Текст книги "Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник)"

Я далек от мысли обвинять Путина в чем-либо из вышеперечисленного – у меня для этого нет информации. Как нет ее ни у кого другого из представителей обыкновенного электората. Подчеркнуть уместно другое – все эти обвинения, обоснованные или нет, не расследуются и по большому счету даже не обсуждаются. Прошлое Путина – кот в мешке, главный кот в мешке, поэтому он и превратился в суперстар.

Официальный (извлеченный из мешка) послужной список Путина малоутешителен. Как пошутил экс-премьер-министр Сергей Степашин: «Президент поблагодарил меня за хорошую работу и отправил в отставку». С Путиным же дело обстояло ровным счетом наоборот: все, за что он брался в открытую, заканчивалось провалом и венчалось очередным повышением. Работая в Петербурге, Путин возглавил три избирательных штаба: Движения в поддержку демократических реформ в 1993 году (движение не преодолело пятипроцентного барьера), НДР в 1995 году (НДР получило по Петербургу одно место, и его нынешний министр здравоохранения уступил супруге мэра Людмиле Нарусовой) и Собчака в 1996 году (очевидный фаворит губернаторских выборов Собчак проиграл малоизвестному на тот момент Владимиру Яковлеву). Решая проблему Скуратова, Путин не смог решить ее ни окончательно, ни мало-мальски пристойно: ночной вызов зампрокурора Москвы в Кремль дорогого стоит, хочется верить, что показания «ночных бабочек» обошлись дешевле. Наконец, но не в последнюю очередь: формальным поводом замены Степашина на Путина стало чеченское вторжение в Дагестан. Если кто и проспал это вторжение, то, разумеется, ФСБ. Назначение начальника ФСБ премьер-министром в этой ситуации выглядело по меньшей мере странно. Так это и воспринималось тогда, но как стремительно позабылось!

Организаторы взрывов не найдены. Война в Чечне идет «от забора до обеда». Внешняя изоляция страны нарастает. Рубль забыли «опустить» осенью по внутриполитическим соображениям, и поэтому весной он обвалился. В криминальной столице не прекращаются политические убийства. Партия кота в мешке с именем Путина на устах практически выигрывает думские выборы, популярность премьера зашкаливает, президент Ельцин (о котором известно, что из Кремля его вынесут только ногами вперед) добровольно уступает незадачливому премьеру ядерный чемоданчик. Творческая интеллигенция рукоплещет. Что, блин, происходит?

Но еще поразительнее – и показательнее – другое. Непредсказуемое прошлое кота в мешке по имени Путин меркнет перед непредсказуемостью его будущего. «Путин – это наше все» – так озаглавила статью профессиональная питерская правозащитница и антифашистка Нина Катерли. «Путин подобно Сталину вышел из недр еврейской власти, чтобы разгромить ее», – изрек Александр Проханов. Свои резоны надеяться есть и у той, и у другого, но и свои резоны трепетать тоже. Однако не трепещут – надеются. Обеими руками голосуют за кота в мешке.

Путин и сам, похоже, не определился, даже в мелочах.

Путин опирается на питерских профессионалов, они же младореформаторы, они же, если кто забыл, «писатели»? Путин опирается на действующих и отставных (хотя отставными они, как известно, не бывают) чекистов? Путин опирается на олигархов или на военно-промышленный комплекс? А хрен его знает. Он обещает навести порядок – но что за порядок? Какими средствами? Да и наведет ли? В Чечне у него застопорилось, а большая облава на Лужкова еще не разгорелась. Каково будущее Ельцина? Почетный президент? Ну, двух президентов страна, как в старом анекдоте, определенно не прокормит. Подследственный? Указ о гарантиях не стоит бумаги, на которой он написан, а цена честного слова Путина нам неизвестна. Ну ладно Ельцин, а что будет со страной?

Правда, и самого Ельцина мы покупали, как кота в мешке. Причем даже не во второй раз, когда нам показывали разухабистую телекартинку с неутомимым плясуном, а в первый, когда горбачевская власть победоносного своего оппонента не раз из мешка вытаскивала и нам с того же телеэкрана демонстрировала. А мы зажмуривались: мы уже сделали свой выбор, мы прикипели сердцем, нам полюбился кот в мешке.

