Текст книги "Жизнь Шаляпина. Триумф"

Соколов кивнул.

– Вот и хорошо. Налюбуемся этой красотой, можно и засесть за картишки. – Шаляпин явно был доволен, что один партнер уже нашелся.

Раздался звонок, и пассажиры пошли в кают-компанию обедать…

В 1917 году Н.А. Соколов издал книжку «Поездка Ф.И. Шаляпина в Африку», в которой, естественно, есть некоторые факты и характеристики, необходимые для продолжения моего рассказа о поездке. Об этой книжке я спросил у Федора Федоровича Шаляпина, читал ли он ее. «Не только читал, но и показывал ее отцу, спрашивая при этом, можно ли ей верить». – «Много вранья, фальшивая книжка, ей нельзя верить». Я сообщаю об этом разговоре как бы между прочим, но с известным умыслом: некоторые биографы доверились этой книге, как книге свидетеля, я ж буду использовать сообщенные здесь факты с еще большей осторожностью, как и свидетельства молодой спутницы, дневник которой хранится в частном собрании и на который ссылаются в своей «Летописи» Ю. Котляров и В. Гармаш. Некоторые свидетельства об этой поездке, не вызывающие сомнений, я беру из этого дневника. Возможно, что очаровательная дама на коллективном «мужском снимке» и есть автор дневника? Кто знает…

Прежде всего, любопытны характеристики тех, кто мог позволить себе такое путешествие в первом классе парохода «Царь». Соколов упоминает и купеческого сына с «мятущейся душой», швырявшего фунтами стерлингов, как комьями грязи; богатого купца-харьковчанина и его жену, провинциальную даму, «приятную во всех отношениях»; важного статского советника из Петербурга; абиссинскую княжну с физиономией «как сапожное голенище» и душой «как горный хрусталь»; петербургскую купчиху, которая ела только постное, но это благоразумное намерение не мешало ей все время пить шампанское; кавалерийского офицера и его жену, которая отличилась тем, что в одиночку «влезла в Египте на вершину Хеопсовой пирамиды»… Упоминает наш свидетель и «доктора-еврея», замечательного тем, что он «боялся морской качки до смерти, но зато хорошо играл в винт с «подсиживанием», «укусом» и «шехтельмехтелем».

Федор Иванович тут же вошел в компанию играющих в винт и с удовольствием проводил время за игрой…

И жизнь покатилась как по рельсам… Еще ночь прокачались на волнах – и вот он, Босфор, и тут же – Константинополь… До сих пор в патриотических кругах России этот древнейший город называют Царьградом. Столицу Римской, а потом Византийской империи основал могущественный Константин в 46 году нашей эры на европейском берегу пролива Босфор. Казалось бы, Рим – достаточно славный и могущественный город, чтоб оставаться столицей империи. Но вот император взял и перенес столицу сюда, поближе к своим восточным провинциям. И правильно сделал: Рим-то где, а здесь и торговля богатая, здесь и лучше улавливаешь настроение в подвластном мире. Сколько здесь побывало захватчиков – уж очень лакомый кусок, – и крестоносцы здесь создали империю, и богатые венецианцы, и генуэзцы какое-то время властвовали здесь. А потом уж турки захватили город, и вот уже много веков Константинополь зовется Стамбулом.

С первых шагов по палубе «Царя» Шаляпин обратил внимание, что среди пассажиров первого класса есть молодые женщины, которые зачарованно смотрят на него. Особенно одна, как оказалось, прелестное существо, умная, образованная, влюбленная в музыку. Естественно, она путешествовала не одна, а в сопровождении тетушки, но Федор Иванович уже почувствовал в сердце легкое волнение, как охотник, взявшийся за ружье накануне предстоящей охоты. Он давно усвоил правило: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», а потому во время прогулок по палубе совершенно не обращал на нее внимания. Да, они познакомились, раскланивались при встрече. Не более того… Правда, на фотографии перед приходом в Константинополь почему-то они оказались рядом, но ничего тут удивительного – группа была не так уж велика, а женщин было мало, тем более их пропустили вперед. А Федор Иванович над всем возвышался как каланча. Потом уж началась обычная суета…

Пароход задержался на санитарной станции, где необходимо было предъявить документы об отсутствии эпидемических заболеваний в порту, откуда пришли. Через несколько минут двинулся дальше.

