Текст книги "Тени коротких жизней"

– К ручью путь держишь?

– Да, там хожу, – указал посохом направление для отары пастух. Козье стадо, обнаружив некоторую свободу, принялось ловко управляться с редкой и уже высыхающей порослью травы и колючек. – Немножко вода пиёт, отдыхай делай и опять гора ходить буду…

– Жарко уже в долине. Выше в горы будешь подниматься? Пастух задумался.

– А-а, нет. Зачем? Коза немнога, сдесь пойдём, туда пойдём… Трава мал-мал есть, колючка немнога есть, коз молодой, ему хватит. Для его шерсть, штоб хароший был, такой колючка нада. Высоко на гора такой колючка мала. Высокай гора для меня тяжё-ёлый теперь. Молодой ходит туда… Да…

– А кишлак твой где?

Пастух повернул голову, осмотрелся. На шее его собрались складки дочерна загоревшей кожи без признаков сальной прослойки. На голове располагалась поблекшая, в потных разводах, изношенная до крайности тюбетейка. В разрезе стёганого, выгоревшего на солнце ватного халата, спасающего пастуха от жарких прямых лучей и подвязанного скрученным старым платком, просматривалась белая, с большим клином выреза рубаха. Вспотевшее тело имело возможность через этот вырез проветриваться лёгкими потоками воздуха и охлаждаться таким образом. Поношенные брюки были заправлены в истоптанные, никогда не знавшие крема и потому бледно-серого цвета кирзовые сапоги. Эта обувь выдержала все испытания и считалась у местного населения самой стойкой на скальной крошке, любая другая в таких условиях «сгорала» в считанные дни.

– Та-ам мой кишлак, – указал аксакал вновь посохом.

– Чорух-Дайрон? – догадался Алексей.

– Да, Чорух… Там немнога поворот делаит, и на гора мой кишлак стоит.

– А-а, знаю твой кишлак! – почему-то был рад такому обстоятельству Алексей. – Там гора один такой, потом другой дуга делай, и там твой кишлак! – изобразил рукой дугу Алексей, переходя при этом на манеру изъяснения аксакалом. – Красивай мест, – резюмировал Алексей.

– Да, да! – был доволен, в свою очередь, пастух. – Сегодня домой ходи не буду. Есть хар-роший мест в горах, там спай буду. Собака охраняит. Лепёшка есть, мяс вяленый тожа, чай делай буду. А-а, пойдёт! Хар-рашо! Природа обнимайт… – улыбнулся он.

– Старый уже собака. Не боишься?

– А-а… ничего-о! Пойдёт ещё, – небрежно отмахнулся старик от возможной опасности. – Волк сейчас нету здесь, а другой кто меня пугаит? Твой зачем этот гора ходил? Иска-ишь что-то? – указал посохом аксакал на склон, с которого, понял он, спускались напарники. А затем, коротко задумавшись, уточнил: – Для то-от, молодой город. Да? – кивнул он теперь бородой в сторону долины.

– Да, отец. Искаишь… Для город… – согласился Алексей.

– Крас-сивай твой город. Да… Нигде болша наш мест такой крас-сивай нет. Света твои люди всем нам дал, дорог строил, самалёт летаит… Канал строил, вада дал… Да, многа делал. Очень многа! Мал-мал народ наш твой город стал ходить. Разрешил твоя начальник. Баица наша немнога ещё. Смотрит, головой качаит. Наша так не живьёт. Да… Что там ти делаишь? Никто не знайт?! – удивился он.

– Не волнуйся. И никого не слушай. Ничего плохого мой город никому не делает. Хорошо всё у него работает…

Старик внимательно смотрел на Алексея. И, почувствовав доверие, в ответ услышанному решил поделиться:

– Нехороший тот гора, откуда ты ходил.

– Почему? – стал внимательным Алексей.

