Текст книги "Тайна убийства Столыпина"

Месть «Старца»

Всю жизнь жандармский полковник Александр Васильевич Герасимов считал, что погубил свою карьеру лишь тем, что выступил против проходимца Гришки Распутина, приблизившегося к царской семье. Через Столыпина он пытался уберечь государя от самозванца. Вместе с Петром Аркадьевичем впоследствии за это и поплатился.

А начиналось все так.

В конце 1908 года дворцовый комендант генерал Дедюлин поинтересовался вдруг у Герасимова:

– Слыхали ли вы что-нибудь о некоем Григории Распутине?

– Нет, имя это мне незнакомо. А что вас так озаботило?

Дедюлин признался:

– Меня озаботила история, с ним связанная. Этот человек был представлен государыне Александре Федоровне на квартире фрейлины Вырубовой, наперсницы императрицы. Распутин, как я выяснил, выдает себя за старца, интересующегося религиозными вопросами, но по годам своим никак не может быть отнесен к старикам. Все это мне кажется подозрительным.

– Выясню, что это за фрукт, – сказал Герасимов.

– Я пробовал сам навести о нем справки, но толком ничего не узнал, – продолжал Дедюлин. – Потому допускаю, что в лице Распутина мы имеем дело с революционером, может быть, даже со скрытым террористом, который пытается приблизиться к царскому двору.

– Понимаю вашу озабоченность…

– Прошу вас, Александр Васильевич, обратить внимание и на то, что, бывая у Вырубовой вместе с государыней, царь может там встретиться с этим Распутиным, что весьма нежелательно.

Прибыв на Фонтанку, Герасимов поручил установить за приезжим наблюдение и приказал навести справки относительно его личности.

Вскоре информация поступила, и не самая утешительная. Из Сибири сообщили: Распутин вел там безнравственный образ жизни, вовлекая в разврат девушек и женщин, попадался на кражах, за что наказывался, потому вынужден был бежать из родной деревни.

Какое же досье собрал полковник Герасимов на «старца»?

Настолько полное, насколько можно было собрать сведений о подданном Российской империи. Теперь он знал, что Григорий Распутин сын крестьянина, когда-то служившего на почте кучером; родился он в селе Покровском, что на реке Туре в Западной Сибири, в 150 верстах от города Тобольска; отца его звали Ефимом. Как и многие крестьяне того времени, фамилии Ефим не имел и получил ее от жителей деревни, уроженцем которой не был, прозвище Новый, по паспорту – Новых.

Его сын, Григорий, в молодости вел обыкновенную жизнь для тех мест, был изворотлив, хитер. Так же, как и другие, высматривал, что плохо лежит, воровал. Отличался смелостью, физической силой. Распутство создало ему славу бесшабашного кутежника, потому и присвоили ему кличку Распутин, которая заменила фамилию.

Сообщения из разных источников нарисовали довольно грустную картину.

«В молодости много пил, дрался, любил забавляться с девками.

Без лишних слов хватал очередную жертву и начинал расстегивать на ней пуговицы. Часто получал пинки, был оцарапан и покусан, но силой своего добивался… Однажды случилось ему везти в Верхотурьинский монастырь священника, который, поговорив с ним по дороге, был поражен живостью его природных дарований. Убеждения священника произвели на Григория настолько сильное впечатление, что он решил бросить темную и развратную жизнь и стать странником. Обладая необыкновенной памятью, он подкреплял свои речи во время странствия текстами из священных книг…

Странствия привели его в Петербург, где он познакомился с архимандритом Феофаном, ректором Духовной академии. Архимандриту показалось, что он видит в крестьянине проявления искренности веры, большое смирение и признаки Божественного вдохновения. Через его посредство Распутин был введен в круги набожных людей столицы, чем он и воспользовался. В его грубости усматривали лишь простоту человека, вышедшего из народа. Все были в восторге от „наивности“ простой его души…

