Текст книги "«Джамп» значит «Прыгай!»"

– А ты этого не боись, дружок, – Заботин покровительственно похлопал его по плечу. – Ты боись, чтобы не запоздать. Гляди вон, что в стране-то творится. Стачки. Демонстрации. Народ всего боится. Пшено вон всякое закупать кинулся. А мы об народе нашенском печись должны. Поехали, Ленок!

– Вы знаете, я немного устала с дороги… – застенчиво потупилась девушка.

– А ничаво, щас хавчик какой-нибудь сообразим и передохнем в гостиничке.

* * *

В десять утра гостиница «Хилтон-Отель» встретила их пустынным холлом и заспанными боями, которые тут же стряхнули с себя дремоту и кинулись к ним.

– Сообрази что-нибудь похавать в мой номер, – небрежно бросил Заботин администратору, по пути в лифт.

– Но в вашем номере остановился один э…

– Кто? Что б твою мать! – рявкнул Заботин. Один из его охранников схватил администратора за галстук и притянул поближе.

– Американец… – прохрипел администратор. – Конгрессмен… Член Экономического Совета. Прибыл для консультаций с нашим правительством. Номер оплачен за неделю вперед.

– Так вот, блин, к тому моменту, как я подымусь, чтоб номер был свободен. Понял?

– Слышал? «Свободен»! – пошутил охранник и оттолкнул администратора.

Кроме лифтёра, Заботина и Лены, в лифт втиснулись и трое охранников. Они прошли по довольно длинному коридору, устланному богатым ковром, в котором утопала нога, и Забота подвел Лену к обширному окну, откуда открывалась обширная панорама Москвы, Кремля, Яузы. День обещал быть солнечным, в дымке испарений далекие белоснежные высотные здания казались запредельным миражом, явившимся путникам в пустыне.

– Вишь! – благоговейно сказал Заботин. – Мой город. Все здесь моё. И гостиница эта моя. И вон тот дом мой. И вон тот.

– И вон этот? С башенками? – осведомилась Лена.

– Кремль-то? Давно мой. Со всей прислугой и господами.

Он бережно похлопал ее по плечу и, сжав ладонью плечо, притянул к себе.

«Да, дедочек, подумала она, планы у тебя далеко, вернее, глубоко идущие. Может, ты уже и виагры глотнуть успел? Надо же, ждала прекрасного принца, а выпало…»

– Да вы настоящий король, – сказала она, с трудом подавив вздох восхищения и благоговения.

– А хошь, ты у меня королевной будешь, а? – расхохотался Забота.

– Конечно, хочу, – прошептала она, и лицо ее запылало преклонением и восторгом.

Когда они вошли в великолепный четырехкомнатный номер с барочной мебелью, горничная торопливо перестилала простыни. Из соседнего номера еще слышался крикливый голос, который на противном чикагском слэнге орал в телефон и торопливо требовал немедленно заказать ему билет на обратный рейс в Вашингтон.

Они молча позавтракали целым корытцем с черной икрой, осетровыми сандвичами и гамбургерами, запивая все двумя бутылками «Фин-Шампань» и кофе «капуччино». Завтрак длился добрый час, во время которого Забота несколько раз связывался по телефону с разными людьми и отдавал короткие односложные приказания. Затем он выжидающе воззрился на охранников и те быстренько гуськом вышли из комнаты. Затем Заботин прилег на постель. Следующий выжидательный взгляд был обращен на Лену. Молчание длилось несколько секунд, потом этот боровообразный старик буркнул:

– Ну?!

Взгляд девушки был полон вопроса и немого обожания.

– Я грю, ты чё сюды в гляделки пришла играть? – пробурчал Забота. – Я че-э-эк простой, двадцать три зоны прошел, вашенским антимониям не обучен. Ну, баба ты или не баба? Давай, давай, чего-нибудь делай!

– Мне раздеться? – наивно спросила Лена. – Станцевать для вас голой. Сделать вам чего-нибудь губами, языком?

– Ну-ну, ништяк… – прохрюкал Забота.

