Текст книги "Борьба или бегство"

Отбросив эмоции, мог ли я утверждать, что быть избитым – хуже, чем быть униженным? Разве не этого – защиты своей чести – я ожидал от Серёжи, смотря на его мучения?

«Глеб убьёт тебя», – говорил страх.

«Да неужели?», – отвечал я ему. Кажется, Глеб не такой идиот, чтобы садиться в тюрьму по такому поводу. А ведь даже обычная драка может привлечь внимание, которое ему совсем не нужно.

«Ты ничего не сделаешь, – заявил страх. – Ты терпел бесчисленное множество издевательств и стерпишь ещё столько же. Точка».

 
                                           * * *
 

На следующий день Кадыков явился только к середине второго урока. Когда прозвенел звонок и класс высыпал в коридор, я почувствовал щелчок пальцем по уху. Руки мои начали мелко дрожать, но показывать этого было нельзя. Я развернулся.

– Ну что, Мих, рубашку постирал? Мамочка не придёт разбираться? – спросил Глеб с издевательской заботой в голосе.

Дрожь во всём теле усиливалась. Я резко помотал головой:

– Нет.

Глеб был расслаблен: его издёвки, как всегда, оставались без ответа. Опустив глаза, я двинулся мимо. Находясь сбоку от Глеба, я внезапно повернулся и резко заехал ему кулаком по голове. Удар пришёлся в ухо. Вышло не очень красиво, зато неожиданно и полновесно. Голова Глеба качнулась в сторону, и он в ярости развернулся. Я ударил второй рукой, целясь в нос, но Глеб отбил руку и схватил меня за горло. Я вцепился в его кисть, пытаясь разжать пальцы, а он второй рукой со всей силы ударил меня в лицо.

Для меня это было равносильно удару молота. Глеб разжал руку, коридор крутанулся вокруг меня, и я рухнул на спину.

– Ну ты и псих, – пробормотал он. Послышалась пара сдавленных смешков от окружающих, но на этом – всё.

Лёжа на спине, я рассеянно потрогал трясущимися пальцами нижнюю губу. Она потеряла чувствительность и, похоже, раздувалась. Я молча поднялся на ноги, стараясь не шататься, и отправился в туалет. Умывшись, я встал неподалёку от своих одноклассников, прислонившись к стене. Никита скользнул по мне взглядом и отвернулся. Глеб травил байки.

В этот день он больше не лез ко мне. На одной из перемен Аня спросила:

– Миш, ты видел свою губу? Она распухла.

– Видел, есть такое. Пройдёт.

Родители тоже не оставили моё лицо без внимания.

– Что, опять этот Глеб? – недовольно спросил отец. – Может, пора ему напомнить, что в нашей стране есть милиция?

«Очнулись», – устало подумал я.

– Не надо, всё в порядке.

– Отдохни денёк, – сказала мама. – Приди в себя. Я позвоню Ларисе Валерьевне и скажу, что ты заболел.

– Нет, мне нужно идти. Нельзя показывать слабость сейчас.

– Не думаю, что твоих одноклассников настолько волнует твоя жизнь. Если хочешь, не буду говорить, что ты заболел. Скажу, что мы забираем тебя по семейным делам.

– Не надо, пожалуйста. Я пойду завтра в школу.

– А по-моему, тебе всё же лучше завтра отдохнуть, пусть губа пройдёт, – сказал отец.

– Она не пройдёт за один день. И не надо никому звонить, пожалуйста. А сейчас я хочу побыть один.

На следующее утро перед зеркалом я научился убирать губу внутрь рта и слегка прикусывать её. Так со стороны почти не было видно, как сильно она опухла. Правда, это становилось видно, стоило мне открыть рот, но сегодня мне вряд ли предстояло много разговоров.

На второй перемене Глеб, будто бы для пробы, отпустил одну из любимых матерных шуток про меня. Я медленно повернулся. Меня снова начало потрясывать. Глеб стоял в проходе между партами и смотрел со своей обычной ухмылкой. Но кое-что изменилось: теперь он был собран. Врасплох его было больше не застать. Я неторопливо двинулся вперёд.

