Текст книги "Янки при дворе губернатора"

Разговор в лесничестве

В лесничестве было душно и остро пахло всё той же геранью, которой были заставлены буквально все подоконники. Лесничий Иван Лаврентьевич Скозоб ещё не ушёл и сидел у себя в кабинете, «шаря» в стареньком запылённом компьютере. Увидев на пороге взопревшего Альберта, он вежливо кивнул ему на кожаный стул, угнездившийся сбоку от начальственного стола, прямо под фикусом. Ещё пару раз щёлкнув мышью, лесничий старательно изобразил полное внимание. И тогда Альберт, как ему показалось, очень спокойно заговорил:

– Простите, что так поздно, но я из областного «Курьера», заведую в нём отделом расследований. Поэтому, понимаете, хотел бы до поры оставаться в ваших краях незамеченным… На это Скозоб понимающе кивнул – дескать, чего ж не понять? – Так вот, – продолжал Альберт, – я сейчас чуть не сгорел в полутора верстах отсюда, в сосняке, где собирал шишки для тёткиного самовара… Агрофены Ямщиковой.

– А… няни Груни? Ну-ну, – неопределённо промычал Скозоб. – Где, говоришь, чуть не сгорел?

– В вашем сосняке. Там сейчас «пожарки» сигналят, – кивнул в сторону просеки Альберт…

– Это мы вызвали ещё в обед, да у них воды не было. Пока завелись, пока заправились… А в лес, тем более вечером, вы зря пошли. Туда нынче ходить запрещено, даже мы без острой нужды стараемся там не бывать. В это время на столе у лесничего кашлянула громкая связь, и какой-то косноязычный фальцет провизжал на весь кабинет:

– Лаврентич, Лаврентич! Возле вырубки горит… тридцать четвёртый квартал. Вроде, верховой сбили, а он, подлюга, в другую сторону повернул. Ветер-то сменился, как нарочно. Ты это… попроси, чтоб с вертушки глянули – чего там…

Лесничий нажал на столе кнопку и медленным скрипучим голосом назидательно проговорил в настольный аппарат:

– Огонь пошёл к болоту, по ветру. Там его и локализуем… Низовой хорошенько пролейте и дуйте потом на базу МЧС да водой заправьтесь на всяк случай. Всё, отбой. Так вы про пожары приехали писать? – Обратился Скозоб уже к Альберту.

– В общем, да, хотя меня в большей степени интересует интернат, дети, их безопасность. Да там, говорят, ещё какие-то американцы работают. Не они лес-то поджигают? – Альберт хитро глянул на Скозоба.

– Куда им?! – Покачал отрицательно головой лесничий. – Кишка у них тонка. Чуть дымком пахнуло, а они уже к моему вездеходу прибежали: везите, грят, нас к шоссе, а то сгорим по дороге. А у самих, между прочим, «форд» возле интерната парится.

– Ну и вы? – Вопросительно глянул Альберт.

– Ну, я успокоил, как мог, сказал, что всегда готов их вывезти, но пока в этом нет никакой необходимости. Опять же река их от боров отделяет. Занимайтесь, говорю, учебным процессом. А тут и не такое в 72-ом году было!

– Иван Лаврентьевич, а что вы в принципе о них думаете? – Спросил Альберт.

– А можно для ясности на ваше удостоверение глянуть? – Несколько напрягся лесничий. И Альберт подал ему через стол свою теснённую красную книжицу.

– Альберт Эдуардович Нидерквель, – вслух прочёл Скозоб. – Редактор отдела расследований. Областная общественно-политическая газета «Курьер». Так, так… Помню, года три назад один из ваших тут про нас такого понаписал: и лес мы вырубаем хищнически, и порубочные билеты продаём из-под полы, и посадкой не занимаемся. Правда, он с какой-то русской фамилией был… то ли Козлов, то ли Собакин?

– Может, Котов? – Вспомнил вдруг молодого коллегу Альберт.

– Во! Он самый, Котов. Вы его знаете? – В голосе лесничего послышалась откровенная подозрительность.

– Знал, – печально подтвердил догадку собеседника Альберт. – Только его нынче нет. Этот журналист с русской фамилией укатил в Израиль на ПМЖ.

