Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное"
Автор книги: Виктор Ростокин
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Счастливый, ослепленный, Илья в дни отпуска свое бесценное сокровище повез в Прихоперье, дабы там покрасоваться, показать «несравненную» землякам и услышать из их уст слова восхищения и похвалы. В его родном хуторе они вели себя точно так же. Прижавшись друг к другу и любовно воркуя, они «победоносно» шествовали мимо дворов. Правда, то и дело лакированные туфли проваливались и застревали в колдобинах, носки задевали кочки. У одного палисадника их испугался теленок, метнулся в сторону, выдрал из земли колышек с привязанной к нему веревкой и, подняв дыбом хвост, ускакал на загумны; в другом месте хрюканьем их поприветствовала чумазая свинья, колыванясь в баклуже у колодца; на столбе старчески каркнула ворона. В окна никто не глядел. И встречь не попадалось ни души. Только в кузнице был кто-то живой – оттуда доносился перезвон. Наполовину разочаровавшись, супруги завернули на стук молотка. Тут было несколько человек. Кузнец Романыч остановил работу, подслеповатыми от каленого железа глазами вприщур всмотрелся в пришедших. Хрипя нездоровыми легкими, спросил:
– Аль вам на обувку подковки набить? Разувайтесь… Щас пришпандорим!
Гости воспрянули духом: ну хоть так… Не теряя времени даром, стали входить в «сокровенную» роль. Илья умостился на камне (на нем натягивали на колеса обручи), на колени посадил Ульяну.
– Я коваль, а не фотограф, – смущенно произнес Романыч, сразу недомикитив, что к чему и зачем. Не поняли и остальные присутствующие. Они молчаливо взирали, а то и совестливо отводили глаза в сторону: свят-свят, целуются принародно! Худощавый смуглый тракторист Терпужок, прячась за широкой спиной Романыча, хихикнул в кулак:
– На Кургузиху надень такие наряды, разукрась ее, она куда пригляднее будет!
Наконец кузнец угадал молодого человека.
– Аль не ты у меня молотобойцем подсобничал! Как токо каникулы… Бывалыча, прибежишь и просишь: «Дядя, возьми… Матери трудодней хочу заработать!» Молодец был мальчонка, ухватистый! По слухам, ты большим человеком стал? Подь ко мне, обниму!
Они обнялись. Коваль потянул Илью в темь прокопченного помещения. Положил пудовую ладонь ему на плечо:
– Сынок, чаво ты ету чужеземную пигалицу притащил сюды? Нашим-то, хоперским, она не чета. Нашенские – ядреные, огнистые… Их! А ету увези отсель, не позорься! А то не погляжу, что ты дюжее меня – отхожу хворостиной! Враз оказачишься!
Тем же часом огорошенные горожане отбыли в райцентр.
Поезд в город ожидался вечером. Не торчать же столь долгое время в вонючем зале ожидания. Зашли на квартиру к Валентину. Он в нижнем несвежем белье лежал на помятой постели. Рядом у изголовья стояла табуретка, на ней сигареты, спичечный коробок, огрызок яблока, пустая бутылка. Не поднялся и не поздоровался. Похмельно-неохотно спросил:
– Че-то мало побыли в хуторе. Не понравилось? Оно и понятно. Ни клуба, ни иных культурных заведений. А народ темный, забитый.
– Мы уже убедились в этом, – с готовностью поведать о том, что произошло там с ними, отозвалась Ульяна.
– Ладно тебе, Ульяночка… – тайком моргнул ей Илья, мол, не следует распространяться на эту тему, а лучше-ка предать забвению. По просьбе Валентина он сходил в магазин. Брат брезгливо отмахнулся:
– Бормотуху не пью! Аль у тебя денег на водку нет?
Илья принес водки. «Подлечившись», Валентин с зажженной сигаретой стал у открытой форточки. Спиной к гостям. Окрепшим голосом зарокотал:
– Ульяна, а Илюшка с тобой переродился… Не угадать!
