Текст книги "Янки при дворе губернатора"

«Канцелярские» признания

Больше Альберт не встревал, уяснив, что почти все здесь присутствующие имели и к американцам, и к отдыху на интернатской базе самое прямое отношение. Метать бисер не годилось даже в ситуации, когда за пару дней погибли двое сотрудников учебного заведения. «Ничего, – думал Альберт, – запись у меня есть. При определённых условиях она поможет не только при написании статей, но и в расследовании уголовного дела. Недаром, Николай так благодарно посмотрел на меня. Он участковый, должностное лицо и не может себе позволить всего того, что могу позволить себе я. Впрочем, они могут постараться скомпрометировать и меня, хотя бы в глазах Линдмарка, а, скорее всего, и не только его, а бери выше… Надо будет опередить их, потом, через пару дней, а пока… Пока надо наведаться, как обещал, в канцелярию, а затем и на конюшню. Кажется, директриса не заметила, что я заметил. Заметил её явного визави в униформе и чёрном берете. Что-то мне подсказывает, что без него „лесные пакости“ не обошлись. И это именно он проводил занятия на велодроме». С этими мыслями Альберт извинился перед собравшимися и, холодно откланявшись, покинул ещё не завершившееся совещание. На нём, к слову сказать, остались простые формальности: «проголосовать» проект решения, утвердить составленный план действий, согласовать деятельность районного руководства, пожарных, МЧС и т. п. с деятельностью администрации интерната. Конечно, не сомневался Альберт, проголосуют, утвердят и согласуют. А моё выступление, ну прямо по Гоголю, засунут туда его, чёрту в подкладку.

Судя по загадочным женским улыбкам, в канцелярии об Альберте уже не раз успели вспомнить и, видимо, его ждали.

– А что означает ваша фамилия, Альберт Эдуардович? – спросила молодая женщина Светлана. – Я поступила на филологический, заочно, и взяла по русскому курсовую работу о собственных именах. В общем, это не праздный интерес.

– Я – немец по отцу, деду и прочим пращурам. Но замечу сразу, что дед мой Отто воевал на стороне СССР и воевал героически. А Нидерквель – это внутренний источник.

– Боже, какой глубокий философский смысл! – Воскликнула Светлана. – Подождите, я запишу. – А у нас то Кузнецов, то Смирнов, то Белов, а то и вообще… какой-нибудь Свиньин.

– Ну, у немцев тоже хватает подобных фамилий. Вон за «Баварию» и сборную Германии по футболу играет Швайнштайгер, а schwein по-немецки – свинья. Да и у нас, у русских, есть Онегины и Печорины, что тоже есть источники, хоть и внешние. В этом, кстати, суть различия между нациями. К cлову, Светлана, вы знаете, почему наши пращуры назвали германцев немцами?

– Нет… – смущённо ответила девушка.

– Русские, продвигаясь на Запад, более-менее понимали всех – и поляков, и чехов, и словаков с черногорцами, а германцев не понимали совершенно. Они были для них как бы немыми. Отсюда – немцы.

– Боже, как всё, оказывается, просто в языке! – Воскликнула Светлана и полюбопытствовала в свою очередь:

– А вы, видимо, филологический заканчивали?

– Я прослушал несколько курсов по языковедению, но по образованию всё же историк. А потом ещё юридический одолел… ну, это уже не по призванию, а для пользы дела.

Альберт поймал на себе уважительные взгляды сразу всех трёх женщин, а во взгляде Светланы читалось не только уважение, но и очевидная женская симпатия. «Этого мне только здесь и не хватало!» – С некоторой досадой подумал он и тут же понял, что пришла пора задать женщинам пару волнующих его вопросов. Начал он исподволь:

– Я вот сейчас на совещании при вашем директоре был. На нём завуч ваш выступала. Очень умная и такая, знаете ли, броская женщина. Со стороны сразу видно, что она как-то выделяется на общем фоне, и не только, красотой, присутствующих здесь я, конечно, не имею в виду, а этакой уверенностью. Мне даже показалось, что лучше бы они поменялись с директором местами…

– Боже, упаси! – Воскликнула заведующая канцелярией. – Она и в канцелярию американцев посадит. А выделяется она, прежде всего, очень дорогой французской косметикой и, надо отдать ей должное, умением ей пользоваться. Мне, например, за одну её помаду надо ползарплаты выложить!