– Опять хочешь получить, что ли? – удивлённо спросил он.

Я ударил правой рукой. В этот раз всё получилось менее удачно. Руки у Глеба были длиннее, он уклонился от удара и снова схватил меня за горло. Руками мне было его не достать, и поэтому я с силой пнул его ногой в живот. Это было всё равно что пинать стену – Глеб с его весом почти не покачнулся. Он шагнул вперед, сгибая руку, и толкнул меня со всей силы. Я полетел спиной в проход. Мне достало ума прижать голову к груди, и затылок остался цел. Падение на спину выбило из лёгких весь воздух.

– Мих, ты совсем страх потерял? Каждый день теперь будешь кидаться?

– Всегда, когда будешь ко мне лезть, – глухо ответил я.

– Ну-ну, удачи, – он усмехнулся.

Глеб перестал приставать ко мне. Поначалу я думал, что он лишь выжидает и готовит нечто особо гадкое. Я был настороже, но шли дни, недели, а потом и месяцы, и всё было спокойно. Мы даже начали перебрасываться шутками, будто ничего и не было. В классе, казалось, тоже позабыли про мои унижения. Более того, одноклассники как будто даже начали больше уважать меня. Отношения с Никитой и Димой охладели, но всё же сохранились на уровне взаимной вежливости. Я наконец-то мог спокойно учиться, не ожидая каждую минуту удара в спину.

Такое развитие событий поразило меня до глубины души. С детства мне внушали, что драки не решают проблемы, а лишь создают их. До сих пор я мог иногда сомневаться в этом, но лишь теперь по-настоящему убедился, что всё устроено иначе. Конечно же, мне не удалось напугать Глеба, а результаты моих нападений говорили сами за себя. Тем не менее, он, скорее всего, понял, что продолжать издёвки в таких условиях будет сложнее, и решил, что игра не стоит свеч: гораздо проще было продолжать шпынять Серёжу.

Что касается Серёжи, то с ним мы стали общаться немного чаще. Он видел развитие ситуации в классе, и я поделился, как после целого года унижений всё же пришёл к решению драться с Глебом. Чувствуя себя подстрекателем, я даже предлагал Серёже попробовать нечто подобное. Он ответил:

– Да вроде бы Кадыков в последнее время и так не особо меня достаёт.

Мне такие изменения были незаметны, но я кивнул и больше не поднимал эту тему.

 
                                           * * *
 

Больше мне не приходило в голову высмеивать и презирать людей, терпеливо сносящих унижения. Страх во всей красе продемонстрировал мне свою силу. Но ведь не все пасовали перед агрессией – известный факт! Существовали герои, выходящие в одиночку против многих, были и простые люди, отбивавшиеся от хулиганов. И не всем нужно было проходить через год унижений, доходя до отчаяния, прежде чем дать отпор.

Над этой загадкой я размышлял несколько лет, отыскивая подсказки повсюду: в поведении людей, в книгах, статьях и фильмах. Годам к шестнадцати я пришёл к тому, что условно разделил людей на две группы: рассудительных и безрассудных.

Рассудительный человек, встречаясь с опасностью, вначале оценивал её всесторонне, взвешивал шансы на успех, просчитывал перспективы и последствия. В этот момент инстинкт самосохранения удерживал от движения навстречу опасности, а разум легко находил миллион подходящих оправданий.

Безрассудный человек не думал о перспективах. Агрессия вызывала в нём моментальную злость и ответную реакцию. Он не успевал задуматься, почему нельзя бросаться на сильнейшего противника.

Безрассудным людям, по моим наблюдениям, принадлежало по жизни гораздо больше побед, чем рассудительным. Да, они могли получить травму или даже погибнуть, не оценив опасности, но такое случалось реже, чем успехи. Если человек не боялся и не задумывался, а просто действовал со страстью и без оглядки, он значительно повышал шансы на успех. Предварительная оценка опасности, наоборот, могла уберечь в малом проценте случаев, в остальных же – только порождала страх и приводила к капитуляции без боя.