– В каком смысле?
– Святым стал. Раньше, когда он был студентом и приезжал на лето, то мы с ним ходили на бузулукский пляж. Водочка у нас, колбаска. Бабехи подвалят задастые. Выпьем с ними по стопке. Переплывем на лесистый бережок. И там… ягоду-малину собираем! Он оказался моим прилежным учеником. Порой, глядишь, с носом и меня оставит – улестит, одарит цветочками мою зазнобу… Она нюни и развесит…
Илья резко одернул его за рукав:
– Помолчи! Чего городишь?
– Нет, пусть до конца говорит, – взволнованно подскочила к ним Ульяна.
– А че тут такого? – спокойно пустил изо рта колечко дыма Валентин. – В молодости мы все грешили.
– А теперь ума набрались? Обманщик ты, Илья! Напишу маме…
Взбешенная Ульяна схватила сумку и опрометью выскочила в дверь.
– Идиот, что ты наделал? Кто тебя тянул за язык? Господи! Она же на развод подаст! Знаешь, она какая!
– Нехай привыкает к нашенским порядкам. Ишь, забзыкала! Не давай ей потачки! Не то… опосля будет поздно, ты, спортсмен, узнаешь, на какие рекорды способна баба! И то сказать, будь ты, как Ванька, неопытный в любовных делах, не овладел бы ею. Верно говорю?
– Я другой теперь…
– Это ты ей внушай. А я пожил… повидал… Богема есть богема… Жена скоро надоест. И тебя опять потянет к другим бабам. Как миленького… Попомни мое слово.
– Да пошел ты! Сам развратник и думаешь…
– Ну все-все… Никуда она от тебя не денется. Если любит, то простит. Ты у нас тоже не абы кто… Нехай нос не задирает! Давай посидим, погутарим, как раньше… Чтоб для души…
Водка расслабила Илью, привела его душу в состояние праздничного покоя. Он забылся, отдалился от своей непривычной новой жизни. Стал простодушным, ласковым, разговорчивым.
– Теперь ты молодец! – похвалил Валентин. – А то… того, обнимаешься, милуешься, целуешься… Зачем показуха? Не нужна! Ты из простой крестьянской семьи. Наш отец… Ты его помнишь? Да нет, вряд ли… Вам, близнецам, было полгода, когда его забрали на войну…
Валентин минут пять всхлипывал. Потом продолжил:
– Отец был видный казак. И мать наша тоже приглядная была казачка. Вечером сядут на крыльцо, поют… Как жили!..
Валентин похилился на подушку и с прилипшим к губам окурком погрузился в сон. Илья устроился на половике. И тоже заснул.
Засмеркалось, когда братья, как по команде, одновременно пробудились. Пустые бутылки одна за другой накапливались под столом.
– Пойдем по бабам? – пьяно растягивая слова, икнул Илья.
– Тебе нельзя. Ты теперича женатик.
– Женатик? А что это такое? А-а… есть у меня жена… жена… а-а… кто она? где она? как ее зовут?
– Ага, – пьяно рокотал сам по себе Валентин, – милуешься, цалуешься с ей! А мне каково на все это глядеть? Я че – не мужик? Мне тоже…
– Что сказал?
– Я ниче… Ты, братец, поживи у меня… на волюшке… Щас я… за самогонкой сгоняю.
* * *
Через трое суток братья, обросшие, с мешками под глазами от перепоя, прибились на автовокзал. Валентин втолкнул пьяного Илью в автобус:
– Езжай к своей Ульяночке… татарочке…
Илья тяжело плюхнулся на сиденье и тотчас смурно заклевал носом. Сколь времени прошло, верст минуло… Тряхнуло на ухабине и от резкого толчка он очухался, раскрыл вежды. Глянул в окно – там серела узенькая полоска дороги, но не просторная московская трасса. У сидящего рядом мужика спросил:
– Отец, куда едем?
– Знамо дело, в Алексеевку.
– Шутишь?
