Текст книги "Сонька. Продолжение легенды"

Директор снова прошелся, согласно кивая своим мыслям, присел в кресло рядом с влюбленным.

– Постарайтесь быть откровенным, господин Изюмов.

– Буду стараться, – кивнул тот.

– Вы ведь желаете остаться в театре?

– Весьма. И даже очень. Лишь бы видеть госпожу Бессмертную.

– Следовательно, в трудной ситуации вы с радостью способны ей помочь?

– Жизни не пожалею, Гаврила Емельянович.

– Что ж, похвально, – пожевал толстыми губами директор и вдруг решительно сообщил: – Я восстановлю вас в труппе, господин Изюмов, но с одним условием!

– Как? – задохнулся артист. – Я буду снова в театре?!

– Именно так. Но от вас кое-что потребуется.

– Готов-с, Гаврила Емельянович.

– Вижу… Вы станете тенью госпожи Бессмертной. Будете следить за каждым ее шагом и обо всем извещать меня.

– А если они обнаружат и разгневаются?

– Постарайтесь, чтоб не «обнаружили и не разгневались»… Встречи, знакомства, любовные приключения…

– Мне будет тяжело… Я, Гаврила Емельянович, очень ревнив-с. К тому же крайне влюблен.

– Это славно, – кивнул директор. – Влюбленность сделает вас по-настоящему истовым. А ревность придаст вашему глазу необходимую остроту.

– Буду стараться.

– Старайтесь. И чтоб каждый день у меня на столе лежала ваша соответствующая записочка.

– Так точно!

– Перестаньте, – поморщился Гаврила Емельянович. – Тоже мне, защитник Отечества, – и распорядился: – Ступайте и пишите прошение о восстановлении в театр.

* * *

Номер в гостинице «Европа» был по-настоящему шикарен. Несколько комнат, изысканная мебель, золотистые портьеры и подобранные в тон шторы. И, конечно, большие окна, выходящие на Итальянскую площадь.

Соньку узнать было невозможно. Ее голову украшала восхитительная «башня» из светлых волос, ресницы поражали длиной и томностью, а струящийся по фигуре, ласкающий тело халат делал ее необычайно стройной и изящной.

Михелина тоже изменила свой обычный облик. Темный парик, деликатно подрумяненные щеки, длинная тонкая шейка в стоячем воротничке.

Сонька сняла телефонную трубку, набрала номер и на хорошем французском языке произнесла:

– Здравствуйте. Я бы желала услышать мадемуазель Анастасию… Ах, вы плохо говорите по-французски? – перешла она на неплохой русский. – Хорошо, я постараюсь по-русски. Я могу поговорить с мадемуазель Анастасией?.. Это говорит ее двоюродная тетя из Франции. Почему не может?.. Но я специально прибыла из Парижа в связи с бедой ее папа́… Да, пожалуйста… Отель «Европа». Я приехала не одна, а с дочкой… с кузиной Анастасии, которую зовут Мари… Запишите, пожалуйста – Матильда и Мари Дюпон!.. Благодарю.

Воровка повесила трубку, улыбнулась дочке, сидевшей на подоконнике.

– Что? – спросила та напряженно.

– Будем ждать звонка.

– Мам, мне как-то не по себе. А вдруг все пойдет совсем не так, как мы себе нарисовали?!

– Вот поэтому надо расслабиться. Сейчас мы покинем отель и прогуляемся по Невскому, как настоящие француженки!

– А если филеры? – неуверенно спросила дочка.

– Они уже есть! – Сонька подошла к дочке, показала вниз на двух мужчин в черном. – Видишь, караулят.

– Нас?

– Скорее всего. Но мы никого и ничего не боимся. Мы – иностранки!

* * *

В выходной Невский жил праздничной шумной суетой. Прогуливался народ, проносились кареты, повозки и автомобили, важно прохаживался городовой, играли в нескольких местах шарманки, показывали фокусы цирковые с мартышками, приставали к прохожим нищие и цыгане, горланили продавцы газет и сластей.

Сонька и Михелина, весьма заметно выделяясь одеждой и степенностью, неспешно шагали в этом головокружительном бедламе, с улыбками вертя головой и разглядывая людей и дома и одновременно замечая, что за ними метрах в пятидесяти тащатся два филера.

Также они заметили в толпе вора Кабана, который неотрывно и ненавязчиво следовал за ними, время от времени покупая то газеты, то сласти.