Я не мог изменить свою личность и из рассудительного человека превратиться в безрассудного. Но это было и ни к чему. Пусть лёгкая и яркая жизнь безрассудных иногда вызывала зависть, но, как говорится: чего не имел, о том не горюешь. У рассудительности были свои плюсы, включая более детальную оценку рисков. Оставалось одно: справляться со страхом не за счёт отсутствия рефлексии, а за счёт силы воли.

Я записался в секцию бокса. Занятия давались мне тяжело, особых успехов я не достиг, но всё же обрёл некоторую уверенность в себе. За боксом последовал сноубординг. Я постоянно наращивал сложность спусков, учился ездить по целине и прыгать на трамплинах.

Страх не исчез и не замолчал. Перед каждым прыжком на сноуборде я неизменно трясся, сжимал кулаки и с усилием успокаивал дыхание. Но это было сущим пустяком по сравнению с ощущениями в спарринге.

Если партнёр был более опытным и техничным, но контролировал себя, то всё было в порядке. А вот если он был агрессивен, во мне просыпался тот самый испуганный мальчик, парализованный страхом. Разумеется, я не убегал и не просил остановиться, но действия мои становились скованными: было страшно бить, чтобы не разозлить противника ещё сильнее. Мне не удавалось окончательно избавиться от этого наваждения, но я давил его, снова и снова выходя на ринг.

Трус внутри меня оперировал эмоциями, подсознанием. Я сделал эту сущность своим главным врагом, противопоставив ей безжалостного наблюдателя. Его инструментом было право вето на любые мысли и чувства, которые могли быть порождены страхом.

– Посмотри на этого кабана, он же неадекватен! – говорил голос в моей голове. – Бьётся как будто насмерть, да ещё и тяжелее тебя килограмм на пятнадцать.

– Стоп, вето, – заявлял наблюдатель. – В ринг.

– Склон после вылета уходит резко вниз… Ты даже не знаешь, сколько пролетишь.

– Разговор окончен, вперёд.

Вскоре в любом аргументе против того, чтобы бросаться навстречу очередной преграде, мне стало видеться одно: попытка оправдать трусость. Так как теперь мне было известно заранее, что любой вызов я обязан принять, то и аргументы «против» даже не было смысла обдумывать. Теперь я попросту отбрасывал их – зачем лишний раз себя смущать. Тогда я и представить не мог, куда в итоге заведёт меня эта привычка.

 
                                           * * *
 

Со временем я всё спокойнее мог размышлять над историей конфликта с Глебом. Слишком долго я считал себя уникальным и непогрешимым, но конфликт наглядно показал, что я всего лишь слабый подросток. Понимание этого привело меня к новому неожиданному открытию: проблемы в общении связаны в первую очередь с моим собственным характером, а вовсе не с примитивностью окружающих.

Разумеется, я и раньше много раз слышал подобные заявления от разных людей, но каждый раз находил причину пропустить их мимо ушей. Как можно слушать того, кто сам несовершенен: разговаривает неграмотно, ведёт себя нелогично? Теперь же до меня вдруг дошло: люди могут ошибаться и не обладать выдающимся интеллектом, и всё же быть добрее, щедрее и смелее меня. И эти качества ценятся окружающими гораздо больше, чем острый язык и аналитические способности. Осознание пришло столь внезапно и с такой очевидностью, будто я знал это всегда.

Я решил бороться со своим высокомерием подобно тому, как давил страх. Это оказалось не так сложно, но и простой эту задачу назвать было нельзя. Многие людские поступки по-прежнему раздражали своей глупостью, но теперь я усилием воли старался держать мнение об этом при себе. За два последующих года мне удалось достичь определённых успехов в работе над собой. Отношения с одноклассниками существенно потеплели, а новые знакомые и вовсе считали меня довольно милым парнем. Порой застарелое высокомерие давало о себе знать, прорываясь наружу злым сарказмом, что сильно удивляло окружающих, знавших меня недавно. Благодаря постоянным усилиям, таких рецидивов становилось всё меньше.