– А вы, извиняюсь, туда не собираетесь? – В голосе Скозоба сквозили явно подстрекательские интонации.

– Да помилуйте, Иван Лаврентьич. Я – немец. Какой мне, на хрен, Израиль? А если бы куда и уехал, то лучше всего – в Прагу или в Карловы Вары. Я Чехию люблю, Австрию, в ту же Германию иногда езжу. Да и в Израиле неплохо… отдыхать. И Скозоб глянул на Альберта совсем иначе.

– Итак, что же я думаю про этих янки? – Лесничий задумчиво поскрёб подборок, проделал во рту пару круговых движений языком и буднично произнёс:

– Да, понимаешь, Альберт, не нравятся мне они. И не потому, что американцы, не потому, что сейчас вроде как у нас антиамериканская кампания на политическом дворе. Мне на это наплевать. У нас в лесу работает в основном суровый, даже грубый, но прямой, как корабельная сосна, народ. А эти, что твои осины… Мутные какие-то. Поговоришь с таким, а во рту – горечь. Поначалу все им вроде обрадовались, детишек они интернатских приветили. Это на фоне наших горьких пьяниц очень даже выигрышно смотрелось. Но потом весь этот привет, вся их первоначальная сердечность куда-то ушли, а вместо этого – подчёркнутая вежливость да кривые улыбки. Не уважают они нас и не любят. И по всему видно, что сосредоточены на каких-то своих проблемах. Разве что директор с завучем ими довольны, но это и понятно: в интернат то новые компьютеры привезут, то телевизоры, а то и станки для тамошней мастерской. Зря болтать не хочется, но говорят, что директор, к примеру, после их приезда стала жить на широкую ногу. Иномарку купила, новую баню построила, гараж, фабричных теплиц понатыкала штук пять, водокачка у неё появилась, спутниковый телефон с тарелкой… Да и мужик её пятизарядной «сайгой» обзавёлся, снегоходом… И всё как-то сразу, словно миллионы в лотерею выиграли. Ну, ты, чай, чуешь, куда я клоню? Альберт утвердительно склонил голову и глухо проговорил куда-то в сторону:

– Да я, в общем-то, уже слышал об этом. Но тоже как предположение, как подозрение в адрес интернатских руководителей. Хотя, знаете, без крышевания со стороны как минимум образовательного департамента никакие богатые америкосы здесь бы никогда не появились.

– Бывают здесь и эти… из обладминистрации. В интернате комната отдыха очень приличная. Тоже американцы оборудовали. С баром, с душем, с джакузи, с зимним садом… Выход у них там прямо к реке, к деревянному причалу, а возле него – лодки с водными велосипедами… А недавно и катер появился с навесной «Хондой» и два водных мотоцикла. А метрах в двухстах конюшня выросла, да ещё и с породистыми рысаками. Словом, отдыхать можно очень даже на уровне… В общем, и шашлыками пахнет, и коньяками, и лазеры у них по всей округе летают… А вы, что, про них написать хотите? Не позволят вам… Власть, она себя бережёт. А тут всё ж таки коррупцией попахивает.

– Если бы только это! Мало ли у нас коррупции! Понимаете, меня больше американцы интересуют, – пошёл на откровенность Альберт.

– Я тебе так скажу, Альберт Эдуардович, – и выражение лица у лесничего впервые стало предельно серьёзным. – Опасное это дело, очень опасное. Ты, главное, с головой в него не бухнись. Потеряешь её, голову-то. Я не пугаю. Нет. Тут учитель труда тоже пытался докопаться. Так, его в лесном озере нашли. Констатировали самоубийство. А какое к ляду самоубийство? Он и не пил вовсе, и в семье у него всё ладно было. Чего ради топиться то? И быстро его так закопали, а семью задобрили. После этого в интернате появились новые станки, на которые взяли специалиста из области. Он тоже на иномарке ездит и на местных смотрит, как солдат на вшей.

– Ладно, спасибо вам за совет. Спешить не будем. Вы бы мне, Иван Лаврентьевич, интервью дали про пожары. Я его в редакцию по Интернету скину, чтоб подольше здесь задержаться.