Шаляпин вглядывался в батареи, которые свирепо смотрели с обеих сторон пролива. Гористые темно-зеленые берега были покрыты домиками причудливой архитектуры, особенно привлекали внимание старотурецкие постройки своей оригинальностью и своеобразием. Кто-то из пассажиров, столпившихся у борта, указал на знаменитый Семибашенный замок, окруженный грязно-серыми стенами, которые возвышались на крутых склонах.

– Здесь, в мрачном подземелье, несколько месяцев томился Алексей Михайлович Обрезков, брошенный сюда со всем русским посольством, как только началась первая русско-турецкая война при государыне Екатерине Великой, – пояснил пассажир, который первым указал на мрачный замок. – Кстати, и не только русские послы там побывали. Еще недавно Турция владычествовала чуть ли не над всем югом мира.

– Видно, всегда так кончаются эпохи насилия и деспотизма: сначала могущество и слава воинских успехов, а потом – упадок и заурядность, – поддержал разговор Шаляпин.

Пароход двигался все медленнее, все отчетливее вырисовывались строения на берегу.

– Посмотрите: вон прямо как сахарная вилла! Вон шоколадный домик, а рядом кремовая мечеть! Сколько сладостей здесь… – засмеялся Федор Иванович и повернулся к той, которую все это время словно бы и не замечал, она восторженно зааплодировала:

– Действительно, как точно вы определили. А вы, Федор Иванович, наблюдательны…

И между ними завязался разговор, который обычно возникает тогда, когда ни о чем серьезном не говорят, но вот такой-то разговор быстрее сближает, выявляя сходство интересов, пусть пока вроде бы мелких, чисто бытовых, поверхностных.

– Посмотрите, какое разнообразие зданий в европейском, восточном стиле, и все точно игрушки, тщательно выточенные.

– А видите балкончики наверху минаретов, это для проповедника?

Но отвечать вовсе было не обязательно. Смесь европейских и восточных зданий, так причудливо они перемешались между собой, производила такое впечатление, которое Шаляпин никогда не испытывал, хотя и бывал в восточных городах России.

Жарко. Пот градом катился с пассажиров, одетых в плотные костюмы и пальто. И тут, я думаю, вполне можем довериться описанию И. Соколовым того, что произошло, как только пароход бросил якорь: «Оборванные турки, греки, болгары, сербы-лодочники, как обезьяны, лезли на пароход, кричали, ругались друг с другом и наперерыв предлагали свои услуги пассажирам, чтобы свезти их на берег.

Федор Иванович с компанией русских воспользовался услугами представительного турка Мустафы, который превосходно говорил по-русски, согласился быть гидом и показать все достопримечательности Константинополя.

В продолжение трех суток Федор Иванович осмотрел решительно все достопримечательности Царьграда, как-то: Ая-Софию, Ах-медиэ, монастырь ревущих и вертящихся дервишей, Чирчи-Базар, Галатскую башню, Долма-Бахче, Бебэк, Цистерну Феодосия, Ать-Мейдан, Сераль, мечеть Баязидэ, Сулей-Маниэ и даже присутствовал на церемонии Селямлика в качестве «иностранца, занимающего высокое общественное положение».

Большею частью Фед. Ив. днем любил ходить пешком по Константинополю. Его высокая, крупная фигура в русской поддевке, широкополой шляпе, с толстой суковатой палкой в руке резко выделялась на улице. Все проходящие турки и даже европейцы останавливали на нем свое внимание, и, когда он проходил мимо, они, повернувшись назад, долго провожали его глазами.

– Это, должно быть, русский казак? – спросил как-то один турок у Мустафы. Тот перевел вопрос нам.

– Да! – ответила, улыбаясь, компания.

– Какой большой! – удивленно проговорил турок.

– Это еще у нас из казаков самый маленький! – сострил кто-то из компании.

Мустафа перевел турку. Тот в ответ только покачал головой и долго удивленно провожал глазами Ф.Ив.».

Федор Иванович побывал в Русском агентстве, познакомился с его заведующим И.И. Чайковским, родным братом знаменитого композитора.