Несколько месяцев жил в Верхотурьинском монастыре – уединении монахов и заточении еретиков-сектантов. После возвращения из монастыря женился на местной крестьянке, старше его на четыре года. Имел четырех детей: двоих сыновей и двух дочерей; старший сын умер в раннем возрасте, другой – умственно отсталый. Все надежды связывает с дочерьми – Марией и Варварой…

Совершил паломничество на гору Афон в Греции. Отсутствовал два года. По его словам, странствовал. Впервые побывал в Петербурге в 1903 году. Прожил пять месяцев. Был принят знаменитым духовным лицом – отцом Иоанном Кронштадтским. В 1905 году вернулся в Петербург…

Добился покровительства двух дам высшего света – великой княжны Милицы и великой княжны Анастасии, дочерей короля Николая I Черногорского, которые замужем за кузенами царя Николая II. Те, на радость Распутина, увлечены мистицизмом, властвующим в салонах высшего общества города. Великая княжна Милица привела Распутина в Царское Село…»

Какая еще информация попала в руки Герасимова? Что еще знал он?

Конечно, то, что было известно лишь узкому кругу: что наследник престола цесаревич Алексей болен гемофилией. Что когда бедная мать узнала об этом, то содрогнулась. Вся последующая жизнь после рождения сына, которого так ждали супруги, стала для царской четы страшным кошмаром. До этого у них рождались только дочери.

Гемофилия – наследственная болезнь, которую привезла из Дармштадта дочь великого герцога Людвига Гессенского и Алисы Английской, любимая внучка королевы Виктории Алиса Гессенская, ставшая после перемены религии Александрой Федоровной. Она знала, что люди против гемофилии бессильны и медицина не сможет ей помочь. Потому верила только в Бога и в чудеса, которые могли спасти ее ребенка.

Вот тут-то и появился «старец» Распутин.

Правда, как профессионал, Герасимов задал себе вполне закономерный вопрос: может быть, кто-то и привел этого «спасителя», подготовив для него благодатную почву? Видимо, нужен был человек, которому доверяла бы императрица. Маленький скромный ключик к ней открывал большие тайны и богатства огромной империи.

Собрав все о пришествии Распутина, Герасимов полагал, что поединок с сибирским мужичком он выиграет, потому что на его стороне здравый смысл, логика и законы, которым он следует, а у мужичка-шарлатана лишь невежество и обман.

Узнавший всю подноготную деревенского проходимца, жандармский полковник уверился, что легко с ним справится. В своих предположениях, однако, он сильно ошибался.

Филерская служба подтвердила развратный образ жизни Распутина в столице. Агенты отмечали: он брал на Невском уличных девок и водил к себе на квартиру. Полицейские женщин расспросили, те отзывались о мужике нелестно, говорили, что он груб, блудлив.

С собранными материалами Герасимов пришел к Столыпину. Тот удивился, впервые услышав о каком-то «старце».

– Не имею никакого представления об этой личности, – признался Столыпин. – Но то, что вы, Александр Васильевич, рассказываете, глубоко меня волнует. Пребывание темного субъекта такого рода при дворе может привести к самым неприятным последствиям.

В расстройстве отодвинул бумаги.

– Жизнь царской семьи должна быть чиста, как хрусталь, – сказал Петр Аркадьевич. – Если в народном сознании на царскую семью падет тяжелая тень, то весь моральный авторитет самодержца погибнет – и тогда может произойти самое плохое. Хорошо, что вы довели до меня эти сведения. При очередном докладе я немедленно переговорю с государем, чтобы он положил конец этой истории.

Столыпин всегда держал свое слово.

В тот день, когда он вместе с Герасимовым, сопровождавшим его во время поездок в Царское Село, направлялся на доклад, он был особенно взволнован, понимая, какой щекотливой темы должен коснуться. Можно было предвидеть, какой гнев может навлечь на себя министр, затрагивая личную жизнь царской семьи. В то же время он считал, что не вправе и промолчать.

