Текст книги "Жернова. 1918-1953. Книга девятая. В шаге от пропасти"

Глава 14

Миновало два дня.

Зазуммерил телефон. Сталин снял трубку и услыхал – наконец-то! – знакомый скрипучий голос генерала армии Жукова:

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – прозвучало в трубке.

– Здравствуйте, товарищ Жюков. Откуда вы звоните?

– Я звоню от Конева. Отсюда собираюсь ехать в район Калуги.

– Как ведет себя противник? – спросил Сталин, по привычке отсекая ненужные объяснения и подробности.

– Противник упорно рвется к Москве, товарищ Сталин. Но в связи с распутицей его ударные части растянулись по дорогам на большие расстояния, что затрудняет снабжение их горючим и боеприпасами, делает их уязвимыми для нашей обороны. Думаю, что немцы вот-вот остановятся в ожидании заморозков. Пленные говорят именно о такой необходимости и возможности. Еще об усталости войск, которые более трех месяцев не выходят из боя. Думаю, что у нас появится некоторое время для подготовки обороны на Можайской линии, на которой практически нет никаких войск. Я побывал на этой линии и лично удостоверился в этом. Полагаю, что на основных направлениях движения танковых группировок противника надо сосредоточить всю имеющуюся у нас противотанковую артиллерию, изъять часть зенитной артиллерии из противовоздушной обороны Москвы и поставить ее на прямую наводку. Далее. Ускорить производство противотанковых ружей и патронов для них на московских заводах. Фронт испытывает острую нужду в боеприпасах, особенно в артиллерийских, а реактивная артиллерия практически лишена возможности участвовать в боевых операциях…

Сталин почувствовал в этом перечне недостатков укор самому себе и, перебив генерала, велел:

– Пусть в штабе фронта составят список необходимых боеприпасов, мы посмотрим, что сможем дать в ближайшее время. Однако на многое не рассчитывайте: эвакуированные заводы еще только осваиваются на новом месте, продукцию начнут выпускать не ранее середины ноября. К тому же есть данные, что фронтовое командование при отступлении бросает боеприпасы, имущество и продовольствие, не уничтожает его при невозможности вывезти. Пора прекратить это безобразие. – Затем, после короткой паузы, спросил: – А каково на данный момент положение наших войск западнее Вязьмы? Успеют ли они занять Ржевско-Вяземский оборонительный рубеж? Есть ли у них шанс избежать окружения?

– Я говорил с Коневым. Он утверждает, что командующим армиями, которым грозит окружение, отдан приказ как можно быстрее идти к Вязьме. Противник задействовал против них большие силы. Но шансы упредить немцев в занятии подготовленных рубежей, по уверениям Конева, у них имеются.

– Вы закончили ознакомление с фронтом, товарищ Жюков?

– Нет, товарищ Сталин. Собираюсь выехать в район Калуги, выяснить обстановку западнее Малоярославца. Я еще не был на северном участке фронта, товарищ Сталин. Постараюсь сделать это в ближайшие дни. Но должен сказать, что Западный фронт слишком растянут, правый фланг удален и до некоторой степени изолирован от остальных участков фронта. Есть смысл подумать о выделении его в отдельный, скажем, Калининский фронт.

– Хорошо, мы подумаем. Если встретите Буденного, передайте, чтобы немедленно прибыл в штаб Резервного фронта. Звоните мне о ваших впечатлениях и соображениях. До свидания.

– До свидания, товарищ Сталин.

Жуков положил трубку, потер обеими руками лицо.

– Чаю, Георгий Константинович?