Вдруг Сонька увидела бредущую им навстречу Ольгу-Слона. Бывшая прислуга была одета в то же самое тряпье, которое было на ней и раньше, голос ее был жалостливый и крикливый, рука протянута в надежде, что в нее что-либо кинут.

Михелина тоже увидела Слона, легонько толкнула мать в бок.

– Не смей ей ничего подавать!

Слон подковыляла к ним, завопила еще более жалостно и протяжно:

– Господа милостивые! Вижу, что не русские, только все одно, поймите горе одинокой бабки, у которой все сгорело – и дом, и дети, и все добро…

Сонька достала из сумочки денежку, брезгливо сунула в грязную ладонь, сказала по-французски:

– На твои похороны, свинья.

Ольга принялась бить поклоны, слезливо приговаривая:

– Благодарная и тебе, и твоей доченьке… Красивые вы какие и нарядные! Глаз не отвести! И голос даже какой-то знакомый, хоть и не русская! Низко, до земли кланяюсь.

Сунула денежку в карман, с какой-то озадаченностью посмотрела им вслед, повернулась было идти и тут натолкнулась глазами на вора Кабана. От неожиданности на момент присела, но тут же нашлась, заголосила:

– Люди добрые, люди божьи!.. Не отвернитесь, не пройдите мимо несчастной бабки… – Оглянулась вслед Кабану, подобрала подол и заспешила к городовому, стоявшему на обочине.

Городовой, похоже, ее знал, поэтому спросил лениво и с раздражением:

– Ну, чего опять?

– Вор там идет, – заспешила Слон. – Соньку когда-то охранял. Сама не раз видела. Держите, а то уйдет!

– Это который?

– За двумя тетками… за нерусскими топчется. Видать, дернуть чего-то желает. Держите!

Городовой коротко свистнул, к нему тотчас вынырнули два шпика. Он что-то сказал им, показал рукой, и шпики ринулись вперед.

Кабана они обошли сзади и спереди. Он в последний момент понял, что его берут, рванулся было в сторону, но на него уже набросились, завернули руки за спину и потащили к подкатившей повозке.

Сонька и Михелина, привлеченные каким-то шумом сзади, оглянулись и увидели, как Кабана уже заталкивали в повозку, и мать коротко бросила дочке:

– Так живут русские… Идем дальше.

Допрашивал Кабана следователь Потапов, с виду большой и добрый, а по слухам – чистый зверь. Он вошел в комнату, где сидел в наручниках вор, с тонкой папочкой в руке, обошел вокруг Кабана, как бы приглядываясь, с какого боку начать, грузно сел на стул напротив.

Протокол допроса вел младший полицейский чин Феклистов.

– Имя, – шумно выдохнул Потапов.

– Иван Григорьев.

– Род занятий.

– Рабочий.

– Какого завода?

Кабан взглянул на следователя, усмехнулся.

– А какого еще?.. Путиловского.

Потапов чиркнул что-то себе в блокноте, промурлыкал:

– Путиловский. Это мы проверим, – поднял на задержанного глаза. – Чем занимались на Невском?

– Как чем? – удивился вор. – Гулял.

– С какой целью?

– Не понял… господин… не знаю, как вас…

– Господин следователь.

– Хороший день, господин следователь, вот и решил прогуляться.

– По Невскому?

– По Невскому.

Потапов неторопливо развязал шнурочки на папочке, достал оттуда фотографию, протянул Кабану.

– Вам знакома эта дама?

Тот внимательно посмотрел на изображение, обрадованно улыбнулся.

– Кажись, знакома.

– Кто она?

– Эта дама?.. К нам приходил топтун, показывал ее. Велел, чтоб если что, сразу хомутнуть.

– Хомутнуть?

– Верно, хомутнуть.

– И кто же она, сия особа?

– Кажись, Сонька… Сонька Золотая Ручка. Знаменитая воровка.

Следователь забрал снимок, сунул его обратно в папочку.

– Все верно. Молодец. – Поднял на задержанного глаза. – А в каких отношениях вы с Сонькой Золотой Ручкой?

Кабан даже опешил.

– Я?.. Да вы че?.. Какие у меня могут быть отношения с этой… шмохой? Тем более с такой!

Потапов строго посмотрел на вора, медленно произнес:

– По нашим сведениям, вы отлично знали эту «шмоху», потому как были ее личным кнокарем.