Разговор с государем, как он и предвидел, получился неприятным.

Закончив доклад, Столыпин несколько помолчал и начал:

– Знакомо ли вашему величеству имя Григория Распутина?

Государь насторожился, но ответил спокойным тоном:

– Да, государыня рассказала мне, что несколько раз встречала его у фрейлины Вырубовой. По ее словам, это интересный человек, странник, много ходивший по святым местам, знающий Священное Писание.

– А ваше величество его не видали?

– Нет.

– Простите, ваше величество, но мне было доложено совершенно иное, – решился Столыпин.

– Кто вам доложил?

– Полковник Герасимов.

– Ну, если Герасимов…

Наступила неловкая пауза. Царь словно раздумывал, что ему следует сказать, а что нет. Он не предполагал, что Столыпин задал ему коварный вопрос, не знал, что ничего подобного Герасимов не докладывал. Позже Столыпин объяснил свой поступок жандарму так: неуверенность ответов царя, его колебания и настороженный взгляд как бы подсказали – с Распутиным он встречался, конечно, и хотел это скрыть.

Но на конкретный вопрос надо было ответить. И Николай II с извиняющейся усмешкой сообщил:

– Не буду оспаривать то, что доложил вам полковник Герасимов. Государыня действительно уговорила меня встретиться с Распутиным. Я видел его два раза, если мне не изменяет память…

И вдруг из колеблющегося он превратился в решительного человека, способного на отчаянный поступок. Даже повысил голос, который стал звучать жестче, чем прежде.

– Но почему, собственно, это вас интересует? Мое личное дело, с кем встречаться и когда встречаться. Ничего общего с политикой эта встреча не имеет. Разве я и моя жена не можем принимать своих знакомых, разговаривать с ними и выслушивать чьи-то просьбы? Мы можем встречаться со всеми, кто нас интересует!

Столыпин не отступил. Напротив, он высказал свою точку зрения, чтобы быть понятым: что повелитель России не может и в личной жизни делать все то, что ему вздумается, потому что он выше всего государства и народ смотрит на него и молится за него и его семью. Ничто нечистое не должно соприкасаться с его особой, а встречи с Распутиным ничего хорошего не предвещают. И тут Столыпин рассказал о собранных полицией материалах.

Царь сник, услышав неприятное о «старце». Он несколько раз переспросил:

– А точны ли ваши подробности?

– Да, – твердо ответил Столыпин. – Потому и прошу вас: запретите ему встречаться с государыней.

– После того, что вы мне рассказали, с этим «святым» мы встречаться не будем, – был ответ.

Столыпин ушел от Николая II в еще большем волнении, но и с чувством облегчения на душе – снял с себя ношу, которая так мучила его в последнее время. И был уверен, что с Распутиным покончено. Так вначале считал и Герасимов, возвращавшийся вместе с Петром Аркадьевичем с доклада.

Правда, Герасимов уточнил:

– А вы хорошо запомнили, Петр Аркадьевич, государь говорил только о себе, что не будет видеть «старца», или имел в виду и себя, и царицу?

Столыпин ответил вполне определенно:

– Я запомнил его слова. Он говорил не только о себе.

В отличие от Герасимова Столыпин не знал, что царь легко попадает под влияние окружения, тем более своей супруги. В то время как Петр Аркадьевич посчитал вопрос решенным, полковник ответ государя поставил под сомнение и наблюдение за «старцем» не снял, продолжая получать информацию о проходимце.

Агенты сообщали, что Распутин не только не прекратил свои визиты к Вырубовой, но даже зачастил к ней. А так как у нее бывала государыня, становилось ясно, что Распутин имел встречи и с Александрой Федоровной.

В очередной раз Герасимов обратился к Столыпину.

– Вы знаете, что дело Распутина не закрыто? – спросил он у своего начальника.

– Этого быть не может! – удивился Столыпин. – Государь дал мне слово!

