Текст книги "Борьба или бегство"

При планировании поездки многие аспекты динамично меняются: взять хотя бы цены на билеты или свободные места в гостиницах. Надя пыталась не только организовать каждый этап, но и конечную сборку сделать наиболее оптимальной. Она тратила массу времени, составляя огромные таблицы, включающие принципиально разные маршруты. Естественно, стоило нам выбрать один из вариантов, как оказывалось, что какая-то его часть уже недоступна – не осталось билетов или мест – или подорожала. Надя начинала страшно переживать. Ей казалось, что лишние траты – её вина, и она начинала судорожно перестраивать планы, а в это время менялись другие отрезки пути, и вся таблица разъезжалась по швам. Прекращал это обыкновенно я, тыкая пальцем в один из маршрутов и заявляя: берём билеты.

– Ты такой смелый! – заявила она, когда я свернул до одного варианта её таблицу из двадцати строк и в следующие десять минут купил билеты в Чехию.

– О да, об этом подвиге сложат легенды.

Калькулятор в Надиной голове проявлялся не только при планировании путешествий, но и в повседневной жизни. Каждую покупку она старалась сделать максимально выгодной, несмотря на то, что выигрыш мог быть мизерным, а в деньгах мы недостатка не испытывали. Все эти метания и нерешительность перед любой тратой изрядно действовали мне на нервы.

 
                                           * * *
 

Постоянное нервное напряжение, похоже, было частью Надиной личности. Она оказалась помешана на чистоте и гигиене. То, как часто и тщательно она мыла руки, не слишком бросалось в глаза, но вот мытьё посуды уже составляло серьёзную проблему. Каждая тарелка отбирала минуты по четыре: Надя, казалось, старалась отмыть её до полного исчезновения из этой вселенной. С тоской смотря, как она по десятому разу наносит средство на кристально чистую тарелку, я просто целовал её в затылок и мягко оттеснял от раковины.

Начало сентября 2010-го подарило нам довольно прохладную субботу. На улицу идти не хотелось, потому решено было смешать коктейли, а потом вместе забраться в горячую ванну. Первое, что было необходимо – стаканы! В раковине царили ад и погибель, а после пары неудачных попыток я решил больше не подпускать Надю к мытью посуды, поэтому отправился на этот бой сам, Надя же вызвалась почистить ванну. Под музыку в наушниках намывая посуду и выставляя её на стол, я отдался своим мыслям и на время забыл обо всём. Лишь спустя минут двадцать я вышел в комнату, рассчитывая найти Надю там, но в комнате было пусто. Открыв дверь в ванную, я моментально закашлялся. Надя в облаке из порошковой пыли натирала белоснежную ванну щёткой, с усилием орудуя двумя руками. Лицо её было красным и выражало мучение вперемешку с упорством. Пора было вмешаться.

 
                                           * * *
 

Совместные трапезы вызывали у меня печаль количеством переведённой еды: стоило Наде заметить на еде соринку размером в нанометр, как она вырезала вокруг неё десятисантиметровый кусок и отправляла его в мусор. Я старался не вступать в споры на эти темы, чтобы самому не погрязнуть в бытовухе, однако же вовсе не замечать подобное было невозможно.

Надя не могла просто запереть дверь – ей нужно было обязательно дёрнуть ручку, чтобы проверить, что дверь заперта. Вначале я просто смеялся над этим, и она в той или иной степени поддерживала мои шутки, но в один прекрасный день я решил настоять на том, чтобы эта проверка была пропущена – в конце концов, покидали мы мою квартиру. Когда она повернула ключ в замке, я мягко взял её руки в свои и улыбнулся:

– Давай теперь просто пойдём.

То, что произошло дальше, стало для меня полной неожиданностью. Вначале Надя просто заволновалась, сказав: «Давай всё-таки проверим», но когда я продолжил стоять на своём, она едва не разрыдалась.

– Там твой подарок!

– О чём ты?

– Картина.

Я подарил Наде картину с лошадьми, которая теперь стояла у изголовья нашей кровати.

