Текст книги "Жернова. 1918-1953. Книга девятая. В шаге от пропасти"

Глава 6

В поселок, состоящий из трех бараков и десятка изб, в которых жили лесорубы и торфоразработчики, собранные по оргнабору из ближайших областей, пришли под утро. От деревни Федоровка это всего каких-то два-три километра, но все время лесом по разъезженной лесовозами и торфовозами дороге, которая бойцам взвода под командованием Задонова, да и ему самому, показалась длиннее раза в три. Проводник из местных, обутый в болотные сапоги, шел впереди, вел под уздцы лошадь, по ступицы утопали в грязи колеса, хлюпала под ногами болотная жижа, угрюмо шумели над головой ели и сосны, по тяжелым каскам барабанил дождь.

– Голова сухая, зато спина мокрая, – угрюмо пошутил шагавший рядом с Задоновым помкомвзвода Тебенёв. – И пояснил: – С каски все за шиворот льётся.

– Воротник шинели подними и застегни на крючки, – посоветовал кто-то из темноты осипшим голосом.

– Пробовал, не помогает. Для этого надо голову задирать, а она не задирается: профессия не та.

– Ничего, не сахарный, – хохотнул чей-то молодой голос. – Не растаешь.

«Хорошие ребята», – подумал Андрей Задонов, отрываясь от своих мыслей. А мысли вертелись вокруг нового ротного, который ведь никуда не денется, о батальоне, который будет драться без него, о том, что ждет их впереди, и о том, наконец, что немцы вряд ли осмелятся пойти по такой, с позволения сказать, дороге.

В поселке взвод разместился в большом сенном сарае на окраине. Выставили часовых, свалились замертво.

Андрей поднялся, едва в серых сумерках проявились рубленные избы. Невидимая вокруг копошилась жизнь: мычали коровы, блеяли овцы, кричали петухи, слышались приглушенные голоса и ленивый собачий брех, пахло дымом, печеным хлебом, навозом и парным молоком. Он несколько раз обошел западную окраину деревни, намечая окопы, пулеметные гнезда, позицию для противотанкового ружья. За ним издалека наблюдали бабы и мужики, к ним жались ребятишки. Пастух в брезентовом плаще с капюшоном гнал на пастбище мычащих коров и блеющих овец, щелкая длинным ременным кнутом, и щелчки казались таким же отсыревшими, как избы и черные деревья, подступающие к опустошенным огородам.

Андрей сам подошел к молчаливой толпе, понимая, о чем может сейчас болеть душа каждого из них: придет ли сюда немец, что делать им, оставаться на месте или уходить на восток?

– Здравствуйте, товарищи, – обратился он к ним. – Хотите что-то спросить?

На его приветствие ответили в разнобой и затихли.

– Очень даже хотим, товарищ командир, – выступил вперед бородатый мужик лет пятидесяти и стянул с головы картуз, обнажив светлые волосы, спутанные, как прибитая дождем трава. – Я, как есть тутошний бригадир Вилков, интересуюсь от народа, значит, дойдет до нас немец, али не дойдет, али вы нас защитите от супостата? Опять же, скотина: он же ее под нож пустит, немец-то, а это совсем ни к чему, чтобы, значит, кормить его нашими трудами. Опять же, пилорама. То ли ее разобрать и спрятать, то ли работать на ней и дальше? Вот вы нам и объясните, что и как оно будет.

– Я бы и рад вам объяснить, да знаю не так уж много. У меня задача – не пропустить немца через ваш поселок. Это если их рота. А если батальон да с танками, то должны прислать подкрепление. Я не знаю наверняка, будет ли здесь бой, но вам лучше отсюда уйти куда-нибудь в лес, добро спрятать, особенно продукты, скотину угнать, пилораму и все остальное тоже временно разобрать и спрятать.

– А зачем тут-то позиции устраивать, коли рядом люди живут? – не унимался бригадир, теребя в руках свой картуз. – Места много, в версте отсюда даже получше позиция будет. Это я вам говорю потому так, что сам германскую отпахал и кое-что в этом деле смыслю.