Ходили мужской компанией в кафешантан «Конкордию»: «Деревянное здание вроде балагана, с прогнившими потолками, с ложами, обитыми грязным ситцем, сцена с рваными декорациями, на сцене в жалких костюмах поют и ломаются какие-то жалкие отбросы кафешантанного мира» – все это, конечно, оставило тяжелое впечатление у Шаляпина и у всех, кто был вместе с ним. «У нас такое не увидишь даже в самом глухом уголке глухой провинции», – подумал Федор Иванович.

В таком кафешантане долго не просидишь, и Федор Иванович попросил проводника свезти всю компанию в самую лучшую баню.

– А то были в Константинополе, а в турецких банях, о которых так много говорят, и не парились.

Баня, по словам И. Соколова, оказалась «порядочной дрянью», запомнились лишь сами банщики, их умение, мастерство. «Банщики-турки, между прочим, замечательные массажисты. Они ломают вам члены, вытягивают суставы, бьют кулаком, и вы не чувствуете ни малейшей боли, только облегчение. Иногда приходят в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят по ногам, по бедрам и пляшут по спине вприсядку. После мытья закутали нас в какие-то ткани, надели на головы чалмы, отправили в «салон», принесли кофе и кальяны». После такого, можно сказать, восторженного описания трудно поверить в то, что турецкие бани – «порядочная дрянь». Может, с этими словами не согласился и Федор Иванович, читая эту книжку, а потом рассказывая своему сыну о давнем впечатлении от прочитанного.

Вечером, по приглашению русских в Константинополе, Шаляпин побывал в доме какого-то богача, где собралось разноплеменное светское общество: турки, греки, итальянцы, французы, англичане и конечно же русские. И когда его попросили спеть, а вместе с ним был и неразлучный в эти дни Михаил Слонов, то Федор Иванович не стал отнекиваться – в этот вечер он пел русские народные песни и песни Слонова.

Пароход взял курс на Смирну 12 марта. Дарданеллы, Мраморное море… Шаляпин много гулял по палубе, играл в винт, а во время ужина увидел лежавшую книжку – «На дне» Горького. Взял ее, удивленно посматривая на окружающих, – кого ж могла заинтересовать эта пьеса. Владелица книжки тут же обнаружилась и попросила Федора Ивановича почитать ее в кают-компании первого класса. Слух об этом разнесся по кораблю, и вскоре кают-компания была заполнена не только пассажирами первого класса, но и второго, с разрешения капитана. Сколько уж раз в различных аудиториях читал Шаляпин эту драму, а сейчас, среди этих богачей, преуспевающих дельцов и прожигающих жизнь купцов с мятущейся душой, среди дам, которые никогда не знали, что такое голод и вообще бедность, он читал с особым чувством, желая подчеркнуть, что есть другая жизнь, которую присутствующие не знают. И вот его друг, Максим Горький, устами своих персонажей бросает вызов всем властителям, виновным в устройстве такого общества, где есть такие, как Лука, Барон, Настя, Сатин… «Когда Ф.И. своим мощным голосом запел «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно», публика пришла в неописуемый восторг. По настойчивому требованию публики Ф.И. пришлось повторить пение несколько раз», – рассказывает И. Соколов.

Приближались к Смирне. На побережье Измирского залива пассажиры увидели много руин античных построек, остатки храма VII века до нашей эры, гробницы Тангала, театра и стадиона эллинов.

В Смирне Шаляпин и его друзья посмотрели Базар Безестейн, Невольничий рынок и конечно же побывали на Караванном мосту, перекинутом через ручей, на берегу которого стоял, по преданию, дом, в котором родился Гомер, и здесь же стоял храм, в его честь названный Гомерейон.

В одном из кафе на набережной Смирны к Шаляпину подошел корреспондент газеты «Фигаро» и спросил, на каких условиях он может согласиться петь в Париже в «Гранд-опера». Шаляпин продиктовал…

14 марта пароход прибыл в Пирей. «Сначала по железной дороге, потом в экипажах отправились в Афины. Нас собралась компания 19 человек, – писала в дневнике очаровательная дама, свидетельница этого путешествия. – Поехали в пяти роскошных экипажах, и в центре Шаляпин – в высоких лакированных сапогах, в полуподдевке и широкополой фетровой итальянской шляпе… В 3 часа дня вернулись на пароход. Вечером вся компания сошлась в салоне первого класса. Федор Иванович нам пел, и как пел!»

