Текст книги "Тени коротких жизней"

Глава 4

Сообщение о положении Веры расстроило Аркадия. Он удивился, что воспринял неожиданную для себя новость с чрезмерным напряжением. Ему больше не хотелось продолжать разговор с мамой. Отец задерживался на работе. Аркадий вышел во двор. Прошёл по небольшому саду. Присел на лавочку, вкопанную когда-то им под пышными ветвями любимой яблони.

«Навестить Веру? Что сказать ей при этом? Спросить о самочувствии? Поинтересоваться, как протекает беременность и кто приходится отцом её будущего ребёнка? Чушь какая-то!..»

Аркадий поёжился, глубоко вздохнул, зачем-то огляделся и вновь погрузился в невесёлые размышления. «Жаль Веру… Почему не зайти к ней, как к бывшей однокласснице? Она сразу распознает в моём посещении завуалированное сочувствие. Будет ли оно к месту или обидит ее?..»

Аркадий пытался анализировать возможные варианты ещё не состоявшейся встречи. Отбросить эмоции и принять конкретное решение он был всё ещё не способен. Терзая себя догадками и сомнениями, рисуя возможные картины желаемой встречи, он так и не смог принять определённое решение.

Назавтра собрал вещи к отъезду и, повинуясь внутреннему зову, медленно побрёл по переулку, ведущему к неширокому, глубокому ручью. Его берега, поросшие грустным ивняком и податливым травяным покровом, манили к себе, как и прежде. Аркадий стоял и наблюдал за прозрачной, безмятежно журчащей водой. Затем перешёл на благоустроенную улицу, желая по ней возвратиться к себе.

Взгляд он почувствовал неожиданно. Замедлил шаги, затем остановился, удивившись своей проницательности. Медленно повернул голову.

Вера стояла у крыльца продовольственного магазина и, удерживая ладонь у лба, отсекая солнечные лучи, смотрела на него. Аркадий оторопел, иначе не скажешь. Он, оказывается, всё ещё был во власти недавних мыслей о Вере. Сейчас же растерялся настолько, что даже не сообразил кивком приветствовать бывшую одноклассницу. В следующее мгновенье он вдруг засомневался – на него ли обращён её взор?

Он отчётливо рассмотрел её измененную предстоящим материнством фигуру. И этот непривычный вид Веры ещё больше поразил юношу, добавил неуверенности. Вера не могла не заметить его замешательства. Она более пристально, чем прежде, посмотрела на Аркадия, собрала при этом, как ему показалось, губы в снисходительную улыбку. Опустила руку и, осторожно ступая, неторопливо пошла прочь.

Аркадия обдало жаром. Его лоб покрылся мелкой испариной.

«Ну?! Что же ты стоишь?! Тебя поразило выражение её лица? Отчего онемел язык и спутались мысли? Что помешало приветствовать одноклассницу? Девушку, которой болел и, не сумев покорить, уступил товарищу…»

Кажется, ему стало стыдно. Аркадий не мог ответить, почему им овладело именно это чувство. И ещё не вполне осознанное ощущение первой большой жизненной потери по собственной вине. Он по-прежнему не двигался и только смотрел вслед Вере. Она не оглядывалась.

Аркадий, встрепенувшись, осмотрелся вокруг. Никто не наблюдал за короткой немой сценой. Никого этот мимолётный факт не заинтересовал. Аркадий глубоко, с необычной поспешностью вдохнул прохладный осенний воздух и, закрыв на мгновение глаза и задержав дыхание, резко выдохнул. Словно вместе с этим отсекал от себя былое. На виске часто пульсировала венка, и учащённо билось сердце.

«Вот и всё…» – почему-то именно это он сказал себе негромко. Может оттого, что многое решилось в этот момент само по себе. Или потому, что эта странная встреча избавляла его, как он считал, от дальнейших размышлений о Вере и необходимости принимать непростое для себя решение.

Ему захотелось как можно быстрее покинуть место необычной встречи. Словно такое действие могло отвлечь от осознания несовершенства его духовности. Своё поведение Аркадий желал отнести, прежде всего, к недостатку собственного жизненного опыта и тем самым оправдать странную нерешительность.