– Ну и что?

– Я боюсь за них.

– Дорогая, мне тоже нравятся лошадки. Но это всего лишь картина. И дверь закрыта, ты только что сама её заперла.

– Я просто проверю.

Я молча отпустил её руки. Она дёрнула ручку, успокоилась и обняла меня:

– Прости меня, пожалуйста.

– Да я и не обижался…

Меня до глубины души поразило Надино поведение. До сих пор я не придавал большого значения её чрезмерной внимательности к некоторым вещам, но игнорировать подобное было невозможно.

 
                                           * * *
 

Несмотря на тревожность Нади и её внешнюю хрупкость, она определённо обладала сильным и упрямым характером. Это ярко проявилось в одиннадцатом классе, незадолго до того как мы начали встречаться. Именно тогда ребром встал вопрос выбора специальности, и коса «родительской заботы» Галины внезапно нашла на камень. Галина хотела, чтобы Надя пошла учиться на финансиста, а Надю интересовало рисование. Галина приводила доводы: «посмотри, кто приносит деньги в семью», «рисованием ты сможешь заниматься потом, как хобби», «ты хочешь быть содержанкой у богатого мужика или иметь нормальную профессию?». Под раздачу попал Юрий, которого Галина приводила как пример художника-неудачника, сидящего на шее у самоотверженной жены. Она увещевала: на какие деньги Надя будет снимать квартиру, покупать еду, путешествовать? Ведь родители не собираются вечно быть спонсорами. Она плакала, говоря, что желает Наде лучшей жизни, и упрашивала прислушаться к её совету.

Давление продолжалось месяцами. Юрий не пытался вмешаться, обыкновенно слушая доводы жены с опущенным взглядом. Надя отмалчивалась, но начала готовиться к поступлению на кафедру рисунка и живописи в Политех55
  Московский политехнический университет.


[Закрыть]. Летом, как раз перед путешествием в Карпаты, она более-менее успешно сдала ЕГЭ и внутренние экзамены. Для поступления на рисунок и живопись баллов не хватило, зато хватило на промышленный дизайн – бюджетное место. Надя подала документы.

 
                                           * * *
 

Невероятная ответственность и страх ошибиться хоть в чём-то в полной мере развернулись во время учёбы. Теперь каждый приближающийся экзамен полностью отбирал у меня Надю: она старалась выучить предмет безупречно и постоянно нервничала. Однокурсники её в то же время плевали в потолок и сохраняли шпаргалки на телефон. Конечно, многие всё же готовились по-настоящему, но никто больше не воспринимал экзамены столь болезненно серьёзно.

На втором курсе Надя начала подрабатывать фрилансом: разрабатывала логотипы, фирменный стиль, рекламные листовки… У неё были отличные способности, но нервозность и здесь не давала о себе забыть. Претензии клиентов, даже необоснованные, сильно задевали Надю, и пока очередной заказ не был сдан и оплачен, она не могла успокоиться, даже если времени на работу оставалось полным-полно.

Немало впечатлила меня покупка Надей планшета для работы. Две недели она составляла сравнительную таблицу, куда попали предложения со всего интернета.

– Хорошая моя, может, хватит убивать время на эту чепуху? Уже можно было выполнить пару заказов и купить два планшета взамен одного.

Надя обнимала меня и утыкалась мне в грудь. Я гладил её по спине и по голове, целовал мягкие волосы. Казалось, только в эти моменты она была полностью спокойна.

 
                                           * * *
 

Удивительная метаморфоза происходила с Надей, когда она садилась рисовать. Она будто погружалась в некое подобие транса: напряжение уходило, лицо разглаживалось, движения становились лёгкими и естественными. Я любил наблюдать за ней в такие моменты. Надя то выглядела отрешённо, то слегка морщила брови, вглядываясь в какую-то деталь рисунка. Хотелось легко обнять её хрупкие плечи, укрывая от малейшего ветерка, но я не смел отвлекать её от работы.