И. Соколов тоже вспоминал эту поездку и пение на пароходе, но у него описания более подробные и красочные, что ли. Шаляпина поразили картины бедности, которые он увидел по дороге в Афины, а в Афинах восхищался знаменитым Акрополем и видом, открывающимся с холма, на котором он стоит. Посмотрели Пропилеи, развалины храма Юпитера Олимпийского, ворота Адриана, храм Тезея, Парфенон… После этой увлекательной поездки вся русская компания так сблизилась, что, вернувшись к обеду, уселись все вместе и заказали шампанское. Вино лилось рекой, все осмелели, разговорились, светская чопорность первых дней на пароходе как-то незаметно развеялась, и дамы, чувствуя, что момент самый подходящий, стали упрашивать Шаляпина спеть.

«– Хорошо! Мне и самому так захотелось петь, но вот иностранцев много село только что… Может, им не понравится?

Действительно, на пароходе прибавилось англичан и американцев, полюбивших путешествовать в Африку за последние годы. Но они согласно закивали, как только к ним обратились с этим предложением. Шаляпин расстегнул ворот русской рубахи. Слонов был уже за роялем, репертуар они тут же согласовали. «Два гренадера», по словам Соколова, Шаляпин исполнил с такой мощью и силой, что «публика была положительно загипнотизирована. Молчание длилось несколько секунд. Потом все, как один человек, разразились громом аплодисментов и криками «Браво!». Дамы, как уколотые булавками, с какими-то истерическими криками повскакали со своих мест, окружили со всех сторон Шаляпина и начали его целовать. Пароходный доктор до того растрогался, что со слезами на глазах подошел к Ф. И-чу.

– Голубчик, Федор Иванович! Родной мой! Я человек маленький, вы великий артист. Вы наша гордость, наша слава. Да что тут…

– В чем же дело? – нетерпеливо перебил оратора Ф.И.

– Сделайте одолжение для маленького человека, уважьте его просьбу. Дайте слово!

– Скажите, в чем дело? Если могу, с удовольствием.

– Не курите, голубчик, так много. Вы знаете, что табак так страшно влияет на горло и на голос. Что будет с нами, с Россией, с Европой, наконец, со всем миром, если вы потеряете голос?

– Этого я не могу, голубчик, для вас сделать. Я слишком привык курить, – сказал, смеясь, Ф.И.».

Вполне правдивая, реальная сцена после выпитого шампанского: и истерические крики дам, и просьба доктора, ударившая по нервам Шаляпина, совсем недавно перенесшего такие страхи за собственную судьбу оперного певца, что напоминание о возможности потерять голос покоробило его.

Верится и в то, что Шаляпин пошел к вахтенным матросам и офицерам во главе с капитаном парохода и, услышав просьбу с ними немножко «повахтить», тут же поднялся по трапу и долго любовался природой: действительно – море, шум волн и парохода, звезды, черное небо и черное море – есть чем залюбоваться, к тому же приподнятое настроение от только что выпитого шампанского и восторженных криков слушателей. И совершенно понятно, почему Шаляпин вспомнил партию Демона:

 
На воздушном океане
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил…
 

Вахтенные офицеры, закончившие свою вахту, тут же потребовали принести дюжину шампанского, и Шаляпин не мог отказать им в покорнейшей просьбе выпить с ними в память о встрече. И долго еще продолжалась эта дружеская, назовем ее скромно, беседа. Бросали закупоренные бутылки с записками, в которых говорилось, что такого-то числа, на таком-то пароходе капитан и его офицеры пили с Шаляпиным шампанское. А уж совсем под утро старший помощник капитана и Шаляпин пили на брудершафт и договорились о том, что Шаляпин купит яхту, возьмет его командиром и отправятся они в Индию.

Наконец пароход взял направление на Африку. Наступало время прощания и со славной компанией, которая неожиданно для Шаляпина возникла на пароходе, и с его командой. За прощальным ужином было произнесено много тостов, но два из них приведем со слов Соколова.

