты можешь провернуть такие же скидки с нашим холодильником?

– Перестань, умоляю тебя, – буркнула мама. – Делать-то что теперь будем?

– А зачем что-то делать? – не понял Витя.

– Понимаешь, тут сложная ситуация. Ты вроде как совершил хороший поступок, и даже не вроде как, а совершил. Но нужно было посоветоваться сперва с нами. Есть нюансы.

«У мамы нюансы всегда и везде».

Родители ушли на кухню и недолго там совещались.

– У нас для тебя две новости, – сказала мама, когда они вышли.

– Давайте сначала плохую. Я наказан, что ли?

– Нет, вовсе нет. Просто просим – в следующий раз меньше самодеятельности. Плохая новость в том, что нам придётся продолжать врать. Такая сложилась ситуация, и мы уже ничего не можем поделать. В общем, мы должны сказать, что у Зинаиды Никитичны починил всё – папа.

– Это ещё с какой стати? Он ни гвоздика не забил.

– Я и сам не рад, – сказал папа, – но так соврать – единственный выход. Понимаешь ли, Зинаиду Никитичну мы знаем не настолько хорошо, чтобы делать у неё дома ремонт. И, как верно говорит мама, есть нюансы. Пожилая женщина. С жилплощадью. А тут мы начинаем с ней так активно дружить, что нанимаем мастера чинить её квартиру. Это как минимум подозрительно. Она может подумать, что у нас в отношении неё какие-нибудь нечестные планы. Может, мы извращенцы какие. Или пытаемся обманом выманить у неё квартиру. Если она в своём уме, то должна будет насторожиться. А она очень даже в своём уме. А теперь рассмотрим такой вариант. Я, её сосед, и по совместительству хозяйственный мужик с золотыми руками, ходил кормить её рыбу, и так, чисто из дружеских побуждений и от нечего делать, приколотил то да сё. Это уже вроде как уместно?

Хотя было обидно, Витя всё понимал. Значит, вся слава – папе, а ему только и остаётся, что быть безвестным героем. Он живёт в несправедливой вселенной, потому, наверное, и любит вселенную Spice Wars.

– Но от анонимности твой поступок только станет ценнее, – заметил папа.

«М-да, пятьсот рублей надо срочно тратить, а то кругом сплошное обирательство».

Витя ждал, конечно, как минимум удивления, но он не думал, что Зинаида Никитична будет… плакать. Он стоял рядом с папой, и слышал, что происходило в трубке. Соседка всё причитала, что ей неловко и призывала на их головы здоровье и долгие годы жизни. «Да как же так… Не знаю, что и сказать» – всхлипывала она.

А вечером позвонила им ещё раз и потребовала, чтобы папа к ней зашёл.

– Да, сходи, посмотришь хоть, что ты там у неё отремонтировал… – хихикнула мама.

Папа вернулся от Зинаиды Никитичны со смущённым видом и тарелкой пирожков в руках.

– Она нам ещё и пирогов напекла, – всплеснула руками мама. – Неудобно как.

– Буду тебя рекомендовать всем соседям и знакомым, как мастера… Мужик с золотыми руками, – мстительно сказал папе Витя, надкусывая пирожок.

«М-м-м. С рисом и яйцом, мои любимые. Как она узнала?»

Игорь Родионов
Критическая ошибка[12]12
  Из цикла историй про Борю Рейкина по прозвищу Батарейкин. Больше о приключениях Ромыча и Борьки читайте в книге «Дневник Батарейкина, или Рейкин, не позорься!»


[Закрыть]

8 февраля

Я уже и в школу пришёл, и на третий этаж поднялся. И лишь тогда мой мозг ехидно поинтересовался: «А ты ничего не забыл, Борька?»

И я сообразил, что вторым уроком будет геометрия. А там над моей головой нависла жирная точка.

В прошлый раз Варендра вызвала меня к доске, чтобы решать задачу про два неизвестных треугольника. Я кряхтел, потел и крошил мел, но жуткая задача никак не решалась. Треугольники так и оставались неизвестными.