Смотря на картины в процессе работы, я редко мог угадать конечный замысел, а если и угадывал, то результат всё равно в чём-то да расходился с моими ожиданиями. Я видел геометрические фигуры: что ж, это было так, но в итоге они образовывали лицо. Я видел комнату: комната и получалась, но в полу оказывалась дыра в самое настоящее небо. Иногда рисунок вовсе выглядел как пятно разлитой краски и случайные мазки. До последнего момента невозможно было догадаться, что получится в итоге. И лишь когда работа была закончена, я вглядывался и понимал, что это корабль с закруглённым носом и надутыми парусами несётся по тёмным облакам, подгоняемый сиреневым ветром.

 
                                           * * *
 

В красивой сказке о любви мы с Надей были бы счастливы: её вдохновенного творчества и трогательной ранимости оказалось бы вполне достаточно. Только вот в жизни всё куда прозаичнее, и творчество составляет меньшую её часть, тогда как быт – большую. Будни наши в основном были наполнены не вдохновением и лёгкостью, а чёрной и неотступной тревогой. Нервозность Нади буквально вытягивала из меня позитив, и жизнь понемногу окрашивалась в депрессивные краски.

В начале каждой нашей встречи Надя была поглощена переживаниями, и мне приходилось расспрашивать её об очередных проблемах, а затем – долго и упорно успокаивать. Эти разговоры давались мне тяжело, но всё же нашлось кое-что, что давило гораздо сильнее.

Как и все люди, мы часто сталкивались с неопределённостью. Допустим, путешествие содержало участок, который невозможно было спланировать досконально: отсутствовали расписания автобусов или сами автобусы, предстояло на месте разбираться с транспортом или жильём. Во мне начинали ворочаться страхи, присущие мне с детства – перед риском, неопределённостью, отсутствием комфорта. Несмотря на то что слабости были до сих пор живы, я достаточно успешно боролся с ними, не давая им прохода и не удостаивая их вниманием. Определённо, борьба эта требовала усилий, но это была необходимая цена за достойное поведение.

Так вот, Надя разделяла эти же слабости, только в существенно большей мере. Тот самый участок маршрута вызывал у неё не просто тревожный звоночек внутри, а натуральную панику. Она начинала немедленно озвучивать свои опасения, придумывая самые невероятные варианты провала, которые могли с нами произойти. Вдруг нам не попадётся ни одной машины, и мы будем вынуждены ночевать в поле – без спальников и палатки? Кто защитит нас в Грузии, разорвавшей дипотношения с Россией, в случае грабежа или конфликта с местными? Что будет в случае аппендицита в Азии, где на огромных территориях нет ни нормальных больниц, ни аптек?

Естественно, чтобы в итоге мы сдвинулись с места, мне нужно было спокойно и планомерно развеять каждое опасение, высмеять трудности и успокоить Надю. Если бы я сам от природы обладал лёгким отношением к трудностям, не испытывал бы сомнений, то подобные беседы скорее всего давались бы мне без особого труда и вызывали не более чем досаду. Однако Надя озвучивала и культивировала мои же собственные страхи, которые начинали расцветать внутри пышным цветом.

Надины предположения, многократно драматизированные, начинали казаться не такими уж невозможными, а голосок внутри нашёптывал: вдруг она права? Теперь мне приходилось не просто давить страх в зародыше, а сражаться с ним на его территории, где он постоянно получал подпитку от Нади. Одно дело – построить стену или поставить отряд солдат в узком проходе, не допуская врага на собственную территорию – привет царю Леониду66
  Здесь рассказчик имеет в виду Фермопильское сражение в ходе греко-персидской войны 480—479 гг. до н. э. Расположив свои силы в Фермопильском проходе, в самых узких местах на пути морской и сухопутной армий персов, греки нивелировали численное превосходство противника.


