Текст книги "Паводок"

Казалось, на какое-то время инициатива перешла на сторону боевого десанта. Удалось прижать плотным огнем выявленные огневые точки противника. Группа Мордвинкина миновала зону смерти и укрылась за валунами. Подразделение обретало шанс на спасение своих людей. Но лейтенант Сорокин понимал, что противник именно по этой причине предпримет максимум усилий для достижения своей цели.

Он также понимал, как сложно находиться с ранеными людьми за броней боевой машины. Десант, лишенный подвижности и должного обзора, с опозданием предпринимал меры для своей защиты.

«На какое время хватит патронов группе Мордвинкина? Из подбитой БМП не ведут огонь из пушки. Повреждена?.. Люди в овраге поймут, что доставить патроны к валунам фактически невозможно. Создавая видимость атак, станут вынуждать расходовать имеющиеся. Бойцы, добровольно избравшие роль живца, станут небоеспособными, пополнят число возможных заложников…»

У Сорокина шумело в голове от навалившейся, ставшей очевидной ответственности за судьбы подчиненных солдат. В груди, когда сознание рисовало возможный неприятный исход боя, становилось холодно и пусто. И там, в образовавшейся пустоте, бессмысленно металось сердце, ставшее непомерно тяжелым и ощутимым. «Где обещанная помощь? Сколько времени ее ждать?..»

Молодой офицер чувствовал, как порой теряет ощущение окружающего пространства. Только одна мысль владела им в такой момент: смогут ли они продержаться до подхода помощи? Он вздрагивал от понимания жизненно значимого факта и в очередной раз обводил взглядом картину боя.

Странное дело, но ему казалось, что слух в это время у него притуплялся и он переставал слышать катающееся по ущелью, рокочущее эхо. Он созерцал, иначе не скажешь, пологий холм между рваных скал, покореженную боевую машину, сиротливо и кособоко стоявшую на открытом месте. Его сердце в очередной раз начало учащенно биться, и он молча повторял, как заклинание, одну и ту же фразу: «Только бы уберечь людей. Иначе я не смогу объяснить случившегося провала…»

Он менял магазин в затворе автомата и, пытаясь поймать в прицел противника, удивлялся их маневренности и скрытности. «Они действуют, надо признать, достаточно профессионально. Несомненно, сказывается природная, горская принадлежность. Англичане в этой стране здорово обожглись в свое время. А нам что предстоит здесь испытать?..»

Лейтенант на секунду-другую отрывался от боя и оглядывался на долину, выискивая глазами какое-либо движение. Но наблюдал только плывущее марево да угадывал, как таяло на просторе вырывающееся из ущелья эхо боя. Он склонял голову на руки, восстанавливал дыхание и, очнувшись от полузабытья, вновь прилаживал приклад автомата к плечу.

Лейтенанту Сорокину больше всего хотелось сейчас разделенности с кем-либо происходящих событий. Не переложения бремени ответственности на чужие плечи, а простого соучастия, подобного тому, которое он испытал недавно при разговоре с сержантом Мордвинкиным: «Мы их сделаем, товарищ лейтенант!» Хотя оба в тот момент знали, что от желания до исполнения задуманного оставалось непомерно большое расстояние.

Лейтенант Сорокин становился обреченным на ожидание результата. Такое положение тяготило.

Он осмотрел в очередной раз поле боя. Неосознанно поднял взгляд в небо. Сосредоточился на неведомой точке. И неожиданно для себя попросил: «Господи, помоги мне… Нам!» – поправился тут же. И, не успев удивиться обращению к неведомым силам, строго потребовал: «Думай, Сорокин, думай!..»

Глава 10

Капитан Разгонов сократил себе время на адаптацию к войне до минимума. Он приучил содержать себя в боевой готовности, когда проходил службу в Западной группе войск. Углубившись на территорию сопредельного государства, определил, что ступил на стезю строгого жизненного экзамена.