Жуков глянул на своего адъютанта, будто не узнавая его, переспросил:

– Чаю? Можно чаю. Только покрепче. – И обратился к генералу Коневу, стоявшему возле стола во все время разговора со Сталиным: – Вот что, Иван Степанович. Ты слыхал, что я сказал Верховному? Думаю, надо выделить для Калининской группы войск отдельное оперативное управление и подчинить ему правый фланг Западного фронта в составе… – Жуков склонился над картой, провел пальцем от Калинина к северу, – …в составе двадцать второй, двадцать девятой, тридцатой и тридцать первой армий. Пусть на месте посмотрят, что можно сделать для отражения наступления немцев в направлении Калинина, в обход Москвы с севера. Я еще раз переговорю со Сталиным, чтобы эту часть Западного фронта выделить в отдельный фронт. Как только вернусь с левого фланга, вопрос этот, думаю, надо решить окончательно. И наладить наконец разведку. Без разведки мы слепы.

Конев, не произнеся ни слова, лишь кивнул головой: мало того, что Сталин прислал комиссию Государственного комитета обороны выяснять причины поражения Западного фронта, теперь еще и Жуков приехал в качестве проверяющего и поучающего. Поучающих много, а толку от этого мало. Лучше бы поменьше вмешивались в распоряжения фронтового командования, побольше давали артиллерии и боеприпасов.

Жуков вприщур глянул на Конева, понял, что тот обиделся, подумал: «Злее будет» и вышел из здания можайского райисполкома. Сев в машину, скомандовал:

– В Малоярославец.

Он сидел, смотрел прямо перед собой, но не видел ни дороги, ни проплывающих мимо осенних пейзажей, которые, несмотря на непогоду, притягивали глаз переливами красок от зеленых до коричневых через все мыслимые и немыслимые тона и полутона. Вот пошли березы в ярко-оранжевых накидках поверх зеленых сарафанов, вот осинник расцвечен багровой листвой, а среди берез и елей желтеют и рдеют широкие листья кленов. Листва дубов подернута тонкой позолотой, и лишь липы ржавеют под дождем легко облетающей листвой, и первый же порыв ветра срывает ее охапками и несет по воздуху, разбрасывая по охристым лугам.

Ничего этого не видит генерал армии Жуков. А видит он ползущие по дорогам немецкие танки, истекающие кровью советские армии, редкие заслоны у мостов, которые могут задержать противника разве что на несколько часов. Фронтовая разведка поставлена из рук вон плохо, сведений о противнике практически никаких, о его планах можно лишь догадываться, связь с дивизиями и даже армиями отсутствует, снабжение передовых подразделений отвратительное, тыловики бегут впереди всех, бросая склады, а вслед за ними бегут представители власти, оставляя население сел и городов на произвол судьбы, раненые часами не выносятся с поля боя, эвакуировать в тыл их не на чем, убитые не хоронятся, а сваливаются в окопы и кое-как засыпаются землей. Командование не думает о том, что живые смотрят на это безобразие и представляют себя на месте погибших товарищей. А в некоторых населенных пунктах местные власти дошли до того, что требуют от воинских частей плату за выделение земли под захоронения погибших. Стыд и позор! Надо прежде всего поднять дисциплину в армейских частях, сплотить всех единой целью, паникеров и шкурников – к стенке, нарушителей приказов – к стенке. Надо, как и в Ленинграде, заставить каждого командира подписывать обязательство не оставлять позиций без письменных приказов, надо остановить бегство гражданских властей, которое дезориентирует население, усиливает панику и нездоровые настроения в армии. Надо, наконец, поставить позади войск заградотряды, чтобы собирали всех бегущих, проверяли, сколачивали из них боеспособные подразделения. Много чего надо сделать, а времени в обрез, и не все подвластно армейскому командованию. Да и само командование никогда не сталкивалось с такими проблемами, не умеет их решать. Все это требует вмешательства свыше.