К счастью, мои мучения были прерваны благословенным звонком. Я уже обрадовался и решил, что пронесло, но Варендра припечатала:

– Ладно, Рейкин, иди. Ставлю пока точку. Потом ещё вызову.

По какой-то причине мой мозг вспомнил об этом только сейчас. И я запаниковал.

Хмурый Ромыч мельком взглянул на меня и буркнул невыспавшимся голосом:

– А чего ты суетишься-то? Варендра же заболела.

Народ потихоньку подтягивался к двери кабинета информатики. Начиналось очередное школьное утро.

– Как заболела? С чего ты решил?

– С того, что в электронном дневнике замена стоит. Какая-то другая училка будет.

– Прикалываешься? – недоверчиво прищурился я. – Варендра никогда не болеет!

– Не хочешь – не верь.

Спорить моему другу не хотелось. Он уже заметил Сметанкину и переключился на неё:

– Слушай, Светильник, а ты в курсе?..

Распушив гриву светлых волос и приняв выразительную позу, Сметанкина делала первое утреннее селфи под искусственной пальмой рядом с библиотекой.

– В курсе чего я должна быть, Волков? – равнодушно спросила она, не переставая лучисто улыбаться в камеру.

– Каждое сделанное селфи снижает коэффициент интеллекта на один балл! – сообщил ей Ромыч. И загоготал, донельзя довольный собственным остроумием. Настроение у моего друга улучшалось буквально на глазах.

Сметанкина раздражённо дёрнула краешком рта:

– Волков, сколько раз я тебе говорила? Ты – абсолютный, клинический идиот!

Слушать их перепалку мне было неинтересно. Меня гораздо больше волновала зародившаяся надежда. Поэтому я помчался обратно на первый этаж к доске с расписанием уроков, чтобы своими глазами увидеть объявление о болезни Варендры.

И чуть было не попался.

Возле доски стояла запыхавшаяся завучиха и старательно пришпандоривала к стене листочек:

Новые секции для ребят-гимназят!

«Макраме для задорных непосед»,

«Шахматный конёк»,

«Чирлидинг для всех»

Ведут: Орлова А. Н., Пилкина И. С.,

Бычкова Ф. Д.

Несмотря на опасность, я крутился вокруг, пытаясь сквозь монументальную фигуру завучихи разглядеть заветное объявление. Это называется научный риск. Поэтому я крутился и разглядывал. И докрутился.

– Так-так, Рейкин! – засекла меня завучиха и со свистом втянула в себя часть атмосферы первого этажа. – На какой кружок пришёл записаться?

– Э-э-э… Я по поводу Варен… Варвары Андреевны.

– Нет её! Уехала на конкурс «Учитель года» на две недели. Ты мне зубы не заговаривай! На какой кружок пойдёшь? Или на все сразу хочешь? На все? Отвечай!

И замерла вопросительно. И снова часть атмосферы втянула.

Я понял, что пропал. Если скажу «да», то буду жалеть до конца жизни. «Макраме и чирлидинг для задорных непосед»! От одного только названия хочется сквозь землю провалиться.

А если скажу «нет», то ещё хуже будет. От меня тогда вообще мокрого места не останется. Прямо сейчас. Вон, она подбирается уже. Я отступил на полшага. Что же делать?

– Рейкин, звонок уже через минуту! Бегом! У нас сегодня практическая! – заскрежетал над моим ухом голос Эрнеста.

Он возвышался над нами, попеременно зыркая то на меня, то на завучиху. И я понял, что другого шанса не будет.

Сохраняя каменное выражение на лице, я плавно отступил ещё на полшага, а затем резко бросился к лестнице и помчался наверх, на третий этаж. Теперь главное – держаться подальше от точек втягивания атмосферы.

* * *

Вообще-то, Эрнест возглавляет мой список наиболее подозрительных учителей.

Он ведёт у нас физику и информатику (причём в разных кабинетах, естественно). Но мне кажется, что это лишь прикрытие. Я всё никак не могу понять, кто же он на самом деле – пират или хакер?

Он высокий, дёрганый и угловатый. И прихрамывает. У него крючковатый нос, острая чёрная бородка и кривой шрам на правой щеке. На первый взгляд, тут всё очевидно.

