Текст книги "Янки при дворе губернатора"

Расследование началось

Примерно, минут через сорок, приподнявшись над коченеющим телом распростёртого Андрея, майор Наскоков озабоченно сказал:

– Однако, к делу, – и, нетерпеливо потирая руки, тут же добавил: Я насчитал на теле убитого пять пулевых отверстий…

– Два – по касательной, два – в область печени, и одно – в грудь, под левую ключицу, – продолжил за Наскоковым Сулейменов. После вскрытия скажу точнее.

– Я полагаю, по нему как минимум три очереди выпустили, – предположил Агапов, осматривая сбитые ветки. – Стреляли из положения лёжа, а потому первая ушла метром выше, в ствол. Второй его, похоже, зацепили по касательной. Он замешкался…

– И подставился, – закончил фразу своего подчинённого майор.

– Я слышал ровно три коротких очереди, – подтвердил предположения полицейских Альберт.

Поколдовав над трупом ещё несколько минут, Абдулла сказал, что тело, пожалуй, можно и забирать. Картина вполне ясная. В это время Агапов нашёл лёжку стрелка и несколько стреляных автоматных гильз. Обрадованный, он тут же сказал Сулейменову:

– Протектор следа можно снять запросто и пальчики на пеньке, из-за которого он палил. Правда, он влажноватый…

– Ничего там не трогай, – прикрикнул на опера эксперт и что-то недовольно буркнул в том смысле, что яйца курицу не учат. Некоторое время притворно поприрекавшись на тему кто из них яйца, а кто курица, молодые полицейские принялись укладывать мёртвого учителя в чёрный полиэтиленовый мешок.

– Ну что, пошли с родными потолкуем. – Приказным тоном сказал Наскоков. – Ох, и неприятная это процедура, скажу я вам. Больше пятнадцати лет на службе, а так и не привыкну…

– Давай, я начну, Иван? – Предложил не на шутку удручённому майору Альберт.

– А что, валяй. Ты его недавно живым видел, и насколько я понял, успел неплохо изучить. А главное, имеешь свои основательные виды на это убийство… В общем, считай себя членом нашей следственной группы. – Майор заметно повеселел, вновь потёр ладонями одна об другую. – Действуем по старому доброму социалистическому принципу: ты – мне, я – тебе…

– По-моему, этот принцип характерен для всех формаций, начиная с доисторического времени, – усмехнулся Альберт. – Даже зверьё им пользуется. Есть в Африке маленькие птахи, наподобие колибри, которые обитают возле водоёмов. Так вот, они чистят крокодилам зубы, выклёвывая застрявшие в них остатки пищи. И крокодилы их за это не трогают. И крокодилы довольны, и птички сыты. И таких примеров – тьма! Вон хоть наших президента с премьером возьми… Та же рокировка.

Тем не менее, к учительскому дому Альберту шагалось не очень, даже колени предательски подрагивали…

Альберт называет мотивы

Услышав скрип открываемой калитки, на крыльцо дома вышел Карл Юханович и сразу отчего-то тревожно нахмурился. Альберт набрал полную грудь воздуха и с тоской в голосе, неотрывно глядя в глаза пожилому финну, решительно, как ему самому показалось, проговорил:

– Я к вам с плохой вестью. Около часа назад Андрея застрелил в лесу, в версте отсюда неизвестный. Это следственная группа из Центра, хотят с вами поговорить после того, как вы несколько придёте в себя. К удивлению журналиста, мужчина вполне совладал со своими чувствами, лишь веко его неестественно дёрнулось, да рука невольно упёрлась в косяк. Он понуро опустил голову, с напрягом прошептал куда-то в пространство:

– Но за что?