Он был уверен в достаточной подготовке экипажей, назначенных для выполнения боевого задания. Но, памятуя об опыте, обретенном на полуострове Даманском, напомнил командирам танков:

– В случае необходимости эвакуацию экипажей выполнять через нижний люк. Помните об этом! Только через нижний! Всем понятно? Через верхние люки эвакуироваться в крайнем случае!.. Задача ясна? По машинам!

Константин волновался. Или это было иное, ранее неизведанное чувство? Он подавал команды, отслеживал положение своей машины в короткой колонне и постоянно чувствовал довлеющую мысль: «Это же война!.. И мы мчимся навстречу предстоящему бою!..»

Он опять и опять пытался восстановить в памяти основные правила ведения боя, приемы стрельбы с ходу, выбор целей и дальности их поражения. И убеждался, что не может определить, какие из приобретенных навыков через короткое время станут наиболее важными. На учебном полигоне многое для его экипажа было привычным.

А здесь? Он чувствовал возникшее напряжение из-за незнакомой местности, ограниченного обзора, от нависших над горной дорогой монолитных уступов, с которых, казалось, в любой момент грянет роковой выстрел. Что, впрочем, затем стало происходить довольно часто.

Константин с удивлением отметил, что ладони его вдруг стали влажными. Он вытер их о комбинезон и, пытаясь оторваться от одолевающих мыслей, вновь осмотрел окрестности через триплексы.

У него отлегло от сердца, когда машины выбрались из теснин на простор небольшой долины. Константин глубоко вздохнул и, задержав дыхание, медленно выдохнул. Расслабил плечи. Долина была удивительно ровной. Опытный механик-водитель командирской машины почувствовал надежность грунта и увеличил скорость.

Остальные не отставали. Шлейф поднятой пыли медленно оседал за колонной, стремительно мчавшейся к видимому впереди ущелью. Константин вдруг заметил траекторию трассирующей очереди, вырвавшейся из-за скал. Пули, резко изменив направление, веером понеслись в разные стороны, изгорая на излете и теряя жестокость своего предназначения.

Почти наравне с этим в наушниках шлемофона он услышал командирский голос:

– Экипажи-и!.. К бою!

У Константина короткой судорогой пробежали мурашки по телу. Машины перестроились в боевой порядок, раздвинулись одна от другой и пошли фронтом.

– Экипаж! – значительно громче, чем требовалось, с хрипотцой от волнения, подал команду Константин. – Приготовиться к бою!.. – И задумался на мгновение. Оторвался от всего земного. Сосредоточился на ведомой только ему мысли. Твердо и строго потребовал: – Пушку… к бою!

Он услышал, как загудел гироблок стабилизатора. Ствол пушки принял горизонтальное положение. Заряжающий Вадим Горкин широко расставил ноги и оперся спиной о броню. И неотрывно следил за командиром, готовый предугадать и исполнить команду.

– Осколочный… – раздельно произнес Константин, прижимая ларингофоны к гортани. Увидел, как напружинился Вадим. И бросил короткую команду: – Заряжай!

Заряжающий метнулся к боезапасу. Щелкнул пряжкой. Выдернул из гнезда увесистый снаряд и шагнул с ним к пушке. Переправил в зарядное устройство. Надавил на гильзу, дослал снаряд в ствол и, убедившись, что затвор, клацнув, встал на место, ладонью надежно ударил по кнопке разблокировки пушки.

Многотонная масса обрела свободу и устремилась стволом в пространство. Наводчик почувствовал это состояние. Повел стабилизатором вправо, влево. Пушка в точности исполнила команду.

Константин, как было заведено в экипаже, охватил коленями торс наводчика. Так он обретал дополнительную возможность корректировать ведение стрельбы при минимуме голосовых команд.

– Пулемет! – продолжил командир. – Заряжай!

Вадим Горкин передернул затвор:

– Пушка и пулемет к бою готовы!

– Прицел… девятьсот, – сосредоточившись на своем замысле, продолжал командовать Константин. – Ориентир – срез скалы по курсу движения. Цель – вправо сорок! Отдельный валун на склоне… Короткой… пулемет… огонь!