– Федор Иванович! – обратился старик капитан. – Я очень счастлив, что на мою долю выпала честь иметь вас пассажиром парохода, находящегося под моей командой. Я сорок лет плаваю по морям. Несколько раз в своей жизни совершал кругосветное плавание, но мне никогда в жизни не приходилось делать такого длинного рейса при такой благоприятной погоде, какая теперь. Нас даже ни разу не покачало. Виновником этого считаю вас! Вы избранник судьбы! Вам до сего времени, что называется, везет во всем, везет безумно! Вас преследует счастье и благополучие не только на земле, но и на воде – этой капризной и непостоянной стихии… Этот рейс мы запишем в летописи нашей пароходной истории и назовем такую погоду в честь вас «шаляпинской»!.. Выпьем же, господа, за здоровье знаменитого русского артиста Федора Ивановича Шаляпина и за «шаляпинскую» погоду! Ура!!

Шаляпин произнес тост за здоровье «искусного, милого, любезного и обязательного нашего капитана», и тоже с криками «Ура!» выпили. В паузах Шаляпин рассказывал анекдоты, смешные истории, «многие хохотали до истерики». И неудивительно, скажет иной читатель, столько выпито шампанского… Казалось бы, только неделю тому назад незнакомые люди сдружились, а веселились в этот вечер далеко за полночь.

Участница этого прощального застолья с командой записала в свой дневник: «Вечером в честь капитана устроили обед на пароходе. Федор Иванович говорил прекрасные тосты. Обед был роскошный – шампанское лилось рекою, Шаляпин был в ударе. По моей просьбе спел нам после обеда «Двух гренадеров» и «Соловья», ухаживал за мною напропалую».

17 марта все той же компанией отправились в Каир. И всю дорогу Федор Иванович, Михаил Акимович Слонов, Матвей Сидорович Шибаев, Николай Афанасьевич Соколов шутили, смеялись, добром вспоминая капитана парохода, который оставил их на ночь, чтобы не таскаться по отелям, а с вещами – это лишние хлопоты и заботы… И конечно же из-за этой любезности у них оказалось больше времени на знакомство с Александрией, а то с переездом в отель могли бы и не увидеть того, что они успели увидеть в городе, столь знаменитом некогда своими библиотеками, дворцами, храмами. За несколько часов пребывания в Александрин русские путешественники побывали на Центральной площади, осмотрели Английскую церковь, памятник английскому генералу и внушительных размеров конную статую, которая поставлена в честь Магомета-Али, основателя ныне царствующей династии… Англия, Турция, арабы… И арабы тоже бывали на этой площади, но только тогда, когда за провинности их нужно было казнить: повесить… Прошлись по улице Шериф-паши, знаменитой своими магазинами, осмотрели арабский квартал, канал Махмудиэ, Колонну Помпея и Катакомбы. Все с удовольствием вспоминали, как Федор Иванович разыграл мимические сценки с чумазым арабчонком: Федор Иванович жестами о чем-то спрашивал, а тот столь же выразительно отвечал ему, за что и был вознагражден солидным «бакшишем».

«Египет – классическая страна «бакшиша», – писал И. Соколов, вспоминая свое путешествие с Шаляпиным в Африку. – Здесь попрошайничают не только нищие, которых, кстати сказать, очень мало, не только дети, но и взрослые мужчины и женщины. Понятия «иностранец» и «бакшиш» здесь неразделимы. «Бакшиш» требуют совершенно без всякого повода, так просто, «за здорово живешь», даже само правительство вынуждено просить в расклеенных по улицам объявлениях «не развращать народ подачками и давать «бакшиш» лишь за действительные услуги».

Вспоминали и о том, как извозчик предложил осмотреть «любопытную местность, так называемую Тартуш». А когда увидели, то сразу же поняли, что эта местность предназначена для прибывающих в Александрию матросов иностранных судов: здесь продавали преимущественно вино и женщин, а весь шум и гам, порой возникавшие потасовки заглушала восточная музыка. Нет, тут не решились даже выходить из шикарного ландо, да и негр, восседавший на козлах, отрицательно покачал головой. А потом, после ужина в «Бристоле», долго искали свой пароход. И нашли только с помощью полисмена.

«Предлагаем ему за услуги шиллинг.

– Нет! Нет! – замахал обеими руками полисмен. – Оказывать услуги – это моя обязанность, за это я получаю жалованье. Будьте здоровы! – И, сделав под козырек, полисмен удалился.

– Видали? – обратился Ф.И. к публике. – Это не по-нашему».