– У нас есть кое-какие соображения на этот счёт, и мы бы хотели с вами их обсудить. Мы пойдём присядем вон на то брёвнышко, – Альберт указал на сосновую опушку. – Покурим пока, а вы минут через десять подходите. Не помешал бы, полагаю, и ваш крепкий напиток, прежде всего, для вас самих…

– Да, конечно, – согласился Санталайнен. – Я только сейчас жене как-нибудь сообщу, может быть, придётся её корвалолом напоить… Вы на машине? Вдруг у неё что с сердцем? Альберт лишь молча кивнул в ответ…

В доме царила тишина. Только что потерявшая сына Марта Густавовна ни голосила по деревенскому обычаю, не заламывала рук, не проклинала судьбу-злодейку. Более того, вскоре она вышла во двор вместе с разом осунувшимся мужем, держа в руках металлический поднос с мочёными яблоками и бутербродами с ветчиной и домашним сыром. Сам хозяин дома нёс в одной руке бутылку со спиртным, а в другой – стаканы. Возле брёвнышка торчали два огромных пня. На них и расставили всю принесённую снедь. Молча разлили светло-оранжевую жидкость, взяли стаканы в правую руку, по яблоку – в левую. Санталайнен буднично предупредил:

– Гнал из медовухи. Крепкий очень, за пятьдесят градусов… И махнул полстакана единым духом. Выпили и остальные. Согласно захрустели яблоками.

– Мы искренне вам соболезнуем, Карл Юханович, – начал нелёгкий разговор Альберт. – Но поймите нас правильно, мы просто обязаны начать расследование уже сейчас, так сказать, по свежим следам. Это во-первых. А во-вторых, сдаётся мне почему-то, что преступник не один и на этом не остановится.

– Поэтому, – подхватил мысль Альберта майор, – если вам не трудно, постарайтесь вспомнить последние месяцы жизни вашего сына… Может, их что-то отличало от прежнего времени? Что-то специфическое… Настроение, характер разговоров, может, какая-то особая озабоченность появилась, тревога? О его делах в интернате, если можно, подробнее. В это время, видимо, незапертая калитка распахнулась, и во двор дома шагнул участковый Николай. Вид у него был смятенный, растерянный. Он кивком поздоровался сразу со всеми и неловко присел на край скамьи.

– Ну что сказать? – Задумчиво и печально начал Санталайнен. – Конечно, мальчик сильно изменился, особенно в последнее время. Стал каким-то нервным и скрытным. Раньше он любил рассказывать нам с матерью о своих детках, об их успехах в английском, про олимпиады, которые они, кстати сказать, выигрывали, в том числе и в областном центре, а тут как-то замкнулся, зажался – словом, весь сосредоточился на чём-то своём.

– Когда примерно вы это в нём заметили? – Невольно перебил старика Альберт.

– Да, с год назад, а то и по более того. – Скорбные складки на лбу у осиротевшего вдруг отца проступили ещё явственнее. Весь он осунулся и заметно стал как будто ниже ростом. – Я первое время, конечно, пытался как-то его разговорить, расслабить, даже, чего греха таить, подливал ему вот этой штуки, – Санталайнен слегка подрагивающей рукой ловко ухватил бутылку за донышко и налил ещё по одной, на этот раз и участковому тоже. Молча выпили не закусывая, только участковый взял из блюда мочёное яблоко и сосредоточенно стал вытягивать из него рассол.

– Ну и?.. – нетерпеливо обратился к хозяину майор Наскоков. – Разговорили хоть на что-то? Алкоголь всё ж таки развязывает язык, особенно мало пьющим или не пьющим вовсе.

– Да, однажды он сорвался, не выдержал, стал ругать время, областную власть, которая устроила в интернате «филиал ЦРУ».

– Прямо так и сказал? – Нервно завозился на бревне Альберт.