– Атец мой гаварил, дед ему гаварил, деду дед гаварил… Там люди давно жить хател. Хороший мест. Река рядом. Потом быстро все умирал. Долга жить не был. Всё бросай и уходи народ. Видишь, – указал он посохом на виднеющийся вдалеке древний город, – весь народ на той сторона река живёт. До-олга живьёт. Когда Искандер Великий тот крепость строил. На этой сторона ни-икто не живьёт. Так, да…

Алексей быстро посмотрел на Вячеслава. Лицо его оживилось.

– Почему долга не жил? – напрягся он.

– Не знай точна. Может, вода плахой, может, другой што. Ты не ковыряй его. А то шайтан выпускаишь, он далеко по горам пайдёт, плохо нам всем делаит, – серьёзно предостерег геолога старый человек, желающий и впредь сохранить своё стадо и живность в стойлах кишлака, которая позволяет ему и его семье существовать в этих непростых условиях.

Ослик лениво, на длину верёвки, ощипывал вокруг себя траву, прядая время от времени длинными ушами, защищая глаза от навязчивых мошек.

– А-а, хоп. Моя ходи. Стада вперёд ушёл. Догоняй нада, – решил пастух, довольный встречей с людьми и проведённой с ними короткой беседой.

– До свидания, удачи и здоровья тебе и твоей живности, добрый человек! Хайр то боз дид![8]8
  До свидания.


[Закрыть]

– Хайр то боз дид! – присоединился Вячеслав, не проронивший за всё это время ни одного слова, но жадно впитывающий всё, о чём говорили старик и Алексей.

Они поочерёдно пожали руку аксакалу. Рукопожатие старика не по возрасту было довольно ощутимым.

Когда старик с осликом отошли на некоторое расстояние, Алексей обернулся к Вячеславу:

– Думаешь, он один говорил про такое? Доводилось уже слышать… Почему народ ушёл отсюда? Хотя эта руда без определённого воздействия на неё не может быть очевидно опасной. Наши первооткрыватели говорят же, что почти вручную первоначально работали с ней… А приборы в этих горах вытворяют такое, что больше запутывают, чем помогают. Тем и спасались, что по естественным обнажениям и другим признакам картировали площади… Он же, старик, возможную радиацию шайтаном и называет. Не всем нравится, чем мы здесь занимаемся. Вот и придумывают. В самом же городе и всей округе уровень её соответствует обычному земному фону.

Алексей внимательно осмотрел один, а затем другой склон, короткую долину, прерывающую их единую структуру.

– И при всём при этом, – задумчиво продолжил он, – один из языков обрывается у основания того холма. И уходит круто вниз. А нам всё это время просто было не до него? Много раз специалисты сходились на том, что в склоне того хребта, – указал Алексей в направлении, о котором недавно предостерегал пастух, – надо бить приличный шурф. Но эти планы всегда перебивали более доступные варианты. И опять нас с тобой все признаки подталкивают к этому направлению. Вот и начнём по этой версии собирать дополнительные факты. А потом к Арнольду Валентиновичу. У того нюх и опыт многого стоят!.. Зубр, одним словом. Нет, недаром он нас с тобой вновь поставил на эти маршруты. Проверить себя желает, не иначе…

Вячеслав смотрел на Алексея, у которого с лица исчезла усталость. Глаза его наполнились иным содержанием, в них горели надежда и ожидание долгожданного успеха.

«Они все здесь одержимые!.. Все геологи в той или иной степени обуяны этим чувством. Но здесь эти качества проявляются наиболее зримо всеми специалистами! Вон же что вместе с другими сотворили в этой неживой пустыне всего-то за десятки лет!..»

Алексей снял панаму, обмахнул ею лицо, промокнул рукавом рубашки вспотевший лоб и, качнув головой, тихо промолвил:

– Обрати внимание, как пастух с обыкновенного предгорного кишлака, нисколько не позируя, признал-таки, что его народ многое обрёл от нашего присутствия: свет, дороги, оросительную систему, авиалинии… Всего не перечислить.

Среднеазиатские республики за короткое время совершили такой промышленный скачок, настолько заметно повысили уровень жизни, какой их сородичам, особенно живущим в Афганистане – а это же половина их народа, – не может и присниться. Даже дехканин признал…

А как они воевали здесь в своё время против установления советской власти! Вернее, против иноверцев, наших с тобой предков. Всего-то десятки лет минуло!