– Я?.. Кнокарем Соньки?

– Вы атасили ее.

– Да вот вам крест! – истово перекрестился Кабан. – Это даже не придумать такое!.. Вот гляньте на мои руки – они железо пилят!

– Пилят, – согласился следователь. – Когда сейфы ломать надо. – Взгляд его становился все тяжелее. – Что ты, мразь, делал на Невском? У кого канал на хвосте?

– Ни у кого не канал!.. Ливеровал себе, и всех делов!

– Сонька в городе?

– Да не надо мне баки вколачивать, господин следователь! Почему я должен про Соньку гнать фуфло?

Потапов оглянулся на дверь, позвал:

– Введите!

Дверь открылась, и в комнату неуверенно, с опаской вошла Ольга-Слон.

– Знаешь этого чмыря? – кивнул следователь на Кабана.

– А как же! – кивнула та. – У Соньки был атасником.

– Ты сама у Соньки кем была?

– Прислугой.

– Значит, его видела, и не раз?

– Как только с кареты Сонька с дочкой выныривали, так они за ними тенью и шныряли.

Следователь повернулся к вору.

– Что, будем и дальше играть в непонятки?

– Господин следователь, – приложил большие ладони к груди Кабан. – Ни вас, ни эту бабку, ни тем боле Соньку я никогда не видел и видеть не желаю!.. Отпустите меня домой, там женка с детворой жрать хотят!

– Ступай, – махнул Потапов Слону, поднялся, остановился напротив вора. – Подумай и не спеша ответь… Сонька все еще в Питере?

– Господин следователь…

Договорить вор не успел – Потапов ударил его по лицу с такой силой, что голова Кабана резко дернулась назад, а сам он свалился со стула. Следователь принялся бить лежачего сапогами в живот и делал это так умело и сильно, что вор не успевал уворачиваться и только стонал от боли.

Ночь была лунная, безветренная.

Ольга-Слон, довольно пьяная, нетвердо шагала вдоль Карповки, басисто напевая полюбившуюся ей песню:

 
Боже, царя храни…
 

Увидела идущих навстречу двух мужиков, привычно протянула руку и заголосила:

– Господа хорошие, не пройдите мимо. Подайте милостыню одинокой, никому не нужной бабке… Сама из погорельцев, что под Великим Новгородом… Дети задохлись, муж спился…

Мужики – это были Улюкай и Артур – приблизились к ней, огляделись.

– Сейчас поможем тебе, сука…

Ольга от испуга шарахнулась, коротко вскрикнула, но воры крепко схватили ее, зажали рот, подняли над чугунными перилами Карповки извивающуюся тушу и бросили в мутную быструю воду.

Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдалеке играла тальянка и подсвистывал веселый и хмельной народ.

При лунной и безветренной погоде дома Петербурга кажутся особо темными, пугающими, таинственными, а грохот проносящихся по булыжнику повозок делает город еще более тревожным.

Марк Рокотов сидел в карете недалеко от входа в ресторан «Бродячая собака» и терпеливо ждал появления желанного господина.

И он вскоре появился. Это был пан Тобольский.

Пан привычно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся в подвальном помещении.

Поэт сунул извозчику деньги и не спеша зашагал к входу в ресторан.

Ресторан этот слыл любимым местом богемы, поэтому здесь было шумно, дымно и суетно.

Швейцар вежливо поклонился поэту, виновато объяснив:

– Просим прощения, сударь, но мест свободных нет.

– Меня ждут, – коротко ответил тот, отдал швейцару шляпу и направился в глубину зала.

По пути его узнавали, он кому-то пожал руку, кого-то просто поприветствовал издали, увидел в самом углу, за пустым двухместным столом, пана Тобольского, двинулся к нему.

– Добрый вечер, – произнес он, любезно поклонившись. – Мест свободных нет, поэтому не позволите ли разделить ваше одиночество?

Пан удивленно посмотрел на него, с иронией заметил:

– Вообще-то я люблю одиночество, и если разделяю его, то исключительно с дамами.

– Тем не менее мне бы хотелось провести какое-то время с вами за одним столом, – не сводя с поляка глаз, густым баритоном попросил поэт. – Позволите?

Тобольский без особого желания кивнул на свободный стул, поэт сел, бросив подошедшему половому:

– Кофе. – Поставил локти на стол, внимательно посмотрел в лицо Тобольскому. – Мы с вами знакомы.