[Закрыть]. И совсем другое – пустить орды, дать им разместиться на огромной площади и пытаться победить в кровопролитном сражении. Мои усилия возросли стократ, а позитивный настрой вскоре стал лишь достоянием истории – его заменила постоянная изнуряющая борьба с нашими общими слабостями. Результатом каждого сражения в лучшем случае являлось то, что Надя приходила в состояние относительного спокойствия, которое сохранялось до появления на горизонте следующей трудности.

Разумеется, несмотря на свои страхи, Надя относилась к сильным и волевым личностям: она боролась и вела яркую и активную жизнь, добиваясь поставленных целей. Но до сих пор никакие мои усилия не могли создать у неё позитивного настроения по отношению к препятствиям, столь необходимого, на мой взгляд, для счастливой жизни. Её будто придавливала бетонная плита, и она пыталась приподнять её ценой немыслимых усилий, вместо того чтобы просто отойти в сторону, где раскинулось поле. Теперь же я встал рядом, приняв существенную часть веса плиты на себя.

 
                                           * * *
 

Мои собственные заботы тем временем выглядели весьма приземлённо. В зале бокса в Бауманке каждый год проходили «открытые ринги» – здесь все любители могли поучаствовать в поединках. Я занимался уже несколько лет и поэтому решил проверить себя в бою. Всё прошло неплохо – пару боёв я выиграл, пару проиграл. Нельзя было сказать, что внутренние барьеры исчезли – с сильнейшим противником я всё же зажимался. Но возникла новая проблема. Чем выше становился мой уровень, тем сильнее оказывались удары по голове, которые наносили мои противники. После некоторых боёв на открытых рингах голова гудела почти целый день. То, что это были отнюдь не шутки, становилось понятно при общении с нашими тренерами: их было несколько и разных возрастов, но все, как на подбор, туго соображали и ничего не могли запомнить. Хотя бокс мне нравился, нельзя было отрицать, что он представлял угрозу для моей головы, которой я весьма дорожил. После третьего курса я покинул секцию.

Зимой я по-прежнему катался на сноуборде, за сезон совершая по паре поездок на различные курорты, а летом – бегал и занимался в тренажёрном зале. Вызовы собственному страху не исчезли из моей жизни: оставались трамплины и целина. Время от времени я пробовал что-нибудь новенькое, вроде прыжков на вейкборде. Преодолевать себя приходилось, но ни до́ски, ни гантели не пытались меня избить, и сладить с ними было куда проще. Окружающие уважали меня и мои достижения, среди мужчин я часто оказывался лидером и всегда – полноправным членом коллектива. Девушки нередко восхищались моими поступками. Иногда мне доводилось вступать в словесные перепалки, но отвечал я уверенно и с позиции сильного, что заставляло противников отступать. Чем больше времени проходило, тем с большим трудом мне верилось, что страх ещё способен когда-либо подчинить меня себе. По прошествии года я практически забыл о нём думать.

 
                                           * * *
 

Учёба давалась мне не слишком трудно, но серьёзно раздражала обилием лишнего материала. Со второго курса я начал прогуливать предметы, которые считал ненужными. При этом я занимался сам, изучая язык программирования «1С»77
  Встроенный язык программирования 1С: Предприятие – язык программирования, используемый в семействе программ «1С: Предприятие» (продукт компании «1С» ®).


[Закрыть], и к двадцати годам уже начал неплохо зарабатывать, выполняя небольшие заказы. Кроме того, в 2013-м мы с другом основали свой бизнес по организации мероприятий, который постепенно развивался. У меня были друзья, прекрасная девушка, интересная работа и деньги на путешествия по миру: внешне моя жизнь представляла собой настоящую сказку. Тем не менее, в ней не хватало кое-чего очень важного, и с каждым днём во мне всё сильнее разгоралось жгучее раздражение.