– К сожалению, вам больше невозможно говорить с ним на эту тему, – предостерег полковник, – но эти встречи продолжаются.

– Да, вы правы, – согласился Столыпин. – Ситуация пиковая. Тогда что же мы с вами можем предпринять?

Чувствовалось, что уступать проходимцу Столыпин не намеревался.

Герасимов подсказал:

– Надо выслать Распутина из столицы. В административном порядке, конечно.

– Согласен, Александр Васильевич. Но сделать это надо законным путем, чтобы наше решение не выглядело как самоуправство. А есть ли такой путь?

– Есть, к счастью. По существующему закону как министру внутренних дел вам предоставлено единоличное право бесконтрольной высылки в Сибирь лиц, допустивших безнравственное поведение в обществе. Законом этим давно не пользовались, его позабыли. Между тем он не отменен. Вот вам и возможность.

– Я готов, но вдруг случится огласка? Скажут, что Столыпин намеренно воспользовался своим правом.

– Все узнают, что вы действовали на основании закона. Кстати, вспомнят и сам закон. Конечно, Петр Аркадьевич, государю это может не понравиться…

После некоторого колебания Столыпин принял решение.

– Хорошо, я согласен объясниться с государем. Подготовьте предложение. Только прошу вас, ни в коем случае не арестовывайте Распутина в Царском Селе, не обостряйте отношения со двором. Государыня решит, что мы поступили так со злобы. Надо, чтобы она так не думала. К тому же скандал свяжут с семьей государя, а этого быть не должно!

– Вы правы, огласки надо избежать!

Для того чтобы сохранить тайну, Герасимов прямо в кабинете министра собственноручно написал постановление о высылке Распутина, и Столыпин с удовлетворением на нем расписался.

– Действуйте, – напутствовал он.

Легко было сказать «Действуйте!» и совсем нелегко выполнить такое распоряжение. Задержать Распутина никак не удавалось. Когда история затянулась, Герасимов даже подумал, что кто-то (возможно, из высокопоставленных покровителей проходимца), должно быть, предупредил его. А иной раз казалось, что «старец» нюхом почуял готовившуюся для него западню и стал вести себя осторожно, ночевать у своих высоких покровителей.

Агенты ежедневно «вели» Распутина, телефонируя лично Герасимову, как обстоят дела. Однажды доложили: «Григорий нанес визит фрейлине Вырубовой».

– Немедленно арестовать, как только вернется в Петербург! – был приказ.

Наконец-то «старец» будет задержан и этапирован, подумал Герасимов. Но агенты вернулись ни с чем, доложив, что их подопечный бежал, выскочив на ходу из поезда.

– И вы не могли его догнать? – удивился Герасимов.

– Могли бы, ваше благородие! Но его ожидал автомобиль великого князя Петра Николаевича, мужа великой княгини Милицы Николаевны. Вы же понимаете, что арест наделал бы много шума, а ведь вы приказали остерегаться скандала. Мы проследили – автомобиль въехал в ворота княжеского дома.

А Столыпин все спрашивал у Герасимова:

– Ну, как там «старец»?

Герасимов, злясь, что не может выполнить поручения своего министра, смущенно отвечал:

– Опять успел скрыться.

– Постарайтесь, Александр Васильевич, решить вопрос, прошу вас! – говорил Петр Аркадьевич.

Теперь уже Герасимов требовал от своих агентов арестовать Распутина даже в том случае, если и случится скандал. Но Григорий скрывался в знатном доме, носа своего оттуда не высовывал. Круглые сутки стерегли его агенты, взяв под наблюдение все выходы, но Распутин на улице не появлялся. Войти же в дом родственника человека царя без его личного разрешения было нельзя.

История затягивалась.

И вдруг неожиданно из Сибири пришла телеграмма: Распутин вернулся домой. Столыпина, конечно, заинтересовало, как такое могло произойти, если его усиленно опекали агенты полиции?