– Да, я вас помню, – ответил тот.

– Я поэт.

– И это я знаю.

– Вы мне нужны.

– Вы мне нет.

– Вы нужны нашему общему делу.

– У нас с вами не может быть общих дел, – коротко и жестко ответил Тобольский.

Марк откинулся на спинку стула, снова какое-то время внимательно смотрел в бесстрастное лицо поляка.

– Однажды я забрался к вам в карман, вытащил из него гостиничную визитную карту и выкрал в вашем номере бумажник с серьезной суммой.

– Мне и это известно, – кивнул пан Тобольский, наливая себе вина.

– Почему вы не заявили в полицию?

– Зачем?.. От украденного я беднее не стал, а лишний скандал мне совершенно ни к чему. – Пан сделал глоток. – Любопытно, зачем вы все это проделали, тем более впутав в историю прелестную девушку.

– Мне необходимо было обратить на себя ваше внимание.

– Таким образом?

– Да, таким образом. Простое знакомство мне ничего не дало бы. Мне нужен был скандал.

– Но он не получился.

– К сожалению. Тем не менее я сижу с вами за одним столом.

– Без моего приглашения, – засмеялся пан.

Половой принес кофе и удалился. Рокотов сделал глоток, глаза его светились.

– Хорошо, я иду ва-банк.

– Если не боитесь.

– В этой жизни я вообще ничего не боюсь. – Поэт снова отпил кофе. – Я поэт. Известный, модный поэт. Это мое призвание… Так я думал до недавнего времени. Теперь же все переменилось. Поэзия, искусство, культура – все пустое. Пошлое, ничтожное НИЧТО!.. Тем более в такое время, когда на кону судьба Отечества! Скоро грянет война, скоро падет трон, скоро день станет ночью!.. И это потому, что все сгнило, истлело, развалилось!.. Нет больше страны!.. Нет народа! Нет будущего!.. Поэтому надо силой уничтожить эту систему. Надо бунтом поднять народ! Надо сжечь и пустить все в прах! Надо строить будущее…. Да, на крови, на жертвах, на несчастьях! Но это будет новая, другая Россия!.. Это будет то Отечество, которым я буду гордиться и которое проложит путь грядущим поколениям. Поэтому некогда ждать, нельзя терпеть! Надо действовать сегодня, сейчас, немедленно!

Закончив речь, Рокотов продолжал смотреть на Тобольского все теми же пылающими очами.

– Однако, – качнул головой Тобольский, налил вина, выпил. – И что же, вы решили на поэзии поставить крест?

– Да, именно так. Во имя будущего, во имя истории.

– Жаль, – сказал печально поляк. – Жаль, что свой талант вы готовы променять на некую химеру.

– Знаете, – поэт нагнулся к пану, взял его руку, – я выбился из самой простой семьи. Я – смерд!.. Но судьба улыбнулась мне. Я стал знаменит!.. Меня знают, мной восторгаются, в меня влюбляются. Но мне не нужны ни слава, ни деньги, ни женщины! Нет, вру! Деньги нужны. Но не мне! Для дела! Для великого будущего дела!

– Я вам для этого понадобился? – усмехнулся Тобольский.

– Да, именно для этого. Потому что вы, как и я, не состоялись в этой жизни. Вы в своем. Я в своем! Признайтесь, вы счастливы?

Пан убрал руку поэта, рассмеялся.

– Посмотреть со стороны, между нами любовные отношения.

– Господин Тобольский, вникните в мои слова: мы можем быть счастливы только в одном – в будущем нашего Отечества.

Пан закурил, выпустил густое облако дыма, с прищуром посмотрел на поэта.

– Вы входите в какую-нибудь организацию?

– Да. «Террор во имя будущего». Нам катастрофически не хватает средств. Иногда приходится воровать самым недостойным образом.

– Я это почувствовал на себе. – Тобольский снова помолчал под внимательным взглядом поэта, кивнул. – Дайте мне несколько дней, я подумаю.

Рокотов поднялся, склонил голову, скрыв под длинными волосами лицо.

– Благодарю вас, – и двинулся к выходу.

– Минуточку, – остановил его пан.

Тот вернулся к столу, Тобольский с усмешкой поинтересовался:

– У вас действительно роман с мадемуазель Бессмертной?