Да что там говорить о тыловиках! Вот генерал Конев, командующий фронтом, а тоже растерялся, идет на поводу у событий, не обеспечивает свои решения всесторонней подготовкой…

И тут Жукову вспомнился сороковой год, игра на картах «красных» против «синих», где «синие» накостыляли «красным», а затем разбор игры и возможность каждому участнику участвовать в этом разборе. Жукову особенно понравилось выступление генерал-лейтенанта Конева, командующего Северо-Кавказским военным округом, как он очень грамотно все расписал, и получалось, что Жуков, командовавший «синими», просто обязан был выиграть «сражение» у «красных» под командованием генерала Павлова, а Павлов не мог не проиграть. Если бы Конев вот так же проанализировал нынешнюю ситуацию, точнее определил направления главных ударов танковых клиньев противника, то не допустил бы окружения своих армий, стоящих западнее Вязьмы, А он решил, что немцы ударят по прямой, не предусмотрев другого развития событий. В результате противник обошел его войска с флангов, отрезал их и, если еще не закупорил в очередном котле, то вот-вот закупорит. Казалось бы, пора научиться избегать окружений, ан нет, все еще наступаем на одни и те же грабли.

И при этом Конев пытался оправдаться тем, что был де приказ из Ставки, была некая разработка Генштаба, наконец, звонил сам Верховный, а ему, командующему фронтом, отвели роль исполнителя, когда ничего уже поправить нельзя.

Жуков не знал, что именно Конев предложил, а Сталин и Шапошников поддержали сосредоточение войск западнее Вязьмы, надеясь, что немцы увязнут в плотной обороне, появится возможность ударить им во фланг и, если не окружить, то хотя бы парировать их наступательный порыв в длительном сражении на истощение: удержали ведь под Смоленском, почему бы не удержать и под Вязьмой? Когда же наступательные операции фронтов не дали ожидаемых результатов, а немцы, перегруппировавшись, пошли по другому пути, армии практически оказались в мешке.

Но не подробности были важны для самого Жукова, а как бы он сам поступил на месте Конева. Теперь, после того как сбылись его самые худшие предсказания о судьбе Юго-Западного фронта, что, скрипя сердце, вынужден признать и сам Сталин, после Ельни и Ленинграда он может отстаивать свою точку зрения перед кем угодно. Тем более что яснее ясного: он Сталину нужен и, скорее всего, на него и ляжет вся ответственность за оборону Москвы. А тут уж никак нельзя ошибиться.

Впрочем, ошибаться могут все – в этом нет особой беды. Главное – уметь признавать и быстро исправлять свои ошибки, а эта наука посложнее. Судя по всему, именно этого генерал Конев делать не умеет. Вот и получается: в теории он силен как никто, а дошло дело до практики, так ошибка за ошибкой. Ко всему прочему, упрям и честолюбив.

Глава 15

Резервный фронт, командовать которым назначен маршал Буденный, по замыслу Ставки должен подпирать Западный фронт во главе с Коневым, но немцы 2 октября рассекли оба фронта сразу, и теперь трудно понять, где и чьи войска и кто ими должен командовать. Во всяком случае, командовать из штаба фронта не получалось. И Буденный решил разбираться на месте. Разыскивая корпуса и дивизии, дерущиеся в полной изоляции, он ездил вдоль линии фронта, пытаясь на месте выяснить обстановку и как-то повлиять на нее, иногда неожиданно натыкаясь на немцев. Его попытки собрать хоть что-то из остатков разбитых отступающих войск были тщетны, и думать нечего, чтобы ими остановить раскатившиеся по дорогам танковые колонны немцев. К тому же пешком за танком не угонишься и от него не убежишь, а его армиям даже лошадей не хватает, не говоря о машинах.

Поэтому-то Буденный и торчит в Малоярославце, в ста километрах от своего штаба, не имея связи ни с кем, втайне надеясь, что как-то все образуется само собой, помимо его, Буденного, воли. Четвертый день он не разговаривает по телефону со Сталиным, боится этого разговора, боится гнева Сталина, надеясь, что этот гнев падет на Конева и растратится на нем, и, хотя слывет человеком смелым и решительным, перед Сталиным всегда пасует и чувствует себя так, как, бывало, в детстве чувствовал себя перед своим отцом, человеком крутым и властным.