– И кто ж её научил… ну, пользоваться этой дорогой косметикой? И что, её зарплата так серьёзно отличается от вашей? – Преднамеренно удивляясь, спросил якобы наивный в таких вопросах Альберт.

– Скажете тоже… зарплата. Она её получает, может быть, раз в квартал. Понимаете, не нуждается она в зарплате. У неё, следовательно, есть иные, более солидные доходы. А пользоваться косметикой, я полагаю, её научили в США, где она уже не раз была и подолгу. А может, и в самой Франции. Она и там отдыхала. Да и в Италии была, вместе с нашей американской Сарой ездили, на их «Форде». А что? Обе прекрасно водят…

– И дружбу тоже водят? – Переспросил Альберт.

– Самую тесную. Она ни с кем из наших так не дружит, как с этими заокеанскими гостями. Иногда мне даже кажется, что и сама она не наша. – И лицо заведующей на миг осветилось какой-то неожиданной догадкой.

– Вот и мне так показалось, – подытожил Альберт и добавил с уже извинительной интонацией:

– Мне, к сожалению, пора. Но я приглашаю к моей тёте няне Груне Ямщиковой на шашлык. Вечером, после трудов праведных неплохо немного расслабиться. Вы, надеюсь, знаете, где она живёт?

И все три согласно закивали в ответ. И это было Альберту дьявольски приятно.

«Битва» в конюшне

«Но расслабляться не стоит», – подумал он, выходя из интерната. Двор был пустынен, лишь пара орловских рысаков лениво щипала возле забора сочную лужайку. Альберт откуда-то знал, что лошадей нередко выпускают даже на лужайки королевских парков, поскольку бродят они по травам, в отличие от коров, очень аккуратно, не бодая копытами весьма нежных грунтов. И лошадиный кал очень сух и совсем не кисел, как коровий, то есть не жжёт даже самых нежных трав. Тут Альберт вспомнил недавнюю смешную перепалку своих соседей по даче. Хохол Юра продавал одесситке, бывшей завскладом, навоз. Он привёз первую партию на своей огородной тачке, так сказать, для ознакомления. Та критически потыкала навоз садовой лопаткой, по-мужицки сплюнула и, выдержав необходимую паузу, спросила в глаза:

– Что это за гомно ты до меня доставил? Сам что ли насрал?

– Ни – и – и. Хорошее говно, говяжье! – бодро аттестовал свой товар Юра.

«Это уж точно, – сказал про себя Альберт, – кругом одно говно, но всё больше нашего, человечьего происхождения. Вот и лошадки, молодчины, стригут и удобряют для нас травку, а мы в это время… Интересно, чем сейчас занят их воспитатель в берете? Лошадки, вроде, воспитанные, но ведь так очень часто бывает: человек, у которого прекрасные отношения с животными, к себе подобным относится как лиса к зайцу, а то и того хуже. Бедный Андрей! И почему же я его не предупредил, хоть и предполагал нечто подобное? И ведь уже ничего не вернуть… Остаются только память и месть. Нет, пожалуй, не месть, а истина. Моя задача – выявить и „засветить“, сначала на всю область, а затем и на всю Россию. А выявить можно, лишь провоцируя. Этот, в униформе, вроде, здоровый, но и я – тоже не подарок. Надо действовать, иначе появится у этих районных очередной висяк. Это уж точно». Альберт подошёл к створчатым воротам конюшни и требовательно постучал. Внутри раздалось какое-то движение – сначала скрип деревянного настила, а затем и глухой звук касания подошв о твёрдый утрамбованный грунт. Всё это Альберт уже не раз слышал в своей прошлой жизни, там, за Речкой. А потому инстинктивно напрягся и, когда до него долетело сонное «Кого там ещё несёт?», ответил бодрым и в меру наивным голосом: «Да я вот приехал из области про ваших лошадок написать!». Маленькая дверка, врезанная в одну из огромных воротных створок, приоткрылась, и в журналиста оценивающе вперились смоляные недобрые глаза, которые резко разделял грубый красный шрам, поднимающийся по лбу до самых волос, в которых он и терялся…

– Ну, заходи, что ли, – послышалось уже не сонно, а очень даже собранно. И Альберт тоже для себя это отметил: мужик приходит в себя после сна в доли секунды. А это уже выучка! Интересно чья?