Лена пересела на кровать рядом с ним, расстегнула и помогла ему снять рубаху, сняла брюки и попросила его перевернуться на живот.

– В твоих гостиницах полно девочек, которые сделают для тебя всё это, – прошептала девушка. – Но я для тебя сделаю больше – я подарю тебе счастье.

И она впилась своими тонкими пальчиками в жирные складки шеи, плечей, лопаток. Забота замурлыкал от удовольствия, застонал, заныл. Когда она терлась о него сосками, прижималась всем телом, прощупывала крестец, он стал часто вздыхать от наслаждения. А она шептала ему о прелестях забвения и сна, о напряжении, которое постепенно оставляет его, о прекрасной небесной голубизне, которая сгущается и окутывает его темной непроницаемой пеленой… и о том, что ровно через три часа он проснется здоровым и бодрым и напрочь забудет все ее слова.

Когда же она сбросила с него напряжение и добилась полного расслабления этого старого, усталого, израненного шрамами тела, и он блаженно захрапел, Лена подумала, что просто позволить ему переспать с собой было бы куда менее трудной задачей.

Затем она удалилась в ванную, открыла воду и оттуда позвонила Валерию. Тот моментально взял трубку и спросил:

– Где ты?

– Меня похитили.

– Я не спрашиваю, что с тобой, а где ты?

– Жду тебя через полчаса на Каменном мосту.

Открыв дверь номера, она столкнулась глазами с охранниками. Их взгляды были откровенно раздевающими.

– Что с батьком? – спросил старший.

– Наш с вами шеф спит – и просил его не будить.

Один пошел и проверил, прислушался к богатырскому храпу и вернулся успокоенный.

– Никуда ты не пойдешь, останешься здесь! – бросил старший.

– Это ты, лоб бронированный останешься здесь! – сверкнула глазами Лена. – Возьмешь себе телефончик и будешь тихо отвечать, что шеф просил его не будить.

– В натуре, Гриш, он же в последний месяц не спал совершенно, – пробормотал второй охранник.

– Но он же не сказал ее выпускать.

– А что он вам сказал меня не выпускать? – возмутилась Лена. – Вы мне работу не портьте! Я вам не девочка по вызову, я специальный сотрудник и должна находиться на своем рабочем месте. Мне за это деньги платят, а не за то, чтобы я разных там урков обслуживала.

Эти доводы вряд ли убедили бы охрану, если бы она не позвонила генералу Солдатову и тот не облаял бы корешей по-армейски, так что, слыша его отдаленный, напоминающий комариный писк голос в трубке, Лена покраснела и, не дожидаясь, пока генерал завершит один особенно колоритный словесный пассаж, подхватила сумочку и невозмутимо продефилировала мимо обалдевшей охраны к лифту.

15 августа 199… года
13:34

– Так что же у тебя там стряслось?

– Попала в руки местных мафиози. Однако, как видишь, выкрутилась и первой же электричкой прикатила сюда. Однако самое главное – не это. Слушай внимательно…

И Лена подробно рассказала ему о своих открытиях, сделанных в славном городе Муромове.

– Ты во всем этом уверена, Ленок? Ты действительно тщательно проверила все эти факты и совершенно уверена в своих словах? – спросил Валерий, склонившись над парапетом моста. Он смотрел отчасти на воду, отчасти на девушку.

– Больше того, – сказала девушка. – Я уверена, что материалы по всем этим делам можно откопать и в других местах. Ведь анализы делались в Москве.

– Это кажется почти невозможным. Какой-то кошмар, воплощенный в жизнь.

– Да, кошмар, но тем не менее это правда. Я все тщательно проверила, к тому же учти, во время учебы я получила небольшую медицинскую подготовку. – Порывшись в сумочке, она вручила ему листок бумаги. – Вот точное выражение, которое я скопировала с бумаг Глузского «Acquired Immunity Deficit Syndrome», а здесь его перевод. Вот данные всех анализов. Я только что проверила их, можешь проконсультироваться с ведущими специалистами. Младенец родился инфицированным вирусом СПИДа. Чуть ли не первый случай в нашей стране. И один из редчайших случаев в мире.