Конечно, у Ельцина была программа. Борьба с привилегиями, это раз. Такие реформы, чтобы всем жилось лучше, это два. Берите суверенитета, сколько сможете, это три. И межрегиональная депутатская группа. Участники которой разочаровывались один за другим по мере того, как их вышибали из власти и сбрасывали с палубы в реку, а разочаровавшись, садилась за мемуары, после чего их разочаровывали еще сильнее. Но с программой все стало ясно, самое позднее, когда власть начала причмокивать и обмахиваться ваучером, а все же сбили волну народного гнева, напишут в учебниках, этим самым ваучером ценой в две «Волги», означавшим односторонний разрыв государством контракта с обществом. Вот, кстати, еще один классический пример продажи кота в мешке – нам всучили мешок с ваучером, внушив, будто в мешке на самом деле находятся две престижные на тот момент автомашины.

Конечно, все изложенное выше представляет собой пессимистический взгляд на вещи. Потому что имеется и оптимистический, А заключается он вот в чем: всякий раз, покупая кота в мешке, мы интуитивно делаем правильный выбор по хорошо заученному принципу меньшего из двух зол. Потому что власть каждый раз делает нам предложение, от которого невозможно отказаться, потому что ставит вопрос по-бандитски: «Жизнь или кошелек?» – но чтобы это не выглядело и не воспринималось (со стороны) элементарным разбоем, отбирая у нас кошелек, но сохраняя нам жизнь, вручает в качестве компенсации кота в мешке. Да ведь и впрямь страшно представить, что было бы, не проголосуй мы в декабре 1993 года за никем не читанную и нелепую Конституцию, в июне 1996-го – за Ельцина, в марте 2000-го – за Путина. Хотя именно последний выбор все же представляется мне, в отличие от подавляющего большинства рассуждающих нынче на эту тему, в высшей степени гадательным.

Вместо политики

Парадоксы национальной идеи

[13]13
  Новая Россия. 1999. № 2.


[Закрыть]

Происходящее в нашей стране и с нашей страной за последнее десятилетие можно было бы определить карамзинским «Воруют!», если бы исключительно к воровству все и сводилось. Воровство – оно и в Африке воровство. Но, наверное, еще нигде и никогда не воровали так по-глупому, как у нас. Каждое крупномасштабное воровство – будь это отпуск цен, ваучерная или залоговая приватизация, распродажа армейского имущества или «пирамида» ГКО – может быть охарактеризовано известными словами: это хуже, чем преступление, это ошибка. И судьба воров – многих уже сегодняшняя (с Собчаком – в Париже, Артемом Тарасовым – в Лондоне, «Властилиной» – на нарах, Мавроди – в бегах и великого множества «банкиров» и «предпринимателей» – в милицейском морге) – лишнее тому подтверждение. Не говоря уж о страхе практически неминуемой расплаты, гложущем и «семибанкирщину», и «семью», чтобы не вспоминать о рвачах среднего и мелкого пошиба. И пир во время чумы, бушующий и «по жизни», и на телеэкране, – всем известно, чем заканчиваются такого рода пиры. И рассудочная готовность «делиться», по слову чиновника президентской администрации, разбивающаяся о психологическую невозможность поступиться хотя бы пятаком из наворованных сверхприбылей. «Заплатил налоги, спи спокойно» – лозунг не столько наивный (или лукавый), сколько несбыточный: вот чего-чего, а спать спокойно «героям нашего времени» не дано.