– А отчего ж не дать? – Скозоб хитро смотрел на Альберта, словно прикидывал скептически, что из этой задержки может получиться.

Встреча с участковым

Альберт вернулся к няне Груне уже во тьме. Пёс Никита приветствовал хозяйкина племянника радостным повизгиванием, а Кузина, напротив, – смотрела на Альберта с явным осуждением.

– Алик, как же это? Что ж ты до коих пор?! – Заполошно причитала тётка, когда Альберт устало садился на крыльцо. – Я уж все телефоны оборвала. В лесу-то ведь что деется! Я уж себя кляла-кляла за то, что за шишками этими погаными тебя отправила… Пожарных спрашиваю, нет, говорят, не видели. Вертолёт тут садился… Эти, правда, немного успокоили, сказали, что заприметили вроде какого-то городского на опушке. Ну, думаю, ты. Кому же тут ещё?

– Прости, няня. Это я в лесничестве малость задержался, а позвонить оттуда как-то в голову не пришло, сотовый глючить начал… А рюкзак с шишками я потерял по дороге, когда от пожара улепётывал. Я тебе другой куплю…

– Да чёрт с им, с рюкзаком этим. Ладно хоть сам не сгорел, а то ведь сосняки наши как порох. Огонь по ним гуляет как шальной, и никакие противопожарные полосы его не сдерживают. Порох, он и есть порох. А что это тебе в лесничество-то приспичило?

– Ну как? Пожарную обстановку разведал и про интернат кое-что разузнал.

– Это у Иван Лаврентьича?

– У него. А он, по-моему, мужик толковый. Кстати, тебе привет передавал, – слукавил Альберт.

– Ясное дело. Кто его медовухой потчует? – В голосе няни послышались скептические нотки. – Мужик он душевный, но запойный. Не часто, конечно, это с ним случатся, но уж коли в нос попадёт, то дня на три, не меньше. Хотя иные здесь и по месяцу могут лопать… Американцы вон поражались: говорят, что у них тоже алкоголиков хватает, но чтоб по месяцу… Самоубийство, говорят, это и мазихизм…

– Мазохизм?

– Он самый. По-нашему – самоедство, самоистязанье. Ну, у монахов – вериги, а у мужиков – брага, а иногда и одеколон. Давече в сельпо весь «тройной» разобрали в полчаса, упаковками покупали. А всё от местного хирурга пошло, из участковой больницы. Он мужикам бухнул типа того, что «Тройной» не такой вредный, как нынешние портвейны. А водка не по карману стала. Вот тебе и причина. Ты-то как, Альберт, считаешь? Может, медовухи дерябнем перед чаем?

– Конечно, дерябнем, няня. А водку, конечно, зря в цене поднимают. Уже десятки раз на эти грабли наступали, и всё неймётся. Русский человек выпивал, выпивает и будет выпивать. Так, пусть уж лучше качественную водку потребляет, а не разные суррогаты. Не понимаю я ни депутатов, ни правительство… Точнее сказать, понимаю – что за всем этим стоит, – с раздражением заключил Альберт.

– И что, милый? – спросила няня Груня, выставляя золотистый графинчик и крепкие глиняные бокалы.

– Водочное лобби и абсолютная оторванность от жизни народной. Некоторые члены правительства не знают, сколько стоит проезд в метро, даже те, кто это метро курируют… Помню, когда нашим премьером некого Зубкова назначили, то он всё по ТВ возмущался тем, как, оказывается, мало зарабатывают учителя… Спрашивается, он что, раньше, перед тем, как ему поручили возглавлять правительство, не знал, что наши бюджетники так мало зарабатывают? А если не знал, то на кой, извините, хрен такого незнайку назначили? Абсурд какой-то! Поставив перед Альбертом блюда с яблоками, вишней и ежевикой, няня нацедила по бокалу душистого напитка и предложила выпить за удачу, подразумевая его, Альберта, удачу в «раскручивании интернатского дела».

– Да пока и дела-то никакого нет, хотя… – привставший Альберт поднёс бокал к ноздрям. Медовуху няня делала без дрожжей, на естественном заброде, а потому пахло из бокала только мёдом и травами.