Пулемет ожил. Посланная очередь, чередуясь трассирующими пулями, вгрызлась в скальный грунт с небольшим недолетом. Выбила видимые через прицел фонтанчики земли.

– Осколочным! – подал команду Константин, отрешившись ото всего земного. Рассчитал пройденное танком расстояние, выдержал необходимую паузу, не скомандовал, попросил механика-водителя: – Женя, дорожку!..

– Есть дорожка, командир! – тут же услышал ответ. Женя Ярцев, механик-водитель, отпустил рычаги и обеспечил машине дополнительную плавность хода.

– Ог-гонь! – скомандовал Константин.

Оглушающе грохнул выстрел. Танк словно налетел на препятствие. Дернулся и остановился. Откатился назад на пару траков. И, движимый мощью сотен лошадиных сил, вновь устремился вперед, протолкнув себя сквозь поднятое выстрелом облако пыли.

– Осколочным, заряжай! – подал очередную команду Константин, наблюдая через прибор, как на склоне, на том месте, где только что возвышался обломок скалы, взметнулся столб пламени и дыма от разрыва снаряда.

– Сорок девятый! Почему без приказа и объявления цели?! – услышал он в наушниках строгое предупреждение.

– Первый, я сорок девятый, цель наблюдаю! Пусть знают, что мы на подходе!

– Огонь вести при обнаружении цели! – потребовал командир. И через мгновение, выдержав паузу, добавил: – Взво-од! Действовать в условиях боя! Выявить и уничтожить противника!

Танки взревели. Хищно повели стволами пушек в поисках целей. Поднимая клубы пыли, набрали скорость и устремились к теперь уже недалекому ущелью.

…Сержант Мордвинкин прислонился спиной к валуну и заменил очередной опустевший рожок автомата. Ощутил прохладу камня. Ему не хотелось отрываться от многотонной глыбы. Мордвинкин скользнул спиной по граниту, опустился на корточки, уложил автомат поперек колен и закрыл глаза.

Ощутил, как с чрезмерным напором толкалась кровь в висках. Руки, лежавшие на автомате, заметно подрагивали в такт ударам крови. А пальцы сводила слабая судорога.

Сержант, не открывая глаз, стал массировать кисть правой руки. И криво усмехнулся. Приводит в чувство онемевшую кисть, в то время как в затвор вставлен последний магазин с патронами… Сурков с Алехиным тоже прекратили стрельбу. Выжидали удобный момент.

Моджахеды на какое-то время избавились от прицельного огня. Перебежками, скрываясь за валунами, преодолели под прикрытием дугообразного берега, подмытого весенним бурным паводком, некоторое расстояние. Когда на короткое время оказались на открытом месте, потеряли еще одного сородича.

Сержанта и ребят этот относительный успех не порадовал. Они смогли на короткое время задержать противника, но расстояние между бронемашиной и моджахедами все равно сокращалось.

Мордвинкин опустил ствол автомата. Остановил взгляд на видимом горном склоне. Он бурно зеленел сочной травой.

Меж изломанных скал вольготно росло одинокое, кудрявое дерево.

«Карагач, что ли? – удивился сержант, отрешившись от суеты дерганого боя. – Откуда бы ему здесь взяться? Надо же! Не иначе – пастухи посадили… Место для отдыха получилось хорошее. Рядом с ним, наверное, журчит ключ с хрустальной, чистой водой…»

Он откровенно любовался яркой цветовой палитрой. Одиноким, гордо стоявшим деревом. Пушистыми облаками, безмятежно скользящими по прозрачному небу. Ему не хотелось отводить взгляда от очевидной красоты. Вдруг подумалось, что не просто так, видимо, засмотрелся он на земную благодать.

Он не желал верить в недобрую мысль. Глубоко вздохнул, сжал автомат и шагнул к своей огневой точке. Прислонился к валуну, изготовился к стрельбе. Почему-то оглянулся на склон вновь.