– Именно так. Ну, говорил, что эти приехавшие из Штатов гуманитарии всё подмяли под себя, всех держат на коротком поводке, даже заместителя губернатора, не говоря уж о директоре интерната и учителях… Что везде суют свой нос, не дают, как прежде, работать с детьми. Что если нам раньше мешала коммунистическая идеология, то теперь – американская, только в ещё большей степени. Коммунисты хоть на свою страну работали, а эти… Если бы мы что-то подобное позволили себе в Штатах, то нас бы тут же депортировали, и это в лучшем случае, а, скорее всего, пришили бы шпионаж, терроризм, педофилию или ещё что-либо подобное… И что со всем этим делать – ему не ведомо, потому что «стучать» в ФСБ ему как-то не с руки. Оказывается, когда он учился в университете, на него на самого туда «стучали».

– Это интересно, – сказал майор, – только к нашей епархии не относится.

– Как знать? Как знать? – не согласился с ним Альберт. – Очень часто самая кондовая уголовщина выползает именно из политики. Нам ведь важно нащупать мотивы, верно? А они, сдаётся мне, уже начинают проступать.

– Ну и? – Вновь проявил нетерпение Наскоков.

– Андрей давно был недоволен деятельностью американцев, которые, как пить дать, совсем не те, за кого себя выдают. Ведь не случайно он назвал интернат филиалом ЦРУ! И они, судя по всему, об этом догадывались, а, я даже уверен, что наверняка знали. Попробовали его купить, а он не продался. Что с ним делать? Поскольку последнее время он был таким зажатым, напряжённым, его, скорее всего, шантажировали… А он просто не хотел беспокоить родителей этими своими проблемами, не так ли, Карл Юханович?

– Вы очень проникновенны, молодой человек, – с болью в голосе сказал Санталайнен. – Сын всегда жалел нас и оберегал от разного рода беспокойств. Иногда это принимало даже некие болезненные формы…

– Вот! – Победно воскликнул Альберт. – Но сами америкосы никогда бы не пошли на мокруху, не то у них положение. Да и зачем, если в карманах «зелени» не меряно?! Намного опаснее в этой ситуации для недовольных положением дел в интернате все эти заместители губернатора и прочие местные чиновники, которые здесь жировали на американские деньги. Представляете, что б с ними со всеми было, если бы всё это открылось? Это не просто коррупция. Это международный скандал, вмешательство во внутренние дела другого государства. Вот вам ещё один мотив. Ну, и, наконец… Все одновременно с любопытством посмотрели на Альберта.

– Андрея застрелили вскоре после нашего с ним разговора, который проходил при открытом настежь окне. В этом разговоре он мне откровенно поведал о том, в чём ранее невольно признался отцу. И я заметил, что нас определённо подслушали вон оттуда, из кустов, – с этими словами Альберт показал на заросли чайной розы и жасмина возле частокола.

– Что же ты раньше – то, елы-палы! – Сорвался, как ошпаренный, со своего места Наскоков и, ухватив эксперта за рукав, ринулся к кустам.

А в это время…

А в это время сердобольная няня Груня тихо плакала у себя на кухне. Она всё не могла свыкнуться с мыслью, что сегодня в центре России могут вот так запросто застрелить невесть за что молодого талантливого парня. Она не только хорошо знала, но и уважала его, как и большинство её земляков, особенно тех, чьи дети учились в местном интернате. Многих он подтянул как по английскому, так и по немецкому, потому что прекрасно знал оба языка, три его воспитанницы стали победительницами областных олимпиад, более десятка детей – призёрами, а Маша Матвиенко недавно приехала из Москвы с серебром всероссийского форума. Её встречали чуть ли ни всем селом, и больше других её победе радовался Андрей Карлович Санталайнен. И вот теперь его за что-то взяли – и убили… Нет, это никак не укладывалось в няниной голове!