Аркадий быстро пошёл в другую, противоположную от движения Веры сторону, словно, быстро убежав, он сможет представить, что встречи не было вовсе, а Вера пригрезилась ему. Он всеми силами старался избежать размышлений о небезразличной в недавнем прошлом для него девушке. Женщине…

Только возможно ли безболезненно отделить какую-то часть от целого? Аркадий только теперь понял, что Вера была частью его мира, загадочной и влекущей. В этот миг ему казалось, что случившееся равносильно… потере конечности и что он теперь так и будет перемещаться по своей жизни со вдруг обретённым нежелательным физическим дефектом. И прихрамывать, и оглядываться, и пытаться понять, что же оставил он на этой неброской окраинной дороге… И чем это оставленное могло стать для него, сумей он завладеть в своё время желанным человеческим… сокровищем.

Аркадий уходил скоро, но мысли следовали неотступно. И он вдруг с тревогой осознал, что это гаденькое, проявившееся только что внутреннее состояние, зародившись в нём когда-то давно, просыпалось вместе с ним каждое утро. И жило в нём и стремилось алчно утвердить своё лидерство.

Разрастающийся сорняк незаметно и ненавязчиво мешал становлению добротного человеческого качества. Решительность, лишённая должной защиты хозяином личности, стала терять жизнестойкость, походить на хилый росток, а теперь вовсе выказала очевидную неспособность проявиться в необходимую минуту…

Аркадию не хотелось верить в собственную духовную ущербность, и он стремился быстрее броситься в новую жизнь, как в чистое поле. Где можно вспахать и вновь засеять. И дождаться плода без червоточины. И больше не испытывать проявления дискомфорта среди жизненной благодати, окружавшей его. В этом мире, надеялся Аркадий, он должен что-то значить.

Аркадий какое-то время казнил себя за проявленное малодушие. Так он, в конце концов, не очень колко определил своё поведение при встрече с Верой. Поверил в сделанный собою вывод и… успокоился.

И если бы ему предложили раскрасить полотно наступившего вслед за этим настоящего, он применил бы при этом цвета радуги. Потому что был уверен, что не успел испортить свою жизнь чрезмерной греховностью. Хотя, повинуясь позывам совести, нашёл бы на полотнище место и для серых тонов.

Время течёт быстро. Неприятные эпизоды забылись окончательно. Потому что Аркадий находился на том этапе, когда жизнь любят восторженно и шагают по ней с раскрытыми объятиями. И при всей круговерти своё будущее Аркадий представлял в светлых тонах, с плавными, минимум изломанными линиями.

Глава 5

Савелий вошёл в комнату мужского общежития стремительно, и Аркадий определил: принес новость и готов поделиться. Савелий торопливо разулся, присел на свободную койку.

Аркадий отложил книгу, опёрся локтем о подушку, взглядом дал понять: готов слушать.

– Был на работе у отца, – огласил с хрипотцой и сглотнул в нетерпении Савелий. – Везёт человеку! Сколько себя помню, всегда наблюдал его одержимость удачно выбранной профессией. Очевиден азартный блеск в глазах! Вирус ожидания удачи! Зримое ощущение внутреннего возбуждения… Неописуемый душевный подъём оттого, что предстоит очередная кампания на просторах Средней Азии, где, охваченный палящим зноем, он слой за слоем станет снимать вековые пласты земли, приближаясь к тайнам минувшего Согдийского государства. Ты это понимаешь? – перешёл на шёпот Савелий и в порыве своего удивления широко раскрыл глаза и близко наклонился к Аркадию. – Это следует отнести к безумию или к бескрайнему фанатизму? – пытался понять он. – К преданности своему увлечению, из коего сумел сотворить неимоверный профессиональный напор? И знаешь ли, что он в первую очередь уложит в свой потёртый саквояж? Пару чистого белья? Ничего подобного! – напряженно поведал Савелий. – Он станет укладывать и по нескольку раз перепроверять старые, переплетённые заново монографии, истёртые пачки топографических карт, схемы, копии старинных документов… Я поражаюсь! Скорее – восхищаюсь…

Савелий встал, прошёл к балконной двери, раскрытой настежь. Порыв ветра тронул его густую шевелюру. Он смотрел вдаль. Хотел, видимо, угадать, в какой стороне располагалось загадочное древнее государство, по которому так профессионально тосковал его отец-археолог.