Андрей уже понял, что разговор зряшный, ни к чему не приведет. Но и оставлять людей в полном неведении не мог.

– А коли вы воевали, то должны знать, что в армии приказ надо выполнять, что наша позиция уже помечена на картах, на нас командование рассчитывает, без его ведома менять позицию я не имею права. Вы бы лучше подсобили нам с лопатами, кирками да ломами. А то земля тут у вас щебнистая, – показал Андрей на овражек, обнаживший слой плотной гальки и мелких валунов.

– Подсобить, оно, конечно, можно, – поскреб Вилков свалявшиеся волосы и натянул на голову картуз. – Подсобим, чай не чужие. Наши сыны тоже где-то сейчас маются, тоже, поди, не знают, что с ними станется.

Задонов кивнул головой и пошел поднимать взвод.

После завтрака начали копать. Окопы рыли вдоль жердяной изгороди, отделяющей огороды от выпаса. Кусты бузины и орешника должны укрывать их от взора со стороны леса и просеки, по которой могут пожаловать немцы. В работу включилось человек пятнадцать мужиков со своими лопатами и прочим инструментом и с десяток мальчишек-подростков. У них получалось даже быстрее, чем у городских жителей.

Дождь прекратился, но сплошная облачность серой пеленой застилала небо. С юго-запада слышалось настойчивое погромыхивание, из которого выплескивались отдельные тяжелые удары, похожие на удары паровой бабы. Сам воздух, сырой и плотный, был пронизан тревогой и ожиданием. Даже лес в низине понурился, луг затянуло зыбким туманом, в котором по брюхо бродили коровы, между ними виднелись серые комочки овец, будто закутанных в ветхие лохмотья.

Потянулись к окопам бабы с кринками парного молока и свежеиспеченным хлебом. Зазвучали шутки-прибаутки, запахло дымком самосада. Курорт да и только.

Оставив за себя Тебенёва, Андрей взял троих бойцов и пошел по тропе в сторону деревни Шаблыкино, до которой было, если верить карте, километров пять. Километрах в полутора оставил бойцов в еловых зарослях, откуда просека просматривалась на большую глубину, приказав всех, кто покажется подозрительным, задерживать и отсылать в поселок, из поселка никого не пропускать, если кто вдруг попытается уйти без его, Задонова, разрешения, а в случае появления противника, дать знать тремя выстрелами, самим же отходить назад.

Андрей возвращался в поселок, сшибая прутиком побуревшие головки чертополоха. Справа тянулся сырой луг, среди остролистой осоки поблескивали свинцовые окна воды, слева лепетали на слабом ветру бордовыми листьями заросли молодой осины, за ними хмурилась непроницаемая стена леса. Потом справа начал вздыматься над дорогой крутой взгорок, но метров через триста он опал, и снова все та же осока справа, все те же осинники слева, только теперь за ними тянулись вырубки с черными пнями, кустами малины вокруг них и молодой порослью берез.

Андрей остановился. Оттуда, с верхушки взгорка, он был как на ладони, и деваться ему совершенно некуда: ни канав, ни оврагов, буквально ничего, где можно укрыться от выстрелов и гранат. Не об этом ли месте говорил бригадир Вилков? Если пойдут немцы, то закидать их сверху гранатами и обстрелять из пулеметов на этом участке – лучше ничего придумать нельзя. Максимальный урон нанести здесь противнику, а затем встретить на подступах к поселку… И в самом деле: не устроить ли здесь засаду?