Вот же, где мы стоим с тобой сейчас, они и перемещались по этой долине. Основная база у северных басмачей находилась в этом регионе: Ходжент, Фергана, Коканд, Андижан… Совершали вылазки, нападали, убегали. А затем и вовсе уходили в Афганистан. Здесь, в этих долинах и горах, такие события писаны! Всё солнце выпалило, ветер в песок перетёр… Стало историей. Да-а!..

Алексей внимательно осматривал склоны гор, увядающую на солнце растительность, слушал тишину, обитающую в отдалённых от цивилизации просторах, и наслаждался увиденным.

– Когда приходится базироваться в старых горных кишлаках, – продолжил он, – и обитать в тесной дружбе с местным населением, искренней причём, так вот, в такой период случается встретить довольно пожилого человека. При этом невольно возникает мысль: а он ведь определённо являлся участником тех не особо давних по-настоящему исторических событий! Кому в то время верил больше, чему или кому служил? Теперь же, смирившись или осознав, идёт независимо мимо, отвечает на приветствие, смотрит на тебя внимательно… О чём думает в это время?

Конечно же, как и наш дехканин, никак не может отрицать, что народ его за эти годы обрёл многое. Но в это же время, видимо, сожалеет, что молодое поколение взращивает себя теперь не только на былых традициях. Примешалось к давним законам обитания много нового. И наше присутствие сыграло в этом не последнюю роль…

Может, не всё следовало здесь насаждать так поспешно? Да только как сейчас определить истину той непростой эпохи? Тому поколению в короткое время приходилось принимать настолько сложные решения, которые изменяли жизнь в корне на долгие годы. Может, ещё и гуще, чем в годы нашей Гражданской войны и коллективизации…

Но самое интересное, а может, самое важное состоит в том, что появившаяся в то время и яро пропагандируемая идеология новой жизни, нового человека через выстроенную систему – октябрёнок, пионер, комсомолец – на самом деле сделала меня интернационалистом. И я сейчас здесь не чувствую себя инородным телом. Напротив, для меня очень важно понимание того, что нам удалось сделать здесь для этого края и для страны в целом. Это же через такие труднейшие годы раздора, войны и разрухи расщепили атом и перемахнули в космос!..

Алексей при этом посмотрел вверх, на небо, затем осмотрелся. Вокруг него простирались горные хребты, многие сотни лет занятые своим неприметным движением – ростом из земной тверди.

Вся долгая жизнь текла мимо этих скальных разломов, включая давнюю пору, когда по этой самой долине неспешно перемещались караваны вьючных верблюдов. Ибо иной дороги тогда в Ходжент и из него – в Персию и далее, вплоть до Византии, – просто не существовало. Надо такое вообразить: в почти безжизненных просторах – путь, связывающий воедино и придающий жизненный ритм множеству государств, умудрившихся образовать и содержать достойно себя в таких сложных климатических зонах!

Эти горы неутомимо обдували ветры и, обжигаясь о раскалённые от солнечного тепла камни, уносились прочь. А теперь понадобились человеку. Только теперь человек решил раскрыть хранимую в них долгими веками тайну и поставить себе на службу.

Алексей глубоко вздохнул. И стало понятно, что он, уроженец славянских просторов, беззастенчиво влюблён в эту дикую, безбрежную красоту горного величия, наполненную историей. И по сию пору продолжавшую творить её вместе с небольшим количеством людей, преданных своему делу…

Он надел панаму. Поправил рюкзак, готовя себя к продолжению пути, и, видимо решив завершить разговор, добавил:

– Помнишь, на прошлой неделе я велел обойти место, огороженное полуразрушенной стеной в распадке между гор? Вначале нам о нём ничего не было известно. А потом через старых людей удалось выяснить, что в том месте, в Старой Матче, в своё время состоялся жестокий бой между бандой Холбута и бойцами Красной армии. Басмачей в том бою разбили наголову. Местные жители похоронили их по своему обряду, огородили это место. Особых почестей не воздают, но и животным не позволяют топтать это поле. Люди, как-никак, сородичи…

Помолчав, раздумчиво произнёс:

– Представляешь, на каких территориях мы с тобой находимся?