Услужливый адъютант маршала Буденного в чине генерал-майора первым услыхал шум подъехавших машин, выглянул в окно, сообщил:

– Там какой-то генерал приехал, товарищ маршал.

– Какой еще к черту генерал? – вскинулся Буденный, не донеся до рта бутерброд с ветчиной, и похолодел от дурных предчувствий.

– Не могу знать.

– Карту давай! – рявкнул маршал фельдфебельским голосом и, едва генерал раскинул на столе бумажное полотно, уткнулся в него, тревожно прислушиваясь к топоту решительно приближающихся к двери шагов.

Когда шаги замерли, сердце у маршала тоже замерло: он представил, как его втиснут в машину между двумя костоломами, повезут в Москву… а может быть, и не повезут, а пристукнут где-нибудь по дороге: время военное, не до формальностей, а уж потом состряпают «дело» или сообщат, что погиб при исполнении. В гражданскую войну Семен Михайлович все это видел чуть ли ни ежедневно, сам принимал участие вместе с Ворошиловым, верша суд и расправу над своевольными командирами отдельных полков и даже дивизий, стараясь из своевольных казачков образовать более-менее дисциплинированное войско, и лишь благодаря этому не только удержал власть над Первой конной армией, но и поднялся до немыслимых вершин в руководстве страной. А кости тех, кто мямлил и рассусоливал, разбросаны по степям и лесам, и никто о них уже не вспомнит.

Дверь решительно отворилась – и в кабинет, где совсем недавно сидел секретарь райкома партии, сбежавший вместе со всей остальной властью несколько дней назад, вошел генерал армии Жуков, который должен быть в Ленинграде, а не здесь, в северо-восточных пределах Калужской области.

Жуков подошел к столу, снял фуражку, бросил ее на карту, протянул руку Буденному.

– Здравствуйте, Семен Михайлович. Нашел вас совершенно случайно.

– Да вот… – замялся Буденный, переводя дух: Жукова Сталин не пошлет арестовывать Буденного: не та фигура. Да и не с этого бы он начал. И маршал, ткнув пальцем в карту, произнес извиняющимся тоном: – Разбираюсь в обстановке. Уж больно запутанная у нас обстановка, Георгий… Западный фронт не удержал немца, а мы, значит, это самое… Ни тебе артиллерии, ни самолетов, ни танков, ни резервов. Чем хочешь, тем и дерись. Вот думаю, как остановить…

Жуков глянул на карту и понял, что карта устарела на несколько дней, что в ней и сам господь бог не разберет, где и что сейчас происходит. Но у него не было ни желания разбирать с кавалерийским маршалом сложившуюся обстановку, ни времени.

– Сталин просил меня передать вам, чтобы вы прибыли в штаб Резервного фронта и связались со Ставкой, – сообщил он и спросил: – Где сейчас противник, знаете?

– Позавчера чуть ни нарвались на него за Юхновым. Еле ноги унесли. Юхнов, скорее всего, уже у немцев. Думаю, не сегодня завтра их танки появятся и здесь.

– Ладно, разберемся, – буркнул Жуков себе под нос, тиснул Буденному руку и покинул кабинет.

Глава 16

Восточнее Юхнова шел бой. Пограничники и курсанты подольских военных училищ, вооруженные винтовками, буылками с горючей смесью и гранатами, при поддержке немногочисленной артиллерии второй день, закрепившись на восточном берегу реки Угры, отбивали атаки немцев, пытавшихся переправиться через реку и восстановить взорванный мост. Жуков понял, что долго они здесь не продержатся, а других войск поблизости нет. Правда, в лесу за Медынью он неожиданно обнаружил танковую бригаду, томящуюся без дела в ожидании приказа, о которой, судя по всему, забыли. Жуков приказал командиру бригады занять оборону по реке Шаня и удерживать противника сколь возможно долго, а сам отправился в район Калуги, где, по слухам, дрались части Пятой стрелковой дивизии и остатки Сорок третьей армии.