2

В старших классах интересом номер один для меня стали девушки. Жизнь не стояла на месте, вокруг появлялось много нового и неизведанного. Раньше мы со сверстниками тоже смотрели на симпатичных девочек, но вот вокруг стали появляться люди, вкусившие тот самый запретный плод. Хотелось спросить: «ну, как оно?», но каждый сдерживался, чтобы не показать, что сам ещё не касался этой тайны. Если же кто-то всё же спрашивал, то ответами было «круто», «нормально» – в общем, представления всё равно толком сложить не удавалось. Вывод был один: пора пробовать самому.

Знакомства с девушками стали для меня новым серьёзным вызовом. «Что она подумает, когда я подойду? Вдруг засмеёт? А если после пары фраз настанет неловкое молчание, и мы оба будем сгорать от стыда?»

Естественно, уступать страху было нельзя. Я приступил к попыткам, не давая себе передышки. В любом общественном месте, в каждой новой компании я постоянно оценивал окружающих девушек и выбирал симпатичных, а затем пытался тем или иным способом завязать знакомство, которое будет иметь развитие. Абсолютным критерием успеха – воспетым, превознесенным и доселе невиданным – для меня был секс. В качестве промежуточного успеха также засчитывался поцелуй, остальное считалось поражением.

Чаще всего выбранная цель не вызывала у меня каких-либо чувств. Соответственно, желания разворачивать активную деятельность по соблазнению тоже не наблюдалось. Но подобное нежелание могло быть вызвано страхом неудачи, так что безжалостный наблюдатель немедленно отправлял его на помойку, а я нацеплял на себя улыбку и приступал к делу.

Действия мои из-за неопытности были весьма неловкими, но всё же выгодно отличались на фоне большинства ровесников. На моей стороне были ум, чувство юмора и хорошая внешность. Из минусов – остатки раздражительности и высокомерия, а также страх выглядеть глупо. В общем и целом, при умножении на количество попыток получались сносные шансы. Результаты поначалу в большей степени представляли собой поражения, однако и поцелуи перепадали мне довольно часто. До следующего этапа я пока не доходил, но верил, что терпение и труд всё перетрут.

В начале десятого класса на Поклонной горе я познакомился с Таней Коваленко – четырнадцатилетней рыжей девочкой с косичками, которая показалась мне непримечательно-милой, пока я не взглянул ей в глаза. Они были тёмными и настолько глубокими, что в первый момент меня едва не передёрнуло. Впрочем, через пару минут мне уже стало казаться, что со мной сыграла злую шутку фантазия, тем более что вела себя Таня открыто и по-детски непосредственно. Мы поболтали, и я угостил её мороженым, которое она облизывала, ловко нарезая вокруг меня круги на роликах. Казалось, она отнеслась к моей персоне весьма благодушно, но обнаружилась проблема: вблизи Таня выглядела, как натуральный ребёнок, а дополнялось это соответствующим голосом. Обменявшись именами в «контакте»22
  Здесь и далее имеется в виду социальная сеть «ВКонтакте» ®.


[Закрыть], мы распрощались. Вскоре я думать забыл об этой встрече.

А через три месяца – на Новый год – мне впервые открылось столь вожделенное таинство секса. Получилось это странно и скомкано. Я напился; девушка была не слишком красива, зато гораздо более опытна и, по сути, всё сделала сама. На следующий день мне уже не удавалось толком вспомнить свои ощущения.

В одиннадцатом классе я вник в тему постельных отношений более подробно, начав встречаться с Настей Давыдовой – девочкой из параллельного класса. Мы постепенно знакомились с нашими телами, познавали их желания и удовольствия. Когда родителей не было дома – бежали туда, в иных случаях на помощь приходили парки. За тот период я узнал и испытал много нового. И одним из открытий стало то, что наличие постоянной партнёрши, как и официальный статус наших отношений, по сути, ничего не изменили в моём подходе к девушкам. Отношения с Настей были для меня обособленной величиной, не влияющей на отношения с другими. Я мог спокойно флиртовать с кем-то ещё, а потребность сражаться и преодолевать себя толкала на новые знакомства.