На фоне всевозможных «панам» и афер века тускнеет сравнительно скромная – в масштабах все еще богатой страны – растрата государственных средств, получившая название «Поиск национальной идеи». Ну, посидели годик без малого полсотни хорошо оплачиваемых бездельников на госдачах; ну, повыдумывали, выполняя августейшую волю, национальную идею тысячелетней России; ну, не получилось у них ни хрена – так они ведь честно объявили об этом и выпустили здоровенный том разноголосых суждений, а главного их куратора – Г. Сатарова – и вовсе уволили. В конце концов, отрицательный результат считается в науке достаточным (для оправдания вложенных средств) – и, скажем, реализаторы государственной программы «Планирование семьи», затратившие или списавшие многомиллиардные (в неденоминированных рублях) суммы на выпуск гигантским тиражом брошюры «Твой друг презерватив», проявили, очевидно, куда меньшую личную скромность. Крах проекта «Поиск национальной идеи» был предопределен заранее: и личностью, и политической судьбой заказчика, и подбором исполнителей из числа то восторженных, то циничных приспособленцев к существующему режиму (заметная фигура среди которых – родной брат главного прихватизатора Игорь Чубайс), и особенностями текущего момента. Какой-нибудь Шумейко, занявшийся, чудом избежав тюрьмы, «укреплением института президентства», выглядит в этом плане куда большим реалистом: как укреплять институт президентства, понятно всем (а кому непонятно, пусть вспомнит октябрь 1993-го), а вот что такое национальная идея… И личный, и общественный опыт горе-теоретиков мог подсказать им одно-единственное решение – все то же «Воровать!» (и тут как раз пригодился бы Карамзин в порядке исторического обоснования), – но озвучания именно этой идеи от них как раз менее всего ждали. Вот и свелась широкомасштабная работа за государственный счет к поискам черной кошки в темной комнате, а в результате было вполголоса объявлено миру и граду, а главное, заказчику, что никакой кошки там нет. Ну, нет так нет, – у президента и без того хватает серьезных дел первостепенной государственной важности: и Ленина из Мавзолея вынести, и «без галстука» с кем надо и с кем не надо пообщаться, и мэра Москвы званием «почетного строителя» удостоить, и знаменитому оружейнику Калашникову именной пистолет вручить (вероятно, чтобы ему, на старости лет оглядевшись по сторонам, нашлось из чего застрелиться), и правительство, встав не с той ноги, разогнать, и «Рохлиных раздавить», и на третий срок остаться… да мало ли что еще… Не до национальной идеи, понимаешь… Попробовали, не получилось, – ну, а что у нас вообще получается? И вообще, почему вы начали заниматься критиканством именно с этой парикмахерской? А все остальное вам нравится?

Меж тем вопрос о национальной идее исключительно важен – и сейчас, когда действительно не получается и все остальное, – важен как никогда. Однако он – и именно что на государственном уровне – табуирован, потому что трезвые подходы к нему неизбежно оборачиваются приговором – и самому государству, и его главе – конституционному и фактическому гаранту того, что все получается именно так, как оно получается на самом деле.

Национальная идея, любая национальная идея зиждется на одном и том же фундаменте – если не повисает в воздухе и тогда неизбежно рассыпается во прах. И фундаментом этим, как ни горько (или возбранно) признавать это либералам, является доктрина осажденной крепости. «У России друзей нет. Да ей и не нужно», – как сформулировал применительно к нашей стране Александр III. Но справедливо это по отношению к каждой стране. К каждому народу (дальше мы рассмотрим вопрос о триединстве политической, культурной и этнической наций). Сегодняшняя благостность внутренних взаимоотношений в рамках стран «золотого миллиарда» не должна никого обманывать. Дай американцам волю (и просчитай они некатастрофичность подобного поворота событий) – и они в три дня уничтожат Японию или Германию, да и старушку Англию. Экономически, о, разумеется, только экономически. И точно так же поступят Англия, Германия и Япония с США и друг с другом. Государство представляет собой заговор собственных граждан против всего остального мира (я уже писал об этом на страницах журнала в статье «Доктрина радикального центризма», 1994, № 2); когда этот заговор нарушается, государство перестает существовать: поглощается другим государством или рассыпается на части. Любое сепаратистское движение означает – хотя бы в зародыше – заговор именно такого рода: в вашей осажденной крепости нам не нравится, мы хотим выстроить собственную и оборонять ее своими силами. Кровавые примеры тому – Карабах, Чечня, Северная Ирландия, но ведь есть и мирные типа Квебека. Франкоговорящие обитатели вполне благополучного канадского Квебека (во всяком случае, значительная их часть) полагают, что Канада как осажденная крепость в значительно меньшей мере защищает их интересы, чем это сделал бы независимый Квебек. Понятно, что никто не нападает на Канаду, никто не осаждает ее в общепринятом смысле слова, но и квебекские сепаратисты не лыком шиты: саму необходимость учить английский (не по доброй воле и свободному выбору, но в силу государственных установлений) они воспринимают как диктат со стороны своего рода оккупационного режима – и такую крепость защищать не хотят. А хотят защищать другую, собственную, – и пусть англоязычный мир осаждает ее, сколько влезет!