Андрей поднялся на бугор. Похоже, он образовался в результате подготовки площадей под торфоразработки, когда в одно место свозили землю и всякий мусор, добираясь до промышленных залежей торфа. Теперь бывшие торфоразработки превратились в болото, прорезаемое кое-где оплывшими дренажными канавами. Изъезженная дорога, петляющая среди вырубок, лежала перед ним в обе стороны, слева – уходила в лес, справа – тянулась до самой деревни. Но он не имел опыта и не знал, чем может кончиться бой на этой дороге, не знал, как поведут себя немцы, нарвавшись на засаду, как поведут себя ополченцы, встретив отпор со стороны противника. Во всем этом не было твердой ясности, в то время как создаваемая на краю деревни оборона была понятна и почти не вызывала вопросов. А может быть, все-таки рискнуть? Посадить в засаду одно отделение… ну, хотя бы Герасима Порхова, воевавшего с японцами на Халхин-Голе… И решил окончательно: надо будет придти с ним сюда и покумекать – ум хорошо, а два лучше.

С отделенным Порховым и бригадиром Вилковым еще раз осмотрели взгорок.

– Мину бы здесь поставить, – сказал Порхов. – Он едет – ба-бах! – и крой его из всех видов оружия. Здесь можно роту положить за милую душу.

– И не только роту, – поддержал Порхова Вилков. – В шестнадцатом году вот так же устроили мы засаду недалече от Перемышля. С одной стороны река, с другой стороны такой же вот взгорок. Трава – выше человеческого роста. А у нас всего рота и должны мы охранять фланг дивизии, которая держала оборону правее. Ну, сели в засаду, пара «максимов», бомбы ручные, по-нынешнему гранаты, ждем. На другой день идет венгерская кавалерия. По четыре в ряд. Пропустили дозор и давай шмалять из пулеметов. Да еще гранатами, да из винторезов залпами. Накрошили мадьяр – страсть! А у самих – всего двое раненых. Так-то вот, товарищ командир. Правильно это ты решил устроить здесь засаду. Как говорится, с богом. Только надо, чтоб каждый солдат… в смысле – боец, осознал, что и как ему делать. Чтоб не суетился и не паниковал по той простой причине, что его много, а нас мало. Когда его много, то каждая пуля в цель. Глядишь, дальше он и не полезет. Очень даже может быть.

На том и порешили.

Глава 7

Вечером приехал на лошади комиссар батальона, а с ним двое незнакомых военных. Один оказался начальником штаба батальона, назначенным уже здесь, на передовой, другой – командиром артиллерийского дивизиона.

Взвод построили для принятия присяги. Комиссар читал по бумажке отдельными фразами, бойцы повторяли вслед за ним мерными голосами. Все это походило на молитву древних воинов перед битвой.

Андрей стоял в общем строю, чувствовал, как с каждым словом новые узы связывают его со своими бойцами, и эти узы крепче прежних; тут связь не через план и соцобязательства, а через кровь и смерть, и каждый теперь ответствен за жизнь своих товарищей, за судьбу всей страны. От этого чувства перехватывало дыхание, на глаза наворачивались слезы, и не только у него одного.

Поодаль толпились жители поселка, бабы сморкались в платки, мужики свесили обнаженные головы.

После принятия присяги приезжие вместе с Задоновым пошли осматривать позиции. Начальник штаба, кадровый военный, сделал несколько замечаний относительно расположения пулеметов и противотанкового ружья. Велел отрыть запасные и отсечные позиции на тот случай, если противник начнет обходить с флангов. Но в целом остался доволен. Пообещал прислать минеров с минами, сказал, что связисты протянут сюда провод из штаба батальона, что сам батальон включен в состав кадровой дивизии, которая ведет сейчас бои в районе Волоколамска, что немец прет и со дня на день может появиться перед позициями батальона.

Когда уже прощались, Задонов решился рассказать начальнику штаба о задуманной засаде. Тот выслушал внимательно, спросил:

– До этого где-нибудь воевали?

– Нет. Даже в армии не служил. Но в институте проходил военную подготовку.

– Тогда поедем, посмотрим, что вы там напридумывали.

Вдвоем, верхом на лошадях они съездили к предполагаемому месту засады, начштаба внимательно все осмотрел, облазил, даже полежал на мокрой траве.