Герасимов объяснил:

– Агентов винить нельзя. Они откровенно говорили мне, что из княжеского дома выезжали и автомобили, и закрытые экипажи. Иногда сквозь окна они видели, что там едет князь или княгиня. Но кто бы мог поручиться, не находится ли там Распутин? Разве могли наши люди останавливать и проверять экипажи? Случись такая история, вы бы меня не поблагодарили за службу…

Столыпин с ним согласился.

Сведения из Сибири их обрадовали: вопрос решился сам собой, без лишнего шума. Столыпин не скрывал своего удовлетворения:

– Теперь этот проходимец и носа здесь не покажет.

Но он ошибся. Распутин прожил дома столько, сколько захотел – несколько месяцев. Потом ему стало скучно: ведь такой приятной жизни, как в столице, нигде не было. И его потянуло обратно. Вкусивший сладкого, веселья, власти – никогда их не забудет. Он только ждал, когда все стихнет и о нем позабудут гнусные полицейские шпики.

В те часы Распутин еще боялся полицейских, боялся офицеров, генералов и свитских мундиров. Со временем этот страх прошел. Освоившись в столичном обществе, заимев хорошие знакомства, он стал пренебрегать полицией, и наступил момент, когда он достиг такой власти, что назначал министров и раздавал должности. В коротких неграмотных записочках, доходивших даже до государя, он писал, на какое место можно назначить подателя бумажки.

Верно ли это или приписывали Григорию такие поступки – не знаем. Но то, что Петр Аркадьевич нажил себе врага серьезного, было ясно. И темные силы, скрытые, невидные при дневном свете, стали с ненавистью травить реформатора, преследовать его. Хотели, чтобы он покинул свой высокий пост и отошел от власти.

Пришло время, и пал верный друг Петра Аркадьевича, жандарм Герасимов, которому Столыпин намеревался поручить всю полицейскую службу империи, да не вышло. Другие силы привели туда человека, который в глаза льстил Столыпину, а за глаза критиковал. И не только критиковал, но и действовал – втихую, осторожно, как действуют кроты, всегда незаметно и скрытно от людей.

А из-за Столыпина Распутин и Герасимова невзлюбил. Когда узнал через своих людей, что все неприятности выпали ему через полковника, то стал намекать императрице, что этот жандарм один из его преследователей, и если от него нет поддержки, то надо бы от такого избавиться.

Александра Федоровна к «старцу» прислушивалась. Видно, не без ее помощи Герасимов пошел на повышение. Но должности товарища министра внутренних дел, на которую рассчитывал и которую хотел ему предоставить Столыпин, он не получил. Правда, стал генералом, но не разыскной части, а по поручениям, в сущности разъездным чиновником, потому что серьезные дела ему не давали, а заниматься розыском не дозволили.

Распутину понравился Курлов, новый шеф жандармов – послушный, исполнительный, хваткий. Он и стал его поддерживать, нашептывая о нем государыне хвалебные слова.

Дело Азефа

В мае 1908 года намечался приезд в Россию английского короля Эдуарда VII. Монарх мечтал побывать в Петербурге, осмотреть его достопримечательности. Естественно, в русской столице запаниковали: как обеспечить охрану такого гостя, когда теракты происходят чуть ли не каждый день? Поэтому Николай II всячески оттягивал встречу. Он знал, что в отличие от спокойных европейских монархов английский слишком неспокоен, а потому признался Столыпину:

– С ним вы не оберетесь хлопот. Он привык у себя в Англии ходить повсюду свободно и у нас станет вести себя так же. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверное, захочет заглянуть и на верфи. Сопровождать его я не смогу, а если он будет выезжать без меня, вы понимаете, какие это вызовет толки. Поэтому лучше, если он к нам не приедет.