– Есть дело, – возразила няня. – И Ксюша так считает, и Иван Лаврентьевич, и участковый здешний Николай Платоныч Пригов. Тебе с ним надо дружбу свесть… Альберт, соглашаясь, кивнул и накинулся на ежевику с вишней. Медовуха заиграла в голове уже через пару минут и придала ходу Альбертовых мыслей особое направление:

– Няня, а что если прямо сейчас этому Николаю позвонить? Он, наверное, тоже чай после службы пьёт?

– А и позвоню, – завелась с пол-оборота няня. – А то завтра уедет куда-нибудь с утра. И поминай, как звали! У него участок большой, в том числе и лесосеки… Тётка взяла старомодный радиотелефон и стала щёлкать крупными кнопками. Участковый оказался дома и был отнюдь не против отведать тёткиной медовухи, да ещё в компании с её городским племянником-журналистом. Вскоре он и подъехал на своей служебной «Ниве».

На вид было участковому лет тридцать пять. В общем, годами пятью – семью моложе Альберта. Но работа наложила свой отпечаток и на его внешность, и на манеру говорить, а потому никакой разницы в возрасте Альберт не ощущал. Сначала он выяснил, что Пригов успел повоевать с криминалом в Москве в составе специализированного отряда быстрого реагирования МВД, был тяжело ранен и списан из СОБРа. Но вот в участковые подошёл, тем более что особо в эту лесную глушь никто и не стремился. Работа, конечно, хлопотная, но ему вполне подходит, поскольку начальство далеко, прогибаться здесь ни перед кем не надо, как в Городе. Есть заместитель начальника УВД области, которому он напрямую подчиняется, есть глава администрации посёлка, в контакте с которым он работает, есть несколько лесничих с лесниками и лесорубами, которые также находятся в зоне его ответственности. Поскольку лесорубы склонны к выпивке, а лесники нередко норовят подработать на кубометре – другом строевого леса, а то и просто дров, то ему на лесных делянках – самое место. Всё это Альберт аккуратно записал для будущей статьи… И осторожно перешёл к главному.

– Николай Платонович, меня, если честно, более всего ваш интернат интересует, а точнее, его американские гости…

– Гости… – в голосе милицейского капитана послышалась злая ирония. – Да, загостились они что-то, до неприличия. Я так думаю, что директриса Утробина у себя в интернате куда больший гость, чем эти господа из Вашингтона.

– Так уж и из Вашингтона? Может, Оклахомы или другой какой американской дыры? Приехали заработать, почувствовали себя миссионерами, увлеклись… Гордыня, между прочим, – один из смертных грехов. И раздражает она куда сильнее иных наших недостатков. Слушай, давай на «ты» что ли?

– Да всё может быть, конечно. Но, знаешь, Альберт, я за ними давно наблюдаю. Нет, гордыней они не болеют. Тут совсем другое. Не недостатки, а отлаженная система воздействия… Воздействия на интернат и, прежде всего, на детей. А началось всё с моей дочки Наташи. Нет, она живёт со мной, в родительском доме, но учиться ходит в интернат.

– Извини, что перебиваю. Ты, что, бобылём живёшь?

– Вот именно, бобылём. Жена, когда я в коме валялся, с одним майором из УВД связалась и в Питер уехала. Дочку своим старикам оставила, да я потом, когда из госпиталя выписался, её забрал. Так вот, о деле. Года два назад, когда она ещё в третьем классе училась, как-то спрашивает меня: «Папа, а зачем наш дядя Санчес из телескопа лес рассматривает?». «Откуда, – говорю, – рассматривает?». «Из чердачного окошка, – говорит, – после обеда видела». Ну, я давай это дело отслеживать. И точно. На третий день увидел я в чердачном окошке стереотрубу, или что-то типа того. Сверил направление. Точно, как я и предполагал, полигон он за лесом рассматривает. Там как раз стрельбы в это время начинаются. Короче, эхо от разрывов даже у нас слыхать. Говорят, и кое-что новенькое там проверяют, отстреливают… Ну, я, понятное дело, с этим в ФСБ, а они мне – «остынь», «сами всё знаем» и так далее. Время идёт, а они «всё знают» и ни хрена не делают. Но это так, мелочи…

– А не мелочи? – Не мешкая, спросил Альберт.