Промокнув фартуком глаза, она пододвинула к себе базу и неторопливо выдернула из неё увесистую трубку. Тщательно набрав нужный ей номер, хриплым заплаканным голосом заговорила в микрофон:

– Алло, Алик! Ну что там у вас, родной мой? Я всё никак места себе не найду… Душа болит. Что Карл Юханович? Жена его как? Наверное, ты опять всё на себя взял? Осподи… Няня выжидательно замолчала и вновь стала вытирать лицо фартуком. – Живы, говоришь? И это ладно. Скажи, что я приду помочь с похоронами и вообще… Ничего, вместе не пропадём. А тело, значит, в центр повезут? На экспертизу? И скоко она, эта испертиза, продлится? Не знаешь? А что там вскрывать то? Пули, они и есть пули. Понятно, понятно… Так положено. Раньше надо было оружье-то искать, а не в теле ножиками шевыряться. И ладно бы из ружей, а то ведь из автоматов! И где они, окаянные, их взяли? Тут по выражению няниного лица стало заметно, что она, сама того не понимая, только что сообщила Альберту что – то очень и очень важное… Попросив племянника на прощанье быть осторожней и осмотрительней, на рожон не лезть, няня Груня пошла в сарай за дымарём и роёвней, поскольку на крайнюю к лесу вишню с полчаса назад сел большущий пчелиный рой, вышедший из её самого успешного улья. Для начала она надрала с полена бересты и настругала тонкой берёзовой же лучины, потом подожгла в открытом дымаре кусок старой газеты и аккуратно стала запихивать туда только что приготовленные горючие материалы. Когда пламя зажило в металлическом цилиндре своей уверенной жизнью, в ход пошли высушенные куски специального древесного гриба, от запаха которого пчёлы теряли всякую волю и агрессию. Когда над дымарём поднялись клубы синего, приятно пахнущего дыма, няня Груня облачилась в плотную брезентовую рубаху, пчелиную маску, резиновые перчатки и, прихватив роёвню (этакий крупный кузовок с крышкой) и небольшой плотный веник для отряхивания пчёл, решительно двинулась к грозно гудящему рою. Работа с пчёлами всегда успокаивала её более всех иных занятий.

Захват роя на сей раз прошёл вполне удачно. Её жиганули всего две – три пчелы, ухитрившиеся – таки забраться под рубаху. Причём, несмотря на противное пчелиное жужжание, она ни на секунду не отвлеклась и не потеряла самообладания. Когда весь рой был перенесён в роевню, она извлекла из него матку и поместила её в аккуратный маточник, этакую мини-тюрьму для пчёл, после чего отправилась водворять оставшихся без предводителя пчёл восвояси. Но когда подошла к «успешному улью», услышала за забором на опушке странные картавящие голоса. «Английский»! – Вскоре поняла она, поставила роёвню на траву сада и прислушалась.

– Надо постучаться в дом, поговорить как с коллегой, – предлагал мужской голос. – Поверь, русские любят откровенные разговоры. Сослаться на местную скуку, предложить виски, позвать в гости. Он ведь, по нашим сведениям, сам собирается побывать у нас. Надо перехватить у него инициативу. Няня Груня говорила по-английски неважно, но понимала, как ни странно, вполне прилично. Такое бывает и весьма нередко.

– Но, Джимми, это может вызвать у него подозрение, – не соглашался женский голос, – особенно, если учесть шумиху, которая вот-вот должна начаться. Давай немного подождём, ну, хотя бы до завтра, а там будет видно…

– Нет, Сара, ты положительно не права. Завтра будет уже поздно! После этого няня Груня услышала приближающийся хруст сучьев и с некоторым испугом поняла, что в калитку вот-вот постучат. Тогда, не долго думая, она открыла роёвню и стала вытряхивать озлобленных насекомых в сторону калитки… За это время её ещё несколько раз кусали – то под рукава, а то и сквозь рубаху: видно, пчёлы дошли до полного исступления и уже не разбирали ни своих, ни чужих… И всё же няня Груня держала пчёл уже лет двадцать, а потому была терпеливой и привычной, а вот подошедшие к калитке… И в это время Альбертова тётка услышала душераздирающие вопли: «О, май Гот!», а затем сплошной «фак!».