– Ведь нет же ничего этого давным-давно! Но когда он начинает увлечённо рассказывать о фалангах Александра Македонского, о серебряных согдийских чашах и блюдах со сценами пира или охоты, о минаретах, украшенных глазурованными орнаментами, о купцах и торговцах, обладавших серебряными полновесными дирхемами, клады коих в наше время обнаруживаются в городах Италии, Германии, Швеции… – Савелий обернулся, поднял палец и вновь прошептал: – Вот тогда я теряю чувство реальности и… переношусь на тесные улочки древнего Самарканда. Я становлюсь его жителем, слышу зов карнаев, рёв верблюдов в караван-сараях, шелест пёстрых шелковых одежд городской толпы, чувствую запах испечённой жарким солнцем земли и… начинаю понимать отца. Насколько он счастливый человек. Имеет возможность перемещаться во времени, сживаться и с настоящей, и с древней историей… Он убеждён, что на тех просторах история имеет необыкновенную способность оживать и одаривать чувством сопричастности. Уверяет, что сладостнее ощущений не испытывал. Тогда я задаю ему коварный вопрос о любви. О земном чувстве плотской любви человека к человеку. И он задумывается. У него нет готового ответа! Он сравнивает, взвешивает, напрягается и боится обидеть, изменить только что высказанному чувству любви к древности, к чему привязан больше. Потому и не высказывается. Вздыхает и молчаливо упрекает меня за несвоевременный острый вопрос.

– Ты любишь его, – определил Аркадий.

– Он счастливый человек! Умеет вмещать в себя так много жизненных слоёв… Они являются источником его жизненной энергии. Ему некогда задумываться о бренных неудобствах и каверзах жизни нынешней…

– Он готовит себя к очередной командировке в Среднюю Азию?

– А я тебе о чём, Дорин? И предлагает нам с тобой присоединиться к их сообществу! – вздернул брови Савелий.

Аркадий постарался сдержать участившееся дыхание. Самарканд… Самарканд… Да что же это за вирус такой, как точно выразился Савелий. Ну почему, как только он разделяет с товарищем повествования его отца, у него, у Аркадия, появляется необычное желание прикоснуться к неизведанным древним тайнам?.. Он помнит первое влекущее чувство любопытства, возникшее во время прочтения замечательных исторических книг о Чингисхане и внуке его Батые. Тогда, во время прочтения, он не просто познавал древнюю историю, а становился невольным участником описываемых событий. Он перемещался в давние столетия и вышагивал вместе с дервишем-летописцем по горячим тропам далёких загадочных стран, готовил чернила, коими одержимый человек отмечал дыхание истории. Когда же выходил к товарищам, ему требовалось время прийти в себя и понять, где находится…

– Отец уверяет, что времяпрепровождение в период летних каникул в поисковом лагере для нас станет незабываемым. Он убежден, что следует пройти по историческим слоям, по которым тропили древние поэты и исторические личности, чтобы иначе, по-новому, воспринимать мир нынешний. И тогда, только тогда можно почувствовать и понять шепот древнего ветра, опустившегося для короткого отдыха в кроны пышных деревьев. Им он доверяет тайны веков, которые носит в сумах минувших событий. Мир, учит отец, надо уметь слышать и видеть. А не только бездумно топтать суматошными шагами…

– Он на самом деле готов взять меня?..