Войдя под сени конюшни, Альберт ощутил острый запах уксуса. «Так, – подумал про себя он, – лошадиные пот и навоз здесь на втором плане, а уксус – на первом. Видимо, это уксусный ангидрид… У коневода и зрачки, что маковые росинки, а это от опиатов. Значит, где-то он высаживает мак».

– Что вы хотите знать про моих лошадок? – Спросил, не мешкая, коневод.

– Я думаю, что нам сперва надо бы познакомиться. – Добродушно сказал Альберт. – Я из областной газеты «Курьер», зовут меня Альберт. Только что был на совещании при вашем директоре…

– Да, знаю я. – Сказал коневод как-то устало и достал свой мобильник, превосходящий неплохую Альбертову «Нокию» раза в три-четыре. – Альберт Эдуардович Нидерквель, заведующий отделом расследований. Звучит, конечно, только не для меня.

– Это почему же, только не для вас?

– А потому, что твой областной центр и его газеты – это фигня на постном масле. Их читают тысяча другая пенсионеров. И всё. И буду говорить прямо, что бы ты тут не разнюхал, останется в основном при тебе. Так что, советую, и не стараться особо. Здоровее будешь. Есть прокурор, менты, следователь по расследованию особо важных из Следственного Комитета вот-вот нагрянет… Пусть они нюхают. Им за это деньги платят. А тебе зачем? Разве нет других проблем в области? Я не вникал, но сразу вижу, что есть. Пиши про пожары, вон повариха наша, Ксюха, по глупости своей сгорела, хоть и здешняя, и знает, что елошники горят как порох…

– Ты, кстати, так и не сказал, как тебя зовут. Так как? Ведь не Майкл, не Джон и не Билл? Тварь ты, однако, промокашка американская, – сказал почти спокойным голосом Альберт.

– А ты, сука фашистская, чо меня судишь тут? Ты сам-то кто, бл…?! Или напомнить? Я, я – потомок русского конезаводчика, я – Ефим Конкин. Вернулся сюда несколько лет назад, а тут…

– И стал помогать америкосам вербовать наших граждан и калечить наших детей? Я ж говорю, что сука. – Альберт чувствовал, как напрягается этот человек, как выходит он сам у себя из-под контроля. Ещё чуть-чуть добавить и… В этот миг в него стремительно полетела подкова, а за ней вторая. Альберт едва уклонился от первой, но вторая задела его щёку. Брызнула первая кровь.

– Ну, всё, бл…, – сказал Альберт обречённо и шагнул на конюха присяжным шагом, выставив веером растопыренные пальцы. Но тот ничего, не смутился, словно ожидал увидеть перед собой достойного врага. Мгновенно он выхватил из-за спины бейсбольную биту, которая в ту же секунду просвистела в паре сантиметров от Альбертова виска. Уклонившись влево, Альберт тут же ударил правой ногой. Потом, стремглав повернувшись на левой, ударил ещё раз. Коневод отлетел на копну сена и сразу стал подниматься, но его сильно повело в сторону, и Альберт, моментально приблизившись к нему на пару шагов, ударил его сначала ребром ладони по шее, а потом, когда он скрючился от нестерпимой боли, – кулаком в подбородок. Наступила тишина. Лишь сено шуршало в потоках воздуха, пробивающихся в неприкрытые слуховые окна. Альберт подошел к обитой вагонкой стене и обшарил висевшую на ней конюховскую куртку. Во внутреннем кармане он нашёл паспорт и сразу несколько удостоверений. Конюх не врал. По паспорту он и в самом деле значился Конкиным Ефимом Борисовичем, рождённым в Дрездене в 1970 году. Одно из найденных Альбертом удостоверений говорило о том, что его предъявитель работает в специализированном интернате учителем физкультуры, другое – что он тренер по конному спорту, а третье… Третье – что он мастер спорта по конному спорту. И хоть удостоверения были сработаны на славу, но Альберт сразу почувствовал здесь всего лишь безупречную работу цветных принтеров и сканеров. Он быстро набрал Линдмарка и попросил «пробить» фамилию Конкина и все найденные им документы.