Но после уроков он всегда допоздна остаётся в школе. И, сгорбившись за компьютером, быстро-быстро клацает по клавиатуре. При этом на экране появляются разные программистские команды, раскрашенные разными цветами. А из наушников доносится странная музыка.

Несмотря на хромоту, Эрнест шагает широко и быстро, поэтому к кабинету информатики мы добрались почти одновременно.

Столпившись перед дверью, окончательно проснувшийся народ орал и толкался. Кто-то показывал новые смешные видосы на телефоне. Кто-то мычал и раскачивался из стороны в сторону. Сметанкина что-то рассказывала обступившим её девчонкам, то и дело издевательски поглядывая на Ромыча. Прилизанный Ханкевич крутился вокруг в надежде что-нибудь подслушать и на кого-нибудь наябедничать.

Кроме нас с Эрнестом к этой гомонящей толпе приближалась ещё одна фигурка. Тоненькая, маленькая, ростом с третьеклассницу. Разве что без портфеля. И на каблуках.

– Упс! Тебе чего, малышка? – громко спросил запыхавшийся Эрнест, едва не налетев на неё с разгона. – Заблудилась? Начальная школа на втором этаже. Сама дойдёшь?

Взмахнув волной блестящих чёрных волос, фигурка резко обернулась. И стало ясно, что никакая это не третьеклассница. Вполне себе взрослая тётка, только очень миниатюрная. Бледное лицо, льдисто-голубые глаза. На тонких губах – перламутровая помада. А острые брови гневно сошлись к переносице.

– Я вам не малышка! И не смейте мне «тыкать»! – зашипела она, яростно глядя снизу вверх.

Пока изумлённый Эрнест открывал и закрывал рот, тётка объявила тонким голоском:

– Седьмой «А», на следующем уроке жду вас на геометрию в кабинете 312! Не перепутайте!

Снова резко развернулась, ещё раз взглянула на обалдевшего Эрнеста и презрительно фыркнула, сморщив маленький носик. И гордо удалилась, звонко цокая острыми каблучками.

* * *

Во время урока Эрнест расхаживал туда-сюда и следил, как мы строим графики в электронных таблицах. А мы пыхтели за компьютерами и что-то там пытались изобразить.

– Эрнест Витольдович! – медовым голоском поинтересовалась Сметанкина. – А можно сделать так, чтобы у меня рисунок стал закрашен красивым цветом, а не таким ужасом, как сейчас?

«Красивый цвет» в понимании Светки Сметанкиной – это розовый, конечно.

Как всегда, она выполнила задание самой первой. На экране – ровные колонки цифр, пара текстовых надписей и аккуратный красно-зелёный график.

Несмотря на обилие селфи в инстаграме, она как-то умудряется быть отличницей и всё успевать. А ещё, несмотря на прогрессирующую стервозность Сметанкиной, в неё безнадёжно влюблена как минимум половина пацанов нашего класса.

В общем, лично я стараюсь с ней не общаться. Потому что либо туплю, либо мямлю.

Эрнест, как всегда, внимательно дослушал вопрос. Обдумал ответ. А к Сметанкиной уже развернулся всем корпусом Ромыч, сходу выхватывая мышку и быстро щёлкая по пунктам меню:

– Конечно, можно, Светильник! Смотри сюда!

– Волков, не лезь! Я тебя не просила!

– Да я только показать. Сначала вот тут нажимаешь, а потом…

– Волков! НЕ ЛЕЗЬ!!!

Сметанкина отобрала-таки мышку, но в последний момент Ромыч успел ещё куда-то кликнуть. Изображение на мониторе на пару секунд застыло, а потом дёрнулось и исчезло. И вместо него появилось совсем другое.

Весь экран стал синим. Строгим белым шрифтом там было написано много английских слов, среди которых я запомнил лишь «CRITICAL ERROR». А дальше шли непонятные столбики из цифр и букв, что-то вроде: «0E 8A 07 43 CD E2 F9».

На несколько секунд в классе повисла тишина.

– А Волков сломал компьютер, да? – заискивающе проблеял Ханкевич, готовый хоть прямо сейчас бежать ябедничать директрисе. – Его теперь из школы выгонят, да?