Да, дрались, и тоже почти без артиллерии, не говоря о танках и авиационном прикрытии. И, разумеется, без связи со штабом фронта, без руководства, дрались потому, что не могли не драться. Однако и здесь они долго не продержатся, отступят, но сколько их отступит, и дадут ли немцы им отступить – еще вопрос. Следовательно, надо срочно подтягивать резервы откуда можно и сосредоточивать их на Можайской линии обороны, иначе немец беспрепятственно дойдет до самой Москвы.

Вечерело. Возвращались назад. Проезжая Детчино, увидели во дворах красноармейцев. Иные были ранены, но большинство выглядели здоровыми, хотя и порядком изможденными.

– Спроси у них, что за часть, – приказал Жуков лейтенанту из собственной охраны.

Тот выбрался из машины, подошел к небольшой группе, толпящейся возле колодца.

– Товарищи бойцы! Вы из какой части? – спросил лейтенант.

– Из разных, – неохотно ответил один из них.

Другой, постарше, с сержантскими треугольничками в петлицах, пояснил:

– Из окружения мы, велели идти на сборный пункт. Вот и идем. – И вдруг озлобленно: – Вот и идем, как скоты! Ни тебе пожрать, ни тебе чего! Начальство укатило, шкуру спасает, а мы, значит, сами по себе! Это что, армия? Говно это, а не армия! Фриц нас лупит в хвост и гриву, а нам и стрелять нечем. Докомандовались, мать вашу в портянку! Так и скажи своему начальнику. А то, вишь ты, сидит себе кум королю, вылезть и с народом поговорить – ему не с руки. А тоже: советская власть! Куда там! Тьфу!

– Вы эти паникерские разговоры бросьте, товарищ сержант! – вспыхнул лейтенант. – Там, под Калугой, ваши товарищи насмерть бьются…

– Ты-то не шибко бьешься. Ты-то пристроился начальству сапоги чистить, а еще указываешь нам, что и куда. Пошел к …ой матери!

– Да я вас… – побледнел лейтенант и хватанул рукой за кобуру.

Но сзади прозвучал резкий голос Жукова:

– Лейтенант, отставить!

Лейтенант оборотился.

Жуков стоял возле машины, фуражка на глаза, тяжелый раздвоенный подбородок устремлен вперед. Он стоял, широко расставив ноги, руки за спину, во всей его плотной фигуре чувствовалась властная сила – и красноармейцы невольно подтянулись и молча уставились на незнакомого генерала.

– Как твоя фамилия? – спросил Жуков, не отрывая взгляда от пожилого сержанта.

– Чебрецов, товарищ генерал. Командир отделения тысяча двести сорокового полка триста пятьдесят восьмой стрелковой дивизии. Идем аж с-под Вязьмы. Прошлой ночью проскочили мимо немца, вышли к своим. Теперича нам велено идти в Наро-Фоминск, там, сказывали, сборный пункт, энкавэдэ проверит, кто есть кто, и отправит по частям.

– А где ваше оружие?

– А забрали. Сказали, что в частях нехватка, а нам новое дадут.

– Сколько вас? Командиры есть?

– Человек сто пятьдесят. Из командиров никого нету, товарищ генерал. Был капитан, так он раненый, уехал вперед. Сами по себе идем. – И, зло усмехнувшись: – Христарадничаем.

– Где фронт переходили?

– У Климова Завода,

– Немцев видели?

– У Климова Завода, считай, никаких немцев нету. Одни заградотряды на мотоциклах и бронетранспортерах. А по шоссе много танков в эту сторону двигалось – это видели.

– А наши части там есть?