И удивился. Густая трассирующая пулеметная очередь летела из долины мимо кудрявого дерева в сторону скал. Он закрыл глаза и потряс головой. Вновь посмотрел на склон. Тот вдруг вздернулся огненным столбом взрыва. И, пока облако пыли и поднятого в небо щебня оседало, Мордвинкин все понял. Через мгновение громко расхохотался. А затем, указывая пальцем на место от разрыва снаряда, громко закричал:

– Мы остаемся жить, ребята! Они успели!

Сурков с Алехиным с удивлением посмотрели на взводного. Затем – в сторону, куда подрагивающим пальцем указывал сержант. Увидели уносимое ветром облако пыли.

– А-а-а! – вскричали все трое и бросились друг к другу в объятия.

– Все, хватит, – потребовал сержант. – Они тоже видели взрыв. Поняли, что не выполнят задуманное. Перед отходом постараются насолить как можно больше. Но им придется опять появиться на открытом месте. Такой шанс упускать нельзя. По местам, – потребовал он.

Солдаты вернулись к своим позициям и изготовились к стрельбе.

Противник открыл шквальный огонь по подбитой машине. Вторая БМП сноровисто выкатилась из-за скального излома и дала ответный огонь, ведая, что теперь может более вольготно распорядиться боезапасом. Она стреляла из всех стволов по всполохам видимых выстрелов. Разрывы пушечных снарядов ложились удачно.

Из оврага противник открыл плотный огонь в сторону валунов. Пули слышно зацокали по бездушному граниту и, меняя траектории, шипя и посвистывая, теряли в излете убойную силу.

Сержант Мордвинкин огонь вел короткими очередями, прицельно. Пробившись под защиту размытого участка берега, моджахеды спешно уходили в сторону гор. Сержант отщелкнул магазин, посмотрел в него. «Последние… Несколько штук…» – понял он. Вставил магазин на место и вновь опустил автомат стволом вниз. Стрелять вслед отступавшим боевикам не имело смысла. Он опустился на корточки, прислонился к валуну спиной. Как делал это совсем недавно. И, не желая пересиливать себя, взглянул на небо. На белые, пушистые облака, безмятежно продолжавшие свой путь по небосклону.

Насладившись природной картиной, Мордвинкин опустил голову на грудь и закрыл глаза. Ни шевелиться, ни разговаривать не хотелось. Желалось покоя и ощущения живого мира, который, он теперь знал, продолжал окружать его.

…Капитан Разгонов заметил офицера, который размахивал автоматом и спешил к его машине. Танки остановились по команде почти одновременно. Капитан откинул крышку люка. Внимательно выслушал командира разведчиков. Осмотрел предгорья, на которые указывал лейтенант Сорокин.

Через минуту люк на машине командира роты захлопнулся, и танки продолжили движение. Танковые пушки рыскали стволами по открывшемуся предгорью, выискивали цели. И, наугад ли, или обнаружив, рыкали чередой громогласных выстрелов.

Ущелье содрогалось от раскалывающегося эха. И скалы вздрагивали от разрывающей неземной силы, которую они не испытывали все долгое время, пока беззаботно созревали вдали от проблем цивилизации.

Лейтенант, устроившийся на броне командирского танка, вел огонь из автомата. Как только вторая БМП под прикрытием танков приблизилась к подбитой бронемашине, он спрыгнул на ходу с танка и побежал туда же.

Склоны гор покрылись разрывами снарядов и густыми пулеметными очередями, не позволявшими противнику вести прицельный ответный огонь. Константин, вращая командирский люк, подавал команды. И давил коленями, и надавливал руками на плечи наводчика, помогая ориентироваться. Убедившись, что цель находится в поле зрения, азартно командовал: «Ог-гонь!!!»