– Пить надо меньше. Тогда и шуты не будут являться.
Подле хутора Дурновского Илья вышел из автобуса. Продравшись сквозь рогозу, бурьян и репейник, он вылез к подворью Марины. Из колонки сочилась вода, и в луже плавали гуси. Они погружали голову вглубь, потом выпрастывали наружу, пощелкивали клювом, пропуская жидкую грязь и что-то отбирая съедобное. Пахло гнилой тиной. Илья ртом поймал струйку. Поплескал на лицо. Не утираясь, сел на колодку. Поцепка калитки была накинута на дужку, стало быть, хозяйка отлучилась ненадолго. Над подсолнухом, выглядывающим над дощатой изгородью, с короткими паузами бренчала пчела; в гущине палисадника весело дрались воробьи. Из подрытой ложбинки под воротами высунулась собачья морда, пес без всякого интереса глянул на незнакомого человека и дремотно закрыл глаза.
– Ой, да это ты, что ль, Илюшка? – всплеснула руками Марина, увидав его в репьях с помятым, несвежим лицом. – Аль че случилось? Ульяна где?
– Потом расскажу. Башка разламывается.
– Идем в избу. Тебе молочка парного налить? На стойле подоила Белянку.
– Мне бы молока от бешеной коровы…
– Будя. И так, гляжу, с братом наколыванились!
Илья выпил пару кружек, одобрительно произнес:
– Давно такого вкусного не пробовал. Когда-то еще в детстве, у матери.
Он, догадываясь, что сестра ждет от него объяснение, кратко изложил:
– Забзыкала Ульяночка… Валентин проболтался, как мы с ним на Бузулуке водочку пили в компании женщин.
– Ой, дурак! Сам никак не устроит свою жизнь… Че ж теперичка будет?
– А откуда мне знать? Может, на развод подаст.
– А-а, вот какие они, с чужой стороны! Как чуть что… Нашенские терпеливые, покладистые, понимающие.
Марина долго смотрела на брата. Вздохнула:
– Была бы мать жива… Вразумила. – И перевела разговор на более легкое: – Хутор ей понравился?
Илья кашлянул, без слов покивал головой.
– На кладбище ходили?
– Да… впрочем, нет… Увлеклись…
– Чем увлеклись?
Он махнул рукой:
– Лучше о себе расскажи. Как ты тут?
– Да как… Делянку мне выделил бригадир на Землянухе. Далеко. Боюсь одна… Чертоломить лесом. Вон из Урюпинской тюрьмы зеки сбежали. Мартыновского пастуха убили – одежу им не отдавал свою. По слухам, прячутся в летнике.
– Ты заслуженная учительница. Неужели нельзя…
– Ой, Илюша, да разя он понимает? Своим приближенным угождает, блюдолизам всяким. А я что… одинокая, заступиться некому. Он и вытворяет, как ему вздумается. Как-то сказала, что, мол, всю бригаду разворовал, так ночью катух мой загорелся, овцы погибли. Подсылает пьяньчужек – они убить меня грозятся. Худо, ой как худо!
– Я хочу потолковать с этой сволочью! – заскрипел зубами Илья.
– Ой, что ты, что ты! Упаси бог! Ты уедешь. А мне тут жить… Как-нибудь уж…
– Вот, сестра, обживусь… И заберу тебя в город.
– Я в хуторе привыкла.
Он зевнул. Марина:
– Иди на сеновал, поспи.
Дала ему подушку и одеяло для подстилки.
Через два часа окончательно протрезвевший, выспавшийся Илья предстал пред Мариной.
– Я готов.
– На грейдер пойдешь?
– Траву косить. Бери косы, брусок, воду.
– Правда? – обрадовалась та.
– Не тяни время.
Они перешли вброд Бузулук, где было мелко, но течение упругое, напористое, бойкое. По краю обрывистого берега повела тропинка меж стволов дуба, клена, осины. Там и сям по кустам порхали, перекликались, пели птицы.