И напротив, боснийские и хорватские сербы стремятся в Сербию (со своей землей, а не под угрозой и в результате этнических чисток), косовские албанцы хотят войти в состав Албании, южные осетины – объединиться с северными в составе России. Граждане Молдавии готовы были разрушить свою осажденную крепость, с тем чтобы защищать другую – румынскую, – но их туда без Приднестровья брать не хотят, и они теперь поневоле защищают свою Молдову. Гонконг радостно сливается с Китаем, а Тайвань страшится этого и всячески противится. В равной мере осажденными крепостями ощущают себя Северная Корея и Южная, Иран и Ирак, Ирак и Кувейт, Эфиопия и Эритрея и так далее. Все это, с точки зрения «политической сейсмологии», – вулканы действующие, но и любое другое государство – самое благополучное, самое мирное – является в этом смысле вулканом, лишь до поры до времени дремлющим. Недавно получил огласку поразительный факт: в семидесятые – восьмидесятые годы нейтральная, супернейтральная Швейцария втайне разрабатывала собственное ядерное оружие – это ли не сильнейший аргумент в пользу доктрины осажденной крепости как универсальной! Но и жесточайшие правила иммиграции и натурализации, принятые в карликовых государствах Андорра, Лихтенштейн и Монако, свидетельствуют о том же: каждый обороняет свою крепость как может, каждый усматривает в существовании и обороне именно этой, собственной, крепости решающие для себя преимущества; при разных разворотах темы это может называться лояльностью, гражданственностью, патриотизмом, а то и шовинизмом – дефиниции сплошь и рядом носят субъективный, а то и произвольный характер.

Другая особенность доктрины осажденной крепости как универсального фундамента национальной идеи – право государства распоряжаться жизнью граждан. У нас это тоже, по вполне понятным причинам, замалчивается или извращается, подменяясь на практике рассуждениями – со ссылкой на западноевропейский опыт – о недопустимости смертной казни. Но ведь смертная казнь – это всего лишь частный случай. Есть обязательная воинская повинность, и даже там, где она отменена, есть всеобщая мобилизация в случае войны (не говоря уж о неизбежных в ходе военных действий жертвах среди мирного населения); меж тем объявление войны или ведение военных действий без объявления – это прерогатива государства. Каждого государства – от США до Ватикана включительно.

На разговорах об интеграции в западную цивилизацию фундамента универсальной национальной идеи не создашь (другой вопрос, что нас там не ждут и туда в любом случае не пустят). На разговорах об «общих интересах», взаимовыгодных условиях и тому подобное – тем более. Вот договор СНВ-2, условия которого (для нас) укладываются в нехитрую формулу: «Отдай жену дяде, а сам иди к бляди» (то есть уничтожь имеющиеся ракеты – и можешь изготовлять новые). Мы можем не принять этот договор или, оставаясь независимым государством, смириться с ним как с навязанной нам частичной капитуляцией, но ни «общими интересами», ни «взаимовыгодными условиями» здесь не пахнет; в конце концов, Кутузов сдал Москву, потому что проиграл Бородинскую битву, а не по какой бы то ни было иной (и задним числом придуманной) причине.

Доктрина осажденной крепости предопределяет и государственные интересы, которым она во многом тождественна. «То, что выгодно Форду, выгодно всей Америке», – один частный случай. «Догнать и перегнать Америку», – другой. «Учиться, учиться и учиться», – третий. То есть, если администрация США навалится на Форда, как наши младореформаторы – на «Газпром», обороноспособность осажденной крепости США пострадает. Если на смену формуле рывка, прорыва (опережающей модернизации) придут приземленные идеалы общества потребления, обороноспособность осажденной крепости СССР пострадает (да и сама крепость рухнет, что и имело место фактически). Если отказаться от всеобщего равного права на бесплатное образование, то не получится рывка и прорыва – а далее смотри выше. Украине – как государству, как осажденной крепости – выгоден распад России, а Армении или Таджикистану невыгоден, потому что две последние осажденные крепости без российской поддержки незащитимы: союз с Россией, зависимость от России заложены в фундамент национальной идеи. России выгодно торговать обработанными алмазами, а ЮАР невыгодно, чтобы мы торговали обработанными алмазами, – каждая из этих двух стран свою крепость стремится защитить, а чужую разрушить. Австрии было невыгодно вступать в ЕЭС, но ее вынудили. Англия не подписывает Шенгенского соглашения, а Индия с Пакистаном – договор о нераспространении ядерного оружия. В Австралию приглашают иммигрантов-мужчин, электронщиков и врачей, желательно с сыновьями, а учительниц русского (или, если угодно, французского) языка, разведенных и с дочерьми, просят не беспокоиться. За нефтяные месторождения воюют, а за угольные шахты нет. И так далее.