– А не мелочи, прямо скажем, лежат не в моей компетенции, – как-то устало признался Пригов и загрустил даже от этого признания.

– Да понял я всё, капитан. Во-первых, молчок. А во-вторых, я ведь не с воза упал и не собираюсь сразу в газету. Тут разобраться надо сначала, а потом уж решать: светить – не светить это дело. И в каком свете? Я так понимаю, что они – типичные агенты влияния?

– Не-е… не типичные. И не влияния, а, скорее всего, просто агенты.

– Из ЦРУ что ли? – Альберт от возбуждения даже вспотел.

– А то-о-о, – и глазом не моргнув, начал рассуждать Николай. – Есть у америкосов такая программа, направленная на… Ну, в общем, у них, как и у немцев в тридцатые годы, Америка – превыше всего! Вывозят они всё самое передовое, продвинутое к себе на континент. И, прежде всего, талантливых людей. И не только учёных, писателей, музыкантов, художников, инженеров, но и детей, из которых можно лепить всё по своему образу и подобию…

– Я так и знал, – упавшим голосом отреагировал на услышанное Альберт. – И деток они ваших обрабатывают морально…

– Прежде всего, психологически. А это, как ни крути, уже преступление. Но найти грань между педагогической деятельностью и психологической обработкой, то есть между той же пропагандой всего американского и внушением, гипнозом не так-то просто. И мне, признаюсь, такая задача не по плечу. – И участковый с надеждой посмотрел на журналиста.

– Ну, во-первых, для твоего успокоения признаюсь, что я тоже, как и ты, успел и пороху понюхать, и в военном госпитале поваляться, – доверительно сообщил Альберт и с этими словами разжал ладонь, с которой блеснула серебром медаль «За отвагу». Николай сразу весь как-то расслабился и посветлел лицом. И видно было, что этим признанием Альберт снял все больные вопросы. – А во-вторых, я проведу санкционированное журналистское расследование, и ты можешь мне помочь, если захочешь, конечно, – без всякой засветки, так сказать, вне основного рабочего времени. И, в-третьих, сдаётся мне, что как только я разворошу это змеючье гнездо, тут может начаться и такое, что входит в зону твоей должностной ответственности.

– Даже так? – Спросил несколько озадаченный Николай.

– Чёрт его знает… С одной стороны, может, я и преувеличиваю, но с другой – подстраховаться не помешает.

– Это уж точно. Без страховки и с бандитами не работали, а уж с Дядей Сэмом… Их там, в Оклахоме, как ты говоришь, наверное, ни один месяц натаскивали, а мы тут все, считай, с ходу работаем, без всякого прикрытия и поддержки. Если провалимся, то ударят сразу и чужие, и свои родные.

– Свои – больнее всего, – согласился Альберт и налил капитану полный бокал медовухи. Первую, не чокаясь, как всегда, выпили за тех, кто уже не вернётся. Няня Груня наварила крупных деревенских яиц, нажарила духмяных золотых линей и накрошила салата из огородных овощей и зелени. Вторую, как водится, – за хозяйку дома. А потом – и за тех, кто в карауле, и за успех их «безнадёжного дела», и за сотрудничество органов и СМИ… Словом, на следующее утро Альберт проснулся во дворе на раскладушке искусанный комарами, с больной головой и характерной сухостью во рту.

Взгляд из кустов

Солнце уже осветило противоположный берег речки и крайние дома села, когда Альберт, раздевшись до плавок, подошёл к садовой кадке и стал обливаться из ведра. Фыркая и вопя под холодными струями, он успевал в то же время улавливать боковым зрением тёткины передвижения. А она времени даром не теряла: спустилась в погреб, откуда достала свежего самодельного масла и холодной простокваши, мочёных яблок и понравившегося Альберту по приезду хлебного кваса. Потом, пока племянник чистил зубы, няня Груня развела самовар и нащипала в огороде мяты. Чаёвничали с домашними лепёшками, испечёнными на топлёном масле, а перед этим Альберт проглотил несколько сырых яиц с ярко оранжевыми желтками. В животе после этого тут же наступило умиротворение. Но особенно хорошо помогла холодная простокваша, выпив которую, Альберт даже несколько осоловел, но от «лекарственного» стаканчика медовухи отказался, по привычке решив подождать до вечера. Придя, таким образом, в себя, Альберт попросил у тётки морского бинокля, из которого она временами обозревала окрестности, и стал собираться «на дело». Няня Груня по этому поводу закурила «Золотое руно», аромат которого любила не меньше мяты.