Горе в финском доме

Между тем, Наскоков с экспертом Абдуллой и молодым оперативником Агаповым начали рыться в кустах, откуда, по мнению Альберта, их с только что погибшим учителем английского Андреем Карловичем могли подслушивать. Минут через пять донеслось первое «Нашёл!», а ещё через пять – снова «Нашёл!». А нашли опера, с точки зрения Альберта, сущие пустяки: шариковую ручку, два окурка и следы подошв. Треснувшую ручку Сеня Агапов нёс с особым почтением, словно это был ключ к раскрытию всего случившегося. Всё остальное Абдулла проворно погрузил в пакеты и стал заметно торопиться. Заметивший это Николай сказал, как бы извиняясь, что коллегам пора…

– Да – да, конечно, – понимающе среагировал тут же Карл Юханович и налил по последней, сказав при этом традиционное «На посошок!». После «посошка» народ подъел яблоки и хлопотно устремился к «Патриоту». Когда тот отъехал, над опустевшим столом нависла вязкая тишина. Её неожиданно нарушил Карл Юханович:

– Ребята, вы, наверное, полагаете, что я – дерево какое-то бесчувственное, что всё так холодно переношу, что финн… в общем…

– Карл! – Почти крикнул, а не сказал Альберт, – однако, ты не прав, брат. Я ведь тоже не сопля калужская, а немец, перец, огурец, а редактор мой, которого я уважаю, как отца родного, швед… А все мы – русские люди. Вот и Николай скажет, – с этими словами Альберт с надеждой глянул на участкового. Тот, заёрзав на скамье и виновато потупившись, положил свою широкую ладонь на плечо Сантолайнена:

– Карл Юханович, прости ты меня, Бога ради, это я, чёрт меня дери, не досмотрел. Но, хоть тебе это сына и не вернёт, скажу… Мы с Аликом этих сук найдём и накажем… их накажут. Мы тебе в этом клянёмся! Почему? Просто иначе нельзя, иначе всё теряет всякий смысл. Помнишь, чем у графа Толстого «Война и мир» кончается? Ну, там про добро и зло. Там написано, что противостоять злу мы можем лишь взявшись за руки, соединив свои усилия. Они дружат против кого-то или чего-то, а мы – за и во имя. Вот и всё. А дальше, дальше – как повезёт, как получится, но мы постараемся, Карл Юханович. Постараемся просто честно выполнить свой профессиональный долг, как когда-то там, за речкой. Сантолайнен устало посмотрел на участкового, и лицо его исказилось гримасой боли. Альберт понял, что до финна только сейчас всё по-настоящему и дошло. Силы начали оставлять старика (именно стариком он сейчас и выглядел), и он глухо зарыдал, повторяя словно перед иконой:

– Господи, за что на склоне лет? За что, Господи?! Андрюшенька, сынок, как же мы без тебя жить то будем?! Альберт с Николаем подхватили ослабшего Сантолайнена под руки и осторожно повели его к дому, где прямо на крыльце сидела, закрыв лицо руками, согбенная Марта Густавовна.

Опасность пришла, откуда не ждали

После того, как няня Груня услышала вопли закусанных пчёлами американцев, до неё вдруг дошло, что Альберту грозит самая настоящая смертельная опасность, ибо от кого же этим заокеанским гостям знать про недавнее убийство Андрея, как не от самих убийц? И поскольку сами американцы, конечно же, на такое дело не пойдут, то значит убийцы, скорее всего, где-то там, в селе, где сейчас наверняка ввязывается в это опасное дело её любимый племянник. А потому, когда вопли истязаемых пчёлами иностранцев стихли за опушкой, няня Груня пустилась проворной рысью в сторону дома Санталайненов. По дороге она дважды коротко передыхала, после чего возобновляла своё нервическое движение. Ей повезло. Она столкнулась с Альбертом и Николаем буквально у самой калитки. Альберт глянул на запыхавшуюся тётку с такой неподдельной тревогой, что ей даже стало стыдно за свой женский испуг и свои мрачные предположения.