– Это у нее со мной роман, – ответил поэт. – Мне же она понадобилась исключительно для добывания денег.

– В таком случае просьба. Не ломайте девушке судьбу. У нее должно быть достойное будущее.

– Приму к сведению, – ответил поэт и вдруг нервно спросил: – Можете ответить мне честно?

– Попытаюсь.

– Это правда, что госпожа Бессмертная – дочка Соньки Золотой Ручки?

– Неожиданный вопрос. Зачем вам это?

– Просто так. Праздное любопытство.

Поляк поколебался, затем мягко прикрыл глаза.

– Не верьте глупостям и сами не распространяйте их.

– Благодарю за совет. – Рокотов склонил голову и быстро ушел.

Роскошная белая карета, запряженная четырьмя белыми лошадьми, подкатила к воротам дома князя Брянского. Извозчик в богатой ливрее соскочил с козел и нажал кнопку звонка.

Из калитки показалась полуиспуганная физиономия привратника Семена, извозчик крикнул ему:

– Открывай! Французские барышни прибыли!

Ворота были немедленно отворены, экипаж вкатил во двор, и из кареты вышла сначала Сонька, затем Михелина.

По ступенькам дома им навстречу не спеша спускалась Анастасия в сопровождении Никанора.

Сонька с улыбкой подошла к девочке, протянула руку в кружевной перчатке.

– Здравствуйте, мадемуазель Анастасия, – сказала она по-французски. – Меня зовут мадам Матильда. Я ваша двоюродная тетя.

Анастасия сделала книксен, также по-французски ответила:

– Очень приятно. Я рада вашему приезду.

После смерти отца девочка похудела, вытянулась, как-то повзрослела.

Сонька повернулась к Михелине, представила ее:

– Моя дочь, ваша кузина Мари.

Девочка снова сделала книксен, протянула Михелине руку. Та в ответ протянула кулачок, в котором было зажато золотое колечко, подаренное княжной. От неожиданности лицо Анастасии застыло, глаза расширились. Она узнала Михелину.

Та приложила палец к губам, ответила легким поклоном.

– Анастасия, – сказала она. – Примите мои искренние соболезнования. Мне жаль, что все так случилось.

– Да, – кивнула Анастасия. – Мне жаль папеньку, – и показала рукой в сторону парадной двери. – Прошу вас в дом.

Гости и хозяйка не спеша поднялись по ступенькам, прошли в большой зал, и здесь, к их удивлению, им навстречу вышел господин полицмейстер при полном параде.

– Здравствуйте, мадам и мадемуазель, – на приличном французском приветствовал он дам. – Приятно, что вы не оставляете в беде нашу прелестную Анастасию. – Он поочередно поцеловал руку Соньке и Михелине, поинтересовался: – Где дамы остановились?

Дворецкий стоял поодаль, наблюдая за происходящим и с каким-то особым интересом приглядываясь к Соньке.

– Отель «Европа», – ответила воровка. – Там вполне приличные номера.

– Да, это один из наших лучших отелей.

Пока полицмейстер вел необязательный светский разговор, Анастасия не сводила с Михелины восторженных глаз.

– Как надолго вы приехали? – продолжал полицмейстер.

– Все зависит от мадемуазель Анастасии, – улыбнулась Сонька.

– Прошу прощения, – вмешалась девочка. – Пока вы здесь беседуете, я бы хотела моей кузине показать дом.

– Это похвально, – согласился полицмейстер и повернулся к воровке. – Вы не возражаете?

– Конечно нет. Девочкам малоинтересен разговор взрослых.

Анастасия взяла Михелину за руку и потащила в глубь комнат.

– Как, однако, быстро они нашли общий язык.

– Возраст, – пожала плечами Сонька. – К тому же они одной крови.

…Когда девушки оказались в дальней комнате дома, они бросились в объятья и некоторое время не отпускали друг дружку.

– Я ровным счетом ничего не понимаю, – развела руками княжна, осматривая подругу с головы до ног. – Откуда ты приехала?.. Почему кузина?.. Что все это значит?

– Тебе не нравится, что я твоя кузина? – засмеялась Михелина.

– Очень нравится. Но я не знаю, как тебя теперь называть – Анна или Мари?

– Называй пока Мари.

– Но что значит этот маскарад?.. Зачем?

– А как иначе я могла тебя увидеть?