Затем вынул флягу, свинтил крышку и, предварительно проверив, сколько воды осталось, неторопливо отпил из неё. Уложил в чехол и, обернувшись к Вячеславу, спросил:

– Кажется, передохнули? Тогда самое время идти. Скоро так начнёт припекать, мало не покажется…

И первым шагнул на малоприметную тропу, выбитую на склоне горы, скорее всего, козьими копытцами да сапогами редких пастухов. По этим нежилым, выгорающим от зноя склонам с давних времён не наблюдалось оживлённого людского движения. Да и сейчас – Вячеслав обернулся – на расстоянии видимости по этим холмам перемещались только он да Алексей. Два горных бродяги.

Они присматривались, прислушивались к горам, поддалбливали их своим инструментом, вникали и анализировали. И… врастали в окружающую их сущность, сливались с ней и становились чем-то непостижимо единым. Горы медленно, через многовековую призму молчания и собственной тишины, принимали их в свою сферу обитания. Как раньше позволили прорасти на своих склонах зарослям арчёвника, облепихи, шиповника…

И начинали доверять человеческой разумности, пристально присматривались к существам, пытающимся понять их сущность. Эти странные создания, истязая себя – иначе не скажешь, – пытались добраться до важных составляющих их внутреннего содержания, проникнуть сквозь гранитную толщу, определить и застыть в торжествующем мгновении: вот оно, важное и нужное!

Только после этого восклицания станет раскрываться истинная ценность всей горы, многие века непринужденно стремящаяся только к одной цели – расти ввысь. Вот тогда гора, почуяв окончательную слитность с этими безумцами, позволит считать себя с ними неким цельным организмом. И станет покоряться людям. Станет служить им. Надеясь, что будет взаимно обогащена достойным к себе отношением.

Вячеслав вслушивался в хруст горной гальки под подошвами крепких горных ботинок и, кажется, начинал понимать миг единения горы и человека.

Он вновь оглянулся. От гор по долине, вплоть до реки, просматривалось колышущееся воздушное марево. Давно исчезла утренняя завораживающая красочная картина перелива гор. Солнце усердно выпаривало остатки влаги из глубины почвенного слоя, забирало её с поверхности реки, и едва ощутимые порывы ветра вольготно перемещали по долине прогретую до невесомости прозрачную массу. Они перекатывали марево через пологие возвышенности, окутывали прозрачным облаком раскалённые камни и песчаные наносы, уносили остатки прочь, пока не теряли по пути к пустыне последние её проявления.

И во всём этом безмолвии шагали два одержимых своей целью, упорных человека. Они теперь не просто брели в горном пространстве – становились единым целым кусочка вечности, обитавшей вокруг них.

И пространство, приняв отчаянных посланников как свою неразрывную часть, постепенно доверялось и раскрывалось перед ними, образуя слитность двух составляющих – разумности человека и богатства природы.

Глава 5

…Существуют вещи, способные наделять человека духовным состоянием. Духовным, не материальным… Плоды вдохновения могут быть воплощены в объекты величественные – замки, дворцы, усадьбы и стать произведениями искусств…

Тогда они разделяют со своими обитателями и владетелями периоды взросления, любви, сложных жизненных перипетий, наделяют неизгладимой памятью, воздействуют за счёт её, памяти. И если это воздействие заставляет человека совершать высокие по сути деяния, такие объекты памяти становятся необходимыми на протяжении всей жизни, являют собой ценность особенную. Не из-за материальной величины. Духовной. И тогда обретают способность обогащать на расстоянии.

Порой некоторые объекты обретают степень малых величин. Но при этом они обладают способностью накапливать и сохранять в себе такой заряд энергии, который не уступает дворцовому величию. Он, этот заряд, несёт в себе непреходящий кристалл памяти, который долгие годы способен питать духовное состояние его обладателя.