Он пристально следил за трассирующими пулями, делал поправки и вновь призывал: «Огонь! Огонь!!!» Требовал зарядить пушку осколочным снарядом и велел наводчику менять прицел…

Женя выбирал путь для машины и пытался миновать скальные выступы. На одном из участков гусеница скользнула по замшелому каменному наросту. Машину резко развернуло. Она тут же схватила траками прочный грунт. Танк бросило вперед.

Константин, не удержавшись, влетел лицом в окуляры прибора. Удар был неожиданный. Надбровные дуги обожгло болью, и он на какое-то время перестал видеть. Мощная машина уже преодолела скрытое травой препятствие и выровняла ход.

Константин прислонил руку к глазам, пытаясь умерить калейдоскоп разноцветных пятен. «Вот это удар! – удивился он. – Словно кувалдой по лбу. До крови рассек… Снял на свою голову ограничитель…»

Отступавших в горы людей преследовать не имело смысла. В наушниках раздалась команда:

– Взво-од! Стой!

Рыкнув, танки остановились, качнули длинными стволами. Из пулеметов в сторону гор выполнили контрольные выстрелы. Выключили стабилизаторы и подняли пушки. Собрались в колонну и двинулись к подбитой БМП.

Вокруг машины суетились разведчики. Танки остановились на некотором расстоянии. Капитан Разгонов спрыгнул на землю и направился к десантникам, разрешив командирам танков следовать за ним.

Константин впервые видел раненых сослуживцев и их страдания. Бойцов бережно переносили в десант второй боевой машины. Константин смотрел на укрытое плащ-палаткой тело, лежащее около развороченной взрывом гусеницы. Около убитого солдата стоял офицер, который недавно указывал танкистам расположение противника в горах.

Он, вероятно, плохо понимал, что говорил ему капитан Разгонов. Лицо лейтенанта было бледным. Молодой офицер грязными пальцами пытался пригладить взлохматившиеся волосы. Его взгляд блуждал от разбитой машины к занятым делом солдатам и вновь останавливался на теле погибшего. Желая отвлечься, он посмотрел вдаль. Сосредоточился. Затем резко шагнул и, ссутулившись, не надевая каски, пошел навстречу приближающейся группе.

Он сравнялся с сержантом, на лбу которого розовела полоса запекшейся крови. Мордвинкин попытался отрапортовать. Лейтенант Сорокин коротко отмахнулся и, не выслушав, обнял сержанта.

– Спасибо тебе! – проговорил он тихо. – Эта вылазка спасла многих… – И, торопливо пожимая руки бойцам, с трудом извлекая скорбные слова, хрипло сообщил: – Сергиенко погиб…

Мордвинкин удивленно свел брови к переносице:

– Ощущение такое, словно несколько лет воевал… Больно и горько слышать, но… воспринимается так, словно тому и быть. Быстро перерождаемся, без раскачки…

– Он, кажется, с Алтая? – спросил лейтенант.

– Оттуда, – подтвердил Мордвинкин.

Говорить больше ни о чем не хотелось. Они пошли к боевой машине. Лейтенанту Сорокину это стоило сил.

Мордвинкин перекинулся короткими фразами с ранеными солдатами. Подошел к телу. Присел на корточки и, тяжело вздохнув, приподнял край плащ-палатки. Безмятежное лицо погибшего не успело измениться от боли. Сержант опустил плотную ткань и выпрямился. Осмотрелся и задумался. «А за валунами, никак, с жизнью прощался?.. Но судьба распорядилась иначе…»

…С подбитой машины сняли все ценное, что удалось демонтировать. Людей распределили по машинам и двинулись в обратный путь.

Константин бесцельно смотрел через триплексы. «Одного солдата потеряли… У другого раздроблена нога. Может остаться инвалидом… В такие-то годы? Хотя, о чем это я?.. Мы, выходит, на войне!.. Это только небольшой ее эпизод…»

Он, охватив скобу люка, уложил голову в согнутую руку. Однотонно, без недавнего надрыва, работал мощный двигатель машины. И Константин вместе с нею удалялся от безмятежной недавней жизни. Которая только что показала иную свою сторону и призвала дорожить ею… А еще указала, что никто не властен над ее сокрытыми законами… И что она, жизнь, во имя своего спасения в любой момент готова востребовать накопленный им весь жизненный потенциал. А какой он у него, этот жизненный потенциал, за такие недолгие годы?..