Проникаясь этой логикой – а она элементарна, – в полной мере осознаешь преступные масштабы происходящего в нашей стране и с нашей страной – начиная с горбачевской «щедрости» во внешней политике и заканчивая очередными многомиллиардными заимствованиями на Западе, призванными в первую, если не в единственную, очередь спасти западных же спекулянтов на финансовом рынке России от потерь. Но «заканчивая» здесь – неудачное слово, потому что все это, увы, продолжается. Продолжается – в забвение доктрины осажденной крепости как фундамента национальной идеи, а значит, ни о какой национальной идее не может идти речь. Во всяком случае – из уст апологетов геополитического и политэкономического статус-кво. Они могли бы предложить лишь идею антинациональную – типа того же «Воруйте!», – но за это денег не платят – из казны и в открытую. А коробки из-под ксерокса мы здесь обсуждать не будем.

Меж тем поиск черной кошки в темной комнате бессмыслен не потому, что никакой кошки там нет, а потому, что ее нечего искать. Национальная идея (и это опять-таки носит универсальный характер) – это всего лишь идея нации! Французской нации – для французов, китайской – для китайцев, американской – для американцев и так далее. Национальная идея не объясняет нацию и ее место в мире, а только манифестирует. Мы есть (французы, американцы, китайцы) – и этим мы отличаемся от других, это и есть национальная идея. С нее-то – с национальной идеи – любая нация и начинается. Нет нации без национальной идеи, потому что без национальной идеи нет нации!

Правда, применительно к нам и к нашей самоидентификации все это несколько запутанно. И здесь самое время рассмотреть упомянутое выше триединство политической, культурной и этнической нации, причем проблемы возникают с каждой из ипостасей. Напомним, что политические нации первоначально сложились в Западной Европе после буржуазных революций, когда кровавый передел территорий был еще далеко не закончен, и все же на смену лояльности тому или иному престолу пришло осознание национальной общности, стремящейся к тому, чтобы совпасть с политическими границами (тем или иным способом, включая воссоединение, аннексию, обособление и добровольную миграцию). В основу понятия «политическая нация» положены романские представления о мире, тогда как германские народы больше тяготеют к самоидентификации по этническому признаку, хотя проблемы и трудности существуют в той или иной мере у всех и для всех. Свежий пример – победа Франции на чемпионате мира по футболу. Команда, составленная в основном из «инородцев», блистательной – и неожиданной чуть ли не для всех – победой сплотила нацию, ослабив, в частности (согласно многим свидетельствам), позиции пропагандиста «Франции для французов» Ле Пэна. Это стало частным, но впечатляющим триумфом политической нации над этнической. И напротив, этническое единство оказалось на сегодняшний день бессильно преодолеть – в рамках политической нации – водораздел между «западными» и «восточными» немцами, не говоря уж о репатриантах из бывшего СССР.

Наша проблема как политической нации коренится в драматических событиях недавнего прошлого. Внезапный, насильственный и искусственный распад СССР прервал процесс формирования «советской нации» (новой исторической общности, как это тогда называлось), причем произошел он отнюдь не по этническим границам. Законно и естественно озабоченные судьбой наших соотечественников, оставшихся в Средней Азии, Казахстане, Прибалтике, Молдавии, Крыму и на Украине, мы вкладываем в это понятие (соотечественники) не политический, не этнический и даже не культурологический смысл: речь идет о защите русских, полу– и четвертьрусских, русскоязычных, неграждан (применительно к Латвии и Эстонии) и так далее. А для внутреннего употребления и самоидентификации изобрели неуклюжий термин «россияне». Особенно примечательна судьба полурусских-полуукраинцев, служащих одни в российской, другие в украинской армии, которые потенциально и объективно противостоят друг другу. Разговор о политической нации и, соответственно, национальной идее применительно к России и к русским затруднен и проблемой соотечественников, и общим ощущением неокончательности сложившихся после Беловежья границ; ситуация находится во взвешенном состоянии. Разумеется, не хочется и думать о войнах между бывшими союзными республиками, однако в принципе подобный поворот событий не исключен. Важнее – и куда вероятнее – другое: сильный харизматический лидер, который, будем надеяться, появится в России и поведет ее к процветанию, сможет найти ненасильственные формы и средства изменения границ (если мы продали Аляску, то почему не купить Крым или хотя бы Севастополь?) и стать индикатором процесса интеграции. Скажем, такое вполне возможно, если президентом нашей страны станет Юрий Лужков. А вот предугадать, станут ли вновь присоединившиеся территории новыми российскими губерниями или же сохранят титульно-этнические названия, невозможно; соответственно, и разговор как о составе, так и о самоидентификации будущей исторической общности пока беспредметен.