Оберегами нарёк народ такие небольшие вещи в давнее время. Невеликим оберег является только по величине. По значимости может сопоставить себя с ценностью земной жизни. Он на самом деле способен внедрить в сознание владельца такую концентрацию воли, без которой тот не представляет течения своей жизни. Энергия памяти, исходящая от него, а вернее, жизненная энергетика настолько очевидна, что человек становится способным поддерживать свои силы только от сознания того, что обладает таким оберегом. И в таком случае оберег способен творить чудеса.

Обереги всегда особо любили воины давних эпох. Ибо они, воины, первыми подвергали свои жизни смертельной опасности.

Обереги всегда поддерживали людей в раскольные времена, когда сам человек ещё не мог полностью определить вектор своего поведения и когда неприятель мог обозначить себя в любой момент и в самых неожиданных ситуациях.

Именно тогда человек в короткую долю секунды проявлял способность мобилизовать всю свою волю, всю страсть для продолжения своей жизни только оттого, что верил в оберег, в сгусток энергии, когда-то переданный другим человеком, скорее всего – человеком любимым. Находясь на расстоянии, оберег концентрировал себя в каком-то знаке – металлическом символе, обработанном и перенявшем душевное тепло камне, в минерале, содержащем в себе таинственную и неповторимую игру цвета…

Расположившись на груди, ближе к сердцу, оберег с этих самых пор составлял одно целое со своим владельцем… Если же оберег являлся душевным – дарованным словом, признанием, клятвой, – он проникал глубоко в душу и оставался там надолго, быть может, на весь период жизни своего хозяина…

В последний вечер своего пребывания на земле Кольского полуострова Вячеслав находился рядом с Мариной. Он поражался её выдержке и никак не мог понять, что могло означать её заметное самообладание в этот прощальный вечер: очевидное равнодушие к происходящему или глубоко сокрытое душевное напряжение, перераставшее в тайну при важных жизненных решениях.

Марина, может, несколько более неспешно, чем в другое время, готовила стол к торжественному ужину. К торжественному ли? Чем на самом деле являлся для них обоих и в первую очередь для неё этот вечер? Марина знала, что момент истины в конце концов наступит.

И вот Вячеслав восседает на своём любимом месте, в уголке дивана. Ничем не мешает Марине, не досаждает своим участием. Таким бывает в редкие вечера. В другое время он, приходя к Марине, наскоро здоровается с нею и, обуреваемый задумкой, сосредоточенно повязывает фартук, укладывает свою любимую сетку-авоську рядом на стол, включает плиту и начинает готовить.

Тогда Марина опускается на его место на диване и понимает, почему это место облюбовал Вячеслав. С этой точки хорошо просматривается вся кухонька. Значит, в другое время, пока хлопочет Марина, он наблюдает и, перебрасываясь фразами, находится рядом с ней.

Когда же сам находится на кухне, заниматься разговором не любит. Он весь сосредоточен на своих замыслах. И Марина, обратившись к нему раз-другой, затихает и молча следит за деятельностью Вячеслава.

Подмечает некоторые тонкости и приёмы, которые использует мужчина. И ей составляет удовольствие наблюдать за его сосредоточенностью, логической последовательностью в приготовлении блюд. Иной раз Марина с удивлением подмечает, что в некоторых кулинарных приёмах Вячеслав легко обходит ее собственные умения.

Она вовсе забывает о журнале, лежащем на её коленях, о других занятиях, намеченных для исполнения. Она отыскивает радиостанцию, регулирует громкость на подаренном ей Вячеславом портативном радиоприёмнике «Селга» – создает музыкальный фон и наблюдает за действиями Вячеслава.

Он же никак не реагирует на гипноз Марины и по-прежнему в полной сосредоточенности продолжает задуманное.

Через нужное время идёт к посудному шкафу, останавливается перед ним, коротко раздумывает, достаёт несколько тарелок и уходит с ними на кухню.