– Это значит, что Корсовский…

– Или его жена – носители ВИЧ-инфекции.

– Но за двадцать-то лет… Говорят, что от СПИДа умирают в считанные месяцы.

– Больные – да, но инфицированные, то есть носители, могут жить достаточно долго.

– Значит можно сказать, что наш великий финансист первым принес СПИД в нашу страну и первым же родил больного ребенка… Бедный младенчик… бедные родители.

Барский уставился на уток, плавающих под ним словно зелено-коричневые бутылки – жирные, раскормленные, они уже не заботились о том, чтобы куда-то перелетать. Тем не менее ему вдруг захотелось покормить их. В этот момент ему очень нужно было заняться каким-нибудь обычным, домашним делом.

– Итак, если бы он остался жив, то стал бы еще одной угрозой обществу?

– Вот именно, Валер, и действительно было милостью Божьей, то, что этот маньяк убил его.

– Да, вероятно, мы можем назвать это так, – проговорил он, зная, что лжет, что он вовсе не думал об этом как о милости или милосердии. С точки зрения его ведомства, это было всего лишь средством достижения цели и рычагом, способным оказать давление на шестеренку противодействующей машины с тем, чтобы она завертелась в другую сторону.

– Кстати, ты не нашла там фотографии доктора Глузского?

– Нашла, и даже прихватила с собой. Его теща уверяет, что он сейчас в Москве.

Валерий поглядел на фотографию и покачал головой.

– Все верно. Я даже скажу тебе где – в Склифовском морге. Именно этого человека я нашел с пулей в лысине в баре для гомосексуалистов «Блю-Драгонс». А теперь, я полагаю, мы сделали большую часть работы. Ты получила сведения, которые я искал, и проделала это очень хорошо. Я думаю, наш дражайший Миша Цыпкин услышит об этом от меня сегодня же вечером и постарается щедро тебя вознаградить…

– Когда мы увидимся в следующий раз? – неожиданно для самой себя спросила она.

– Боюсь, что мы больше не встретимся, если только что-нибудь не пойдет наперекосяк. Мне надо сделать еще пару дел, а затем можно начинать разработку нашего клиента.

– Послушай! – она схватила его за руку и повернула его к себе, так что он удивился неожиданной силе ее с виду хрупких точеных рук. – Ты… ты не должен сегодня ни с кем встречаться. И я тебе скажу почему – когда я сидела с этими бандитами, я… возможно, они связаны с бандой Корсовского. Они при мне несколько раз при мне звонили в Москву и говорили с кем-то, о том, что кого-то будут брать сегодня в двадцать двадцать?

– Вот как? – Барский беспечно пожал плечами. – Глупости какие. Бандиты не проводят операций по захвату, они либо грабят, либо убивают, а если захватывают, то лишь втихаря и по большей степени деньги и вещи. Так что ко мне это не относятся. Ты лучше скажи, с тобой они ничего не сделали?

– Они ухитрились накуриться до чертиков, и когда все впали в транс, я выбралась из дома и помчалась на вокзал.

– Тебе повезло.

– Мне? – она скорчила обидчивую гримаску. – Скорее им.

– Ну вот. А эта встреча мне необходима сегодня же. Время, отпущенное нам на расследование, почти истекло. Завтра все наши успехи будут уже никому не нужны. Наши экономисты настаивают на том, чтобы Корсовский объявил, как они это называют? – Он заглянул в обрывок бумажки со своими каракулями. – Ах, да, «суверенный дефолт». Ты знаешь, что это значит?

– Да, – Лана кивнул. – В нынешней ситуации эта мера действительно произведет эффект разорвавшейся бомбы. Ты уверен, что нашей стране нужно именно это?

– Послушай, – он ухмыльнулся и взял ее руку, чувствуя ее мягкость и теплоту в своей. Каким-то образом это прикосновение позволяло ему чувствовать себя менее одиноким, – мы вступили в игру на определенных правилах. Мы взяли на себя обязательства подчинить себе нашего вице-премьера, и попутно договорились, что ты подчиняешься мне, а я – очень умным ребятам из нашей Конторы.

– А тебе никогда не приходилось видеть, чтобы в один какой-то момент даже младший из группы, который оказывался в наивыгоднейшем положении брал командование на себя? В английском спецназе это практикуется. Допустим, я говорю «джамп» – и все прыгают, потому что все доверяют мне, как и я в следующую секунду буду доверять им.

– О нет, у нас это не мыслимо, – запротестовал Барский, – поскольку в таком случае все полезут командовать.

– Но я же говорю – не всегда, а только в самый критический момент.

– Ладно, – Барский махнул рукой. – «Джамп»!

И поцеловал ее.

– Знаешь, – тихо сказала она ему, – я совсем не обиделась на тебя. Мне это даже понравилось… Но пообещай мне никогда больше этого не делать.

Валерий прижал ее к себе и еще раз нежно поцеловал, потом он отстранил ее и сказал:

– Что же я за начальник, если не могу воспользоваться своим служебным положением? Прости-прощай, милая девушка, но в моих поцелуях скрыт глубокий тайный смысл, я просто не ожидаю, что мы встретимся с тобой снова. Но я благодарю тебя за все, что ты для меня сделала.

– Прости, – сказала Лена, – и прощай.

Она повернулась на каблучках и пошла. Он смотрел, как она уходит, худенькая, со стройными ногами, на высоких каблучках, а потом снова склонился над парапетом и стал обдумывать свой следующий ход.

Наконец он получил теорию, всего лишь предчувствие, идею, но он должен следовать этому предчувствию, как бы абсурдно оно ни звучало, так как другого пути у него не было.

Итак, есть очень гордая чета, думал он, а оба Корсовских были горды… Он провел два часа с одним весьма надежным информатором Цыпкина и теперь знал очень много о Корсовском, его жене и тесте. До брака она носила фамилию матери и была незаконнорожденной дочерью одного из виднейших представителей преступного мира России.

Они возгордились еще более, когда узнали, что у них будет ребенок. Наследник разума и богатства Корсовских-Заботиных и прямой наследник миллионов грязных денег, полученных преступным путем. Затем однажды к ним заявляется доктор Глузский, принимавший роды, и объясняет, чем на самом деле болен их ребенок. От этих слов гордость их тает, как снег под апрельским солнцем. СПИД в те времена был болезнью редкой и достаточно зазорной. Перед носителем ВИЧ-инфекции (как и перед любым из членов его семьи) моментально закроются все двери общества и любая карьера может считаться рухнувшей. Мысль о смерти навещает эту гордую пару все чаще и чаще. Но к смерти приговорен другой…

И, действительно, Смерть уже дала свои примеры. По соседству украдены и, вероятно, убиты двое детей. Так почему бы не быть и третьему? Если хорошо разыграть свои карты, никто не пострадает, не будет ни стыда, ни бесчестия ни для мужчины, жаждущего восторгов публики, ни для гордой женщины, которой невыносима сама мысль о том, что она произвела на свет заразу.

Но вначале он, наверное, хотел замести следы. Поэтому он отсылает в больницу пробу крови. Принадлежащую какой-то другой девочке. Спустя три дня он отсылает еще одну пробирочку – но там группа крови не согласуется с той, что принадлежала действительно его ребенку. Вопрос, откуда взялись дети?

Да, дети, которых украл и убил старый маньяк предоставили свою кровь молодому и подающему надежды политику и упокоились под грудой мусора. Когда Корсовский понял, что теперь благодаря этим похищениям на уши встал весь город, оставалось одно – закрыть этот вопрос. Острый, математический ум Корсовского мог легко воплотить в жизнь задуманный план. Первым шагом могла стать задушевная беседа с сестрой о том, как он ее любит, и как ему мешает этот ребенок… Потом могли быть указания няньке: «По дороге из парка назад, ты, Таня (или Света, или Женя), остановитесь у магазина и купите мне либо то, либо это. Можете оставить коляску снаружи на одну-две минуты, это совершенно безопасно».

А затем, пока нянька бродит по магазину, по улице проходит кто-то (кого случайный свидетель назовет потом «цыганкой») и увозит коляску. Остальное несложно проследить. Смуглые мозолистые руки опускают подушку на личико, и мальчик (и без того обреченный не по своей вине) успокаивается навеки. На то, чтобы скрыть его тело потребуется лишь горсточка земли… «Покойся в мире, сын мой».

Но он не упокоился и мира не наступило. Барский припомнил, как Берзиньш описал жену Корсовского. Высокая, излишне нагримированная дама, заточившая себя в угрюмом, неухоженном доме. Одевается, словно девочка-подросток, как бы в память о днях молодости, когда муж еще не отстранился от нее из страха перед еще одним зачатием, о днях, когда она еще не стала убийцей, о годах, когда Корсовский проводил с ней дни и ночи и не был еще одурманен жаждой власти и одобрения.

А затем настал день, когда не стало даже иллюзии покоя и спутником стал страх. Свидетель, который в свое время выложил следствию совершенно не вписывающийся в версию рассказ о цыганке – и тем самым обрек себя на тюремное заточение, – неожиданно обнаруживает когти. Для Крюкова с его ненавистью к чужому успеху обнаруженная улика показалось Божьим даром, он смотрел на фото и вспоминал лицо, которое так много лет назад видел сквозь снег. Игра света, угол, стиль прически – все могло сыграть роль, но он увидел правду и принялся за свою мерзкую работу: маленький рисуночек и бессмысленный текст под ним: «Цыганка, которая погубит тебя».

Одновременно с ним проявляется и доктор Глузский со своими совершенно умопомрачительными разоблачениями.

– Нет! – вдруг громко вскрикнул Барский и покачал головой. – Это нелепо, такого не может быть, против этого можно привести сотню доводов. У нас нет ни одного определенного доказательства, ни единой улики.

Тем не менее, склонившись над парапетом, он вдруг понял, что, поскольку это была его единственная теория, ему надо держаться ее до весьма горького конца. Он смело выступит с ней против Корсовского в надежде, что так или иначе наткнется на правду. Тогда, если финансист расколется, он передаст его в руки экономистов Конторы и отправится домой.

Но, если Корсовский не поддастся, и он потерпит поражение, родное ведомство не примет поражения.

Но теперь пора было идти. Где-то начали бить часы, и он сверил свои, чуть улыбнувшись при этом. Итак, встреча с Корсовским состоится лишь вечером, но сначала надо было успеть сделать еще кое-что. На этот раз он надеялся, что работа ему понравится. Он набрал номер телефона и сказал:

– Алло, это приёмная генерала Макарова? Привет, это я. Что нового? Если помнишь, я звонил тебе пару дней назад, просил уточнить, кому принадлежал автомобильчик красного цвета с номерными знаками «19–78 мур»… Итак, всё-таки это город Муромов… А про хозяина что-нибудь новенького известно? Ну, ничего, поищем сведения о нём у других генералов. Спасибо, старик! Обязательно заеду.

15 августа 199… года
20:00

– Голутвин по третьему! – рявкнуло из репродуктора женским голосом. – Товарный по первому.

Станция «Электрозаводская» в этот вечерний час была полна народу. Расположенная почти в самом центре столицы, эта железнодорожная артерия позволяла жителям самой зачуханной и нищей провинции выбираться на заработки в столицу, подкалымить продажей семечек, тряпья или пустых бутылок, а то нищенством или воровством, и вернуться в свою деревенскую благодать и нищету в относительном благополучии. Для того, чтобы пропив и проев за неделю все заработанное за день в столице, вновь отправиться на заработки.

– По третьему Голутвин проследует без остановок!

Внутри, на небольшой площадке между метро «Семеновская» и «Макдоналдсом» кипел маленький но очень бойкий базарчик, где купить можно было, что называется «чёрта в ступе» и в толчее лишиться кошелька, вытянутого проворной рукой.

Сейчас весь этот базарчик был разогнан и несколько дворников в оранжевых жакетах собирали с земли остатки коробок и прочего мусора, оставшегося после торгового дня.

Барский оплатил такси, купил походя горячий чебурек и, ругая себя за то, что не смог противостоять искушению (после чебуреков он всегда мучился изжогой), неторопливо направился на станцию. Поднявшись по лестнице, он расправив плечи и начал проталкиваться через толпу. А толпа была густой, так как поблизости высились корпуса нескольких крупных заводов, в районе было полным-полно офисов, так что станция была битком на-бита народом, разъезжающимся на вечерний отдых.

Как и было условлено, рядом с часами его ожидал Ингмар Берзиньш, на котором был тот же темный городской плащ что и раньше, хотя теперь он нес с собой букет ярких пионов. На лице его все еще оставалось выражение небольшого замешательства, словно он не был уверен, какую карту судьба вытащит ему на этот раз, как и на следующий, однако вел он себя совсем по-другому. Он был доверителен и дружелюбен, словно враждебность, как болезнь, оставила его, и он без колебания протянул Барскому руку.

– Ну, я вижу, что вы пришли, приготовившись, – улыбнулся Барский, глянув на букет цветов. – Вы передали Корсовскому мое послание?

– Да, я выполнил свою часть сделки, господин Барский. Точно, как вы мне сказали. Я сказал ему, что мне был анонимный телефонный звонок и передал ваше сообщение в точности так, как вы мне это повторили. Сегодня вечером он должен быть в своем загородном доме в Первушино-7, и вы можете нанести ему визит. Он мало откровенничал со мной, но с вами он встретится, в этом я абсолютно уверен. Кстати, вот адрес, доедете за два часа. Я вам объясню, как проехать.

– Благодарю.

Барский посмотрел на кусок бумаги и сунул его в карман.

– И как он реагировал?

– Не знаю, я право же не уверен. Внешне он был совершенно спокоен. Он просто выслушал то, что я ему сказал и кивнул, словно это было рядовое назначение встречи. Честно говоря, я подумываю, что за последние недели он похоронил большую часть своих эмоций. Как я уже говорил, он мне никогда не нравился, но теперь мне его жаль. И тем не менее, – на лице Берзиньша вновь мелькнула улыбка. – Когда вы доберетесь до него, я не удивлюсь, если он попытается убить вас.

– Спасибо за предупреждение. Постараюсь не дать ему такой возможности. Действительно, я весьма признателен, – улыбкой же ответил Барский. – Ну, а как ваша семья? Вы проверили, они были в самолете?

– Все в порядке. Я позвонил туда перед тем, как поговорить с Корсовским. Они должны приземлиться в Быково через часок. Я как раз успеваю их встретить. Да, ваша Контора сдержала слово, и я вам за это очень благодарен. Я этого не ожидал.

Берзиньш взглянул на большие часы, висевшие на противоположной стороне, на здании станции и на лице его вдруг опять появилось удивленное выражение.

– Послушайте, господин Барский, когда мы встретились в первый раз, вы заказали мне две рюмки, трогать их я не хотел. Ну, так я хотел бы заказать теперь вам в ответ. От чистого сердца.

– Благодарю. Я весьма признателен, – искренне улыбнулся Барский. – Но в этом месте вряд ли подают ирландский виски с содовой.

– О, здесь из-под полы торгуют чукашками.

– Чем?

– Ну, это по-русски как… пизырочки. Ма-аленький бутилочка.

– Ах, вы имеете в виду «чекушки».

– Ну да.

– Благодарствуйте, но до вашего поезда осталось двенадцать минут. Так что давайте поспешим.

И они быстро пошли к будке, возле которой теснился народ.

– Нет, это не чекушки, – авторитетно заявил Барский, увидев объем бутылочек с чайного цвета жидкостью. – Это «мерзавчики».

Торговля стограммовыми пузырьками с дагестанским коньяком шла бойко. Одиноких тут было мало, люди большей частью стояли группками по двое-трое. У многих мужчин и женщин в руках были бутылки и пластиковые стаканы, на закуску шла карамель – то была веселая, хмельная, сытая и пьяная толпа. Барский смотрел на кипы багажа и свертков около каждой группы: игрушки для детишек, деревца в тряпках для дачи, сладости и пару блоков сигарет для бабки и деда – столица щедро делилась с провинцией дарами Запада. Вдруг ему вспомнилась его семья. Он отогнал от себя эти мысли, когда Берзиньш вернулся от будки с «чекушками» в руках.

– Ни один чорт не поймет загадочную русскую душу! – заявил он. – В моей Латвии везде можно выпить рюмашку аперитива, чтобы согреться и законно заплатить за это свои деньги. У вас, у русских кругом всё запрещено, как и торговать спиртным на железной дороге, и везде всё это нарушается. Ведь за эту спиртягу продавец не платит ни копейки налогов!

– Ну уж вы скажете, «ни копейки»! – запротестовал Барский. – А транспортной милиции, торговой инспекции, налоговой полиции, санэпидстанции, а проверяющим с еще десятка инспекций, а рэкетирам, а станционному начальству на лапу, чтоб не повышало аренду? Кому же идут все эти деньги в итоге, как не тому же народу? Конечно, деньги эти собираются нецентрализованно, как у вас, но в итоге все растворяется в общей массе.

– Боюсь, что в вашей стране так никто никогда и не наведет порядка.

– Порядок у нас навести пытались и не раз, – заявил Барский, – и поляки, и французы, и немцы. Но где оказались эти «упорядоченные»? А мы стоим уже примерно тыщу лет – и ничего.

– Ну тогда, господин Барский, – проговорил Берзиньш. – позвольте выпить за ваш российский бордель.

– Бордели это у вас в свободной Латвии, а у нас «бардак». С удовольствием выпью. Тем более, что в этом бардаке каждый в итоге занимает подобающее ему место и получает по заслугам. Вор идет на дыбу, герой получает награду, а Золушка становится принцессой.

Барский поднял чекушку и чокнулся с Берзиньшем.

– За то, чтобы каждый получил заслуженное.

Берзиньш отхлебнул глоток и поперхнулся.

– Вы уверены в своих словах?

– Да, абсолютно.

– Но пока что воры в вашей стране очень даже благоденствуют.

– Напротив, их очень даже успешно отстреливают. И неважно, кто это совершает, мы или они сами. Важен сам процесс. За ваше здоровье!

За их спинами пьянчуги, которых Барский заметил раньше, громко и фальшиво затянули «Позови меня с собой».

– Благодарю, итак, «дринкен шнапс».

Берзиньш залпом выпил свое пойло и поставил рюмку. На лице его снова мелькнуло странное выражение.

– Бр-р-р! Какой кошмарр! Это чистый спиритус.

– Ну что вы, а чай? Я-то раньше думал, куда идет грузинский чай? Кто способен такое пить? А потом понял: исключительно на подкрашивание грузинского же коньяка.

– Господин Барский, – торжественно заявил Берзиньш, – вы в какой-то мере мой благодетель. Вы полностью сдержали свое обещание, за что я вам крайне признателен. Вот почему я хочу спросить, не согласились бы вы повидать мою семью, побывать у нас дома. Я был бы вам очень за это благодарен.

Барский, конечно, должен был об этом догадаться, он ведь уже давно был на этой работе, и ему следовало понять, что значило это странное выражение на лице Берзиньша. И Леночка-лапушка недаром его предупреждала. Ему уже давно следовало делать отсюда ноги, но всё это было бессмысленно до той поры, пока кто-то незримый не скажет «Ну всё, ша, пацаны, берём его!» В такой толчее легче вычислить, кто кинется на тебя, чем на пустом пространстве. Здесь ведь не дети малые. Тем более, что на людном месте не замочат, а просто попытаются обезвредить. Хотя, конечно, парень, ты ведь не круглый дурак и давно должен был что-то предпринять…

Но он сделал вид, что ничего не понял, и ни о чем не догадался, а просто стоял с видом тупоумного фрайера ушастого, разинув варежку, слушая пение абсолютно трезвых пьяниц, и улыбался Берзиньшу, внутренне собравшись, подобно пружине и полностью готовый отразить нападение любого кинувшегося на него человека.

– Благодарю, я с удовольствием это сделаю, – сказал он, с улыбочкой слегка захмелевшего и слегка расслабившегося человека. – И, вероятно, нам уже надо идти, почти время.

Он глянул на часы и допил свою бутылочку.

У края платформы сгрудилось множество народа, счастливые группки, ожидающие друзей и родственников. Они были на второй платформе от края станции, а следующая за ней, отделенная железнодорожной колеей, оставалась открытой без какого-либо барьера. Она, по-видимому, использовалась для загрузки. Берзиньш взял в кассе билет и перекинулся двумя словами с человеком у окошечка.

– Да, это моя электричка.

– Желаю удачи! – сказал Барский и скрипнул зубами.

– Я думаю, это здесь.

Берзиньш остановился и посмотрел на свой букет цветов словно желая удостовериться, что они не помялись и не потеряли нужного порядка. Затем он улыбнулся и глянул на Барского.

– Ну, господин Барский, мы теперь квиты? Мы оба сдержали наши обещания и теперь ничего не должны друг другу.

– Да, мы квиты, и что из того?

Он взглянул на Берзиньша, и в затылок его кольнуло странное ощущение, словно предупреждение.

– Я просто решил, что все это неплохо зафиксировать и только. Я дал вам определенную информацию, пищу для умственной работы, не так ли? Я предал своего работодателя и помог вам навредить человеку, который дал мне приют… Но в ответ на это вы освободили мою семью. Вполне нормальная сделка без каких-либо чувств с обеих сторон.

Говоря это, Берзиньш подался чуть назад.

– Да, мы квиты, господин Барский. То есть вы и я. Но мой господин все же имеет некоторые преимущества, потому что он понял и простил меня.

Не сказав больше не слова, он повернулся и пошел прочь. Вдали к платформе маленькой зеленой точкой приближался поезд. Издали донесся истошный непрерывный гудок.

На Барского с трех сторон надвигались люди, и он сразу же понял, что это за птицы – для этого его надо было лишь окинуть взглядом толпу, они сразу же выде-лялись ростом и выражением лиц – парни из ВДВ, морпехи, отставные «альфовцы», «спецназовцы». Правда они несколько неуверенно чувствуют себя без масок и спецодежды. Это было написано на их угрюмых физиономиях, некоторые слегка сутулились, стараясь слиться с толпой. Три, пять, восемь, двенадцать человек… на этой платформе и пятеро на противоположной – вычислить их для Валерия было столь же легко, как если бы они были неграми. Он отошел на самый край платформы, не чувствуя злости к Берзиньшу, а лишь крайнее презрение к себе.

«Идиот, – подумал он. – Несчастный, некомпетентный, сентиментальный неудачник». Оружия применять он не хотел – надеялся на руки и ноги. Но у ребят под плащами что-то топорщится.

На мгновение у него мелькнула мысль выхватить пистолет из кобуры, но он тотчас же решил, что это бесполезно. Эти люди были натренированы на оружие не в меньшей степени, чем он сам. Они схватят его раньше, чем он дотянется до кармана. Да и палить в толпе – это по меньшей мере непрофессионально.

Затем его взяли за руки с обеих сторон. Взяли вполне квалифицированно – в четыре руки.

– Только без глупостей, Барский, – прошипел кто-то третий в самое ухо. – Пойдешь с нами, может, и выживешь.

Голос человека был приятным и вежливым, поскольку спрашивавший заранее торжествовал победу. Что они знали о нем? Чего хотели? Кто-то сдал им Берзиньша, они его слегка постукали и он рассказал им абсолютно всё о встречах с неким таинственным господином, который мечтал побольше узнать о его хозяине. Затем он сам предложил им сдать его. И сказал, что будет с букетом цветов стоять с нужным им человеком. Хорошо хоть не поцеловал… Иуда!

Обладатель приятного голоса зашел спереди и с ненавистью взглянул Барскому в глаза: шляпа как гриб сидела на яйцеобразной абсолютно лысой голове.

– Тебе конец, гнида, – заявил он. – В машину его.

За его спиной нарастал истошный беспрерывный рёв поезда, и наконец он ворвался на станцию – бесконечная вереница товарных вагонов, цистерн, теплушек, платформ…