На следующий день, в 12 часов дня, Шаляпин вместе со своими друзьями выехал из Александрии в Каир. В поезде было жарко. Мелькавшие за окном вагона арабские глинобитные избушки, причудливые тропические деревья, стада ослов и баранов, верблюды, буйволы, мулы вскоре стали привычными настолько, что наши путешественники, удовлетворив свое любопытство, почувствовали, как угнетающе действует на них жара: тело покрылось потом, а в горле пересохло так, что трудно говорить. Решили пойти в ресторан и выпить «что-нибудь прохладительного». Попросили пива, но оказалось, что столики в ресторане предназначены только тем, кто заказывает завтрак, «иначе места за столом занимать не полагается!». Таков порядок, введенный англичанами. Пришлось согласиться, хотя они уже позавтракали в Александрии.

В Каире Слонов имел неосторожность передать свои вещи первому же попавшемуся арабу, а тот, взяв вещи, пошел совсем в другую сторону; Михаил Акимович сначала сказал ему по-французски, а тот все идет, по-итальянски, а тот все идет совсем не туда; и тогда Слонов догнал его и начал теребить его за плечо, показывая, куда надо идти, носильщик, в свою очередь, начал жестикулировать… Кто-то из собравшейся толпы объяснил арабу по-английски, но тот опять ничего не понял. Как же весело смеялись в толпе, когда узнали, что араб – глухонемой. Подоспевшие друзья выручили Слонова, отдав его вещи своим носильщикам. И всю дорогу до итальянского отеля «Виктория» подшучивали над Слоновым, вспоминая этот эпизод.

На следующий день бродили по городу, побывали в европейской части, где было чисто и богато; часа два с удовольствием просидели за столиком в кофейной, наблюдая за пестрой жизнью столицы Египта. «Чего и кого только тут нет? Арабы, негры, суданцы, нубийцы и даже индусы торгуют всякою дрянью: бусами, раковинами, шелковым товаром, палками, хлыстами, огнестрельным оружием, чучелами крокодилов, ящериц, змей, посудой, парфюмерией, почтовой бумагой, открытками, фруктами и даже кусками жареной говядины. Тут же ходят заклинатели змей, танцовщики, танцовщицы, уличные певцы, бродячие музыканты, акробаты и фокусники» (И. Соколов).

Вечером побывали в театре, во время бессмысленного действия какой-то английской оперетки «с безголосыми исполнителями и с уродами исполнительницами». В зрительном зале над головами присутствовавших носились летучие мыши, которые больше привлекали внимания, чем то, что происходило на сцене.

За эти дни пребывания в Капре и его окрестностях Шаляпин с друзьями побывал в музее египетских древностей, в зоологическом саду, осматривали пирамиды в районе Гизы, сфотографировались у подножия пирамиды Хеопса, у подножия Сфинкса, с проводником проехал несколько верст на верблюде по Сахаре. На всех фотографиях – монументальная фигура Шаляпина возвышается над группой друзей и туристов, улыбающийся, довольный, задумчивый, полный впечатлений и размышлений о древнейшей цивилизации мира.

«В последующее время своего пребывания в Африке Ф.И. осмотрел все достопримечательности Каира и, детально ознакомившись с нравами и обычаями туземного населения, совершал поездки по окрестностям. Был на острове Гезире, посетил ферму страусов, сахарный завод недалеко от Каира, ездил на курорт Хелуан (искусственный оазис), в Луксор, в Карнак и даже добирался (вверх по Нилу) до Асуана, где находится замечательнейшее по технике в мире сооружение – Асуанская плотина», – этой информацией Николай Соколов заканчивает свою книгу о путешествии Шаляпина в Африку.

Почему же я так широко пользовался этой книгой, спросит читатель, если сам Федор Иванович несколько пренебрежительно о ней отзывался? В книге есть факты, наблюдения, описания быта и нравов местного населения, несколько любопытных деталей и подробностей на пароходе «Царь», а есть в книге и фальшивые фразы, даже целые монологи Шаляпина, восторженные, напыщенные, а потому – фальшивые. И потому я этими выспренними монологами Шаляпина не воспользовался в данном повествовании.

22 марта, в день своего двадцатипятилетия, та очаровательная дама, о которой я уже упоминал не раз, записала в своем дневнике: «В 1 час дня мы приехали в домик Мариэтта. Здесь завтракали, Федор Иванович сказал тост, в котором пожелал мне еще 25 лет быть такой же свежей и красивой, как в этот день. Михаил Акимович после завтрака всю нашу компанию снял сидящими за столом. Федор Иванович изображал Сфинкса».