– Марина, это наша с Иваном школьная тропа. По ней мы ходили из своего хутора в Дурновскую десятилетку. Словно вчера было…
– Видишься с ним?
– Не часто.
– Ты вот образованный… Скажи, положа руку на сердце: не за свое дело он взялся – писателем надумал стать?
– Скажу, положа руку на сердце: не за свое! И Ульяночка такого же мнения.
– Да и мое. Че лезть туда, куда богом не дано!
– То-то же… Талантишко у него небольшой, ровно столько, чтоб статейки писать в районную газету. Что он, собственно, и делает. Ему надо трезво осознать и выбросить из головы блажь. Стишки, какие он слагает, сможет любой. Ну подсунул он мне свою брошюрку… Все о цветочках… (Илья вспомнил пчелу над подсолнухом), о пчелках, росинках. Так, детский лепет. А где злободневность, социальность (тут на память пришли институтские лекции о марксизме-ленинизме), патриотизм? Иное дело, Рождественский… Мощь! Напор! За душу хватает! Послушай.
И он произнес куплет из известной песни Евтушенко «Хотят ли русские войны».
– Вот как заворачивает Роберт! А у Ваньки сплошное сюсюканье! Нет, выше головы не прыгнешь, чего там!
– Подсказал бы ты ему, чтоб бросил.
– Ты забыла, как мать его звала?
– Натурный…
– Вот-вот… Пусть тешет душеньку, балуется, бумагу марает. А в годы войдет, сам над собой смеяться будет, над своими бездарными виршами.
– А Ирина?
– Что Ирина… Она его вдохновительница. Он ведь смладу был с прибабахом. Знакомится с девушкой, спрашивает: «Ты стихи читаешь?» Если она отвечает, что нет, он поворачивается и прочь от нее уходит. А эта оказалась похитрее… Заболтала его. Он и вляпался…
– Мне она по душе пришлась – симпатичная, простая.
– Только и всего, что простая. Помнишь ихнюю свадьбу?
– Это когда мы ехали в Елань, а Валентин и шофер, гляжу, все до ветра выскакивали. И все разговорчивее, веселее! Потом, когда я хватилась, а в ящике не оказалось пяти бутылок водки. Они дорогой-то и выдули. Я в крик… Ну, у Ивана занял деньги, сходил в магазин. Посчитал, что уладил все, как надо. Но ведь он потом не вернул долг. Да и когда каравай был, он куда-то умыкнулся. На твоей свадьбе с замужней связался.
– Хватит о нем. Живет один-одинешенек. Какие у него представления о нормальной жизни? Исключительно превратные. Где сядешь на него – там и слезешь! А родители Иринины… Сват поначалу выкобенивался, нос воротил. Видишь ли, свадьба в редакции и жених не толстосум. Я его предупредил: будешь кочевряжиться – провожу на вокзал. Посмирнел. Ничего. Потом в одном купе ехали. Он раскрыл дерматиновую сумку, выставил на стол бутылку водки. Сумка доверху заложена полными бутылками. Из второй сумки извлек вяленого волжского судака. Тоже доверху… То есть все гостинцы повез обратно к себе домой.
– Не брешешь?
– Чего бы ради!
– Вот и разберись тут…
– Не понял…
– Вон твои тесть и теща щедрые, ничего не пожалели. Ивановы – скупые, безразличные к судьбе дочери. Твоя жена – красавица, его – поскромнее… – К чему ты клонишь?
– Да ниче… так… вслух задумалась…
На Землянухе царствовали солнце, цветы, шмели, ароматы. Марина отыскала по колышку свою делянку. Илья, сняв рубаху, без раскачки взялся за косу. Увалистые рядки обозначали край поляны. Сестра было приткнулась следом за ним… Но не поспевала. И пришлось ей, чтобы не мешать главному косцу, отделиться на противоположную боковушку.
– Славно, ей-богу! Как я рад, что здесь…
Илья шумными глотками выдул полбанки ирья– на. Растянулся в холодке, под затылок подложив ладони. Марина нарвала земляники, на свежем лопухе, как в изумрудной тарелке, принесла.