Двигатель танка работал ровно. Казалось, взвод возвращается с очередных учений. Для чего судьба выбрала и направила его в эту далекую, незнакомую страну? Испытать на прочность, закалить для будущей жизни?..

Ответов на свои вопросы Константин не находил. И тогда, как вспышка молнии, вдруг пронеслась короткая и колючая мысль: «Меня убьют или останусь жить?..»

На войне это всегда один из основных вопросов…

Константин вдруг почувствовал непомерную усталость. Им овладело безразличие к происходящему. Колонна приближалась к парку боевых машин.

Двигатель, взревев на холостых оборотах, умолк. И в башне повисла непривычная, ощутимая тишина. Она подавляла своей очевидностью. Константин подал привычную команду: «К машине!» Откинул крышку командирского люка и с чрезмерной поспешностью покинул металлическое чрево. В башне остался невыветрившийся, горьковатый запах сгоревшего пороха.

Константин втянул в легкие прохладный и чистый горный воздух. Некоторое время оставался на трансмиссии, ощущая тепло моторного отсека через вентиляционную решетку. Отметил, как мелко подрагивают ноги. Этот факт его нисколько не удивил.

Он снял с головы шлемофон, отер рукавом комбинезона влажное от пота лицо. Погладил рукой шероховатую, мелкопористую броню башни. Она надежно прикрывала экипаж от смертоносных пуль. Он посмотрел на раструб станкового пулемета, почерневший от раскаленных огненных выстрелов. И только затем спрыгнул на землю. Нетвердо ступая, прошел вдоль борта машины и присоединился к экипажу.

Некоторое время ребята молча смотрели друг на друга. Не знали, что следует предпринять в такой момент. Константин произвольно, не сознавая, пожал всем руки. Словно этот жест мог возвратить их в былое физическое и духовное состояние.

– С боевым крещением! – хрипло проговорил он.

Они еще не полностью осознали, что вышли из настоящего боя. Вразнобой, радуясь, что живы, ухватились за подходящую фразу.

– С боевым крещением! – повторяли они.

Осмотрелись, по-иному воспринимая окружающий мир.

Он полнился благодатной тишиной и умиротворенностью.

Вот где, оказывается, зарождается удивительная, земная нега! И затем, распространяясь, пленит людские души. Они находились в центре земного блага. Жизнь!

– Как себя чувствуете? – негромко спросил Константин.

– И не понять даже… – пожав плечами, за всех ответил Женя, механик-водитель. – Вот, правда, уши заложило больше обычного…

– А у меня спазмы и тошнота… Газов надышался, да и переволновался, – сознался Константин.

– Есть такое ощущение, – согласился Женя. – У тебя еще и бровь рассечена.

– Бровь? – удивился Константин. – Ах да, но это пустяки… Я об этом забыл… Ты так усердно штурмовал скалы…

– Грешен! Боялся просмотреть гранатометчика. И не заметил вросший в землю валун…

– Крещение для нас… – повторил Константин. – Обошлись малой кровью. Совсем малой… – тихо добавил он, боясь вспугнуть, отторгнуть от экипажа хрупкую удачу. Он переступил с ноги на ногу. Вздохнул. Внимательно посмотрел на товарищей. И поделился:

– А дух перехватывало, согласитесь? – И, не ожидая ответа, добавил: – Меня сейчас командир отчитает за первый выстрел без команды. Когда увидел трассеры, понял, что летели они в сторону наших ребят. Решил дать знать о нас… – скороговоркой, чтобы успеть, поделился Константин.

– Правильно сделал! Будем утверждать, что наблюдали цель.

– Цель под осколочный снаряд? – иронично заметил Константин.