Тем временем, Конкин начал приходить в себя. Альберт взял со стропил оглоблю и подошёл к конюху.

– Я могу тебя сейчас попросту добить вот этой лесиной. И мне, как ты понимаешь, за это ничего не будет. Разве что благодарность. Но, сдаётся мне, что битой ты меня мог бы и достать, если бы очень захотел. Но не захотел ведь. Давай поговорим, конюх.

– Погоди, маленько оклемаюсь. – Вяло отвечал Конкин. – Шея ноет, прямо по жилам попал, голова совсем не ворочается.

– А ты не ворочай. Гляди прямо мне в глаза и говори, – посоветовал Альберт ехидно. – Минут через десять полегчает. Это я тебе как спец говорю. Конкин обречённо махнул рукой:

– А, была – не была! Ты только того… не пиши до срока, а то, знаешь, ты уедешь в скорости, а мне всё же тут жить. Двое вон варежку разевали без надобности. И где они теперь? Ксюху, блин, жалко. Она мне нравилась. Умная девка была, хоть и молоденькая. И красивая, вся такая ладная. Я её не раз на лошади катал, а потом уж она сама ездила, и конь к ней привязался, она ему сахарку всегда приносила… А он хрумкал. Сейчас вон ждёт, грустит, а напрасно. Ну да ладно. Где ты, однако, так драться научился? В ментовке что ли?

– Там, – Альберт неопределённо махнул на Юг. И странное дело, конюх его тут же понял, глубоко вздохнул, ещё раз потрогал шею, сказал устало:

– Ну, я так и знал. Знакомый почерк. Войска дяди Васи?

– Сейчас уже Шаманов главный… – сказал скороговоркой Альберт. – А ты давай ближе к телу, а то, не ровён час, кого-нибудь принесёт нелёгкая.

– Ладно, пойду на всякий случай запру ворота. Да не дёргайся ты, мне глушить тебя – никакого резону нету. Я тут мелкая сошка и меня, если что, попросту сдадут… Ты других бойся.

Покаянный конюх

Когда Конкин вернулся, Альберт, поигрывая желваками и плотно глядя ему в переносицу, напористо спросил:

– Ты только не гони, ладно? Не люблю. Собрался говорить – говори, а то сейчас позову участкового…

– Да не надо участкового. А с чего ты взял, что я «гоню»?

– Да видишь ли, Ефим, мне, умирая, ваш молодой учитель слово одно успел шепнуть. Сказать какое? Конкин растерянно развёл руками – дескать, не догадываюсь.

– В общем, я спросил «кто?», а он на последнем вздохе ответил – «конюшня». А мы с тобой сейчас именно в ней находимся, и ты, я полагаю, сейчас понял, зачем я сюда пришёл.

– Вот, тварь!.. – зло прошипел куда-то в сторону Конкин и порывисто задышал, словно только что нашатыря нанюхался. – Я это не про учителя, – сказал он извиняющимся тоном. – Я это про напарницу свою, Ангелину. Она на англичанина зуб имела, несколько раз с ним лаялась накоротке. С неделю назад вот прямо здесь, возле конюшни, они поцапались. У неё дочка в интернате учится, учится плохо, особенно иностранный ей не даётся. Ну, она, разумеется, во всём его стала винить. И вот после очередной дочкиной двойки подстерегла его здесь – он тут по тропе ходил, через дыру в заборе. Так короче. Подстерегла и давай ему впаривать типа, что, дескать, я её лучше у американцев буду учить, в индивидуальном порядке, а ты, мол, финский дуб, сам ни хрена английского не знаешь. Ну, он тоже в карман за словом не полез, назвал её так же, как ты меня давече, – «американской промокашкой». И ещё сказал, что скоро разворошит всё это местное шпионское гнездо.