3

В июне 2015-го мы с Надей отправились в очередное путешествие – на этот раз в немецкую Баварию. Мы долетели до Мюнхена, затем на электричке добрались до центрального вокзала, откуда отходил наш поезд. Я с трудом взгромоздил чемоданы на полку для багажа, и мы уселись – Надя у окна, я рядом. Здесь было прохладно и пахло кондиционером. Городские окраины за окном постепенно сменились полями и аккуратными немецкими деревеньками. Во всём были видны чистота и педантичность, доходящие до абсурда. Сложно было поверить, что сельская местность может выглядеть настолько прилизанной, а домики – построены для жизни самых обычных людей. Выглядели они, словно игрушки: двери были увешаны замысловатыми украшениями, а резные заборчики – бесконечными кадками с цветами. Волны цветов опоясывали дома, сталкивались друг с другом, поднимались на крыши, закручивались вокруг окон.

Помимо замысловатости и упорядоченности, пейзаж, однако, отличался однообразием. Кажется, каждый хозяин дома и каждая деревенька в целом хотели чем-то выделиться, но идеи эти ходили вокруг одного и того же – украшений домов и садиков, и вскоре мне наскучило их разглядывать. Я переключил внимание на девушку, сидящую наискосок – с другой стороны прохода. Короткие рыжие волосы, немного вздёрнутый нос, веснушки – всё это выглядело довольно мило. Карие глаза, однако, смотрели серьёзно и внимательно. Одета она была в кофточку кофейного цвета и узкие джинсы и читала книгу в мягкой обложке. Я наклонился, чтобы разглядеть название, но девушка вдруг опустила книгу, посмотрела на меня и улыбнулась. Чуть замешкавшись, я улыбнулся в ответ. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. Потом я достал свою книгу и открыл её.

Моё сердцебиение слегка участилось – девушка была симпатичной. В последующий час мы обменялись еще парой улыбок, что давало повод предположить, что и я в свою очередь понравился ей. Я прикрыл глаза и позволил себе немного помечтать. Будь я один, можно было бы с улыбкой сесть напротив и сказать пару комплиментов её веснушкам и причёске. Она занимается в Германии экономикой или, скажем, правом. А может, увлекается искусством и не пропускает ни одной выставки живописи, случись она в Германии или соседних европейских странах. Конечно, она давно хотела побывать в Москве.

Я открыл глаза. Девушка смотрела в книгу, Надя – в окно. До пересадки во Фрайлассинге оставался ещё час.

 
                                           * * *
 

В Берхтесгадене на платформе нас встретила бойкая старушка по имени фрау Клара, ни слова не понимавшая по-английски и лихо рулившая синеньким «Опелем». Пока он петлял по улочкам, забираясь в гору, она без умолку болтала по-немецки. Из её речи мы понимали в лучшем случае некоторые слова и совместными усилиями пытались составить приемлемые ответы.

Берхтесгаден расположился на склоне горы. Рядом с главной дорогой протянулась первая линия домов, затем строения взбирались в гору, в конце концов оставляя эти попытки – дальше крутой склон укрывала лишь сочная трава. На вершине, на небольшом плато, в окружении домиков возвышался католический костёл. Наш дом укрепился в самом начале этого склона и был похож на те, что мы видели по дороге: четыре этажа, деревянное крыльцо и украшенные резьбой стены. Фрау Клара проводила нас в комнату на верхнем этаже, прямо под скатной крышей с большим прямоугольным окном. Балкон был увешан кадками с розово-белыми цветами. Надя распахнула балконные двери, и в комнату ворвался цветочный аромат. Отсюда было видно, что городские кварталы вскоре сменялись лесом, а за ним – километрах в сорока – вздымались к небу ледяные пики, ослепительно пылающие в солнечных лучах. Было странно видеть совсем рядом древнюю безупречность Альп и сиюминутную, недолговечную, но страстную жизнерадостность цветов.

Фрау Клара выдала нам последние наставления, некоторые из которых мы даже поняли, и ушла. Я упал на кровать спиной, закинув руки за голову. Полежать мне довелось всего пару секунд: отвернувшись к стене, Надя плакала. Я тут же вскочил и осторожно обнял её сзади за плечи.

– Милая, что случилось?

– Ничего, – она слегка повела плечами, сбрасывая мои руки, и вышла на балкон, опёршись на резную ограду. Ветер распушил её мягкие волосы.