Тогда Марина, не создавая лишнего шума, встаёт с дивана, достаёт вышитую крестиком скатерть и покрывает ею стол. Расставляет мелкую посуду, раскладывает приборы и вновь садится на диванчик. Ждать.

Вячеслав раскладывать и украшать блюда станет там же, на кухне. В комнату внесёт их поочередно. Молча. Торжественно. Никак не показывая, что всё-таки желает похвалы. И только в последний момент не выдержит. В момент, когда настанет время для приглашения к столу, он сделает жест рукой, поднимет взгляд на Марину, зная, что она всё это время наблюдает за ним, сделает жест рукой и, наконец, улыбнувшись, произнесёт:

– Прошу!

Тогда Марина вновь поднимется с дивана, обойдёт стол, обнимет со спины, прижмётся щекой к его щеке и тихо и душевно произнесёт:

– Восхитил! От одного вида восторг берёт. Всё-таки есть нечто особое, когда стол готовят мужчины. Этим уже покоряют. Хитрецы!

– Не хитрецы, а способный род человеческий!

– Кто бы отрицал? Ваше преимущество, что при этом исполнении вы избавлены от его повседневности.

На этот раз Вячеслав сидел в уголке дивана и, было заметно, находился в плену своих мыслей. Скромное предвечернее солнышко косыми лучами проникло в комнату. Коснулось лица Вячеслава. Образовались тени. Профиль его лица высветился настолько очевидно, что Марина прервала занятия и некоторое время незаметно с кухни наблюдала за мужчиной.

Затем, поглощённая нахлынувшими мыслями, легко вздохнула, склонилась над сковородкой, следя за тушками перепёлок, добытых Вячеславом и разделанных заранее. В приготавливаемый гарнир добавила сушёных ароматических листочков тундры, вбросила горсть ягод, легко перемешала и стала ждать.

И за ужином больше молчали. Прислушивались к себе и раздумывали над тем, что следует сказать и что хотелось бы услышать.

– Надеюсь, дашь знать, когда прибудешь на место?

– Конечно!

– Долгое путешествие. С одного края страны ровно на её другую, южную часть…

– Как-то не особо задумывался над этим.

– Тогда о чём?..

Вячеслав оторвался от еды, посмотрел на Марину:

– Ты не поверишь! Но весь ворох мыслей так и не укладывается в логическую последовательность…

– Ты же по натуре авантюрист! О какой последовательности вдруг заговорил?

– На авантюристах держится мир. А случайности, сотворённые авантюристами, даруют порой человечеству небывалые открытия…

– Согласна, что мир по сей день не отказывается от вашей энергетики. Но… авантюристы бывают разумные, способные соизмерять, а бывают безрассудные. Ты, на мой взгляд, больше принадлежишь к её второй половине. Менее… продуктивной, к иррациональной, способной к самопожертвованию…

– Ты с чего принялась злиться? Не я, заметь, решился на это действо. Оно настигло меня извне…

– А как прикажешь мне относиться к событию, которое обкрадывает меня? Даже тем немногим, что могла получать от наших отношений.

– Неблагодарная… – вздохнул Вячеслав.

– Сама о таком не раз думала. А ты, Вячеслав, способен взвесить отношения и определить достойную и достаточную их часть? Нам, женщинам, постоянно кажется, что достойная наша часть не всегда покрывается полученным, достаточным вниманием: духовным, материальным… Извечное наше заблуждение, за что часто бываем наказаны.

– Это всего лишь недолгое расставание.

– Ты на самом деле так думаешь или только предполагаешь?

– …

– Опять молчишь? Так и не решил, что важнее – женская любовь или придуманная тобою свобода! Только запомни, в этом мы мудрее и понимаем подобные взаимоотношения иначе. Ты никогда не задумывался, что истинная любовь – это природная, самая высшая награда, ведущая к настоящей душевной свободе? Что так удивился? По мне, наделять, служить другому и создавать богатый душевными красками мир – это и есть понятие подлинной свободы, а не придуманной тобою. Её, свободу, следует понимать правильно. Ты же склонен сейчас не замечать такой свободы, потому можешь и не обрести её. Смотри не перепутай!..