От наплыва чувств девочка прижалась к Михелине. Потом отстранилась, серьезно спросила:

– А эта дама с тобой?.. Кто она?.. Моя тетя?

Та улыбалась.

– Неужели не узнала?

– Нет. Лицо знакомое, но кто это?

– Моя мама.

– Твоя мама?! – взвизгнула девочка и тут же прихлопнула рот ладошкой. – Ору как сумасшедшая… Но она совершенная француженка!.. По манерам, по речи!

– Порода, – засмеялась воровка.

Анастасия сделала шаг назад, снова окинула ее восхищенным взглядом, серьезно сказала:

– Ты сказочно красивая. Я хочу быть такой.

– Вырастешь – будешь.

– А мы больше не расстанемся?

– Думаю, нет.

– Ты в этом не совсем уверена?

– Уверена. Конечно уверена, – обняла ее Михелина. – А что здесь делает господин полицмейстер?

– Не обращай внимания. Он с папой находился в дальнем родстве и теперь в какой-то степени опекает меня.

– У тебя нет родных? – удивилась воровка.

– Есть. Тот же Василий Николаевич! Но папа с ними совсем не общался. – И вдруг вспомнила: – Зато у меня есть кузен!.. Ты сразу в него влюбишься! Красавец, каких в жизни не бывает.

– В кузена нельзя, – с иронией заметила Михелина. – Я ведь твоя кузина.

Девочка не сразу поняла, потом рассмеялась.

– Ты кузина придуманная, а он настоящий. Поэтому вам можно! Хочешь, познакомлю?

– Хочу.

– Умрешь, какой красивый! – Она взяла Михелину за руку, потащила из комнаты. – Пошли. А то как бы чего не подумали.

…Пока дети вели свою беседу наверху, в большом зале полицмейстер всячески старался произвести на очаровательную француженку самое лучшее впечатление. Он подливал ей вина, шутил, острил, кокетничал, старался быть привлекательным и обаятельным. Очевидно, что Сонька ему очень нравилась.

– Я никак не могу понять, уважаемая Матильда, каким образом ваш муж рискнул отпустить вас одну в страну, где так много сильных, обаятельных мужчин? – ворковал он на французском.

– Вы имеете в виду себя? – насмешливо прищурила глаза воровка.

– В какой-то степени!.. Или я не кажусь вам столь уж привлекательным?

– Отчего же? – рассмеялась женщина. – Вы вполне импозантный мужчина!

– Всего лишь? – шутливо обиделся полицмейстер и продолжал гнуть свое: – Муж у вас ревнивый?

– Очень!

– И дочка обязательно настучит папочке?

– Она у меня не умеет стучать, – улыбнулась Сонька. – Это свойственно вашему ведомству.

Мужчина громко расхохотался.

– Ну, французы!.. Тонкая все-таки нация. И красивая! – Он нагнулся к женщине, негромко поинтересовался: – Значит, я смею рассчитывать хотя бы на частицу вашего внимания?

– Почему нет? – весело ответила Сонька. – Французские женщины легки на подъем, тем более если они не обременены обязательствами перед супругом.

От такого поворота полицмейстер выпучил глаза.

– Простите… Но ведь вы только что сказали, что у вас ревнивый муж!

– Это была шутка. Французская! Муж ушел от нас, когда моей малышке было всего пять лет.

– Негодяй… Подлец! – возмущенно замотал головой полицмейстер и тут же предложил: – В театр!.. Для начала мы с вами сходим в театр! В самый лучший!

– Обожаю театр, – Сонька продолжала держать европейскую улыбку. – И какой театр вы намерены предложить?

– Оперетту!.. У нас молодая прима – такой даже в Париже не сыщешь!

– Я не очень люблю оперетту, – сморщила носик воровка.

– Вот и напрасно!.. Потом не только не пожалеете, но даже спасибо мне скажете!

В это время в зале появились девушки, и полицмейстер обрадованно обратился к ним:

– Как молодежь смотрит на то, чтобы посетить театр?

Глаза Анастасии вспыхнули, она спросила:

– Какой театр, Василий Николаевич?

– Конечно в оперетту!

– На мадемуазель Бессмертную?!

– Разумеется!

Девочка счастливо улыбнулась, повернулась к Михелине.

– Ты пойдешь с нами в театр?

– Я не люблю оперетту, – повторила дочка слова матери.