– Что ж, идея хорошая, – произнес он, отряхиваясь. – Один ручной пулемет вот сюда, другой вон под ту елочку. Гранатометчиков распределите равномерно вдоль всего участка засады на расстоянии метров десяти-пятнадцати друг от друга. Каждому не менее десятка гранат. Впереди у них, как правило, идет разведка. Возможно, на мотоциклах… – Подумал, поправился: – Впрочем, здесь мотоциклы не пройдут. В любом случае разведку пропустите. Но чтобы ее встретили метров через двести. Там я видел валуны у дороги, вот за ними и поставьте станковый пулемет и противотанковое ружье. Это на тот случай, если впереди у них будет танк или бронетранспортер. И учтите: немец – вояка опытный и дисциплинированный, в себя приходит быстро, если смекнет, что вас мало, ударит с фланга, сомнет, только мокрое место от вашей засады останется. Поэтому после первого огневого налета, минуты этак через две, отходите к деревне. Если немцев окажется немного, можно будет уничтожить их всех или, в крайнем случае, рассеять. Больше решительности и отваги. Но еще раз пытать счастье этим же способом не советую. И заранее потренируйте своих бойцов, чтобы каждый знал свой маневр.

На третий день рано утром Андрея разбудил дневальный.

– Стреляют, товарищ командир, – сообщил он шепотом.

– Где стреляют? – не понял Андрей, имея в виду свой секрет на дороге, но, прислушавшись, по ухающим звукам догадался, что стреляют там, где проходит дорога на Москву, где занял позиции рабочий батальон.

Он вскочил, подхватил шинель, на ходу всовывая руки в рукава, вышел из сарая. В темноте слышался сдержанный кашель просыпающихся людей.

Да, стреляли на юге. Именно там проходят на Москву шоссейная и железная дороги. Конечно, там стоит не один рабочий батальон, есть и другие войска, но немец прошел уже так много от границы, и пока ни один из рубежей, на котором оборонялась Красная армия, не стал для него последним. А западнее Вязьмы, – по слухам, потому что в газетах об этом не писали, – попали в окружение несколько наших армий. И неизвестно, вырвались они или нет. А еще говорят, что бывшего командующего фронтом Конева заменили Жуковым – это тот, который раздолбал японцев в Монголии. А лучше ли от этого будет, никто не знает.

Андрей потер колючий подбородок, решил, что нет смысла ударяться в панику, надо сохранять спокойствие и уверенность, что о них не забудут, что у них своя задача, что если каждый на своем месте будет стоять насмерть, то немец не пройдет.

За его спиной собирались бойцы его взвода, вслушивались в звуки близкого боя, тревожно переговаривались.

Андрей повернулся к ним лицом, произнес решительным голосом:

– Вот что, товарищи! Судя по всему, пришел и наш черед вступить в бой с проклятыми фашистами. Ждать осталось не долго. А пока слушай мою команду: десять минут на туалет, двадцать минут на завтрак, построение! Командиры отделений – ко мне!

Три командира, – всем лет по тридцати, все успели в свое время послужить в армии, – стояли перед Задоновым и Теребневым, смотрели на них с той надеждой, которая подразумевает, что начальство всегда знает больше, чем говорит, и, следовательно, знает, что делать.

– После построения еще раз самым тщательным образом проверить оружие, боеприпасы, – распоряжался Задонов, чувствуя, как его охватывает все более сильное возбуждение. – Затем занимаем окопы, еще раз повторим наши действия при наиболее вероятном развитии событий. Засадное отделение выходит к месту засады, еще раз проигрывает варианты боя. На этом все, можете быть свободны. И никаких хождений и праздношатающихся.

Поодаль стояли мужики, за ними бабы, ждали, когда освободится Задонов и обратит на них внимание. Андрей подошел к ним, поздоровался.

– Так что, товарищ командир, нам уходить или оставаться? – спросил бригадир Вилков, по привычке стащив со своей головы картуз.

– Уходите. Но пусть кто-то останется, – ответил Андрей. – На всякий случай. Мало ли что.