Но Эдуард VII был не из тех, кто легко отказывался от задуманного. Он настаивал на своем приезде, и Николай II вынужден был согласиться. По дипломатическим каналам долго велись переговоры, где организовать встречу. Наконец выбрали город – Ревель на Балтийском море, место приятное. Довод был прост: в Ревеле удобная гавань, где могла встать на рейде английская эскадра. Еще один довод в пользу выбранного места встречи – безопасность монархов. С этой точки зрения в Ревеле можно было организовать встречу намного надежнее, чем в столице. Английская сторона с этим согласилась. Согласилась и с тем, что стоит ограничить пребывание монархов на суше, где им могла грозить опасность. На море, понятно, никто из террористов приблизиться к священным особам при всем своем желании не смог бы.

– С точки зрения охраны государя, – заключил в беседе со Столыпиным Герасимов, – условия в Ревеле самые благоприятные.

В министерстве предложение одобрили. Одобрили и во дворце.

Революционеры, решившие совершить покушение на царя, рассуждали по-другому. Их интересовал переезд царя в Ревель и возможность во время этого переезда убить Николая II.

Азеф при обсуждении вопроса молча слушал, считая, что своими возражениями лишь усилит подозрения товарищей.

Когда хлопоты с поездкой государя на встречу с английским монархом только начинались и в организации стали обсуждать убийство царя, Азеф пришел к Герасимову и попросился на отдых.

– Я устал от такого напряжения, – признался он, как признавался всегда в острых моментах. – Хочу немного пожить мирной жизнью.

– А как же я буду без вас? – вопросил Герасимов. – Ведь вы моя серьезная опора в борьбе с революционерами.

– Усталость может привести к срыву, – предупредил Азеф. – Вы знаете, устает даже металл, а человек ведь не железо…

– Пока не пройдет встреча в Ревеле, и не думайте об отдыхе. Не мне вам говорить о важности встречи монархов. К ней приковано внимание всей Европы.

Так же считал и Столыпин. Петр Аркадьевич своим товарищам, руководившим в Министерстве внутренних дел различными службами, говорил:

– Не дай бог, если во время встречи случится покушение! Тем самым мы покажем иностранцам, что положение в империи непрочно, а это скажется на дипломатических переговорах. Надо сделать так, чтобы свидание прошло без осложнений.

Герасимов предупреждал Азефа, чтобы он не упускал ни малейшей детали, все принимал во внимание.

– Я всегда сообщаю все, что знаю, – огрызался тот.

А знал он все то, что знали руководители террора. В такой обстановке, когда информация поступала и с другой стороны, полицейским легче было принимать решения.

При очередной встрече Столыпин открыл Герасимову, что решен вопрос, как отправлять царскую семью в Ревель. Решено: на яхте «Штандарт».

– Исходя из этого, – сказал он, – и организуйте охрану государя.

Но вот появился Азеф и сообщил:

– Последняя информация: царь отправляется в Ревель по железной дороге.

– Вы уверены? – с усмешкой спросил Герасимов.

– Я передаю вам то, что известно в организации.

– Значит, в ней считают, что переезд произойдет по железной дороге?

– Да, – уверенно ответил Азеф. – Это точно.

– Неужели вы полагаете, что изменение маршрута поездки государя может быть известно террористам прежде, чем руководителю политической полиции? – удивленно посмотрел на агента Герасимов.

– У вас свои источники, у меня свои, – обиделся Азеф. – Но моя информация точна, потому что источник, который ее выдал, совершенно надежен.

В ту ночь Герасимов был на докладе у Столыпина и спросил министра, не произошло ли изменений в планах переезда в Ревель.

Столыпин поднял брови:

– Если бы такое случилось, я бы наверняка знал. А почему вы спрашиваете?

– Дело в том, Петр Аркадьевич, что Азеф представил мне совершенно иную информацию. Я полагал, что вы в курсе всех изменений.

Столыпин его успокоил:

– У них могут быть неверные сведения. Не обращайте на это внимания. Организуйте охрану, как было спланировано.

На другое утро дворцовый комендант поделился с Герасимовым последней новостью. Оказалось, план поездки изменен: государь едет в Ревель по железной дороге.