– Волков!.. – на вдохе прошипела Сметанкина, постепенно наливаясь красивым цветом. – Я же целый урок…

– Да ладно тебе, Светильник! Сейчас всё починится… – не очень уверенно забормотал Ромыч, безуспешно дёргая мышкой.

В классе поднялся шум. Кто-то забубнил себе под нос, кто-то решил поболтать с соседом. Но всё перекрыл резкий окрик Эрнеста:

– Ти-ши-на!

В его голосе мы отчётливо услышали свист солёного ветра в туго натянутых канатах и звон абордажных сабель. И все сразу заткнулись.

– Волков! – повернулся Эрнест к Ромы-чу. – Твоя оценка снижена на один балл. К следующему уроку готовишь презентацию про оформление графиков. А если ещё раз полезешь в чужой комп, то схлопочешь чёрную метку!

Ромыч нервно сглотнул.

– Ханкевич! – развернулся Эрнест в другую сторону. – Компьютер НЕ сломан. Он завис, потому что в результате хаотичных действий Волкова в программе произошёл сбой.

– А что тогда на экране? – спросил кто-то из пацанов.

– Это машинный код. То есть перечень команд для процессора. И содержимое участка памяти, где Волков умудрился вызвать критическую ошибку. Ещё вопросы есть?

Вопросов больше не было. Все вернулись к своей работе. И лишь Сметанкина яростно шипела, пока её компьютер перезагружался:

– Как же ты меня бесишь, Волков! Только попробуй ещё хоть подышать в мою сторону! Как же я тебя ненавижу!

* * *

На геометрии выяснилось, что маленькую училку зовут Ирина Семёновна. А Ханкевич успел выведать, что она устроилась в нашу школу совсем недавно и что у неё фамилия – Пилкина.

Не могу сказать, кто первый придумал прозвище Шпилька. Наверное, это коллективный разум сработал. Так бывает.

А её имя я решил не запоминать. Какой смысл забивать память? Всё равно она недолго в школе продержится. Максимум – недельку-другую, а потом исчезнет, не выдержав «этих ужасных современных детей».

Как же я ошибался.

Отставив мизинчик, Шпилька аккуратно водила маленькой указкой по доске, тонким голоском объясняя теорему. А в классе стояла полная тишина. Ноль децибел по всем приборам. Мы даже пошевелиться боялись.

Потому что любого нарушителя спокойствия Шпилька промораживала насквозь. Как взглянет – так сразу чувствуешь, что кровь в жилах кристаллизуется и хребет насквозь леденеет.

* * *

Когда начинается перемена, мы хватаем рюкзаки и начинаем носиться туда-сюда, пытаясь за несколько отведённых минут успеть наораться, вышутить придуманные за время урока шутки, прослушать и отправить голосовые в общие чаты, а также сделать все прочие школьные дела. В том числе добраться до кабинета, где будет следующий урок.

А Эрнест в это время прогуливается по коридору. Заложив руки за спину, он неторопливо движется вперёд. Толпа перед ним расступается, а затем снова смыкается, мгновенно восстанавливая хаотичное движение. Дойдя до конца коридора, Эрнест разворачивается и так же размеренно шагает обратно.

Так было раньше. А сегодня он дошагал до середины коридора… и столкнулся со Шпилькой. Она тоже легко продвигалась сквозь бурлящий хаос, аккуратно чеканя маленькие шажочки острыми каблучками. И распугивая зазевавшихся бедолаг ледяным взглядом.

Встретившись на середине коридора, эти двое уставились друг на друга. Шпилька фыркнула. Эрнест подвигал бровями. Затем оба развернулись и зашагали обратно.

И так и прогуливались до конца перемены – по полкоридора на каждого.

9 февраля

На тумбочке в библиотеке лежит стопка старых журналов и газет. Будущая макулатура, которую можно взять почитать. Вот сюда-то и повадился наведываться Эрнест. Что-то бегло перелистывает, а что-то внимательно изучает, ухмыляясь каким-то своим мыслям.