– Слушай, няня, тут сейчас мимо дома двое этих… из интерната пронеслись… как бешеные ракеты, даже выли они примерно так же, если ещё не круче. Это часом не от нашего дома? – На губах Альберта заиграла заговорщическая улыбка. И у няни Груни сразу отлегло от сердца, потому что эту улыбку она видела на лице племянника только тогда, когда всё она делала так, как того требовала ситуация. Взгляд Николая, напротив, выражал явное смятение и даже некоторый испуг. С этим всё ясно, подумала няня Груня, он – участковый и находится при исполнении. Ещё, чего доброго, хулиганство мне припаяет! Хотя вряд ли, Альберт защитит. И они вроде – приятели. В это время Альберт, понимающе глянув на тёткины припухлости и задумчиво почесав за ухом, даже не спросил, а как будто высказал догадку:

– Роя снимала? А эти рядом слонялись?

В ответ няня Груня только согласно кивнула, повинно посмотрела в сторону учебного заведения и покаянно заговорила:

– Роя – то я стряхнула быстро, и пчёлы, думаю, никого бы и покусать то не успели, только потом мне роёвню пришлось малость приоткрыть. Сначала меня саму под ухо типнули, а потом и на этих набросились. Хотя они не просто поблизости ошивались, а хотели непременно к нам на порог… А на кой ляд они мне сдались, если нашего Андрея, почитай, из-за них и застрелили?!

– Ох, няня, и скора ты у меня на расправу! – Вздохнул племянник. – Я ведь ещё даже и в интернате не был, пока всё с чужих слов, одни, можно сказать, предположения да слухи…

– Вот и я их разговор, когда несла роёвню, услышала. Они, значит, тебя хотели видеть, чтоб от себя подозрения отвести. И ведь ещё и в интернате никто про Андрея не знает, а они уже решили меры принять, упредить и всё такое. Особенно всё мужик к тебе рвался, а эта его спутница, Сара, его отговаривала – мол, не надо торопиться, мол, это чересчур подозрительно…

– Что, прямо так и сказала? – В свою очередь удивился участковый.

– Верите ли, ни слова не придумала! Разве ж я не понимаю? А иначе и пчёл бы на них не выпускала. Их бы и мой Никита на порог не пустил. Альберт обернулся к участковому, в глазах его появилось отражение вдруг блеснувшей догадки:

– Николай, а ведь она говорит истинную правду, потому как знает, что пчёлы – это настоящее оружие. В прошлом году они на медоносах корову соседскую до полусмерти закусали, еле ветеринар из района откачал. А тут пришлые горожане из-за океана, у которых вряд ли и иммунитет-то на наши дела появился. Они вон от комаров-то наших не знают куда деваться, лесничий мне говорил, что на китайцев в июне походили, а тут пчёлы… Ой, няня, беда мне с тобой! А если помрут?

– Небось, не помрут. А если пожалуются куда, то меня их же закон и защитит. У них частная собственность – святое дело, даже убить можешь непрошенного гостя – и тебе за это ничего не будет. Предупреждать надо о своём визите, а не лезть вот так, на рожон. – Последние слова няня произнесла уже с полной уверенностью в своей правоте. И в это время над лесом опять громыхнуло. Няня инстинктивно вжала голову в плечи, взяла Альберта за локоть и авторитетно сообщила:

– Однако, надо к дому поторапливаться. Уж больно туча над сосняками неприятная висит, с проседью… Дождя из такой много не прольётся, а вот разряды будут не шуточные. А лес нынче не то что от молнии, от искры печной так полыхнёт, что… Позавчерась выселок за болотом сгорел, только баня от него и осталась. Народ в колодцах хоронился.

– Может, у Санталайненов переждём? – Предложил осторожный Николай.

– Да им, чай, не до нас нынче. – Возразила няня. – Пусть одни хоть сегодня побудут, поплачут, повспоминают… Неудобно их стеснять, однако. – И с няней Груней нельзя было не согласиться.