– А вот с этого места поподробнее, Ефим. – Веско приказал Альберт и весь превратился в абсолютный слух, незаметно для Конкина надавив на клавишу диктофона.

– В конюшне, кроме нас с ней, никто не работает. Думаю, что Сантолайнену откуда-то стало известно, что она американцам и завучу нашему стучит обо всём, о чём от кого-либо узнает. Зря Андрей ей про свои намерения ляпнул. Уверен, что после этого его и стали «пасти». Тут у америкашек прихвостней – полсела! Среди них и зэки есть, и военные, и бандиты… Кто из них на «мокрое» пошёл, не знаю. Но за хорошие бабки, я думаю, некоторые сегодня вполне могут согласиться. Пьют здесь не меряно, а хроническая пьянка… она все барьеры снимает. С этими словами Ефим похлопал себя по карманам и, хитро улыбнувшись, с некоторой досадой проговорил в сторону Альберта:

– Ну, я вижу, ты у меня немного порылся. Да нет, я не в претензии. Всё правильно. Надо знать того, кто в тебя подковы мечет. Кстати они заточенные, и если бы ты не уклонился, то не говорили бы мы сейчас с тобой. Так что, спасибо, с меня бутылка. Даже не представляю, что бы я сейчас делал…

– Что – что? Да ясно что! Труп бы мой ховал, а потом по темноте в лес, до кучи к Ксении с Андреем. – Зло подсказал Альберт.

– Шалишь, паря. Я не убийца. Потому в последний момент и биту на себя принял. Не буду скрывать, выполнял и для директора, и для этой Сары, сучки американской, разные их заказы. Мулат ихний ко мне тоже обращался. И Санчесу, старшему их, кое-какую информацию поставлял. А как не поставлять? Он мне все документы выправил, сюда на работу устроил. А кому я на хрен с судимостью нужен. Здесь и не сидевшим не фиг делать. Я ж говорю, пьют от безделья почти все подряд. Лес загоняют и пьют… Есть за мной, конечно, грешки, но это так, только для тебя. Если мусорам стукнешь – я в отказ пойду. Предупреждаю сразу.

– Не стукну. Мне сейчас главное – уяснить ситуацию с американцами. Кто они? Зачем сюда пожаловали? Ведь не английскому же учить?

– О, у них здесь много разных забот, хотя и английскому тоже учат, на свой манер, конечно.

– Это как, интересно?

– Да занятия у них не простые, а с подкладкой. Мне об этом по пьянке сам Санчес говорил. Короче, урок как бы состоит из двух слоёв: чисто учебный и идеологический. Начинают с языка, а по ходу сначала незаметно так, а потом всё настырнее начинают втыкать всю эту фигню американскую. И получается, что вместе с языком наши детки их взгляды усваивают. Он мне что-то такое объяснял, но я и сначала-то далеко не всё понял, а потом и вовсе забыл. В общем, учили их этому специально. Впрочем, он говорил, что и наших, советских спецов, которые в соцлагере работали, тому же учили. Особенно, если работали в третьих странах – таких, как Бангладеш или Индия, или в Африке где… Теперь мы не империя, а они наоборот, ещё сильнее себя империей почувствовали. Вот и рассылают эмиссаров во все концы, кодируют народишко. А детки… они такие доверчивые, такие податливые, как пластилин.

– Пластилин, твою мать… Дал бы я тебе ещё раз по сусалам! Тебе что, русских детей не жалко, родителей их, земли вот этой разорённой?