– Невежа! – возмутился Савелий. – Ты беспощадно размолотил в труху возвышенное состояние, с коим я стремился к тебе в полуденный жар… Разве такими вещами шутят? – совсем спокойно проговорил он, смакуя действо важной новости и повторно устраиваясь на кровати. – Кстати, у тебя есть сухарики? Пожевать бы чего-нибудь… А может, пойдём ко мне? Мама обязательно приготовила что-нибудь вкусное…

– Я и так у вас как на постое. Пора и честь знать…

– Говорено только что: невежа! Ей доставляет великое удовольствие уделять близким людям свое внимание. Ты в их числе. Тебе это известно… Сейчас мы умчим от неё на месяцы. Она будет тосковать от невостребованности, отчаянно ждать, а затем нагонять упущенное. Это состояние окрыляет её, как отца – раскопки… Что-то должно объединять любящих друг друга людей и находящихся так часто в долгих разлуках.

Перед взором Аркадия лопнула действительность и раскрыла короткую картину: солнечный день, ступени магазина, и на верхней из них женская фигура с чертами материнства. Аркадий узнал Веру Старикову. Защитившись ладонью от солнца, она внимательно смотрела в его сторону. «К чему это?» – удивился Аркадий. И картина исчезла. «Как сказал Савелий? Людей объединяет состояние, способное окрылять?»

Аркадию хотелось прояснить возникшую мысль о Вере, но Савелий затормошил, задергал и настаивал на очередном посещении его мамы. Аркадий прислушался к себе: есть на самом деле хотелось.

Глава 6

Собравшись на раскопки в Среднюю Азию, Аркадий ухватил край нити, когда другой её конец оставался сокрытым во времени и таил его смысл. Им владела молодость. И он мог позволить себе жить вполовину мысли, не сознавая, что расстояния и новые земли не оставляют человека прежним.

Поездка в Среднюю Азию утомила продолжительностью. В пути донимал зной, привольно раскинувшийся в это время года на казахстанских просторах. Обозреваемый полупустынный ландшафт не отличался изыском. На длину взгляда вокруг Аркадия распростерлась скупая на растительность и щедрая на жару пустынная степь. Всё видимое пространство, казалось, дышало жарким ветром, играющим в догонялки с раскалённым от солнечного тепла железнодорожным составом.

Аркадий стойко переносил тяготы пути. Он опробовал несколько вариантов устоять перед неудобствами непростого путешествия: устраивался на верхней полке вагона, открывал настежь форточку, подставлял себя воздушному потоку. Всё напрасно. Прогретый до предела воздух не остужал, но обжигал лицо степным дыханием – владыкой этих просторов. Тамбур тоже не желал быть союзником, превратившись на время пути в жаровню для приготовления сухофруктов.

Лучшим способом передвижения в этих условиях оказалось лежачее положение вкупе с максимумом терпения и выдержки. День, в конце концов, сменялся ночью, и тогда, пусть на короткое время, наступало некоторое освобождение от знойного плена.

Железнодорожный вокзал Ташкента напоминал улей. Только картина его жизни была намного живописнее по цвету и насыщеннее по эмоциям.

В этой гостеприимной точке мира обретало душевный покой великое множество путников. На небольшом пространстве царила торжественная атмосфера, создаваемая энтузиастами – покорителями склонов Фанских гор и высочайших снежных вершин Памира и Тянь-Шаня. Царствовала сосредоточенность обычных созидателей и жизнеустроителей, окрыляя надеждой сообщество искателей приключений, радуя очевидностью предстоящих открытий жадных до ощущений туристов. Это место обладало способностью создавать и распределять по территории этой привлекательной страны множество разных человеческих состояний.

Но не только эта животрепещущая картина покорила Аркадия. Ступив на перрон, он ощутил, как под толщей цивильного слоя глубоко и покойно дышат древние тропы, некогда услужливо подставляющие себя окованным в латы воинским легионам Александра Македонского. Великого полководца и поныне в этих местах называют не иначе как Искандер Великий.

Аркадий до предела насыщал себя осязаемой историей, рисуя картины, и уже видел, как несколько позже, по меркам истории, на мирную и привольную жизнь Согдианы, шагающую по Шелковому пути, вдруг позарились арабы. Именно они, где силой, где хитростью, а где лестью, поддерживая свои деяния трезвой мыслью, внедрили в умы местных жителей основы ислама, веру в единственного бога, творца мира – Аллаха.