– Главное, – сказал уже тронувшийся с места Альберт, – это лес быстрёхо миновать. Успеем… Пошли, Коля, перекурим, перекусим это дело и обсудим. Видно, пришла пора в гнездо это американское наведаться. И тут важнее важного, как всё это обставить… Участкового упрашивать не пришлось, ибо, что греха таить, любил он столоваться у няни Груни, которая уже давно изучила все его не притязательные в общем-то вкусы. До боров дошли довольно спокойно, но у самой опушки вдруг потемнело, как при полном солнечном затмении, а уже через сотню метров на головы спешащих путников упали первые дождевые капли. Впрочем, няня Груня оказалась права. Дождь был плёвый, едва накрапывал, а вот при полном безветрии над лесом треснуло так, что у всех троих заложило уши. Удивительно, но гроза буквально подкралась к этим измученным лесными пожарами местам. За первым ударом тут же последовали второй и третий. Оказалось, что туч было несколько, и что пришли они сразу с трёх сторон. И вот сойдясь здесь, над борами, начали злобствовать во всю свою мощь. Минут через пять Альберт уже не только оглох, но и ослеп, потому что таких ярких молний он не видел никогда в своей жизни. Даже кроны сосен не гасили их белого, очень похожего на электросварку света: впору было чёрные очки надевать. Няня Груня сначала охала и причитала, а потом, обессиленная объявшим её ужасом, повалилась на падшую хвою. Мужчины подняли её на руки и отнесли под куст акации, где решили немного переждать. Было на самом деле страшно. Остро пахло каким-то горелым металлом. На минуту показалось, что грозы пошли на убыль, но когда уже решили подниматься и идти дальше, вновь рвануло прямо над головой. И вместе с этой раздирающей озоновый воздух звуковой волной раздался треск разлетающегося на куски дерева. Это буквально лопнул и брызнул осколками толстенный ствол ближайшей к ним сосны, а потом её остов вспыхнул, как бенгальская свеча, разбрасывая по сторонам гроздья горящих сучьев.

– А-а-а! – Заголосила няня Груня и снова упала на земь. Но время на раздумья уже не оставалось, потому что неожиданно поднялся порывистый ветер и чубы пламени хищно лизнули соседние деревья. Альберту и его спутникам ещё повезло, что ветер дул не на них, а куда-то вбок, в сторону посёлка. Но идти с няней Груней на плечах Альберту было тяжело, и вскоре его сменил Николай. На огонь старались не смотреть, потому что он летел почти параллельным курсом и чувствовался каждой клеткой тела. Да и горит сосновый лес с большим разносом искр, а потому по ходу они уже пару раз миновали крохотные очажки низовых пока что пожаров. И вот когда уже до края леса осталась пара сотен метров, они увидели впереди полыхающую им навстречу опушку. Очевидно, её подожгла другая молния, одна из тех, что оглушила и ослепила их минутами десятью ранее. Николай, нёсший в это время няню Груню, не устоял и упал на колени, а у дёрнувшегося от неожиданности Альберта отлетела с пояса плохо пришитая пуговица, и он неожиданно оказался при спущенных штанах: и смех, и грех! Впрочем, именно он, в конце концов, и спас всех, используя недавний опыт бегства от огня. Они, по его настоянию, не стали углубляться от огня в лес, куда их, перепуганных встречным пожаром, инстинктивно потянуло, а рванули по диагонали. При этом огненный шквал приближался, но не так быстро, как если б они не стали менять курса. А потому другого края опушки они достигли чуть раньше, чем туда добрался огонь. Помогло и то, что опамятовавшаяся няня Груня уже продвигалась своими ногами. На опушке силы оставили их, и к сельским картофельникам они буквально отползали. Последняя молния ударила в поселковый ретранслятор, из которого при этом полетели снопы искр и зловещие вопли сигнализационной сирены. А опушка полыхала в нескольких десятках метров от них, обдавая всё окрест удушливыми дымами и невыносимым мертвящим жаром.