– Но ради меня. К тому же я очень хочу, чтобы ты увидела нашу самую знаменитую приму!

Михелина повернулась вопросительно к Соньке.

Та обреченно усмехнулась, согласно кивнула.

– Конечно, мы пойдем в театр и посмотрим на русскую приму.

– Прекрасно! – ударил в толстые ладони Василий Николаевич и предупредил на ушко француженку: – Но на этот раз я буду с женой.

– Буду рада с ней познакомиться, – склонила голову та.

В оперетте давали «Летучую мышь» Штрауса.

Зал был не просто переполнен, но являл собой собрание самой модной, самой изысканной, едва ли не самой светской публики. Дамы блистали нарядами и украшениями, мужчины, в черных фраках и белоснежных сорочках, держались излишне торжественно и чопорно. Большинство из присутствующих знали друг друга, поэтому, рассаживаясь по местам, раскланивались, улыбались, пожимали руки.

Жена полицмейстера, как и следовало ожидать, была длинная, тощая, с крупными зубами и маленькой головкой, венчавшей длинную морщинистую шею.

Директор театра Гаврила Емельянович собственной персоной присутствовал при вхождении публики в зал. Приветствовал знакомых улыбкой или рукопожатием, раскланивался, иногда велел билетершам помочь кому-то из гостей разобраться с местами.

Сам полицмейстер поздоровался с директором, был излишне суетлив, рассаживал женщин по своему усмотрению, в результате чего оказался между супругой и Сонькой. Михелина и Анастасия сидели рядом, и княжна не выпускала из своих ладошек руку «кузины».

Василий Николаевич оглянулся, приподнялся, поздоровался с почтенным генералом, сидевшим сзади, представил:

– Сестра покойного князя Брянского, госпожа Матильда.

Сонька оглянулась, достойно склонила голову, приветствуя генерала и его супругу.

– Примите наши искренние соболезнования, мадам, – произнес генерал по-русски.

– Она из Франции, – объяснил полицмейстер. – Ни бельмеса по-русски.

– Немного бельмеса по-русски я знаю, – неожиданно ответила на русском воровка. – Только с большим акцентом.

Полицмейстер расхохотался, ударил в ладоши, легонько толкнул хмурую жену.

– Вот те раз!.. А я ломаю язык!.. – И повернулся к Соньке: – Вы замечательно изъясняетесь на нашем.

– Благодарю.

Пошел занавес, зал потонул в аплодисментах, свет постепенно погас.

Василий Николаевич нащупал руку Соньки, крепко сжал. Она деликатно убрала ее. Сидевшая рядом с ней Михелина заметила движение полицмейстера, заговорщицки улыбнулась матери.

Сцена озарила зал декорацией, костюмами, музыкой, и публика снова зашлась аплодисментами.

– Сейчас ты ее увидишь, – прошептала Анастасия Михелине.

– Кого?

– Мадемуазель Бессмертную…. Я в нее влюблена!

«Кузина» благодарно кивнула, еще больше напряглась, направила все свое внимание на сцену.

Зал принимал происходящее на сцене легко и с воодушевлением.

Все ждали Таббу.

И когда она появилась – уверенная в себе, в дивном костюме, улыбающаяся и сияющая, – зал буквально вздрогнул от оваций.

Сонька аплодировала дочери спокойно и несколько отстраненно. Михелина смотрела на Таббу полуобморочными глазами, не аплодировала, и неожиданно по ее щеке поползла слеза.

Анастасия заглянула ей в глаза, шепотом спросила:

– Как?

– Браво… – тихо ответила та.

– Я ее люблю.

Спектакль закончился, публика неторопливо покидала места, двигаясь в сторону выхода. Полицмейстер пробивался вперед, защищая мощным телом дам, и радостно смотрел на Соньку, улыбаясь.

– Ну, как вам наша прима?

– Отлично, – ответила по-русски та.

– А я о чем говорил?! – Василий Николаевич повернулся к жене, радостно сообщил: – Даже француженку прошибло нашей Бессмертной! – и громко заявил: – Сейчас идем за кулисы, мадемуазель ждет нас.

– Нет-нет, – подняла руки Сонька. – Это ни к чему… Мы устали и хотим отдохнуть!

– Но я обо всем договорился! – возмутился полицмейстер. – Нас ждут!

– Нет, – стояла на своем Сонька. – Возможно, в следующий раз. А сейчас в отель… Мари, ты согласна со мной?