Я замечал, что такой подход обществом в целом не приветствуется, но никак не мог взять в толк, почему. Тот факт, что отношения накладывают свои обязательства, сомнений не вызывал, но эти обязательства распространяются лишь на одного человека – того, с кем ты в паре. Иначе говоря, если я делаю всё, что должен, ради своей девушки, то почему бы мне не распорядиться свободным временем так, как я считаю нужным? С Настей я гулял, разговаривал, спал, делал ей подарки, а уж чем заниматься тогда, когда мы не вместе – посидеть за компьютером или пойти погулять с другой девушкой, – мог решить самостоятельно.

Впрочем, сама Настя вскоре мне приелась, а впереди ждали новые испытания. Своё равнодушие я не очень-то и скрывал, и это выглядело вполне честным: я не обманывал Настю, признаваясь в несуществующей любви или намеренно преувеличивая свои чувства. Наши отношения охладели, но она так и не попыталась обсудить их, что можно было считать стопроцентным свидетельством моей невиновности: ведь если бы ей что-то не нравилось, логично было бы об этом заявить. Спустя пять месяцев после начала отношений – по тем временам огромный срок для меня – мы расстались. К тому времени это уже было простой формальностью.

 
                                           * * *
 

Знакомства превратились в настоящую гонку. Из историй о сексуальных похождениях своих одноклассников я выбирал самые яркие – ведь равняться нужно было на сильнейших – и на их основе определял «требуемый уровень» своих успехов. Вероятно, эти истории уже содержали некоторые преувеличения, но я в буквальном смысле возводил чужие успехи в абсолют и изо всех сил старался не отставать. Казалось, всем вокруг всё давалось легко, а мои успехи на требуемом уровне поддерживало лишь огромное число попыток. Мысли об этом мучили меня и заставляли ещё активнее бегать за девушками.

Помимо самих знакомств, я признал необходимыми действия, которые могли к ним привести: походы в клубы, игры и посиделки в незнакомых компаниях – например, «Мафия» в антикафе33
  Антикафе (также свободное пространство, тайм-клуб, тайм-кафе) – тип общественных заведений социальной направленности, основной характеристикой которых является оплата проведённого в них времени вместо оплаты конкретных развлекательных услуг.


[Закрыть].

Будучи интровертом, я никогда не любил клубы. Местная публика была чертовски далека от меня по интересам. Разговаривать было невозможно из-за громкой музыки, пить – дорого, а танцевать я стеснялся. Последнее сыграло решающую роль: безжалостный наблюдатель решил, что страх показаться смешным на танцполе определяет мою нелюбовь к клубам, и все аргументы «против» были разом отброшены.

Антикафе с их контингентом фриков привлекали меня отнюдь не больше. Здесь тусовались личности, на мой взгляд, совершенно оторванные от общества, но нашедшие в местном коллективе себе подобных. Они громко кричали, играя в карточные игры по мотивам каких-то вымышленных вселенных, обсуждали аниме и неизвестные мне сериалы. Их шутки были столь нелепы, что мне приходилось усилием воли сдерживать сарказм.

 
                                           * * *
 

В одиннадцатом классе мне снова удалось довести дело до секса – со знакомой из соседнего района. Теперь я уже подходил к делу с богатейшим опытом, полученным с Настей Давыдовой, так что, в отличие от самого первого раза, движения наши выглядели вполне осмысленно. Происходило это несколько раз в течение недели и добавило «плюс один» в мою копилку, но не дало стимула для продолжения отношений. Девочка та была мне совершенно не интересна.

Поражений по-прежнему было куда больше. Я воспринимал их близко к сердцу и мог подолгу воспроизводить в памяти, раздумывая, что нужно было сказать или сделать иначе. Помимо прочего, зачастую мне казалось, что такие случаи подрывают уважение окружающих ко мне. Ведь мы с одноклассниками обсуждали успехи друг друга. Я за чужими жизнями следил пристально, а значит, и моя находилась под наблюдением!