А в столовке, во время обеда на большой перемене, он устраивается на углу учительского стола, прихлёбывает из стакана чай с лимоном и разгадывает кроссворды на последней странице. И всем от этого зрелища становится немножко уютнее. По крайней мере мне.

Вот и сегодня, пока мы толкались в очереди на раздачу макарон с сосисками (или с волосяными котлетами – тут уж кому как не повезёт), я украдкой поглядывал на учительский стол.

С аппетитом отхлебнув исходящий паром чай, Эрнест склонился над кроссвордом, вписывая в клеточки очередной ответ. Шпилька, сидящая напротив него, недовольно заёрзала.

– Позволю себе заметить, уважаемые коллеги, – тоненьким голоском произнесла она, как бы ни к кому специально не обращаясь, – что шумно прихлёбывать напитки – это моветон.

Эрнест покосился на стакан в своей руке. Отставил в сторону. Склонился над газетой.

– И уж тем более нетактично во время приёма пищи класть посторонние предметы на обеденный стол, – закончила свою речь Шпилька. – Давайте придерживаться этикета и подавать правильный пример ученикам.

И продолжила невозмутимо нарезать запеканку, оттопырив мизинчик.

Эрнест сердито сверкнул глазами, схватил стакан, шумно отхлебнул… И скривился. Поставил обратно. Поёжился. Снова хмуро взглянул на Шпильку. И даже мне было заметно, что пар от чая уже больше не поднимается.

* * *

Из столовки Эрнест возвращался грустный и задумчивый. Я его понимаю. Ни поесть нормально, ни кроссворд поразгадывать.

Остановился возле окна. Полюбовался снегопадом. Помялся возле доски с расписанием уроков. Пробежался глазами по объявлениям. Отковырял канцелярскую кнопку. Воткнул обратно.

Пробежался по объявлениям ещё раз. Перечитал. Но кроссвордов так и не нашёл.

Вздохнул. И направился к лестнице, слегка подволакивая правую ногу. Но, по мере того как он поднимался, с каждой ступенькой его спина становилась всё прямее, а походка – энергичнее.

10 февраля

События сегодняшнего дня плохо поддаются осмыслению.

Во время перемены Эрнест снова прогуливался. Вот он дошёл до середины коридора. Вот напротив него оказалась Шпилька.

Вот она сердито сдвинула бровки и приготовилась развернуться. Внезапно Эрнест наклонился вперёд, согнувшись почти пополам, и что-то быстро пробормотал в её маленькое ушко.

Ошарашенный, я сбавил шаг, а потом и вовсе остановился. Как это? Что происходит?

А дальше Шпилька остро взглянула на Эрнеста. Собралась было фыркнуть, но передумала. И что-то шепнула в ответ.

Эрнест распрямился, развернулся и, двигая бровями, продолжил прогулку. И Шпилька – тоже. Каждый по своей половине коридора.

Рядом суетливо просеменил Ханкевич, прижимая к груди маленький блокнотик. А я, заинтригованный происходящим, продолжал наблюдать.

Через минуту они вернулись к точке встречи. И вновь Эрнест наклонился к ушку Шпильки. В этот раз мне удалось что-то расслышать:

– …цэт ри…

Глаза у Шпильки на несколько секунд остекленели. Медленно развернувшись, она продолжила прогулку по коридору, но только уже не столь уверенно. И каблучки звучали уже вовсе не яростно.

А Эрнест, заложив руки за спину, невозмутимо двинулся обратно. Хотя нет, не невозмутимо. Под острой пиратской бородкой он прятал довольную ухмылку.

* * *

– Либо ты активно бредишь, либо тихо спятил, – авторитетно заявил Ромыч, когда я рассказал ему об увиденном. – Эрнест и Шпилька никогда не станут ни о чём шушукаться. Они терпеть друг друга не могут!

– Во-первых, не «они», а «она», – насупился я. – Во-вторых, ничего я не спятил!

В этот момент прозвенел звонок и началась геометрия. И мне показалось, что поведение Шпильки неуловимо изменилось. Она словно постоянно прислушивалась к чему-то.

А к чему? В классе ведь и так была полная тишина.

11 февраля

Первым уроком сегодня была алгебра. И даже Ромычу стало понятно – со Шпилькой происходит что-то неладное.