Эта вера словно ждала приращения раскинувшихся горных и межгорных просторов. Она усердно пускала глубокие корни и оказалась неотъемлемой частью жизни людей, населявших диковинные просторы. Народы, принявшие новую для себя веру, наполнили свой неспешный мир глубокими по смыслу сурами Корана и создали нечто значимое и цельное, что являлось основой для взращивания многих последующих поколений.

Неощутимый дух истории и настоящего мира, покоившийся в межгорных долинах, в алости цветущих маков, в тихом шелесте листьев и колосьев, в спешащих мимо людях, проникал глубоко в душу.

Эти просторы щедрые географы окрестили Средней Азией. Здесь, на загадочной древневосточной территории, за короткое время студенческих каникул Аркадию предстояло впитать во взрослеющую душу бальзам этого края, который многие годы способен воздействовать на разум человека.

…Автобус перемещался по автомагистрали, проложенной по просторам бывшей Голодной степи. Джизакские степи, к которым вплотную примыкает пустыня Кызылкум, не блистают особой изысканностью. Но, обводнённые и возделанные, они связали в единое целое поселения древних городов с новыми, отстроенными за годы советских пятилеток.

По другую сторону движения просматривались дугообразные вершины гор, вдоль которых на восток уходит Ферганская долина, соединяющая между собой основные её города: Худжанд, Коканд, Фергану, Андижан… Это же… территория бывшей Согдианы!

Аркадий внимательно рассматривал чеки аккуратно возделанных полей, разделённые меж собой множеством водных артерий. Вода каналов, строго дозируясь, питала многочисленные сельхозугодия долины. Вдоль всех основных каналов и арыков ровными рядами росли невысокие тутовые деревья. Стоял период, когда их отросшие ветви с широкими сочными листьями срубались местными жителями и скармливались личинкам тутового шелкопряда. Именно из этих коконов, путём непростой технологии, затем выделываются знаменитые шёлковые ткани, пронизанные местными орнаментами самых разнообразных искристо-весёлых оттенков.

Операция рубки ветвей тутовых деревьев выполняется ежегодно. Потому их стволы покрыты крутыми наростами. Создаётся впечатление, что на макушке, где громоздится особо крупная шапка обрубленных наростов, располагается основной корень, и дерево растет сверху вниз.

Эти ничем особо не примечательные деревья по своей значимости на самом деле нисколько не уступают знаменитым, строго учитываемым оливковым итальянским рощам.

Вот же оно, это скромное дерево, которое зародило и венчает всю загадочную историю не одного древневосточного государства! И разве оно не заслуживает внимания великого ваятеля и своего постамента в самом центре предгорных долин?

И где же, как не по этим долинам, по тропам, на которых теперь лежат тяжелые асфальтовые ленты дорог, должен был пролегать отрезок знаменитого Шёлкового пути?

Аркадий заёрзал на кресле автобуса, словно желал увидеть за окном мерно перемещающийся, до предела нагруженный караван верблюдов с многочисленными погонщиками, охранниками с луками и копьями, повозками и угловатыми арбами с высокими колесами, притянутыми сыромятными ремнями к выносливым осликам и приземистым монгольским лошадкам. Конечно же эта живая многочисленная лента издавала свой особый походный шум, поднимала клубы пыли и была наделена важностью исполняемого долга.

Именно отсюда, из этих предгорных долин, караваны, нагруженные тюками с шёлком, шёлковыми и ковровыми изделиями Бухары и Самарканда, сухофруктами и другими яствами, мерно и горделиво вливались в бесконечную вереницу иных и начинали своё собственное движение. Приняв по пути в свои ряды отряды персидских купцов, достигали территории далёкого Византийского государства. Там пришедшие купцы вели шумный торг с богатыми византийскими торговцами, после чего часть тугих и драгоценных тюков перемещалась в просторные трюмы кораблей.

Аркадий заволновался. Пожилой седой аксакал-таджик медленно повернулся в его сторону, удивленно посмотрел на молодого человека и, не определив причины странного поведения, провёл в задумчивости несколько раз ладонью по бороде. Вновь обрел маску покоя, чинно углубился в свои неторопливые мысли.