– Как скажешь, мамочка.

– Я прошу вас, – вмешалась Анастасия. – Просто умоляю. Мне так хочется посмотреть на мадемуазель вблизи. Окажите мне такую любезность, мадам.

– Ребенок просит, – развел руками Василий Николаевич. – Ну вы просто железная дама!

– Хорошо, – сдалась Сонька. – Будем считать, что я согласилась.

Их провели тесными и слабоосвещенными кулисами, сзади топтались двое полицейских, неся огромную корзину цветов. Мимо проносились артисты в костюмах и без, шныряли какие-то люди, неся охапки костюмов, разбирали декорации рабочие.

Позади полицмейстера и компании скромно топтался артист Изюмов в сценическом костюме.

Наконец компания вышла в длинный коридор, их провели до гримерки Таббы, и полицмейстер, взволнованно оглянувшись на свой «выводок», постучал в дверь.

– Войдите, – раздался голос.

Михелина инстинктивно вцепилась в руку матери, та с пониманием улыбнулась ей, и в это время Василий Николаевич толкнул дверь.

– Па-азвольте?

Табба, похоже, ждала гостей, поэтому была в сценическом костюме. Она поднялась навстречу.

– Пожалуйста, заходите.

Грим-уборная была небольшая, несколько тесноватая, заваленная костюмами и цветами, поэтому прибывшие с трудом разместились, и в первых рядах оказались Михелина и Анастасия.

В открытых дверях промелькнуло лицо Изюмова.

– Я не на фронте, мадемуазель! – глуповато выкрикнул он. – Меня оставили в театре-с!

Прима с презрением отвернулась от него, перевела взгляд на поклонников.

Жена полицмейстера стояла рядом с Сонькой, и лицо ее, кроме сонного неудовольствия, ничего более не выражало.

Корзину с цветами полицейским удалось водрузить так, чтобы она не мешала, и прима пошла вдоль стоявших, по очереди подавая каждому руку и не снимая улыбки с лица.

– Очень приятно… Милости прошу… Очень приятно… – заученно повторяла она.

– Прелестная мадемуазель Табба, – пророкотал полицмейстер. – Желая избежать вашего неудовольствия столь шумным визитом, считаю необходимым объяснить следующее…

Табба стояла напротив пришедших, устало и равнодушно оглядывая их. Неожиданно что-то привлекло ее в Михелине, в ее взгляде, она даже сощурила глаза, но тут же отвела их.

– …Несколько дней назад наш город потрясла тяжелая весть, – продолжал полицмейстер. – Ушел из жизни один из самых достойных людей России, князь Брянский…

Михелина не сводила с сестры глаз, смотрела спокойно и как бы изучая, чем снова привлекла ее внимание. Когда их взгляды столкнулись, она медленно опустила глаза.

– …У князя осталась малолетняя дочь, – показал Василий Николаевич на Анастасию, и та сделала книксен. – А буквально на днях из Парижа прибыли тетя и кузина бедной девочки.

Сонька спокойно и непринужденно улыбнулась приме, повернулась к Михелине, и та с достоинством склонила голову.

– Нам очень понравились вы, – по-французски сказала воровка. – А моя дочь просто в восторге.

– Я тоже в восторге от вас, – произнесла Анастасия. – Вы меня не помните?.. Вы как-то посоветовали выражать восторг не на поминках, а в театре. Помните?

– Конечно помню, – улыбнулась Табба. – Простите меня, я была тогда в дурном настроении.

– Это вы меня простите, – ответила княжна и протянула приме блокнотик. – Напишите что-нибудь, умоляю.

– С удовольствием, – улыбнулась та, взяла со стола карандаш, написала: «Вы само очарование».

Девочка прижала блокнотик к груди, прошептала:

– Это счастье.

Табба посмотрела на Михелину, неожиданно сказала на хорошем французском:

– Мне ваше лицо очень знакомо. Не могли мы когда-нибудь встречаться?

– Вряд ли, – усмехнулась та.

– У дочки типично европейское лицо, – поспешила заметить Сонька. – В каждой стране ее принимают за свою.

– Видимо, это так, – улыбнулась прима.

– Ну, вот, собственно, я все и сказал, – развел руками полицмейстер. – Вы осчастливили моих спутниц, после чего мы имеем полное право откланяться и удалиться.