– Оно понятно: свой глаз не помешает, – как всегда рассудительно поддержал Вилков Задонова. – Тут у нас предложение имеется. – И, показав на мужиков, пояснил: – Вот вам пополнение, мужики хоть и не молодые, а военный опыт имеют: и с немцем в имперьялистическую повоевали, и в гражданскую с беляками.

– Оружия у нас нет, – начал было Задонов, но Вилков остановил его движением руки:

– На первый случай ружья у них найдутся. Охотничьи. А потом возьмут у тех, кого ранят али убьют. На войне без этого не бывает. Свои дома защищать-то будут, да и так, случись чего… – Не договорил, натянул картуз: – Если возражениев не имеете.

– Не имею. Мы и сами, как вы знаете, из ополчения, так что лишние ополченцы нам не помешают.

Пятеро мужиков выступили из толпы, выстроились в ряд, сурово смотрели на Задонова, ждали. На них зипуны, подпоясанные веревками, сапоги смазаны дегтем, за плечами ружья стволами вниз, котомки, у кого из-за пояса торчит топор, у кого нож с деревянной ручкой в деревянных ножнах, у кого заточенное кайло.

– Подождите немного, – попросил Задонов. – Сейчас будет построение, там и решим.

К полудню поселок опустел.

Томительно тянулись часы. На высоком дубу возле крайней избы оборудовали наблюдательный пункт, сверху виден взгорок, где устроилась засада, часть дороги, лес, откуда можно ждать противника.

Небо прояснилось, несколько раз вдали пролетали самолеты, высоко среди редких облаков кружил «костыль», как прозвали немецкий самолет-разведчик, то появляясь в окулярах бинокля, то пропадая.

А на дорогах никакого движения.

Андрей нервничал, не находил себе места, большую часть времени проводил на дубе, вглядывался до рези в глазах в туманную даль. Вроде бы все сделано, все просчитано и каждый знает, как себя вести, но все просчитать невозможно, одно дело – учение, другое – бой, смерть, кровь, всякие неожиданности. И потом, стоит ли держать людей в окопах, когда неизвестно, придет противник или нет, а если придет, то окопы под боком, люди всегда успеют их занять. Другое дело – засада.

Бой на юге от поселка то затихал, то разгорался, оттуда бухало, гремело, стучало, тарахтело. К обеду в стороне деревни Федорово над лесом стал подниматься и шириться черный дым, сползая на восток. Горело не в самой деревне, а значительно дальше, и горело не дерево, а солярка или бензин.

От поселка по дороге в сторону засады выехала телега: повезли засадникам обед. Снизу позвали обедать и Задонова. Сменился наблюдатель.

Андрей слез, пошел в барак, где, оставив окопы, обедали два отделения его взвода. Едва успел съесть щи с бараниной и приняться за кашу, как в барак ворвался один из ополченцев, закричал, будто вокруг все горит и уже ничем этот пожар не остановишь:

– Немцы! Идут со стороны Шаблыкино!

– Много? – спросил Андрей, на мгновение замерев с ложкой у рта, еще не вполне осознавая полученную весть: не верилось, что немцы могли пройти через лес, потому что всё, что говорили о них, заставляло думать, будто немец способен ходить только по шоссе, а не по шоссе ходить не может: Европа.

– Не знаю! – в отчаянии воскликнул вестник, взмахнув руками. – На машинах! Из лесу выползают. Впереди танк.

– Все по местам! – приказал Задонов, с сожалением посмотрел на миску с кашей, встал из-за стола и пошел вон из барака.

За его спиной задвигались лавки, зашаркали подошвы по деревянному полу, загремели приклады винтовок.