Марина помолчала. На некоторое время занялась едой. Затем, задумавшись, произнесла:

– Мне иной раз кажется, что ты носишь глубоко в себе какую-то тайну, которую не доверяешь другим и не позволяешь раскрыть самому до конца. Это она стоит между нами?.. И как долго она будет владеть тобою?

Вячеслав не отвечал. Смотрел на Марину и думал:

«В какой раз она доказывает свою мудрость! В последнее время обнаруживаю в ней это качество всё чаще. Откуда в ней такое знание жизни в её-то годы? Она порой опережает меня. Распознав моё душевное состояние, одной фразой разбивает выстроенную мною жизненную линию вдребезги…»

Затем лежали в постели, утомленные любовью. Неярко горела ночная лампа, коронованная неброским жёлтым абажуром. Спать не хотелось. Марина подняла свою подушку выше и сверху наблюдала за Вячеславом.

– Даже не могу представить на этом месте кого-то другого. Настолько оно твоё. Как умудрился ненавязчиво так застолбить его? Ну-ка, подожди, наверное, самое время…

Она покинула постель. Ночник просветил тонкое бельё и в который раз оттенил природный образец совершенства женского тела.

Марина подошла к шкатулке, извлекла из неё предмет и, подойдя к Вячеславу, велела:

– Приподнимись. Посмотри.

Вячеслав поднялся выше на постели. Марина раскрыла ладонь. На ней лежал православный крест. Вячеслав сразу обратил внимание, что это было не фабричное изделие.

Мастер отобразил на нём все необходимые православные символы. В самом же низу креста, под словом «НИКА», искусно поместил, обручив в серебряную дугу, кусочек непрозрачного белого материала. Вячеслав сосредоточился, пытаясь понять.

– Это часть зуба поверженного тобою медведя. Где бы ему находиться, как не здесь, под символом победы над смертью. Пусть этот крест охранит твою неуемную душу и оберегает тебя в будущем. Как оберегло тебя нечто в борьбе со зверем. Что-то хранит тебя в этом мире. Где-то кому-то ты нужен. Не только мне. Вот мы вместе с этим неизвестным и будем теперь всегда рядом с тобой. Охранять, оберегать, воодушевлять. Часть себя передаю тебе. Понял ли?

Марина строго и требовательно смотрела прямо в глаза Вячеслава. Он, не спуская с неё глаз, поднялся ещё выше на руках, сел надежно и тихо произнёс:

– Заворожила. В самую душу проникла. Даже точку эту ощутил. Шаманишь, что ли, как Афанасий? Приговариваешь?

Марина аккуратно разобрала в руках цепочку, вобрала её в обе руки и велела:

– Пригнись!

Вячеслав послушно приклонил голову. Марина аккуратно уложила цепочку на шею мужчины, поправила крест.

– Да, приговариваю! – раздельно и твёрдо проговорила она. – Приговариваю тебя, вольный человек, к жизненному успеху. Держи удачу крепко в своих руках, Вячеслав. Если доведётся распознать её до конца и обрести – не выпускай! Пронзи суть жизни и найди своё место в ней. Разберись, кого поместить в ней рядом с собой…

Лик Марины был строгим. И Вячеславу показалось, что вся энергия, окружающая их молодые тела, подчинилась воле Марины и, сконцентрировавшись в кончиках её пальцев, касающихся тела Вячеслава, переместилась глубоко в него и зажглась внутри чувственным огнём.

– Впрямь околдовала! Дышать забыл! – поразился Вячеслав.

Он на самом деле несколько раз подряд глубоко вздохнул и, утоляя любопытство, уложил крест на свою ладонь и стал внимательно его рассматривать. Поднял взгляд на Марину:

– Всегда знал и чувствовал твою разумность. На этот раз превзошла все мои ожидания. Знаешь же, что не посмею теперь снять его с себя. Никогда… Приговорила! Даже в дрожь бросило… – удивлялся Вячеслав.