Из Африки Шаляпин вновь перебрался в Европу, недели две жил в Неаполе, стараясь всеми силами остаться незамеченным, лишь 12 апреля принял участие в сборном спектакле в честь английского короля Эдуарда Седьмого в театре «Сан-Карло», исполнив Пролог в «Мефистофеле». 20 апреля прибыл в Москву, а 22-го уже отправляется на гастроли: Киев, Екатеринослав, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, снова Екатеринослав, Житомир, Харьков; здесь под Харьковом в селе Васищево Шаляпин и вся его семья, которая уже выехала из Москвы, на даче у хороших знакомых Г.Г. и А.И. Енуровских решили отдыхать.

Об этой гастрольной поездке Шаляпин писал Иоле Игнатьевне. Вот одно из его писем из Екатеринослава за 9 мая 1903 года:

«Дорогая моя Иолочка!

Вчера я прибыл в Екатеринослав, и, так как мы приехали поздно, я послал тебе только телеграмму и сегодня наконец пишу тебе письмо.

Сейчас только закончили концерт, и я, как всегда, должен был удрать от публики, потому что она слишком бурно выражает свой восторг, и ты знаешь, мне не очень нравится, когда меня несут на руках. Этот концерт я спел блестяще. Завтра уезжаем в Новочеркасск, где выступлю в концерте, и 13-го в Ростове-на-Дону.

Радость моя! Я получил все твои письма. Я очень благодарен тебе. Потом я написал и передал Гавриле письмо, и он только спустя несколько дней сказал мне, что он потерял пакет, в котором было это письмо. Но последние дни он как бы немного помешался, потому что умер его маленький ребенок, и я не очень его упрекал.

Иолинка моя! Я с большим удовольствием поехал бы в Италию, но ехать так далеко и быть четыре дня в вагоне несколько трудно, затем я нашел художника в Киеве, который напишет для меня эскизы (картинки) для оформления «Фауста», и таким образом я буду ждать тебя здесь, чтобы просить написать письмо Казацца, которому объясним, что я хочу. Я послал ему сообщение, что, безусловно, принимаю его контракт и что пошлю объяснения мизансцен. И он ответил мне, что согласен и ждет моих инструкций по поводу мизансцен; поэтому, когда будешь в Милане, скажи Казацца, что я пошлю ему эскизы и полное объяснение и чтобы они дожидались до половины июня, так как художник не может выполнить раньше, скажи, что это будет очень интересно!

Будь покойна, дорогая моя женушка, потому что, если я возьмусь за это дело, я сделаю его со всей серьезностью. Так, как нужно. Только боюсь, что артисты не поймут меня и не захотят сделать все так, как желаю я, но будем надеяться, что я сумею их убедить…

Дорогая моя Иолинушка, если бы ты могла знать, как я страдаю без моей дорогой семьи, как я скучаю, абсолютно не знаю, что делать, и думаю только о том, чтобы возможно скорее прошло это нудное время, считаю дни… Довольно! Еще пятнадцать дней, и я обниму мою дорогую Иолинку и моих маленьких пузранчиков.

О, как я хочу прижать тебя к моему сердцу, обнять тебя, целовать тебя без конца, моя обожаемая женушка. О, как я люблю тебя, моя Иоле, как обожаю, я бы хотел, чтобы ты вот так любила бы и меня, и я был бы счастливейшим человеком. Много поцелуев тебе, моя милая, и моим крошкам, также твоей маме. Целую тебя крепко, крепко… Федя».

Предстояли зимой будущего года гастроли в Милане, и Шаляпин задумал сыграть Мефистофеля в «Фаусте» совсем по-новому. А то, что он видел в Европе, раздражало его своей шаблонностью и трафаретом во всем – в костюмах, мизансценах, уж не говоря о трактовке главных образов оперы…

Гаврила – это костюмер Большого театра, с которым Федор Иванович гастролировал по югу России. С сочувствием отнесся Шаляпин к горю отца, потерявшего маленького сына…

Мог ли Федор Иванович предполагать, что через месяц, 15 июня, в том самом селе Васищево, куда он так стремился на отдых вместе с семьей, скончается его единственный сын Игорь…