С понятием «культурная нация» все столь же драматично, но куда более определенно. Русский язык остается средством межнационального общения даже там, где его, как в Латвии, запрещают; у писателей, кинематографистов и столь популярных сегодня деятелей эстрады нет иного рынка, кроме русского (за исключением республик Средней Азии и Азербайджана, тяготеющих к тюркоязычному миру). Культурологический и языковой аспект – единственный, в котором применительно к бывшим республикам СССР уместно говорить о колониях, а есть ли это классический колониализм или «мягкий» неоколониализм, покажет время. Во всяком случае, самоидентификация в качестве людей русской культуры не ограничивается и не будет ограничиваться жителями (гражданами) нынешней РФ.

Наконец, вопрос об этнической – или, как выражаются записные патриоты, в нашем случае государствообразующей – нации. Здесь мы сталкиваемся и с русскими, оставшимися за рубежом, и с нерусскими, являющимися гражданами РФ (в том числе – в рамках этнических по названию республик, округов и районов), и с «еврейским вопросом», и со статистически огромным количеством смешанных браков. Именно применительно к этнической нации на первый план выступает самоидентификация. Не «тот, кто любит Россию, тот и русский», как предлагают просвещенные патриоты (слишком уж оно было бы хорошо), а «тот, кто считает себя русским, тот и русский».

В этой связи уместно коснуться одной частной проблемы, чуть не ставшей – по всегдашней дурости кремлевских чиновников – весьма серьезной. Речь идет об отмене «пятого пункта» в паспорте, против чего возмутились в национальных республиках. И возмутились естественно – хотя бы потому, что в конституциях многих из них записано, что президентом может стать только представитель титульной нации (другое дело, что подобное ограничение возмутительно и само по себе). Вводя «пятый пункт», Сталин предоставил каждому право записывать в паспорт любую национальность по собственному выбору и иезуитски добавил «но только по отцу или по матери». Иезуитски, но справедливо – не то бы у нас появилось множество «шотландцев», «норвежцев» и «эфиопов» (пользуясь правом на перемену имени и фамилии, люди называли себя, например, Крекинг Комбайнов или Власть Васильевна Большевистская; в тридцатые годы этот процесс принял лавинообразный характер). Подобное положение дел сохранялось по сей день – до отмены «пятого пункта» и разрешения оставлять эту графу в паспорте незаполненной (хотя сам по себе подобный пропуск достаточно красноречив). На наш взгляд, «пятый пункт» следовало бы сохранить, предоставив каждому возможность записываться по отцу или матери (как заповедал Сталин) или русским (а в национальных образованиях еще и, по желанию, представителем титульной нации). Таким образом, национальную исключительность (нерусскость) подчеркнули бы все, кому этого хочется (и кто имеет на это право), а все остальные «россияне» превратились бы в тех, кем они являются фактически, то есть в русских.

Последний вопрос, связанный с национальной идеей, заключается в ее – частичной и временной – персонификации. Французская нация связана с именами Наполеона и де Голля, американская – Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна и Франклина Делано Рузвельта, русская – с именем Петра Великого, советская – с именами Ленина и Сталина. Это если речь идет об ипостаси «политическая нация», но и в ипостаси «культурная нация» соответствующие ряды выстраиваются. Человек, персонифицирующий национальную идею, появляется не каждый век и не в каждой стране, но, однажды появившись, он активизирует и ускоряет процесс самопознания нации, который равнозначен национальной идее. Надо ли уточнять, что ни Анна Иоанновна, ни Павел Петрович, ни Борис Николаевич подобными персонификаторами не являются и являться не могут – отсюда и затруднения государственных разработчиков национальной идеи, отсюда и замалчивание ими этого немаловажного ее аспекта. Да и вообще – не в это бы царствование и не этого царя порученцам толковать о национальной идее!