– Рота какая-то в окопах сидит, старший лейтенант командует. И тот не знает, что ему делать: дальше сидеть или отходить. Им винтовки и немецкие автоматы и отдали. Потому как у них одна винтовка на три человека. А больше никого не видели.

– Хорошо, сержант Чебрецов. Будете за старшего. Ведите людей в Малоярославец. А насчет того, что Красная армия говно, так в этом ты не прав. Ты и есть Красная армия, а себя уважать надо, иначе любая шавка укусить сможет. Вместе будем возрождать нашу армию, товарищ Чебрецов. Одни генералы ничего сделать не смогут, если у солдата нет ни воли к борьбе, ни любви к своему отечеству. Веди, Чебрецов, людей. Но не толпой, а чтобы видно было, что армия идет, а не говно плывет по дороге: народ на вас смотрит. Скажешь, что получил такой приказ от генерала армии Жукова. Бог даст, свидимся.

Повернулся, сел в машину, закрыл за собой дверь, нахохлился.

Лейтенант, все еще не отошедший от нанесенной обиды, произнес, чуть оборотившись назад:

– Этот Чебрецов, товарищ генерал армии, может, немецкий шпион…

– Никакой он не шпион, а просто озлобившийся человек, – возразил Жуков. – Тебя вот послали к такой матери, ты и то злобишься, а его, может, от самой границы гонят и бьют, и никакого просвета, и непонятно, почему так происходит. Тут кто угодно озлобится. А он и его товарищи шли, через немцев шли, с оружием. И дошли до своих, а своим до них никакого дела. Нет, не шпион этот Чебрецов: шпион, если он среди них и затесался, молчит, ему не с руки привлекать к себе внимание. А у этого вся душа нараспашку. Ему объясни по-человечески, что надо делать, и он костьми ляжет, а дело сделает. И я его не сужу, хотя он оскорбил командира и поносил армию и командование. За это под трибунал надо, а то и расстрелять на месте. Но не в данном случае.

И Жуков вспомнил Ленинград, какие разговоры ходили там в сентябре, когда немец, казалось, вот-вот ворвется в город, и не только среди рядовых красноармейцев и краснофлотцев, но и среди командного состава. Особенно в связи с тем, что имелся приказ минировать корабли Балтфлота. Среди флотских офицеров шли разговоры, что лучше пулю в лоб, чем своими руками уничтожать корабли, а еще лучше – выйти в море и погибнуть в сражении с вражескими кораблями. Иные обвиняли во всем бездарное командование…

Приказ на минирование кораблей подписывал Сталин, нарком военно-морского флота адмирал Кузнецов и сам Жуков, будучи еще начальником Генштаба, потому что, из Москвы глядючи, не было уверенности, что Ленинград выстоит. Но, оказавшись в Ленинграде, Жуков понял, что приказ вреден, ведет к поражению, поэтому сразу же приказал корабли разминировать, списать на берег экипажи, сформировать из них морскую пехоту, а корабельную артиллерию использовать для уничтожения наземных целей.

Вот и под Москвой, судя по всему, сложилась такая же обстановка – обстановка неуверенности, безответственности и паники. Все это придется ломать через колено и поворачивать на все сто восемьдесят градусов.

Машина катила по дороге, объезжая воронки от бомб, а Жуков вдруг подумал, как это плохо, когда у красноармейца, у солдата, нет никаких документов. Все равно ведь немец узнает, кто он, из какой части: не все выдержат допроса, а человека унижает, когда он ничего предъявить не может. Действительно, среди окруженцев могут быть и завербованные шпионы. И кто угодно. Хорошая легенда – и ни одно НКВД не подкопается. Надо будет при случае сказать Сталину, чтобы ввести красноармейские книжки, удостоверения или что-то похожее. У комсомольца – комсомольский билет, у партийца – партийный, у командира – удостоверение, а у беспартийного ничего. Унизительно, как ни крути.