Со временем это переросло в странный эффект. Мне уже не нужно было никому рассказывать о своих неудачах, чтобы испытывать неловкость: я создал в собственной голове общество судей, придирчиво рассматривающих каждое моё действие. К примеру, мне удавалось ловко познакомиться с очередной девушкой. За этим следовало свидание, но оно не заканчивалось ничем хорошим – неважно, по какой причине. Безжалостному наблюдателю тут было цепляться особо не к чему: я действовал, не уступая страху. Но судьи рассматривали конечный результат и подводили итоги: время потрачено, а никакой награды не получено. И что же это значит? А то, что я неудачник: пытался, но ничего не вышло, и остался ни с чем.

Подобное самоуничижение здорово допекало: мне и без него в жизни хватало нервов, а многократное пережёвывание каждой неудачи отнимало силы и время. Как сильный человек стал бы справляться с этим? Решение пришло почти сразу: каждую неудачу нужно обращать в победу. Допустим, я иду на свидание. Конечно, есть шанс, что успешного окончания не будет. Значит, само свидание должно пройти в приятном месте, чтобы после него я мог сказать, что отлично погулял или вкусно поел.

Данной тактики я стал придерживаться и в общении с друзьями. Распространялась она не только на знакомства, но и на всё подряд. Любые негативные эффекты, которые невозможно было скрыть, преуменьшались нарочито равнодушным к ним отношением. Я разыгрывал ленивую досаду вместо расстройства и высмеивал то, что вызывало у меня большую обиду. Значение положительных факторов, наоборот, преувеличивалось. Получил двойку: «Зато я ничего не учил, не тратил время». Выходит, что не обидно. Отказала девушка: «Ну, скажем честно, она не очень. Я пошёл больше от скуки, но в целом хотя бы погулял неплохо, развеялся».

Признать собственную слабость, подтвердить, что какое-то событие меня сильно задело, казалось опасным, ведь такое признание сняло бы защиту и открыло окружающим мои болевые точки. У меня неплохо получалось играть в эти игры, но я всё время опасался разоблачения и внимательно вглядывался в глаза друзей, отыскивая следы недоверия или насмешки.

Так или иначе, с поражениями я худо-бедно разобрался. Но было кое-что гораздо хуже.

Достаточно типичная ситуация: я замечал симпатичную девушку в кафе или в транспорте и смотрел на неё неотрывно, придумывая, о чём же можно заговорить. На ум не приходило ничего толкового, а из-за спины уже подбиралась паника: сейчас она уйдёт, и момент будет упущен! Нас окружало множество людей, и меня бросало в жар при мысли о том, что все они увидят мою неудачу. Девушка поворачивалась и встречалась со мной взглядом. Я опускал глаза, досадуя на себя: теперь она видела, что я смотрю и сомневаюсь, а значит, не уверен в себе – уже точно нельзя подходить! Но совесть не давала мне покоя, я осознавал: по-прежнему можно подойти и сделать всё правильно. Тем не менее, я больше не чувствовал воли к победе; наоборот – казался себе жалким. Знакомиться надо было с улыбкой, а на моём лице застывала страдальческая гримаса. Я морщился от ненависти к себе и не мог дождаться, когда, наконец, эта девушка уйдёт. Когда же это случалось, вначале приходило облегчение, а затем – невероятное презрение к самому себе. Мне казалось, что я упустил лучшую возможность в жизни и в будущем недостоин каких-либо успехов вообще. Затем неизменно следовало обещание: больше такого не повторится. Этого хватало на некоторое время: воистину, получить отказ было менее унизительно, чем сдаться без боя.

То, что я воспринимал знакомства как работу, а результаты свои жёстко контролировал, существенно мешало получать удовольствие от процесса. Однако достигать успеха было приятно, а борьба со страхами сама по себе позволяла чувствовать спокойное удовлетворение. После очередного успеха мне позволялась передышка – настоящее блаженство.

 
                                           * * *
 

После школы я успешно поступил в Бауманку44
  Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана – российский национальный исследовательский университет.