Аркадий посмотрел на подремывающего Савелия. Заворочался вновь, устраивая себя на сиденье. Кажется, нашёл удобное положение. Выдохнул и закрыл глаза. Им овладело состояние умиротворения.

Странное дело, Аркадию казалось, что с начала пребывания в этих местах его обволакивает тот неспешный временной ритм, который незримо царил на этих просторах с давних времён. И какие бы цивилизации ни подхватывали на свои плечи эти территории, они никак не могли переиначить вросший в этом необозримом крае скрытый ритм измерения времени.

Эта особая жизненная размеренность витала в покое молчаливых снежных вершин, чувствовалась в неторопливых порывах ветра, примчавшегося с разогретых бездонных песчаных пустынь и степных просторов. Необычный временной пульс упивался раскинувшейся вокруг вечностью, взмывал к нависшим задумчивым ярким и невысоким звёздам, роднился с незаметно опустившейся ночью и засыпал вместе с нею. Поутру неторопливо выкатывался вместе с величавым алым диском солнца для нового действа.

Здесь виделось далеко. И всё напоминало о своём величии и бесконечности. Именно эти ощущаемые ценности природы и порождали то покойное течение мыслей и дел, которые вовсе не нуждались в дроблении их на неудобные и неуютные короткие минутные величины.

Не спалось. Аркадий, стараясь не беспокоить Савелия, медленно потянулся, до хруста в позвоночнике. Как можно спать, когда мимо течёт сама история! Самое время насыщать себя видимым, фантазировать и создавать удивительно завораживающие картины, замешанные на истине, сочащейся отовсюду!

Откуда, как не от этих просторов, у погонщиков зарождаются тягучие, нескончаемые и никогда не повторяющиеся мелодии? Их зарождает на устах сам ветер, затем срывает и мчит дальше. Перемещает в пространстве, соединяет с другими дрейфующими звуками. Касается ими загадочных ночных звёзд и, устремившись к земле, замешивает на ароматах трав и нашептывает в уши спутников. Конечно же именно так зародились и стали вечным творением четверостишия упорных скитальцев Фирдоуси, Саади, Омара Хайяма…

Дорога, изогнувшись, отпрыгнула от края преображённой Голодной степи, на которой млели непревзойдённого вкуса мирзачуйские дыни, оставила позади древний город Самарканд и вписала себя вдоль пологого предгорного хребта. Возделанные поля смело приближались к самой его подошве. Они теперь состояли в большей степени из предгорной мелкой скальной крошки, орошали себя водой коротких горных речек и плодоносили молодыми садами и виноградниками.

На одном из таких просторных полей, раскинув пышную крону, гордо и смело росло мощное карагачёвое дерево. В степных и пустынных зонах эти деревья растут по-особому: в первую очередь, пробиваясь корнями к подземному водному источнику, ощутив надежность, дерево взращивает мощную корневую систему, а затем, устремляясь стволом ввысь, создаёт обильную крону. Обретя все важные истоки, такое дерево способно прожить до четырёхсот лет.

Может, именно такое дерево узрел сейчас Аркадий? А что, если оно вырастило себя от более древнего корня? Тогда… не исключено, что под его тенью отдыхал и готовил чернила древний летописец, которого по личному указу Чингисхана во время похода размещали в одной из корзин, притороченных к зрелому верблюду, и который описывал все важные события и битвы великого полководца…

Мысли вразброд… Может, оттого, что над ними висит щедрое на тепло среднеазиатское солнце?

Предгорье приближалось. Вдали показались пирамидальные верхушки тополей и плоские крыши окраинных глинобитных строений. В автобусе возникло движение, всегда означающее конец пути. Вскоре разгорячённый от движения и солнца автобус вкатил на площадку автостанции и, облегченно заурчав, замолк.

– Пенджикент! – гордо произнёс водитель.

Так Аркадий на период студенческих каникул попал в один из административных центров Таджикистана, где не один десяток лет велись раскопки одного из богатых в прошлом согдийских городов, родины великого поэта, певца и музыканта Рудаки.