Глава 8

С дерева в окуляры бинокля хорошо видны ползущие по разбитой лесовозной дороге немецкие бронетранспортеры на полугусеничном ходу, впереди танкетка переваливается с боку на бок, видно, как мотает сидящих в кузовах солдат. Андрей насчитал восемь бронетранспортеров, в каждом человек по двадцать, не меньше. Интервал между ними небольшой, но все равно они не вмещаются в линию засады: две задние машины, как минимум, останутся вне зоны действия гранатометчиков, а на каждой машине крупнокалиберный пулемет и бог его знает, что там еще. Никто не мог предположить, что немцев будет столько и что они сумеют пройти через лес на машинах. И Андрей пожалел, что за эти дни не додумался сходить к деревне Шаблыкино, разведать дорогу, что не додумался устроить на дороге завалы. И вообще, если судить по карте, его взвод лучше было бы направить в Шаблыкино, потому что деревня… Впрочем, никто не знает, что лучше, а что хуже, и надо стоять там, где тебя поставили, а всякие рассуждения на эту тему – профессорские штучки, как говорит ротный Олесич. И он, скорее всего, прав.

Только бы наши не начали раньше времени, только бы не раскрылись.

И как жаль, что ни обещанных саперов с минами, ни связистов с проводом для связи со штабом так и не прислали: то ли забыл начштаба, то ли не имел возможности. И что ему делать: посылать в штаб связного с сообщением о противнике, или подождать, чем закончится атака со стороны засады?

Андрей уже не слышал орудийной стрельбы и взрывов бомб со стороны Московской дороги, он вообще ничего не слышал, весь превратившись в зрение, и жалел, что не там он, в засаде, а здесь, и никак уже не сможет повлиять на события, которые вот-вот произойдут. Оставалась надежда, что командир отделения, Герасим Тимофеевич Порхов, служивший срочную в артиллерии, слесарь по ремонту металлообрабатывающих станков, сделает все так, как договорились, хотя рассчитывали в основном на пешую пехоту, однако и вариант с танками и машинами тоже учли, но как мало вероятный.

Окопавшиеся на бугре бойцы не подавали признаков жизни, даже в бинокль нельзя рассмотреть, что там кто-то есть. Но расчет станкового пулемета, угнездившегося за валунами, прикрытого еловыми ветками, так что с десяти шагов со стороны немцев не разглядишь, отсюда виден хорошо. Видно бронебойщиков в окопе, вырытом на скате бугра, их напряженные фигуры.

По дороге катит телега, возница нахлестывает лошадь.

Все это Задонов видит, но мозг отказывается воспринимать видимое как реальность. Кажется: стоит закрыть глаза, потом открыть – и снова будет только дорога, лес, болото и серое над ними небо. Но глаза он не закрывает, он даже не моргает, боясь пропустить что-то значительное, от чего зависит жизнь и этого леса, и поселка, и людей его взвода.

Вот танкетка миновала бугор, и, чадя выхлопными трубами, поползла прямо на пулемет. И тут коротко тявкнуло – и танкетка пошла боком… боком, въехала в осоку и замерла. И через несколько мгновений заухали на дороге взрывы, затрещали выстрелы, зашлись длинными очередями пулеметы. В эту какофонию звуков вплетались все новые и новые, и уже трудно различить отдельные взрывы гранат и выстрелы – все слилось в сплошной треск, будто по лесу крутится, как огромный жернов, смерч, ломая деревья, ветки, затягивая все в свой смертельный хоровод.

И так же неожиданно смерч опал – и все стихло. Лишь несколько дымов, увеличиваясь в размерах, тянулось к небу, обволакивая черным саваном только что отбушевавшую стихию. И странна была эта тишина, и все казалось, что она вот-вот снова взорвется, разлетаясь по окрестным лесам и болотам острыми осколками страха.

На бугре, между тем, стали показываться отдельные фигурки, они перебегали с места на место, иногда щелкали выстрелы, такие пустяковые и безобидные, что на них как-то даже не хотелось обращать внимание. Потом коротко простучал крупнокалиберный пулемет, ухнул взрыв гранаты, еще взрыв – и снова стало тихо.