Нет, она говорила всё тем же тонким голоском. Рисовала на доске параболы и стреляла в нас ледяными иголками. Но едва возникала хотя бы небольшая пауза, как глаза у Шпильки становились стеклянными.

Будто сломанная кукла, она застывала, глядя в стену. А спустя несколько секунд снова включалась и продолжала урок.

А на каждой перемене она покорно направлялась к Эрнесту, чтобы услышать от него очередную короткую фразу или произнести что-то в ответ.

Ещё Ханкевич постоянно путается под ногами. Давненько мы его снегом не кормили. Нужно исправиться в ближайшее время.

* * *

К концу дня на Шпильку было жалко смотреть. Спутанные волосы. Механическая походка. Остановившийся взгляд. Дрожащие пальцы.

Эрнест тоже изменился. Хмурый, резкий, сосредоточенный, он напоминал хирурга во время сложной операции.

Глядя на Шпильку, на негнущихся ногах медленно прошагавшую мимо нас, Ромыч произнёс задумчиво:

– Она похожа на ведьму из «Майнкрафта», когда я на компе максимальные настройки графики включил. Так же дёргается – по три кадра в секунду. Будто у неё процессор от нагрузки дымится.

Какая-то мысль мелькнула у меня в мозгу. Какая-то очень умная мысль, объясняющая всё происходящее. Мелькнула и благополучно исчезла.

* * *

Ханкевич брыкался, вырывался и питаться снегом не хотел. Орал, что он давно уже ни на кого не ябедничает. Но мы ему не поверили.

Тогда Ханкевич стал умолять, чтобы мы его отпустили, и тогда он целый год не будет про нас ябедничать. Мы ему снова не поверили.

Снега вокруг оставалось ещё очень много, но в какой-то момент Ханкевич сумел вырваться и отбежать в сторону.

– Завтра всё расскажу Нине Гавриловне! У меня всё записано! – мерзким голосом завопил он, размахивая блокнотом. – Всё-всё про вас расскажу!

Мы сделали вид, будто начали лепить снежки. И Ханкевича словно ветром сдуло. Лишь только маленький листочек, вылетевший из блокнота, медленно упал на землю.

– Точно. Теперь я вспомнил, как завучиху зовут, – пробормотал Ромыч.

А я ничего не сказал. Я молча подобрал бумажку и засунул в карман штанов. Во-первых, не люблю когда всякий мусор на хороший снег кидают. Во-вторых, будет чем кормить Ханкевича в следующий раз.

12 февраля

По какой-то причине я проснулся сегодня рано-рано и пришёл в школу одним из первых. Такое у меня всего несколько раз в жизни случалось.

За окном выла метель. Я брёл по полутёмному коридору, ощущая исходящее от разогретых батарей тепло. Вдыхал привычный запах – пыль, мел, линолеум. А ещё внезапно почудился едва уловимый аромат клубники и бананов.

И вокруг – никого.

Нахлынуло странное чувство уюта, многократно усиленное ощущением скоротечности этого момента. Такое бывает, когда понимаешь, что буквально через несколько минут всё изменится. Совсем скоро включат яркие лампы, а коридор заполнится гомонящей ордой.

Кабинет литературы был уже открыт. Внутри горел свет. Я привычно плюхнулся за нашу парту. Бросил рюкзак. И только потом заметил, что в классе я не один.

Обхватив себя за плечи, возле окна стояла Сметанкина. За стеклом перед ней в полной черноте мелькали снежинки. На подоконнике лежала ручка, а рядом – фантик от жвачки «Love is». Обычный такой фантик, где нарисована влюблённая парочка и написана ванильная фразочка.

Хотя нет. Не совсем обычный. В этот раз текста было как-то многовато. Сразу несколько строчек из маленьких аккуратных буковок. И два сердечка пририсовано.

Пожалуй, рюкзак я бросил слишком сильно. Проскользив по парте, он доехал до края и грохнулся на пол. Я закряхтел и полез его поднимать. Сметанкина резко развернулась. Схватила фантик, как будто мне до него есть какое-то дело. И, направляясь в коридор, бросила надменно: