Текст книги "«Джамп» значит «Прыгай!»"

16 августа 199… г
22:30

– Нет, товарищ генерал, Барский не упоминал при мне о своем новом адресе. Да, вскользь он сказал, что этим вечером у него назначена какая-то встреча… Понимаю.

Лена склонилась над телефоном, и в висках у нее застучал болезненный молоточек.

– Понимаю, это означает, что все кончено, по крайней мере в отношении нас. Люди Заботина постараются его достать, значит, сейчас он либо мертв, либо пойман.

При этом она обследовала взглядом комнату. Она была пустой, без каких-либо украшений, кроме плакатов.

Их было много – прикнопленных к стенам булавками или скотчем – православные календари, лики, переснятых с икон святых соседствовали с полуголыми японками, репродукции картин старых фламандских мастеров, глянцевый плакат дианетчиков и радужные сусальные изображения Кришны. Очевидно хозяйка квартиры, которую сняли для нее, порядком сдвинулась на религиозной почве, но так и не остановилась на какой-то одной религии и верила во все разом.

– Нет, девочка моя, еще далеко не все кончено, в этом нет сомнения.

Голос Солдатова заставил ее вздрогнуть и вернуться в настоящее.

– Оказалось, что этот ваш Барский знает свое дело и слишком ловок, чтобы отдать себя в хилые лапки наших головорезов. Берзиньш выполнил свое дело и заманил Барского, как и было условлено, на платформу, сделав все, чтобы они могли его схватить. Затем, когда заботинские головорезы пытаются это сделать, он бросает под колеса поезда одного, ранит другого, дает Берзиньшу такого тумака, что тот ложится в больницу с повреждением шейного позвонка, и исчезает, проскальзывает перед поездом. Идиоты! Кто их просил путаться у нас под ногами?! Почему они не могли связаться с нами перед тем, как посылать машину.

– Понимаю. Тогда это значит…

У Лены снова чуть дернулось лицо.

– Боюсь, это ничего не значит, дорогая моя. Барский не погиб. Этот парень живуч, как кошка. Он проявил себя с лучшей стороны, и нам предстоит та еще работенка – схватить его и доставить пред ясные очи нашего шефа.

Солдатов был не в духе, а связь была плохая. Голос его как скрипел, как бензопила.

Лена сосредоточилась на том, что она знала о Барском.

– У меня сложилось впечатление, что он сам появится у Корсовского причем в весьма скором времени. Такова специфика задания.

– Понимаю. Да, не завидую я нашему боссу. Будем надеяться, что вы правы. Если это действительно так, и мы его не поймаем, это будет дорого стоить. Ну, а теперь, пока Кравцов спит, мы объявим этого его протеже в федеральный розыск. За убийство. Ночной смене постовых раздадут его портреты и, полагаю, его вскоре схватят. У вас для меня больше ничего нет? Только то, что вы сказали об этом младенце Корсовского?

– Совершенно верно. Он сказал, что свяжется со мной, если что-то пойдет не так, как надо, но это маловероятно.

– Отлично. Тогда надо подождать и посмотреть. Я приставлю к Корсовскому «хвост», а вы сидите и молите Бога, чтобы Барский связался с вами.

– Хорошо.

Генерал некоторое время молча сопел в трубку.

– Что-нибудь еще? – осведомилась она.

– Да, Андрюша Трубенков погиб.

– Как? – спросила она как можно более теплым и сочувственным тоном.

– Под колесами поезда. Его убил ваш напарник…

– Товарищ генерал…

– Да, я все понимаю, вы-то ни в чем не виноваты, ребята говорят, что он сам по-глупому подставился и всех подставил и в результате провалил операцию. Я от него такого не ожидал.

– И все-таки он был вашим помощником. – негромко сказала Лена. – Поверьте, мне очень, очень жаль, что так случилось.

– Да, да… ну, пока, дорогая моя девочка. Спи спокойно.

– До свидания, товарищ генерал.

Она положила трубку и взглянула на маленькие спешащие часы – через полтора часа пора уходить – а она еще не одета… Этот вечер она проведет одна в этой мерзкой мрачной квартире. В ней чисто, тихо, обстановка ветхая, но опрятная. Нет ни единой книжки, ни пластинки, не работает телевизор и радиола хрущевских времен не разорвет своим хрипом тишину комнаты. На столе, накрытом изъеденной молью бахромой, стоит дешевая стеклянная вазочка с искусственным дешевым букетиком. Лена встала с кресла у телефона и перешла к окну, зябко поеживаясь. Затем закурила, чтобы успокоить свои нервы. Вдруг она услышала шаги: медленные и тяжелые, очень тяжелые, они слышались с лестничной площадки. Секундой позже в дверь позвонили.

Звонок не прерывался, словно его заклинило, но Лена ответила не сразу. Она стояла тихо и смотрела перед собой, зная, что она только что ошиблась и ужасно ошиблась. Не весь мир был против Барского. У него оставались друзья и, возможно, один из них сейчас за дверью. Друг, который, возможно, знает настоящую роль Лены Штурминой во всей этой операции, и не ведает сомнений насчет того, как надо поступать с предателями.

Тем не менее, она вынула изо рта сигарету и подошла к двери. Кто бы там ни был, ему следовало ответить. Звонок отзывался болью в ее голове, а замок навалился на нее своей тяжестью. Она толкнула дверь сильнее. Она вдруг отворилась, отбросив ее в сторону, и к ее ногам упал Валерий Барский.

Он смотрел на нее с колен и ничего не говорил. Несколько мгновений взгляд его блуждал по комнате, словно выискивая нечто оставленное здесь и забытое. Затем он пополз к шкафчику у окна. Бутылка водки опустела на три четверти, когда он наконец поставил ее и встал на ноги.

Затем он проговорил:

– Извини, дорогая. Мне действительно очень жаль. – Слова его гулко звучали в тишине комнаты. – Я не имел права приходить сюда, но твоя квартирка мне показалась единственным местом, где можно отсидеться. Надеюсь, что за мной не было «хвоста».

Он выглянул в окно и задернул шторы. После выпитого на лице его вновь появилось немного красок.

– Все хорошо, Валера. Все в порядке.

Лена подошла к нему и уставилась на морщины под его глазами и странное подергивание тела.

– Но ты ранен? Поезд стукнул тебя, когда ты прыгнул… – Она замолкла, проклиная собственную глупость.

– Да, он задел меня и потому я пришел. Он задел меня вот здесь. – Он провел рукой по груди, но подозрения в глазах не было, только любопытство и боль. – А откуда ты знаешь про поезд?

– Моя рация настроена на милицейскую частоту. Ты же сам говорил, что встречаешься в районе «Электрозаводской».

– Ну…

– Оттуда они и передавали. – Как только она пришла в себя, солгать ей было пару пустяков. – Они передали, что человек, подозреваемый в двух убийствах, удрал, прыгнув перед поездом на станции Электрозаводской. Они описали его, и я решила, что это ты.

– Понятно. Они резво взяли старт.

Барский склонился над шкафчиком, словно не был уверен в своих ногах.

– Да, это был я, – устало проговорил он. – Мне пришлось заплатить за собственную глупость, за то, что не послушал тебя, и меня задело поездом. Ничего серьёзного, но, полагаю, пара рёбер сломана. Дай руку, хорошо? Благодарю.

Он дрожал, пока она помогала ему снять пальто и расстегнуть рубашку. Грудь у него была почти безволосая, очень белая, кроме одного места. Чуть ниже подмышки набухал большой кровоподтек.

– Тебе сломали два ребра. – В этот момент все мысли о Солдатове и работе покинули Лену, и она превратилась в медсестру, помогающую раненому мужчине, к которому она привязалась. Она ощупывала припухлость и сломанные кости. – И очень плохо сломали, Валерий. Я не составлю их и за сто лет. Надо как-то вызвать врача.

– Никаких врачей! У меня на это нет времени. – Барский взглянул на свои часы. – Смею сказать, что наш друг Цыпкин нашел бы врача, если бы я его об этом попросил, но времени нет. У меня назначена встреча и мне надо успеть на нее.

Он взял зажженную для него сигарету и глубоко затянулся. Когда он курил, лицо его, несмотря на выпитое, было того же цвета, что и дым.

Он продолжил:

– Нет, ты только постарайся и зафиксируй ребра. Не надо шедевров медицины, лишь бы это помогло мне продержаться несколько часов. После этого все уже не важно. Примерно через четыре часа я сделаю, что положено…

Лена сложила ватный тампон и развернула эластичный пластырь, который нашла в ящике. Вдруг работа потеряла для нее значение, все стало неважным, кроме этого человека и его израненного тела.

– И наша с тобой страна будет спасена от грядущих войн и кризисов. Эх, знать бы, что из всего этого выйдет в будущем…

Он ухмыльнулся и тут же вздрогнул от боли, когда она стала натягивать бандаж.

Когда он напрягся, она почувствовала, что ребра его встали на место. И вдруг у нее возникло желание к нему, хотя чего тут было желать – немолодой, бледный и разбитый, но все еще полный жизни, чертовски желающий жить человек. Каждая частица его – от легких ботинок до славянского лица с морщинками под глазами – говорила о его жизненной силе.

– Ну вот, это уже гораздо лучше, – проговорил Барский, наблюдая, как она булавками закрепляла бандаж. – Да, я и вправду чувствую себя совсем другим человеком. Это поддержит меня на некоторое время.

Он начал натягивать рубашку и вдруг остановился, с интересом поглядев на девушку.

– Помнишь, мы с тобой говорили про обстоятельства, которые управляют человеком. Так вот, я не знаю обстоятельств, которые могли бы мне помешать поцеловать тебя.

Он обнял Лену и прижал к себе. На некоторое время губы их слились в поцелуе.

– Вы пользуетесь своим служебным положением, – тихо сказала она.

– Сейчас я кто угодно, но ни в коем случае не твой начальник.

Еще один поцелуй, намного более долгий и сладостный вновь замагнетизировал их.

– Я не в состоянии вам сопротивляться, потому что боюсь сделать вам больно.

– Ну вот, хоть какая-то польза от ранений…

Они стояли, прижавшись к столу. Затем она села на стол, и его торс оказался между ее бедрами. Халат ее распахнулся, затем упал. Валерий взял в обе ладони ее груди, как в чашу, прижался к ним лицом, поцеловал. Лена откинулась на стол, ощутив лопатками его ледяную твердую поверхность, так сильно контрастирующую с теплом рук, ласкающих ее сверху. Эти же руки крепкие и надежные, подняли кверху ее бедра, раздвинули их. Затем она почувствовала боль и вскрикнула.

Ощутив препятствие, Валерий на секунду прекратил движение, но затем вновь возобновил его и не прекращал до конца, пока мощный импульс обоюдного наслаждения не пронизал их обоих от макушек до пят.

Затем Лена поднялась и они еще некоторое время постояли, обнявшись.

– Послушай, – прошептал он ей на ухо. – Мне показалось, что я… Что ты, вроде бы…

– Все было нормально, – ответила она и еще раз поцеловала.

– Но мне показалось, что я… был у тебя первым мужчиной.

– Ну, надеюсь, что не последним, – невозмутимо ответила она, отправляясь в ванную.

– И все-таки ты странная девушка, – заметил он, когда она вышла из ванной, уже одетая в платье, умеренно накрашенная и причесавшаяся.

– Я? Странная? В чем же ты видишь мою странность? – сказала она с искренним удивлением в голосе.

– Я уверен, что тебе попадались множество молодых лейтенантов, и вообще молодых людей…

– А я предпочла, чтобы первым был полковник? – Лена пожала плечами. – Знаешь, нас на курсе всегда учили, что в любом деле важен прежде результат. Если он достигнут, то жертвы были не напрасны.

– И ты полагаешь, что результат…

Барский не закончил, потому что Лена вновь поцеловала его и сказала:

– У меня были все шансы окончить жизнь старой девой: любимое занятие, омерзительная работа и все встреченные за жизнь мужчины – как один подонки. Разумеется, мне приходилось заниматься с ними сексом, но все они предпочитали извращенные виды. Так что к двадцати четырем я осталась биологически девственницей. Ты мне не дал засидеться в девах подольше. Так что теперь тебе придется нести за это ответственность.

– Вообще-то я женат, – пробурчал Барский, ощупывая плотную повязку на прессе.

– Об этом стоило бы вспомнить полчаса назад, – Лена гневно сверкнула глазами.

– Успокойся, еще сегодня у меня есть шансы, сделать свою жену вдовой.

– Ты твердо намерен нанести визит Корсовскому?

– Да. Без его признания картина будет неполной. У меня есть просьба: одолжи мне машину.

Лена без слова возражения протянула ему ключи.

– Белый «москвич» во дворе, на левом крыле вмятина. Осторожней его гони, двигатель форсированный. Ты не хочешь взять меня с собой?

– Там могут постреливать. – Валерий еще раз поцеловал ее в щеку.

– Тогда постарайся и это вот увесистое тело не подвергать особой опасности. Оно дорого мне как память об утраченной девственности.

Дверь захлопнулась за ним, как последняя страница в книге, и Лена осталась одна. Она долго смотрела на дверь, затем открыла трубку телефона и набрала несколько цифр.

* * *

«Москвичок» сорвался с места как ошпаренный, и Барский подумал, что специалисты родной Конторы все же умеют доводить шедевры отечественного серийного производства до ума. На «Формуле-1» этой машине, конечно, выступать было нельзя, однако на гонках в Лас-Вегасе она была бы не последней.

Он довольно быстро выехал из Москвы, но не слишком торопился, так как не хотел лишних бесед с сотрудниками ГИБДД. Впрочем в плотном потоке торопившихся из столицы автомобилей быстро ехать было и невозможно. Он прополз по Рублевке, но быстро проскочил совхозные угодья – однообразные домишки и дачные участочки, шашлычные, кафешки и заправочные станции. Проехав пару километров, он остановился у железнодорожного переезда, подождал пять минут и пополз снова. На всякий случай в кармане имелась довольно натурально выполненное удостоверение с его физиономией, где значилось, что предъявитель сего является действительным сотрудником Марьинского отдельного дивизиона инспекции дорожного движения.

И вот он наконец выбрался из густого потока покидающего столицу транспорта и прибавил скорость, переходя с пешеходной на восемьдесят в час. Этот битый «москвичок» был лучшей машиной, которая когда-либо у него была и он по-хорошему позавидовал Лене, вспоминая о своем задрипанном «жигуленке». Вероятно, этим своим новым сотрудникам его Контора неплохо платит. Намного больше, чем старикам.

Бандаж на ребрах держался хорошо и тупая боль в груди почти не беспокоила его. Если возникнет необходимость, он сможет действовать эффективно. Тем не менее действие спиртного начало исчезать, и во рту появился затхлый и странно металлический вкус. К тому же это был один из самых трудных в его жизни вечеров, и, если события пойдут не так как надо, он может оказаться последним, а ему нужна помощь. Он остановил машину у шашлычной и купил стакан водки.

Ему оставалось не более двух километров езды, когда в машине зазвонил радиотелефон.

Барский поднял трубку. Звонил генерал Кравцов.

– Ты давненько не подавал о себе вестей, – сказал он. – Мы беспокоимся.

– Могли бы побеспокоиться раньше, когда дали мне пустую папку вместо данных об объекте, когда моего напарника похищали, а мне угрожали смертью.

– Можешь мне поверить, что мы здесь были бессильны. Просто у Корсовского повсюду полно агентов. Нам приходится работать под постоянной угрозой разоблачения.

– Ну, вы-то по крайней мере жизнью не рисковали.

– Мы рискуем большим, Валера, мы рискуем будущим всей нашей страны. – Голос Кравцова напрягся, затем вновь смягчился. – Ладно, судя по твоему тону, ты, наконец, раскрыл дело.

– Да, все именно так и обстоит. Я раскрыл дело. И теперь могу передать его в газеты, продать сюжет телевидению – нашему или западному, и ни на секунду не бояться судебного преследования, ибо все это самая чистая, кристальная и убийственная правда. Эта правда способна стереть с лица земли, и упечь на всю оставшуюся жизнь за решетку любого человека в мире, как бы богат и влиятелен он ни был. Что я, в общем-то и собираюсь сделать.

– Тебе надо спасать страну, сынок, – сказал генерал. – Мы на пороге страшнейшего кризиса. Уже завтра нам придется выплачивать западным толстосумам сотни миллиардов долларов. Страна этого не выдержит. Тогда придется распродавать по дешевке целые отрасли народного хозяйства. Они уже готовы наложить лапу на наши нефть и газ.

– Что же нам теперь делать? Как остановить этот процесс?

– Спасение России сейчас зависит только от тебя – от одного лишь тебя. Корсовский должен позвонить премьер-министру и потребовать от него объявить так называемый «суверенный дефолт».

– Черт побери, вы уже в третий раз повторяете мне эти слова, но никто так и не удосужился мне объяснить, что это значит?

– Это – единственный путь к спасению государства Российского.

– А вы твердо уверены в том, что эта мера правильная?

– Эта мера решительная и беспощадная. Можешь быть уверен, родной, что ее выдвинули ведущие экономисты и аналитики страны. Мы долго думали над тем, как спасти Расею-матушку и поняли, что наступление – это единственный путь к победе.

– Ну как хотите, шеф, – пробурчал Барский. – Простите, я не могу больше говорить. Кажется, я уже приехал.

* * *

Дом был обнесен двухметровым бетонным забором. Взглянув на него, Барский скорчил недовольную гримасу. Он не любил заниматься альпинизмом, хотя, конечно, в свое время полазить по отвесным кручам ему доводилось.

Но с тех далёких пор он изрядно обленился, прибавил в весе, да и объемистый животик, что ни говори, не способствует скалолазанью. Пришлось возвращаться к запрятанной в кусты машине, отыскивать там тросик и привязывать к нему монтировочку. Таким образом был изготовлен импровизированный якорь, который, искусно брошенный через забор, успешно застрял в ветках росшего за забором дерева. Барский взобрался на забор, притормозив на кромке – нет, фотоэлементы не стоят – и уже готов был свесив ноги перемахнуть его, как вдруг обнаружил, что сзади, забора проходят два ряда колючей проволоки. Похоже, что еще секунда, и он бы повис на проводах высокого напряжения безжизненным кулем.

«Поздновато ты, старикан, в Тарзаны записался», – сказал он себе, спускаясь по веревке за забор.

Домище высился перед нам точно такой, каким его и описывал Берзиньш – огромная каменная изба с оцинкованной крышей, прячущейся за деревьями. Три этажа, обнесенных открытыми верандами, по которым прогуливается охрана.

Вокруг дома был разбит обширный сад, в котором Барский сейчас и находился. Он присмотрелся. В одном углу дома зажёгся огонёк сигареты – закурил стоящий на часах секьюрити. Барский присмотрелся к парадной двери и пригибаясь, направился к задней части дома. Он был удивлен, увидев, что за домом находился двадцатиметровый ярко освещённый бассейн и площадка, которая могла легко сойти за баскетбольную, если бы на ней не стоял вертолет.

Раздвигая кусты, он двинулся к дому по возможности стараясь ступать как можно бесшумнее. И остановился, столкнувшись лицом к лицу с огромные палевым догом. Дог мигнул фарфоровыми глазами и зарычал. Валерий машинально поднял руки вверх. Глаза собаки горели плохо сдерживаемой яростью.

– Спокойнее, парень, – сказал Барский пёсику размером с телёнка. – Не заставляй меня делать это. Я всегда уважал собак, а они уважали меня. Когда-то давным-давно у меня был даже маленький щеночек, правда он был резиновый, и висел в машине, но он был моим талисманом…

Он попробовал запустить правую руку в карман пиджака, чтобы извлечь специально для таких случаев предназначенную авторучку с секретом, однако пёс оскалил клыки в самой непосредственной близости от его гениталий, и Барский понял, что если он немедленно не поднимет руки вверх, то остаток жизни ему придется провести евнухом. Он вновь поднял руку, и пёс успокоился. Но не окончательно. Продолжая рычать, дог обошел его и стал теснить к дому.

– Черт бы тебя побрал, нельзя же быть такой сукой – продолжал шепотом взывать Барский. – В конце концов мы с тобой почти что коллеги. Ты охраняешь хозяина, и я охраняю Хозяина, тебя он кормит впроголодь и меня не шибко, у тебя конура и у меня Контора…

Угрожающе скаля клыки длиною с палец, дог практически бесшумно вывел Барского на ярко освещенный задний дворик, где его в любой момент мог увидеть охранник, прогуливавшийся по веранде.

Задний дворик был устроен по образцу американского – стояли стулья, столики, шезлонги, жаровня для барбекю и у самого дома круглая стойка для бара.

Медленно пятясь от пса, Барский повалил жаровню – и она грохнулась с ужасающим грохотом и звоном разбрасывая свои угли, крышки, противни, решетки и шампуры. Несколько шампуров были унизаны крупными недожаренными кусками ароматной свинины. И пёс, моментально забыв свой служебный долг кинулся на мясо.

Барский метнулся под навес, к пустому бару. (Он пожалел, что сейчас на полках не высилась батарея бутылок, пара глотков сейчас была бы весьма кcтати). Свесившиеся с веранды охранники приветствовали дога одобрительным гоготом.

– Эх, коллега, – пробормотал Барский, – что же станется с этой несчастной страной, если все будут понимать свой долг так, как ты?

За баром обнаружилось оконце. Вероятно, в него подавали на подносах тартинки и подносы с бокалами. Через оконце было совершенно несложно проникнуть в дом, оно очень кстати оказалось захлопнутым, но незапертым.

Забравшись на кухню, Барский зажег точечный фонарик и стал неторопливо (в таких делах торопливость хуже всего) исследовать окружающее пространство. Следующая дверь открывала проход в освещенное пространство.

Пора было доставать пистолет. Барский извлек из кобуры свою полуавтоматическую «беретту» и сунул ее сзади за ремень брюк, погасил фонарик и отправился исследовать дом.

Одна из комнат насторожила его странными звуками, в ней слышалось какое то дребезжание, стоны и вздохи. Однако обойти ее не было никакой возможности. Тогда он метнулся на центр, прицеливаясь пистолетом, сжатым в обеих руках. И тут же сквозь зубы выругался – комната была битком набита часами. Там было около полутора сотен различных видов часов – напольных и настольных, со стрельчатыми окошечками, башенками, деревянными и металлическими фигурками, они шипели, скрипели, тикали, цокали, вздыхали, как живые.

Вначале Барскому показалось, что в этой комнате что-то дисгармонирует с общей обстановкой. Он тут же обратил, внимание на лампы дневного света – висевшие, на потолке плафоны подмигивали, придавая картине нереальный и слегка балаганный оттенок.

В следующей комнате слышались посторонние звуки – шорох шагов и негромкое пение. Барский заглянул в дверной, проем. Женщина странного вида бродила среди стеклянных створок шкафов, стирая пыль с фарфоровых фигурок, сосудов и тарелок. Руки ее были странно скрючены, и ступала она тяжело на прямых негнущихся ногах, голову же держала вечно скошенной на один бок.

Когда Барский вошел в комнату, она повернула голову и сама повернулась вместе с нею. «Паранойя, – моментально определил Барский, врожденная умственная отсталость совместно о детским параличом».

– Здравствуйте, Дора Яковлевна, – невозмутимо сказал он, таким тоном, словно бывал в этом доме и сталкивался с нею тысячу раз подряд. – Как вы поживаете?

Женщина (ей было под пятьдесят) ощерила свои выставленные вперед зубы и закивала, как китайский болванчик, головой, затрясла руками.

Он уже почти пересек комнату, когда она наконец выдавила из себя:

– В-в-вы з-за ним? Д-д-да?

– Я на работе, – как можно учтивее ответил Барский,

Ему показалось, что такой же корсет, как и тот, что лежал на его ребрах, сдавил ему руки и ноги. Он продолжал свой путь.

Впереди открылась дверь и кто-то вышел в коридор. Тогда Барский юркнул вбок, на лестницу, поднимавшуюся на второй этаж, и так как шаги приближались, то пробрался вначале на лестничную площадку, а затем и на второй этаж.

Он прошел еще одну комнату и заглянул в приоткрытую дверь. Внутри было темно. Женщина в коротком платье, едва прикрывавшем ее полные целлюлитные бедра, стояла перед аналоем, на котором горели свечи, дымились кадила, угол был уставлен православными иконами и религиозными картинами западной школы. По бокам висели полоски бумаги с начертанными на них тибетскими мантрами. Коротенькое цветастое платье, ярко красные пластиковые бусы и серьги, похожие на бублики, коротко стриженые обесцвеченные волосы – наверное, это и была жена Корсовского.

Он расслышал и слова читаемой ею молитвы:

– Кришна харе, харе Кришна, харе рама, рама харе, пресвятая богородица, аминь, аминь…

– Живее, живее, посторонний в доме! – вдруг раздался голос совсем рядом. Затем послышались тяжелые мужские шаги.

Барский зашел в комнату и затворил за собой дверь. Он поднял вверх пистолет и передёрнул затвор.

Женщина, обернулась и, взглянув на него, раскрыла рот, желая закричать. В то же самое время в дверь заглянули двое секьюрити с автоматами в руках.

– Не убивайте моего ребенка! – завизжала женщина и кинулась к большому цветному портрету младенца.

– Тьфу ты, б…дь, дура ёманая! – сказал один из секьюрити, и они захлопнув дверь, побежали дальше по коридору.

– Успокойтесь, мадам, – шепотом сказал Барский, который все эти мгновения простоял за дверью. – Я не убиваю детей.

– А кого вы убиваете? – спросила женщина. Она продолжала сидеть на полу. Юбка ее при этом задралась чуть ли не до пупка.

– Предпочитаю вообще никого не убивать, но иногда приходится убивать мужчин.

– Мужчин не надо убивать, – странно улыбнувшись, сказала женщина. – От мужчин бывают дети.

– Ну, не обязательно. От многих мужчин больше неприятностей, чем детей.

– Мой муж не разрешает мне видеться с мужчинами, – запричитала женщина. – Он боится, что они меня трахнут.

– Да, мадам, устоять перед вами трудно, – заверил ее Барский и выглянул в коридор.

– А ты хочешь меня трахнуть? – спросила женщина.

– Всю жизнь мечтал, но для этого я должен спросить разрешения у вашего мужа. Вы не скажете, где я смогу его найти?

– Это вовсе необязательно, – слегка разочарованно сказала женщина. – Хотя я могу тебя к нему проводить.

– Спасибо, я доберусь сам, только подскажите, как идти.

– Прямо по коридору и налево

* * *

Увидев его, Корсовский отложил авторучку и с ненавистью воззрился на вошедшего.

– Черт бы их всех побрал. Ведь вы – Барский, не так ли?

– Именно так, – хмуро подтвердил Барский.

– Чертовщина… Вот мы и встретились. Надо было приказать им не убивать вас, а постараться купить.

– Вы уверены, что это бы им удалось?

– Миллион. Универсальная сумма. Очень красиво звучит, а знали бы, как она приятна на вид. Я знаю очень многих людей, которые за миллион долларов прирежут родную маму, а не то, что предадут своего начальника или там директора какой-то охранки. Но предупреждаю, это крайняя сумма.

– Что, простите?

– Я говорю про миллион долларов.

– Ах да.

– Конечно, я мог бы пообещать вам и сто миллионов, но в таком случае, скорее всего, солгу. Вы понимаете? Существует критерий разумного; любой компромат стоит определенных денег. В данном случае миллион долларов – оптимальная цена. Даже американец удовлетворится такой суммой, поскольку это действительно очень большие деньги, – продолжал убеждать его Корсовский. – Они позволят вам благоденствовать всю оставшуюся жизнь в собственном доме на Багамских островах, ежедневно кушая крабов и омаров.

– Я спрашивал у нескольких человек – чего должен бояться человек, который вообще ничего не боится, неподсуден никакому суду, свободен от мук совести, владеет самым большим состоянием в мире и диктует свою волю сильным мира сего. И знаете, что они сказали? «Он должен бояться женщины». Какой женщины вы боитесь, Корсовский? Той, которую вы насиловали с десятилетнего возраста? Эту несчастную калеку, которая от вас делала аборт в тринадцать лет?

Глаза Корсовского налились кровью, руки вцепились в столешницу.

– Сука, – прошипел он. – Все-таки надо было тебя убить.

– Это ничего бы не изменило, – заверил его Барский. – Просто пришло время и плод созрел. Вы оказались в роли затравленного зверя. Вначале за вами устроил охоту один охотник-одиночка, затем уже целая кавалькада. Я тут всего лишь в роли бультерьера. Мне надо только одно – затравить зверя, а убивать вас будут другие. Однако, конечно же, вы не этой женщины боялись, а совершенно другой. Весной 1978 года вы женились на дочери одного из опаснейших людей в стране, а в ноябре у вас родился сын. Несколько раньше времени, но это не страшно.

Страшно то, то он оказался болен. Тяжело и неизлечимо болен. Заражен он был своим же отцом, и болезнь эта называлась СПИДом. Провинциальный врач, обследовавший ребёнка, сам не справился с анализом крови и послал его в Москву. Ответ был получен сокрушительный, однако отец, то есть вы, с анализом не согласились и представили на суд врачей, полную пробирку крови. Увы, кровь принадлежала девочке. Вторая проба крови принадлежала мальчику, но его группа крови оказалась совершенно иной.

В те же дни на улицах вашего городка исчезли двое детей. Поиски привели на городскую свалку, и во всем обвинили местного бомжа. Но затем вдруг пропал и третий ребенок – ваш сын был выкраден из коляски. Его тоже причислили к жертвам бомжа, однако его останков так и не нашли.

Лишь позже на суде, чудак, местный телемастер, заявил, что видел, как какая-то цыганка склонилась над коляской и взяла оттуда ребенка, прошла по улице и села в красную машину «москвич». Однако слова этого «Кулибина» не были приобщены к делу. Больше того, его подвергли самым ужасным репрессиям, какие только были возможны в нашей страны после сталинских времен и на основании сфабрикованных доказательств усадили человека на двадцать лет. Однако он не умер в тюрьме, а выжил и вышел на свободу, но затаил ненависть к вам, Корсовский, и поклялся отомстить. Примерно такой же лютой ненавистью возненавидел вас и врач, принимавший вашего младенца – и в итоге оба они вышли на вас с разоблачительным материалом. Врач был способен доказать, что вы не только больны СПИДом, но еще являетесь сексуальным маньяком, поскольку с детских лет сожительствуете со своей приемной сестрой. Она очень любила вас. Буквально боготворила. Мало того, что вы были сильнее и умнее ее, вы же были еще и старше ее (а она и в возрасте тринадцати лет была развита как пятилетняя), вы были и любовником ее и мужем. Она беспрекословно вам подчинялась.

В то же время она ненавидела вашу молодую жену. Поэтому ей доставило истинное удовольствие выполнить ваше поручение и похитить из коляски ребенка, когда мать зашла в магазин. Вы уже ждали ее неподалеку в машине. Куда вы дели ребёнка мне неизвестно, но план был продуман достаточно хитроумно, если бы не местный парень – телемастер Крюков, который обратил внимание на женщину в длинном платье и в длинном платке – именно так ходила ваша сестра Дора – которая взяла из коляски ребенка.

Вы расправились с телемастером, расправились с врачом, но рано иди поздно правда все же стала выходить наружу. Когда врач попытался вас шантажировать, вы убили его в баре для геев. Затем вы в чем-то заподозрили своего стилиста и тоже убили его, и когда Крюков напомнил вам о цыганке, вы отправили своих громил убить его. Вы сделали всё это, Корсовский, потому что боялись одной единственной женщины – своей жены – и не просто ее, а ее отца, который являлся вашим негласным покровителем и некоронованным королем всей российской преступности. Уж он-то, узнай о том, что вы покусились на жизнь его внука, стер бы вас в порошок.