Фигурки, уже не прячась, снуют среди зарослей осинника, то пропадая в дыму, то появляясь из него, что-то волоча по земле или таща на спине. Потом из дыма выполз бронетранспортер и встал возле валунов. На него взгромоздили «максим», и он пополз по дороге к поселку. Через минуту из дыма выполз еще один. За ним еще.

Андрей не выдержал, спустился с дерева и побежал к изгороди, к окопам, в которых его бойцы, тоже сгорая от любопытства, возбужденно переговаривались и вглядывались в приближающиеся машины.

Вот передний бронетранспортер выбрался на взгорок и остановился возле кузницы. С него соскочил командир отделения Порхов, черный от дыма, сверкая белыми зубами в широкой и довольной улыбке. Он подошел к Задонову, вытянулся, приложил руку к пилотке.

– Разрешите доложить, товарищ командир?

– Докладывайте, Порхов, не томите душу, – тоже не удержался от улыбки Задонов, и вокруг все улыбались, сдерживая себя, и казалось, что люди вот-вот пустятся в пляс.

– Так что, товарищ командир, враг уничтожен, считай, полностью! Подбито и сгорело два бронетранспортера, одна танкетка. Большая часть немцев побита, но часть, человек двадцать, не больше, ушла к лесу. Преследовать мы их не стали, потому что людей мало, однако пять человек с пулеметом я отрядил к лесу, чтобы они проследили и докладывали, если что. С нашей стороны двое убитых, один тяжело раненый, пять человек легко. Захвачено одиннадцать пленных, из них один офицер. Пятеро немцев ранены. Сколько убитых, посчитать не успели. Взяли много оружия, в том числе две пушки, три миномета, пять крупнокалиберных пулеметов, ручные пулеметы, автоматы, винтовки и прочее. Там сейчас ребята сносят и складывают на бронетранспортеры. Разрешите, товарищ командир, пригнать другие бронетранспортеры? Там и танк можно забрать, только его сперва вытащить надо.

Андрей шагнул к Порхову, обнял его за плечи и трижды поцеловал в колючие щеки: ближе и роднее этого человека сейчас на всем свете для него не было никого. И вокруг все загалдели радостно, подхватили Порхова, принялись качать.

Бронетранспортеры и танкетку пригнали. Подсчитали трофеи: минометов оказалось четыре, две противотанковые пушки калибра тридцать семь миллиметров, восемь крупнокалиберных пулеметов, – правда, один требует ремонта, – два ранцевых огнемета, пятьдесят шесть автоматов, восемьдесят пять винтовок, патроны, гранаты, мины.

Пленных окружили, разглядывали с тем наивным любопытством, с каким дети разглядывают диковинных зверей в зоопарке, дивились, пожимали плечами: такие же вроде бы люди, ничуть не страшнее, а вот поди ж ты – прут и прут, и никакого им удержу. А главное, не похоже, чтобы это были солдаты, которых заставили воевать силой, что-то не заметно, чтобы они готовы были броситься в объятия братьев по классу: смотрят хмуро, иные так и со злобой, и вообще даже смотреть на них как-то неловко. Пожали плечами и разошлись.

Раненых, своих и немцев поместили в барак, сделали перевязку. Остальных пленных заперли в бане, выставили часовых.

Офицера, обер-лейтенанта Курта Корфеса, Задонов допрашивал сам: немецкий он учил и в школе, и в институте, да и в семье практически все старшие Задоновы знали немецкий, а лучше всех тетя Маша, так что практика была. Больше всего Андрея интересовало, не повторят ли немцы еще одну попытку выйти во фланг батальону.

Офицер, ровесник Задонова, держался вызывающе, смотрел в сторону, кривил узкие губы, на вопросы отвечал не сразу, а будто бы после борьбы с самим собой, но все-таки отвечал, и из этих ответов выяснилось, что в Шаблыкино стоит батальон мотопехоты, – а по-ихнему панцергренадеров, – что его рота всего лишь часть батальна, и как решит командование, ему, Курту Корфису, не известно. Но он абсолютно уверен, что, как только командование узнает, что рота попала в засаду, батальон обязательно придет сюда и жестоко отомстит за своих товарищей.