– Поешь. Такую на рынке не продают! Пахнет– то как! А вку-усная!
Илья взял ягоду, положил в рот. От удовольствия зажмурился:
– О, как верно, как сердечно… Послушай:
В тиши, под яблонею дикой,
Где травы источают мед,
Росинкой чистой, невеликой
Лесная ягодка блеснет.
Пусть та крупна, что на продажу,
Что в грядках дачница пасла,
А эта жарче, эта слаще —
Она на родине росла.
– Чьи?
– Нашего Ваньки.
– Ой, небось содрал у кого-нибудь!
Илья промолчал.
* * *
Марина проводила брата до грейдера. В пакете ему – деревенские гостинцы.
– Поклон Ульяне. Живите – не ругайтесь. Жалей ее, коль привез, сманил на чужбину.
– И жалеть, и любить буду. И не сманил я ее. По обоюдному согласию.
– А тот парень?
– Сергей? Он в Москве. В офицеры подался.
– Врагами стали?
– Да нет. Перезваниваемся. Приглашает нас с Ульяной в гости. Все нормально.
– Чудно как-то получилось…
Прибыв в Волгоград, Илья купил роскошный букет роз. «Упаду ей в ноги… Простит».
Простила. Потому что за час до его прихода ей передали извещение: Илье надлежало явиться в исполком за ордером и ключами от квартиры.
4
– Есть у меня задумка…
Илья вздрогнул от голоса жены, внимательно поглядел на нее: «Не подвох ли очередной затевает? Но против кого? Все мои родственники давным-давно глаз к нам не кажут. А что же тогда? – Он еще внимательнее к ней присмотрелся. – Да, вот как жизнь изменяет внешность человека! Была красавица. А теперь… Лицо желтое, глаза косоглазо прищурены, ноздри вывернуты, неряшливая, обрюзгшая, тяжелая. Не так давно на лестничной клетке она поскользнулась и кубарем покатилась по бетонным ступенькам…»
Ульяна до умопомрачения любила деньги, богатство. Разве при ее внешней красоте, рассуждала она, годится ходить в дешевой одежде и обуви! И в квартире должно быть роскошно, ярко, стильно! Зарплата у мужа была приличная – он возглавлял кафедру в институте. И она не за какие-то гроши работала в доме ребенка. Но хотелось больше. Особенно с приезжавших в город на день-два родственников Ильи она вымогала «дань». Пришел с «данью» – переступай порог, явился налегке – проваливай вон! Делала это открыто, беззастенчиво. Как бы ненароком, вскользь втолковывала гостю, сколько бы он заплатил за прожитые сутки в гостинице, подробно перечисляя все «блага» бытового пользования. Даже упоминались вода для чая, шлепанцы, балкон. Раз за разом «дань» увеличивалась. Так и отвадила… один за другим испарились. Вдогон – оскорбительное: деревенщина! скоты! побирушки!
Дольше всех продержался Иван – как-никак он близнец мужа! Но потом и он забыл к ним дорогу. Иван, в силу изначально сложившегося принципа, за столом никогда не допивал вино до дна, что дало хитромудрой хозяйке повод лишний раз посеять между братьями неприязнь. Она незамедлительно попрекала мужа в несдержанности, высказываясь «одобрительно» об Иване. Беспокоилась отнюдь не за физическое состояние Ильи – пусть пьет, похмельную голову легче оболванить, заморочить и направить мужика в желаемом ей направлении. Вон одного за другим выкурила, вытурила косяк его родичей, а он, голубок, и не воспротивился, не воспрепятствовал, не ворохнулся, чтобы хотя бы кого– то из них огородить, оправдать.