– Жалко. Мне и из-за колючки её жалко было, только толку-то? Куда я пойду? Кто мне, вчерашнему зэку, поверит? Да и куплено у них здесь всё и все. Тот же прокурор им в рот заглядывает и, наверное, не просто так. Да что прокурор!.. Тут знаешь, какие тузы из области бывают? Ну, губернатор при мне не приезжал, врать не буду. А вот замы его – регулярно, и прочая крупная рыба не брезгует. Депутаты из области, сенатор, олигархи ваши городские, у которых денег не меньше, чем у американцев. Только они против штатовцев жлобы и жадюги. Из-за штуки деревянных удавятся, а этим и зелёных, если что, не жалко. Ну и мне, конечно, приплачивали. И жил я последнее время очень даже неплохо. «Десятку» купил, дачку возле реки снял, из бруса, комп поставил с Интернетом, хотя гроза вчерашняя всё и перепортила, теплицу в огород купил классную, даже сплю в ней летом, среди огурцов и помидор… Такой кайф! – Конкин блаженно прикрыл глаза. – Я ведь в тюрьме об этом только мечтал, – причём, понимая, что, скорее всего, ничего этого у меня не будет и вообще, наверняка опять сяду. Тут Альберту показалось, что по щеке Конкина ползёт скупая мужская слеза. «Ещё этого мне не хватало!» – С досадой подумал Альберт. И переждав пока бывший сиделец успокоится, располагающим тоном спросил его:

– Ефим, сколько всё-таки здесь американцев живёт? Ведь не двое, наверное?

– На постоянке двое. Но я видел их здесь уже с полдюжины, если не больше. Причём, как мне показалось, они не из Америки сюда наезжают, а откуда-то из области. Вроде бы даже коллеги наших. Короче, к Санчесу приезжали двое таких же, как он. Все перед ними прогибались и всё такое… Словом, их по полёту видно. Если по тюремным меркам, то не мельче, чем начальники колонии.

– А ты по какой сидел то и когда откинулся?

– По сто пятой, но как пристяжной, соучастник то есть. Сам не убивал, а только оружие достал и на шухере стоял. Ну, я же не думал, что… Думал, попугают и отпустят. И смысла-то никакого не было мочить этого ублюдка… А вышел я ровно год назад, но как вроде вчера это было.

– И ещё, Ефим. Закатай-ка рукава, дружище!

– Это ещё зачем? – В глазах Конкина сверкнули злые огоньки.

– Дурак ты, Конкин. Год на воле, а до сих пор не вник, что сегодня любой участковый на тебя по запаху выйдет и тут же парни из наркоконтроля приедут. У тебя же в конюшне героин варят, я этого запаха за Речкой во так нанюхался! – Альберт полоснул себя ладонью по горлу. В ответ Конкин неожиданно зарыдал:

– Не сдавай меня, Альберт. Не хочу я больше в тюрьму. Я ведь никому ничего не впаривал, только для себя варил. И не героин это в общем, а очищенный опий. Сам выращивал на просеке мак, сам резал, сам варил и кололся, а сушняк отваривал… Всё только для себя. На зоне воры подсадили, суки… Сколько раз себе обещал, по серьёзу пытался завязать, а никак не выходит. Носом, блин, слаб! Если не посадишь, завяжу. Самому надоело таиться. Это же блядво, о котором ты говорил, везде рыщут. Кстати, по моим заметам, некоторые из них сами не просыхают, и не только от герика. Я, когда однажды в ночном клубе дурь покупал, видел одну парочку из этого ведомства. Обкуренные или вкаченные, уж и не знаю, но в полном неадэквате и сразу видно, что не алкоголь. Только с них, сам понимаешь, всё как с гуся вода. Да что там полицейские, у нас, Альберт, депутаты торчат. Прости меня, это знающий мент даже по телику заметит!

– Да знаю я, знаю, Ефим. Я даже писал об этом, только всё напрасно. Тут я с тобой полностью согласен. Не стукну я на тебя, не ссы. Только ты сам давай поосторожней, а если облажаешься, на меня не коси. Я, если обещал, выполню. Да и, в общем-то, не преступник ты, а так… последствия своей 105-ой расхлёбываешь.

– Нет, преступник! – с обречённостью сказал Конкин. – Я лес поджигал. Заставляли меня, а я поджигал… раза три или четыре.