[Закрыть] на IT-специальность. Родители были так добры, что подарили мне однокомнатную квартиру, и я стал счастливым обладателем собственной жилплощади в Москве. В Бауманке я продолжил заниматься боксом и впервые прыгнул с парашютом. Уже никто из знакомых не мог бы назвать меня трусом, зато некоторые называли смельчаком, экстремалом. Такие характеристики я старался пропускать мимо ушей, чтобы не возникало соблазна ослабить хватку.

Во время учёбы на первом курсе, в марте, я познакомился в «контакте» с Надей Фадеевой. Она как раз заканчивала ту же школу, где раньше учился и я. В первом же разговоре Надя преподнесла мне сюрприз.

Оказалось, что она знала обо мне многое, и даже чересчур. Многие громкие конфликты с моим участием были ей известны, а некоторые она видела своими глазами. Надя в деталях описала ситуацию, когда биологичка хотела во что бы то ни стало завалить меня на устном ответе за все мои выкрутасы – это выглядело довольно захватывающе и наблюдалось полной аудиторией должников из разных классов. Многое я успел забыть и припоминал только теперь. Но, как бы я ни напрягал память, мне не удавалось вспомнить одного – саму Надю.

Больше всего мне было интересно, знала ли она об унижениях, перенесённых мной от Глеба, и о последовавшей развязке. История была в меру громкая, но не настолько, чтобы о ней узнала вся школа. Я так и не отважился спросить об этом.

Несмотря на обширные знания Нади о моей персоне, она не дала мне от ворот поворот сразу, и мы стали переписываться на многие темы. Её взгляды часто оказывались совершенно неожиданными, и мне, привыкшему всё знать лучше других, часто приходилось прикусывать язык. Мы могли болтать часами, обсуждая учёбу, политику, религию и, конечно же, путешествия. Надя обожала их, и это весьма подкупало – я давно мечтал о дальних странах.

Спустя несколько недель мы начали гулять вместе. Здесь я столкнулся с первой странностью. Надина внешность довольно сильно расходилась с тем, как я представлял себе идеальную девушку. Тем не менее, с каждой встречей она парадоксальным образом нравилась мне всё больше.

Ноги у Нади были длинными и стройными, грудь – маленькой. Сама она была чуть выше, чем мне нравилось, но в пределах нормы. Округлые щёки придавали её лицу своеобразную милость, а нос был изящным и идеально прямым. Её серые глаза казались невероятно светлыми и открытыми. Мне нравились её пальцы – длинные, как у художников и пианистов. Светлые волосы Надя собирала в хвостик или носила распущенными. Когда при встрече я целовал её в щеку, то всегда удивлялся, какая мягкая и гладкая у неё кожа. Надя обычно была серьёзна, но если уж смеялась, то долго и заливисто, сверкая ровными белыми зубами.

Зачастую она вела себя загадочно для моего понимания: не торопилась делиться подробностями своей семейной и личной жизни, отказывалась говорить и про прошлые отношения. Но по редким росткам информации складывалось впечатление, что у Нади не было недостатка в друзьях и поклонниках.

Помимо учёбы Надя занималась рисованием. Она отправила мне несколько фотографий своих работ – мне они показались чем-то совершенно невероятным. Природа и предметы принимали причудливые очертания, реальная экспозиция продолжалась неожиданными вымышленными формами, города превращались в геометрические лабиринты, люди повисали в воздухе в невероятном переплетении линий, напоминавшем ветвистые растения, а луна уменьшалась до размеров яблока на столе или, наоборот, растекалась фиолетовой массой.

Мне не удавалось выяснить, какую роль рисование играло в жизни Нади. Она не говорила даже, в какой институт собиралась поступать! Про меня ей было многое известно, она же для меня оставалась закрытой книгой. И всё же, рядом с ней мне почему-то попросту было хорошо. Хотелось во что бы то ни стало сохранить эту связь.

Как и со всеми симпатичными девушками, я разбавлял разговор провокационными вопросами. Так и этак я выходил на интересующую меня тему, вворачивая шутки среднего качества.