Ульяна листала журналы, выписывала, дергала из них кое-что… Сама мороковала… Получился свадебный сценарий. Стали их приглашать для проведения свадеб. Проводили по-всякому, порой – смешно, весело, порой – невпопад, с явным оттенком пошлости, халтуры. Коронной была сценка, когда Илья для поднятия общего праздничного тонуса показывал воочию, как одним глотком он опорожнял граненый стакан беленькой. Эффект получался сногсшибательный! А за смекалку и артистизм – щедрая плата наличными!
Свадьбы… свадьбы… «Вдохновляющие» тосты– фокусы… Ульяне задуматься бы: не подорвут ли, не повредят ли они здоровье мужа? Эвон одним дыхом двести граммов сорокаградусной! Отмахивалась, знай себе: Илюшка – богатырь! Авось выдюжит, не сломается! Не упускать же денежку! Пусть даже и пойти на некоторые жертвы…
Алчность, азарт стяжательства в ней обретали все более явственную, незамаскированную «форму жизни». И липкие, жадные щупальца ее захватывали все большее «добычливое» пространство.
А Илья, приняв первую стопку, зажмурившись, с наслаждением ладонью проводил по груди и животу, благословляя крепкий напиток, «в добрый час!» Обожал и вторую, и третью… блаженствовал… Затем наступало «тупиковое состояние» – он засыпал в кабинете, в лучшем случае, спотыкаясь и падая, шокируя соседей, приползал, прибивался к родимому жилью. Терял верхнюю одежду, кейс с документами.
Как-то на рынке у него помутилось в голове, и он потерял сознание. То же самое повторилось в институте во время чтения лекции. Заключение врачей: признаки инфаркта. Губительный червь одиночества подтачивал, разрушал его душу. Будучи трезвым, знакомясь с женщиной, он искал в ней те качества, которыми не обладала Ульяна: душевность, родниковость чувств. Он в них очень нуждался. И оставшимся редким приятелям с задумчивым выражением лица говорил: «Я встретил человека моей души!»
Напрочь забыта привычка, уходя из дома, с тротуара помахать рукой жене. И она не выходила на балкон. А в прошлые времена этот ритуал легко мирил их, сближал. Теперь же он не играл никакой роли, утратив свою первоначальную значимость. И песня, которую она любила петь, не звучала:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой,
Там, в стране далекой,
Буду тебе сестрой!..
– …Есть у меня задумка… – повторила Ульяна, видимо, желая, чтобы он спросил, какая задумка, и тем самым как бы подтвердил, что все у них так же нерушимо, непоколебимо – прошлое было правильным и оно должно продолжаться до истечения дней. Но Илья не стал вникать в суть… По– стариковски ссутулившись, буркнул:
– Пойду на вечернюю молитву…
В кухне он опустился на колени перед углом, тесно заставленным иконами. Их было столько много, что свет от лампадки в них дробился, играл соцветьем. Он невнятно бормотал вещие слова в седую бороду, тихонько всхлипывал. Слезы не утирал, они падали на лакированный паркет и вспыхивали живыми огоньками.
Потом он пошел в парк. Постоял возле стайки белых деревьев «березовое братство». Задержался у дуба, осины… Он давно здесь не был… Шел, а в голове мелькали обрывки мыслей: «Сергей… отчего же он тогда не оказал никакого сопротивления, а без боя сдал позиции – уступил мне свою девушку? О чем он тогда думал? Что знал, предугадывал, предчувствовал?»
Словно по чьей-то свыше воле он приблизился к двум соснам. Остановился. И тоже не по своей воле. В проточных сумерках он признал их, близняшек. Он хотел прикоснуться к ним ладонями, погладить. Но, невольно бросив взгляд вверх, увидел, что их вершины отвалились друг от друга и между ними зиял широкий, бездонный прогал.
Илья добрел до берега. Волга… Ей ли до чьей-то неприметной человеческой судьбы? Их, таких судеб, не сосчитать. И они скоротечны, как вспышки падучей звезды. А она, Волга, неохватна, вечна. И поэтому человек, скорбно замерший над кручей, для нее ничем не отличался от полынной былинки или прилипшей к краю берега норки стрижа.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?