Он невольно уложил лицо меж ладоней и качнул головой из стороны в сторону.

– Что же, подумай! – согласилась Марина. – В такие минуты может многое открыться…

Она вновь встала с постели. Прошла на кухню, наполнила два стакана компотом из диких ягод, поставила на прикроватную тумбочку.

– Марина, подай, пожалуйста, мою ветровку. Подай, подай, – ласково укротил Вячеслав удивленный взгляд Марины.

Марина прошла до настенной вешалки, сняла яркую ветровку и подала её Вячеславу.

Он распахнул полы ветровки, расстегнул замок и достал из внутреннего кармана небольшой сверток:

– Обычно в таких случаях велят закрыть глаза. Ты же смотри!

Он развернул сверток и на его ладони, переломив лучи ночной лампы, засверкал всей своей природной красотой полудрагоценный камень.

Он был огранён искусно, с выдумкой. И сочетал в себе раскрытую человеком внутреннюю красоту, а другой своей дикой частью поверхности великолепно представлял природное величие. И в полумраке комнаты отражался всей своей изысканностью и прелестным голубовато-загадочным отливом.

– Давно-о в скальном разломе высек – отколол. Случайно обнаружил. И вырос он в дикой природе один на огромном пространстве. Редко такое бывает. Ещё реже обнаруживается. Ещё тогда решил, что для тебя предназначен. По сути своей.

Тогда ещё моей не была, но знал, что станешь… Теперь он твой.

Марина не отводила взгляда от поделки.

– Какая красота! – откровенно восхитилась она, прижав руки к груди и любуясь игрой света в камне. – Это же камень… души!..

Потом подняла взгляд на Вячеслава и, улыбнувшись, промолвила:

– Получается, мы и мыслим порой одинаково? Или такие воплощения в талисманы оттого, что оба геологи? Хочется верить в первое… – простодушно призналась она. – И что же это за вечер у нас? Душевного проникновения?.. Не знаю, но только чувствую, что это весьма важный рубеж для нас обоих. Он ведь выставляет нам какие-то важные знаки, Вячеслав! Сможем ли прочесть и воспользоваться?

Она медленным движением взяла из ладони Вячеслава кулон-талисман. Удерживая на вытянутой руке за цепочку, водила им перед лампой, любуясь игрой света во вручную сработанных гранях.

– Так ведь любишь ты меня?! – удивилась Марина своему открытию. – Без любви такую вещь сотворить невозможно…

Она обернулась к Вячеславу, медленно нагнулась, всматриваясь в его глаза.

– Отчего же боишься любви своей, Вячеслав? Всё проверяешь её на прочность? Обидеть ненадежностью меня боишься… Смотри, какие душевные грани в тебе вскрываются! Ожидала, что вечер наш станет непростым. Но чтобы настолько важным – не могла и вообразить…

– Носи открыто. Зарегистрирован и выкуплен… Не хочется затенять его красоту таким фактом, но говорю для того, чтобы камень чистым на тебе оставался…

– То ли наградил меня необычным своим амулетом и душевным признанием, то ли вконец встревожил?.. Порвал сердце на части. Одна во мне – ликующая, другая так неприкаянной и остаётся. И будет всё следующее время мучиться, и тревожиться, и болеть в ожидании… Вырвал ты меня из ряда обычных женщин и поставил на тропу суровую, наполненную ответственностью…

А сам, как привольный ветер, умчишься сейчас в далёкие края. Там свой быт, свои горы и… люди. Тебе быть среди них. Где-то выстрелит в тебя зелёный женский пронзительный взгляд. Увидит, распознает в тебе дикое мужское начало. Позарится. Нахлынет на тебя, словно волна морская, желая поглотить. Вздохнуть не даст. Только такие алчущие особи способны обнаружить и обладать. А я в это время вдали буду…

Почувствую, конечно, обязательно. Только огню любви моей сложно будет пробиться сквозь даль такую. Смогу ли защитить себя в душе твоей?