– Как относишься к сексу между двумя девушками?

– Положительно.

Как правило, девочками своего возраста мне удавалось по-всякому вертеть в разговоре, предугадывая все их слова и эмоции. Рядом с Надей же я сам чувствовал себя примитивным, поверхностным. Говорила ли она серьёзно или смеялась надо мной? Были ей мои провокации неприятны, безразличны, интересны? Был ли ей хоть немного интересен я сам?

Расставить все точки над «i» мог бы переход к активным действиям. С любой другой девушкой я осуществил бы это давным-давно, но с Надей всё было не так просто. До сих пор все девушки, которых я пытался соблазнить, были лишь целями, отобранными по ряду критериев. И если один трофей мне не доставался, их всё равно оставалось ещё целое море.

Надя же сама была морем. Я легонько коснулся самой поверхности, и у меня уже захватывало дух. Можно было лишь догадываться, какие невероятные тайны скрывает глубина. Мне было, как никогда раньше, страшно потерять девушку, так ничего о ней и не узнав. Это заставляло колебаться и осторожничать.

Но по мере общения осторожность постепенно уступала место нетерпению. За полтора месяца Надя даже не ответила на вопрос «есть ли у тебя парень?». Может быть, пока я посвящал ей свои мысли, она себя посвящала отношениям с другим? Такое предположение вызывало отвращение. Но даже если у неё и не было парня, существовала вероятность, что рано или поздно он появится. Что если Надя ждала от меня первого шага, а моё промедление открывало дорогу ухаживаниям другого? Эта версия поставила точку в сомнениях: я решил, что лучше рискнуть, чем впустую потерять лучшую возможность в своей жизни.

Будучи практически уверенным в провале, я всё же предложил Наде съездить на пару дней в Питер. Предложение выглядело вполне естественно, ведь мы часто обсуждали путешествия и нашу общую страсть к ним. Надя согласилась. Вначале я не мог поверить в успех, но быстро одёрнул себя: скорее всего, она решила, что это чисто дружеская поездка. Билеты на первые майские праздники быстро заканчивались, но мы всё же успели ухватить достаточно удобные.

Я по-прежнему оценивал свои шансы очень низко, и поездке предстояло окончательно разрешить все сомнения, поэтому настроение у меня установилось мрачное и торжественное.

Мы с Надей встретились на вокзале. В последнюю неделю резко потеплело, и Надя была одета в ярко-зелёную футболку и жёлтые шорты, открывавшие взгляду стройные ноги в бежевых босоножках. Рыжее закатное солнце играло в непослушных прядках её светлых волос. Моя торжественность сменилась неловкостью и чем-то ещё, мне пока неизвестным.

В поезде мы уселись на боковые места друг напротив друга. Не верилось, что совместная поездка с Надей вот-вот начнётся. Я нервничал и не знал, как себя вести.

– Для меня это серьёзный риск, – мрачно заявил я, наставляя на неё палец. Её глаза округлились. – Из-за твоей скрытности я практически ничего о тебе не знаю, но при этом остаюсь в одном вагоне – можно сказать, наедине.

Она покатилась со смеху:

– Смотри, вон стоп-кран! Если что, беги и дёргай.

– «Беги и дёргай» – неплохой слоган. Я уже думал об этом, но есть проблема – штраф. Если не ошибаюсь, несколько тысяч. У меня таких денег никогда не было, и, скорее всего, уже не будет.

– Тогда придётся тебе не спать: мало ли что ночью может случиться.

– Да я и не собирался.

Когда поезд тронулся, солнце уже село. Мы поболтали часа полтора, и можно было укладываться. Я помог Наде разложить нижнюю полку и забрался на свою. Хотя обычно поезда были для меня лучшим местом для сна, сегодня мне и впрямь долго не удавалось уснуть, и не из-за возможной опасности. Организм мобилизовался перед предстоящим испытанием. По привычке я мысленно готовил утешение на случай неудачи: если Надя пошлёт мои ухаживания куда подальше, то хотя бы полюбуюсь красотой северной столицы.