Национальная идея не тождественна национальной гордости, хотя связаны они весьма тесно, а национальная самокритика по типу «Люблю отчизну я, но странною любовью» – это все же формула интеллигентской рефлексии. Национальная идея конструктивна и лишь во вторую очередь «духоподъемна», а национальная гордость зиждется на – личном или коллективном – самообольщении. Национальная идея различает, а национальная гордость величает и, величая, сплошь и рядом оборачивается ложными претензиями (и притязаниями). Но попытка выстроить национальную идею, полностью исключив из нее элемент национальной гордости (по подозрению в национализме или в империализме), как и произошло с горе-теоретиками придворного розлива, обречена на провал.

Политическая, культурная и этническая нации представляют собой в идеальном случае триединство, но на практике лишь стремятся к его достижению. И беспроблемных наций в этом смысле нет, имеются только более проблемные и менее проблемные. У нас в силу факторов, обозначенных или подразумеваемых выше, ситуация носит остро проблемный характер. На наш взгляд, дело обстоит сейчас так.

Фундамент национальной идеи (доктрина осажденной крепости) расшатан целенаправленной и лукавой пропагандой общечеловеческих ценностей, интеграции в мировое (западное) сообщество, дикого, не признающего границ рынка (и как оборотная сторона – пропагандой буржуазного индивидуализма в его самых примитивных и низменных формах). Расшатан поражением в холодной войне, демонтажом идеологии (в том числе демонтажом таких идеологических институтов, как образование и культура), расшатан выраженным антипатриотизмом власти и ее феноменальной безответственностью перед собственным народом (односторонний разрыв социального контракта, потворство экономической, прежде всего, преступности, коррупция, неплатежи как форма издевательства над гражданами, неоднократная – в той или иной форме – конфискация сбережений и многое другое). Расшатан судьбой армии, армейского имущества и ВПК. Расшатан распадом СССР и равнодушием государства к оставшимся за искусственным и случайным рубежом соотечественникам. Ощущение «Мое государство защищает меня, поэтому я буду защищать свое государство» не то чтобы исчезло начисто, но власти делают все для того, чтобы оно исчезло. Постоянно подбрасывая и муссируя идею о конфедерализации (желательной, возможной, вынужденной, неизбежной – эти нюансы не имеют значения), а следовательно, о распаде уже и ныне существующей Федерации. В том же направлении работают, опираясь на доморощенных агентов влияния, и западные спецслужбы.

Что противостоит этому? Коллективное бессознательное или, если угодно, коллективный здравый смысл, обостряющийся, как всегда в годину опасности, но обостряющийся, на наш взгляд, с непростительным опозданием по фазе. Противостоят невлиятельные, неэффективные, постоянно соперничающие и враждующие организации патриотического толка, в том числе и КПРФ – и как раз на ее примере видно, насколько ничтожен КПД противостояния. Противостоит – и в этом очередной горький парадокс – мэр самого космополитического и прозападного города страны. Противостоят люди, несущие на себе клеймо побежденных в августе 1991-года и в октябре 1993-го, – люди, может быть, честные и достойные, но многолетним пребыванием в общественной тени неизбежно ослабленные (а средствами массовой информации тотально и не всегда, увы, облыжно скомпрометированные). Силы заведомо неравны, хотя, конечно, и коллективный здравый смысл сбрасывать со счетов не стоит: еще поупираемся. Важно осознать, что серьезный ремонт фундамента должен начаться с изоляционизма во внешней политике. Как, кстати, поступали в годы испытаний – не столь тяжких, как наши нынешние, но тем не менее – США. С изоляционизма и с государственного эгоизма. Такова, между прочим, была и линия министра иностранных дел Примакова в той мере, в которой он свободен в своем выборе (но не будем забывать и о постоянных усилиях Запада отправить Примакова в отставку, о здешних интригах да и, к сожалению, о возрасте и болезнях самого министра). Внезапное назначение Примакова премьер-министром – факт обнадеживающий, но со многими оговорками. В политике действует чуть ли не воровской принцип: «Мое – это мое, а твое – это тоже мое», – и конструктивный диалог начинается с осознания этого факта. Скажем, НАТО расширяется на Восток просто потому, что у него появилась такая возможность. Просто потому, что присоединяемые страны «плохо лежат» – а раз так, то почему бы их не «стащить»? Но, однажды «стащив», возвращать – даже по предъявлении соответствующих претензий – никто не будет. С возу упало – пропало.