– Но ведь на яхте безопаснее, – возразил Герасимов. – Мы так и планировали охрану.

– Изменение внесено из-за государыни. Она чувствует себя неважно и не хочет подвергать себя риску на море, – пояснил дворцовый комендант.

Герасимов был поражен. Теперь он с нетерпением ждал встречи с агентом, чтобы выяснить его источник информации.

Азеф от ответа уклонился:

– Я не могу назвать этого человека и поступить против моих правил. Главное, что я вас поставил в известность.

– Но мне хотелось бы знать ваш источник, – настаивал Герасимов.

– Нет, Александр Васильевич, так мы с вами не договаривались. Информацию вы получили своевременно и, как я думаю, даже раньше, чем из дворца, от официальных лиц. Свое обязательство я перед вами сдержал. Называть человека я не буду.

Герасимов попытался надавить на него, но Азеф хорошо держал оборону.

– Против меня слишком много подозрений, чтобы я стал рисковать. Человек, который дал сведения, занимает высокий пост и известен только трем лицам. Он вне подозрений. Если его арестуют или он заметит за собой наблюдение, заподозрят меня.

– Но вы же знаете, что вся ваша информация – сугубая тайна. Я передам ее только Столыпину, но от него она никуда не уйдет.

– Не просите меня, человека этого я не назову. Если Столыпин поделится информацией с царем, человек тот станет оправдываться. Мне это не нужно.

Вначале Герасимов не очень огорчился отказом Азефа назвать информатора, ведь главное состояло в другом: расстроить покушение. Все остальные вопросы он решил отложить на потом.

И покушение было сорвано… У террористов имелось два разработанных плана – и о каждом был осведомлен Герасимов. Первый состоял в том, чтобы напасть на поезд в пути, а второй – устроить покушение во время поездки монархов в имение графа Бенкендорфа. Первый план для террористов был предпочтительнее, и они готовились к нему основательно.

Но вмешательство Азефа опрокинуло весь их замысел. Он выступал в роли своеобразного диспетчера, который, получив телеграмму от информатора о времени отправки особого поезда, должен был сообщить об этом товарищам.

Азеф телеграмму задержал. Когда он ее передал, время для боевиков было упущено.

«Филигранная работа», – подумал Столыпин, когда Герасимов доложил ему о действиях Азефа.

Торжества в Ревеле прошли безупречно. Встреченные на вокзале, государь и государыня проехали в открытой коляске через весь город к гавани. День был теплый, солнечный. Вдоль улиц стояли матросы, солдаты, учащиеся местных учебных заведений. Все было в цветах.

А потом в гавань вошла английская яхта «Виктория и Альберт» с королевской четой на борту. Их сопровождала английская военная эскадра. Крепостная артиллерия и корабли русского флота отдали салют.

– Надо, чтобы встреча прошла без инцидентов, – наставлял Столыпин своих подчиненных.

Все прошло гладко. Впрочем, анекдотичный случай все же произошел. Когда стороны обменялись пушечными салютами, яхты вдруг «заговорили» флагами. Сигналы были такими необычными, что моряки вначале и не поняли, о чем идет речь. Они только развели руками.

«Виктория и Альберт» передала личную просьбу английского монарха.

Наконец на «Штандарте» ответили: просьбу выполняем.

От русской яхты отошел бот и направился к английской яхте.

Когда охранникам доложили, о чем просили с английского борта, те рассмеялись. Гости сигнализировали: «Пришлите портного на борт».

Потом стали известны причины необычной просьбы. При подходе к городу английский монарх примерил имевшийся у него мундир киевского драгунского полка. Мундир оказался тесен. А так как по церемониалу король был шефом этого полка и должен был приехать на «Штандарт» в форме драгун, то он пожелал, чтобы мундир был исправлен.

Эдуарду VII повезло. На русской яхте был придворный портной, который и выручил гостя.