– А почему бы и нет? – напрягся Вадим Горкин. – Мы не на полигоне…

– А… – небрежно отмахнулся Константин. – На то и командир, чтобы указать на ошибки.

Капитан Разгонов разговаривал с экипажем первой машины. Женя Ярцев, пытаясь прислушаться, негромко произнес:

– Думаю, он доволен исходом боя. Подоспели вовремя. Помогли разведчикам, вывели их из боя. Подбитую машину эвакуируют. Наши все живы, техника на ходу. Наставления выдаст для порядка, конечно…

Наступила недолгая пауза. Константин чувствовал владевшее им беспокойство, причину которого не мог понять. Он переступил с ноги на ногу и осмотрелся.

В лазурной чистоте неба вольготно распластались неторопливые облака. Они ласково охватывали белоснежными кольцами остроконечные горные вершины. Ярко светило солнце. И где-то в высокой синеве небесного купола заходился в переливчатом пении невидимый жаворонок. Наверное, это было не беспокойство, а ощущение земного блага, которое воспринималось теперь иначе.

Константин посмотрел на усталых товарищей, облаченных в черные, с масляными разводами комбинезоны. На боевые машины, устремившие вытянутые стволы в земную красоту. И определил открывшуюся несовместимость. Несовместимость устрашения, исходившего от военной техники, и колыбели природной идиллии, которая, не воспринимая земные противоречия, продолжала существовать по своим законам…

Было очевидно, что вечность, распростертая вокруг, намерена существовать и впредь, вопреки людскому безрассудству и мирской суете. Среди окружавшего их очевидного могущественного природного таинства особо чувствовалась ущербность иллюзии человеческого величия.

– Какая красота вокруг! – не удержался от восхищения Константин. И замолчал, заметив удивленные взгляды товарищей. «Нашел время для лирики!» – одернул он себя. Закрыл глаза и на какое-то время отрешился от действительности.

…Недавнее расчетливое хладнокровие, владевшее им в бою, этот сгусток поглотивших его чувств – чем это было на самом деле? Проявлением крайней жестокости, исполнением воинского долга, жаждой возмездия, борьбой во имя спасения своих товарищей?..

Вспомнил, с каким надрывом смотрел на погибшего разведчика, лежащего у рваных траков с развернутыми в стороны носками неизношенных ботинок. И как почувствовал в тот миг горькое удовлетворение, что сумел отомстить за незнакомого солдата.

«Вот и ты стал жизнеубийцей…» – прокралась в сознание злорадная мысль.

И вдруг осознал, что это не присущее человеку качество на войне становится, оказывается, обычной необходимостью…

Молодые люди, слуги отечества, каждый в отдельности, пытались осмыслить событие, в котором приняли участие то ли по воле своих судеб, то ли по иным неподвластным им законам…

Капитан Разгонов остановился перед экипажем, принял рапорт командира и внимательно посмотрел на Константина. Константин взгляд выдержал. И объяснился совсем не по-уставному:

– Я считал, что мой сигнальный выстрел сохранит кому-то жизнь… Мы же на войне?

– Всю войну в устав не уместить, это верно, – согласился капитан. – Но не забывайте, что он написан кровью… Учтите это впредь, товарищ сержант!

– Есть учесть, товарищ капитан!

– Вот и хорошо. С подобной командой вы опередили меня на секунды. Командира игнорировать не следует. А в бою экипажи взвода действовали уверенно и умело. Так и будет доложено командованию… – И задал вопрос, подтверждающий, что сложности на самом деле остались позади: – Что у вас с бровью, сержант?

– Пустяки! – нисколько не позируя, отмахнулся Константин. – О прицел ударился.

– Продезинфицируйте рану! – велел офицер.

«Какая рана?!» – удивился Константин, вспоминая тело разведчика у борта машины со спекшимися кровавыми разводами на одежде.

– Есть продезинфицировать! – коротко ответил он.

В расположение части шли вольным шагом. Капитан не мешал экипажам обсуждать в строю события еще не закончившегося дня.