– Наденька, давай поговорим.

Она вытерла глаза рукавом и повернулась ко мне, чуть опустив голову.

– В поезде ты хотел говорить не со мной! Я чувствовала себя третьей лишней с вами.

Я был поражён.

– Что?.. Ты про девушку напротив, что ли?

Надя снова отвернулась.

– Ну что ты придумываешь, моя хорошая? Я вроде бы хотел разглядеть обложку её книги… – я замешкался, будто вспоминая. – Потом заметил, что она на меня смотрит, но зачем – без понятия. И сам стал читать. Ты от чего плачешь-то вообще?

Надя не отвечала. Я осторожно положил руку ей на плечо:

– Наденька, я люблю тебя.

Так просто сказать «люблю». Так просто быть рядом с любимой, обнимать её и выстраивать вокруг себя тот самый мир, в котором вам будет хорошо вдвоем. Мир, полный нежности, заботы и верности. Этот мир называется «зона комфорта».

– Пожалуйста, не плачь, – я осторожно коснулся губами щеки Нади. Её нежные уши снова порозовели.

Я обнял любимую сзади и прижался щекой к её виску. Так мы и стояли, пока Надя не успокоилась. Повернув её к себе, я кончиком носа вытер мокрую дорожку на щеке. Надя улыбнулась, и я поцеловал её в нос. Это была счастливая и мирная картина, и вряд ли со стороны можно было догадаться, какое раздражение снедало меня в тот момент.

Завоевав Надину любовь однажды, мне больше не нужно было сражаться за неё, преодолевая себя. Нет, теперь пришло время ежедневно и планомерно трудиться над отношениями. Мне и хотелось этого, но тут вступал в дело безжалостный наблюдатель. Развитие отношений его не интересовало, а интересовало другое – преодоление страха. Если со страхом перед драками и прыжками я более или менее разобрался, то в случае со знакомствами этим и не пахло: прежде чем мне удалось решить проблему, я встретил Надю. Моя слабость висела надо мной, давила сверху. Любовь Нади значила много, но она не значила, что я полностью избавился от комплексов. Чтобы убедиться в этом, однозначно требовалось участие других девушек.

В двадцать два года у меня на счету было четыре сексуальных партнерши. Сомнений не возникало: этого мало. Казалось, окружающие вовсю занимались сексом и получали удовольствие от жизни, а я топтался на месте. Каждый день, когда мне не приходилось преодолевать себя, завоёвывая новых женщин, увеличивал мою неудовлетворённость собой.

При этом мне не приходило в голову сравнивать других девушек с Надей: она была вне конкуренции. Как и любой человек, у неё имелись недостатки, но это было решаемо. Главное – я любил её. И да, Надя была прекрасной любовницей. Но она была одна.

Ситуация выглядела сложной, но не безвыходной. Любовь не имеет ничего общего с правом собственности, писал Владимир Леви88
  Владимир Львович Леви (род. 18 ноября 1938, Москва) – советский и российский писатель, врач-психотерапевт, психолог, кандидат медицинских наук, автор книг по различным аспектам популярной психологии. Здесь рассказчик намекает на его книгу «Травматология любви».


[Закрыть]. Проявлять любовь – значит заботиться о человеке, стараться сделать его счастливым, а вовсе не ограничивать его свободу или отдавать свою. Для большинства людей сексуальная верность партнёру была одной из привитых с детства непреложных заповедей, над смыслом которой они не очень-то и задумывались. У меня такой проблемы не было: родители никогда не обсуждали со мной секс и не внушали никаких сопутствующих моральных норм – тут мне до всего пришлось доходить самому. Зато они привили мне привычку сомневаться и думать своей головой, которая лишь усилилась с годами в силу моего характера.

Я изучал тему моногамии и полигамии, обращаясь к литературе и интернету. Перед моим внутренним взором оживали древние эволюционные механизмы: мужчины пытаются оплодотворить как можно больше женщин, чтобы распространить свой генофонд; женщина же, забеременев, должна удержать одного мужчину – кормильца для неё и ребёнка.