Вспоминая это маленькое происшествие, долго веселились. Столыпин сказал, насколько было бы лучше, если бы случались только такие инциденты, а не взрывы и выстрелы.

Вернувшись из Ревеля, Герасимов снова задался вопросом: кто же это таинственное лицо, которое выдало террористам секретную информацию? Несмотря на то что Азеф не назвал имени, зацепка для следствия была. Чин имел непосредственное отношение к перемещению царской семьи и был близок к дворцовому коменданту. С этого Герасимов и начал следствие, которое, как любое следствие, отталкивается от подозреваемых. В данном случае круг лиц был определен.

Вначале Герасимов думал, что информатор эсеров какой-нибудь мелкий чиновник, но потом, поверив Азефу, решил, что мелкий здесь быть никак не может, если об изменении маршрута знали семь человек. Действуя методом исключения, он пришел к выводу, что интересующая его личность занимает пост в Министерстве путей сообщения.

Со своими выводами он поспешил к Столыпину, которому обо всем и рассказал.

Министр не поверил.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Я его хорошо знаю. Он принимает участие в заседаниях Совета министров, бывает у меня в гостях. Он не может быть информатором террористов, покушающихся на государя.

– Я долго думал, прежде чем прийти к вам с докладом. Все тщательно расследовал… Открою вам, как пришел к такому выводу…

Выслушав Герасимова, Столыпин заколебался.

– Прошу вас, Александр Васильевич, этого имени нигде не упоминать и еще раз проверить свои выводы.

Они вернулись к этой теме позже, когда полковник перепроверил все факты. При новом докладе Столыпин уже не колебался. Он был разгневан.

– Этот болтун хуже любого террориста! Его следует предать суду! Но разве мы можем это сделать? Что будут писать газеты всего мира? Будут писать о русских предателях, да еще с такими эпитетами! Лучше подождем, дальше будет видно, как поступить. Пока же отстраним его от всех важных государственных дел.

Фамилия этого царского сановника так и осталась для нас неизвестной. Не сказал о ней Столыпин, не назвал этого человека и Герасимов, который после Октябрьской революции, в эмиграции, написал свои мемуары. Причину назвал – сановника уже нет в живых, а дети, посчитал автор, не отвечают за грехи отца.

И Герасимов промолчал.

Жандармы тоже, выходит, имели понятие о чести.

Но, наверное, была и другая причина. Следствие по делу не проводилось, а можно ли спустя столько лет обвинять человека в том, что невозможно уже доказать?

Умолчав о предателе, Герасимов вспомнил, как Азеф вернулся к старой теме, на которую уже говорил с ним не раз.

– Устал, хочу отдохнуть.

– Езжайте отдохните. Несколько месяцев отдыха пойдут вам на пользу.

– Нет, Александр Васильевич, я хочу на полный отдых, пожить хочу спокойно своей частной жизнью. Вы же знаете, нельзя столько лет безнаказанно ходить по лезвию… У меня нервы потрепаны, как старые струны.

Азеф принял верное решение, подумал Герасимов, так долго работать в секретной службе, как он, нельзя.

Столыпин, как и Герасимов, был расстроен. Конечно, рассуждал он, такого агента, как Азеф, вряд ли найдешь, но ведь можно и не прерывать связей. Что, если действительно дать ему долгий отпуск?

Но агент не соглашался, стоял на своем. И уехал. Жалованье получил высокое, оно стало своеобразной пенсией за проделанную им работу.

Писал он теперь Герасимову редко, в письмах его не было ни существенных подробностей, ни интереса. Это были личные письма.

Как-то в беседе Столыпин сказал полковнику:

– А ведь Азеф прав. Вы говорите, что ходят слухи среди революционеров о его предательстве? Вы поступили правильно, что отпустили его…

Они нередко вспоминали Азефа. Это случалось тогда, когда нуждались в информации, а таковой не оказывалось, были лишь мелкие сведения. Никто из агентов не мог сравниться с Азефом.