– Давай, Алик, посоветовамся, – предложила попыхивающая сигаретой тётка и выжидательно присела на раскладной брезентовый стул. Никита свернулся возле её ног калачом, а Кузина запрыгнула на колени.

– Ну, что? – Спросил самого себя Альберт, осуждающе поглядывая на терзающих лягушку куриц. – Положи мне с собой несколько лепёшек и квасу в термос налей. Я пойду откуда-нибудь из кустов за объектом понаблюдаю. Вся разведка с этого начинается, с мониторинга движения и характера перемещений… А там видно будет: когда и с кем устроить рандеву… И, уложив бинокль со съестным в заплечную сумку, Альберт отправился к деревянному мостику через речку, за которой верстах в двух по течению и находился интернат.

Чтобы не привлекать к себе внимания, Альберт пошёл вдоль реки. Так путь оказался ещё длиннее, поскольку река хитро вилась там и сям, огибая село, многочисленные бани и хозяйственные постройки. Потом село кончилось, и Альберт с головой погрузился в разросшиеся по прибрежью ивняки. По ходу шуршала редкая трава, да похрустывали многочисленные переплетённые корневища. Однажды Альберт даже упал, споткнувшись о какой-то причудливый пенёк, но, слава Богу, под ногами был песок. И всё обошлось. Наконец тропка вильнула влево от речного русла и вскоре упёрлась в высокий забор из металлического листа. Рядом с воротами висела аккуратная табличка, извещавшая о том, что за забором находится общеобразовательное учреждение и общежитие при нём. Другая табличка, висевшая по соседству с первой, говорила о том, что в образовательном учреждении работает столярный цех, который принимает заказы у населения на изготовление полок, вешалок и обувных тумбочек. Кроме того, в наличии всегда имеются готовые ручки для лопат, грабель, вил и иных сельскохозяйственных инструментов, а также… бейсбольные биты. Это уже наверняка американская придумка, – тут же подумал Альберт, а сам бросил пристальный взгляд окрест: куда бы это повыше забраться, чтобы открылась территория за забором? Наконец, ищущий взгляд его упал на холмик справа, на котором кудрявилась огромная берёза, обрамлённая снизу кустами акации. Это мне в аккурат и подойдёт, – прикинул Альберт, – только надо туда как-то незаметно добраться, чтоб тревогу не забили. И он сделал вид, что просто прогуливается по округе. А округа была всем на зависть! Сразу за интернатом зеленели крашеными стенами две конюшни, окружённые полупрозрачным фигурным штакетником и небольшим вольером с тыльной стороны. А за вольером серебрилась гладь большого пруда с занавесками камыша и кругляками золотых кувшинок вдоль берегов. На самой серёдке пруда торчал островок с розовой беседкой, аккуратным ажурным столиком и четвёркой венских стульев по бокам. Возле беседки копошилась белая гусыня с гусятами, а чуть поодаль, в затоне, блаженствовала колония диких крякв. «Удочку бы сейчас, – сладострастно подумал Альберт, – и идёт и пляшет оно всё вместе с Линдмарком…». И в это время он увидел на дороге, ведущей к парадному фасаду интерната, густой столб пыли. Очевидно, его поднимала машина, причём – легковая.