Задонов велел отвести офицера в баню, а сам еще долго сидел, рассматривая взятые документы. Здесь были карты, схема дорог и просек, выполненная от руки и, судя по надписям, кем-то из русских; был письменный приказ, предписывающий роте обер-лейтенанта Курта Корфиса захватить поселок Федоровку, затем деревню Федоровку, организовать там круговую оборону и держаться до подхода всего батальона. Следовательно, Курт Корфис знал задачу батальона, и непонятно, почему врал. Ну да черт с ним. Главное теперь – еще внимательнее продумать оборону с учетом трофейного оружия.

Отделение Порхова ходило именинниками, каждый рассказывал, что пережил, что делал, и выходило, что никто не мог толком рассказать, как шел бой, потому что каждый запомнил что-то свое, да и то весьма смутно.

– Я тоже как увидел, что их целых восемь штук, да еще танк впереди, и вытянулись они на добрые две с половиной сотни метров, – рассказывал Порхов, – так поначалу и не знал, что предпринять. А потом послал гранатометчиков на левый фланг, приказал им бить по последним машинам, а там окопов-то нет, там вообще место почти что голое. Там двоих-то и убило, но дело они свое сделали: гранаты прямо в кузова легли, немцы, которые там были, почти все оказались побитыми, а подстрелили их отсюда, потому что не все успели вовремя сделать бросок, иные так и вообще кидали гранаты, не выдернув кольца. А пулеметчики – ну просто молодцы! – крыли в упор, ни один немецкий пулемет не выстрелил. Только уж в конце, по нашему недогляду, какой-то немец ожил, мать его в душу, и подстрелил кое-кого. Но дыму много было, поэтому он стрелял вслепую, а то бы многих наших положил, гнида фашистская.

Убитых немцев уложили в те же окопы, где таилась засада, едва они там поместились, закидали землей. Своих убитых похоронили на поселковом кладбище в наспех сколоченных гробах.

Андрей Задонов произнес короткую речь:

– Спите, наши дорогие товарищи, – говорил он, с трудом подбирая слова в этой своей первой траурной речи. – Вы с честью выполнили свой воинский долг. Своей смертью вы спасли многие жизни товарищей по оружию, которые еще не раз отомстят за вашу гибель. А мы вас никогда не забудем. – Подумал немного, и закончил словами, читанными где-то: – Пусть родная земля будет вам пухом.

Трижды прозвучал прощальный салют, гробы опустили в могилы, мимо прошли бойцы взвода и все жители поселка, бросая горстями желтоватую глину пополам с торфом.

Андрей стоял в изголовье, пропуская людей, думал, что совсем не испытывает положенной в данном случае скорби, да и мало кто ее испытывает, разве что женщины, что у всех на душе совсем другое: они в первом же бою побили немцев, потеряв всего трех человек. Он думал, что чувство торжества у многих странным образом уживается со смертью этих трех человек, еще несколько часов назад живших со всеми одной жизнью, думавших одну думу, что всякая победа есть трагедия, отличающаяся от поражения лишь соотношением погибших с той и другой стороны, что даже раненые радуются вместе со всеми, а все вместе еще и тому, что остались живы. Он думал, что ему придется писать похоронки и отсылать их родным, и весь ужас трагедии этих трех человек раскроется далеко отсюда и незаметно для тысяч и тысяч других людей.

На складе поселка нашлась зеленая краска, кресты на бронетранспортерах замазали, но красной краски для звезд не нашлось, воткнули, куда могли, красные флажки. Андрей тут же приказал снарядить два бронетранспортера. В кузова рассадили и уложили раненых и пленных, предварительно их связав; надзирать за пленными Задонов отрядил восемь бойцов. Сам же Порхов и повел бронетранспортеры в штаб батальона с докладом.

– Смотрите, ребята, чтобы вас свои же за немцев не признали, – наказывал им Задонов. – Да и по сторонам поглядывайте: мало ли что.