Альберт ловко скользнул за акации и стал взбираться на холм, к берёзе. Здесь он утвердился справа от могучего дерева, на мягком холмике пахучего клевера, с которого его, перед тем, как издохнуть, успела хватить в самый копчик тёткина пчела. Альберт от неожиданности вскрикнул и тут же в испуге заткнул себе рот носовым платком. Подумал: «Ну, и ладно. Копчик – не ухо, распухнет – не видно». А в это время к воротам интерната подъехал крупный «форд», из которого вышло двое мужчин, белый и мулат. Оба средних лет, с кожаными сумками через плечо и продуктовыми пакетами в руках. Через бинокль Альберт разглядел в пакетах шампанское и фрукты, виски и ветчину… Что ж, красиво жить не запретишь. Чёрный о чём-то с жаром говорил белому в самое ухо. «Эх, надо было у Шведа улавливатель звука взять, сейчас бы узнал, отчего он так возбудился. Может, планируют какую-нибудь пакость? А может быть, и пустое, так… дорожные впечатления. А „форд“ у них какой-то редкий, не „Фокус“ и не „Мондео“, и даже не „Куга“. Неужели из-за океана припёрли? Если так, тогда это многое говорит об их возможностях. Простым учителям такие вещи не по карману», – продолжал размышлять шёпотом журналист. На территории интерната мужчин встретила молодая красивая брюнетка. Достав из самой пухлой сумки коробку с ноутбуком, она принялась картинно приплясывать с ней вокруг квадратной клумбы бархатцев. Мужчины при этом присели на колени и в такт барабанили по бокам своих больших сумок. Из окон интерната показались лица любопытных детей, некоторые из них показывали на американцев пальцами, что-то говоря друг другу, а иные всё время оставались неподвижны и немы, словно картонные маски. Видимо, к американским учителям все относились по-разному. Альберт сумел запомнить одно печальное мальчишечье лицо, в выражении которого читался явный испуг. Мальчик был типичным альбиносом. «Надо будет, – подумал проницательный физиономист Альберт, – этого мальчика как-нибудь потом разыскать». Далее минут сорок возле интерната не происходило ничего существенного, но после того, как прозвенел звонок, группа школьников человек в двенадцать неторопливо двинулась в сторону конюшен – видимо, на занятие по верховой езде. Вскоре Альберт увидел, как лихо мальчишки и девчонки запрыгивали в сёдла и, подтягивая к себе удила, эффектно работали стальными шпорами. Лошадки громко фыркали, бодро семенили ногами и, клоня головы на бок, послушно ходили по большому, местами облысевшему кругу. Альберт к неожиданному стыду своему вдруг подумал, что ему так не суметь. И всё это время с детьми занималась подтянутая женщина в плотном трико, мужской клетчатой рубахе на манер шотландской и высоких хромовых сапогах. «Наша – не наша?» – Засомневался журналист, потому что голос её до берёзы не долетал. «Лошадиный» урок ещё не закончился, а уж с заднего двора интерната выкатилась группа велосипедистов и стала преодолевать окрестные холмы и бугристые низины. Альберт тут же заметил, что велосипеды под ребятами были не простые, а кроссовые, и все эти холмы и ямы складывались в стройные фрагменты вполне приличного велодрома. Уверенней всех на велосипеде держался дюжий физрук, чем-то напоминающий циркового медведя. Вскоре велосипедисты и наездники перепутали свои территории и совершенно перемешались между собой, оглашая окрестности беспорядочным громким криком. Альберт от досады перевернулся на спину и глянул в небо. Всё оно было подёрнуто низкими белыми облаками, которые неслись по ветру в сторону торфяных болот и стихийных лесных пожаров.

– Вот ведь чёрт её дери! – Выругался он вслух, вдруг заметив над селом зловещую иссиня – чёрную тучу с поперечными зигзагами молний и уже отчётливо долетающим ворчанием почти непрекращающихся громов. – А гроза-то, гроза! Ей Богу, по круче будет, чем над Поклонной горой в «Мастере и Маргарите». И тут вдруг так сверкнуло, что Альберт на несколько секунд ослеп, а потом ещё и треснуло над самой головой, что он совершенно оглох. Ливень настиг бежавшего во весь опор журналиста метрах в двухстах от дома. Вымочило его до нитки, да к тому же он умудрился поскользнуться возле калитки на коровьей «лепёшке». В общем, пред светлые глаза няни Груни Ямщиковой он предстал весь мокрый и грязный, как поросёнок.

– Гвардеец! – Похвалила няня племянника и пошла греть для него воду. А Альберт, оставшись в одних плавках, сел за стол делать очередные записи в свой дневник, заведённый им как всегда накануне серьёзной работы.