В итоге складывалась следующая картина: мужчины от природы чаще полигамны, женщины – наоборот. Для некоторых людей секс отделён от чувств, для других – неразрывно с ними связан. Себя я относил к первым, а Надю – ко вторым. Для секса ей обязательно требовалась эмоциональная близость. Встречаясь с парнем, она могла рассматривать других лишь теоретически, на практике же они её не интересовали: для неё существовал лишь один мужчина.

Был очевидный путь прекратить этот конфликт интересов – отказаться от моих амбиций по поводу других девушек. Но я не понимал, почему должен так поступаться своей сущностью. Надя устроена так, а я – эдак, и никто из нас не выбирал врождённых склонностей. Нужен был компромисс.

Я решил уговорить Надю попробовать секс втроём с какой-нибудь подругой, а потом и более свободные отношения. Здесь я выступал за равные права. Помешать отношениям с Надей это не могло, ведь на нашей стороне оставались честность и эмоциональная верность – действительно важные вещи. Мне в голову не пришло бы ставить другую девушку выше любимой, а если Надя решила бы разделить со мной развесёлое дело соблазнения девушек – и вовсе был бы счастлив. Там, где не предполагался обман, не могло быть и измены. Эту прекрасную теорию подтверждала масса примеров как из литературы, так и из жизни. Взять хотя бы нашу знакомую семейную пару: они счастливо жили в свободных отношениях уже почти десять лет и воспитывали двоих детей.

Разговор повторялся каждые несколько месяцев. Понимая, что первые эксперименты могут оказаться тяжелы, я обещал Наде полный контроль ситуации и предельную честность. Она будет знать и видеть всё, если пожелает. Мы могли стать сообщниками, и это было вполне реально: Наде девочки нравились чуть ли не чаще, чем мальчики. Я клялся, что она есть и навсегда останется для меня самой лучшей.

Со временем Надя стала соглашаться с моими доводами, но просила подождать с применением их на практике: она была не готова. Конечно же, я не спорил, но каждый раз, когда она в очередной раз просила отложить эксперименты, я чувствовал внутри предательское облегчение, которое немедленно вызывало злость: в эти моменты я покорялся собственному страху перед знакомствами, отодвигая испытание, а такого права у меня не было.

Сам секс изначально был не так важен, как знакомства, и, впервые заговаривая с Надей про секс втроём, я был настроен легко и говорил почти в шутку. Но с момента первого такого разговора прошло уже почти полтора года, а с момента начала отношений с Надей – целых три, и, чем дольше продолжалось ожидание, тем более болезненными становились мои ощущения – я избегал схватки со страхом, откладывал её на неопределённый срок, признавая своё поражение. В силу этого сам секс, изначально выглядевший как приятный бонус, в моей голове обретал всё большую значимость. Даже до знакомства с Надей, будучи свободным и ежедневно знакомясь с новыми девушками, я не был настолько зациклен на этой теме. Именно недоступность любых девушек, кроме Нади, превратила их в настоящий фетиш. Я держал себя в руках, но раздражение и недовольство собой из-за ухода от борьбы увеличивались изо дня в день, буквально разъедая изнутри.

Я знал, в чём причина сопротивления Нади. Конечно, она не была заинтересована в подобных шагах: речь шла исключительно о моих желаниях. Но Надя вполне могла пойти на компромисс, пусть и без энтузиазма – именно это она и признавала в наших беседах. Я был уверен, что причина бесконечных переносов крылась в другом – в её страхах и тревожности. Сейчас ей было хорошо, а она, как и я, боялась выходить из зоны комфорта.

Я хотел жить и чувствовать в полную силу, не сдерживая страсть, а отдавая её без остатка. В такой жизни не было места страхам. Надя же была скована ими по рукам и ногам. Но то, что она соглашалась со мной в спорах, было добрым знаком – это значило, что рано или поздно тревоги будут отброшены. День, когда мы наконец осуществим какой-то из задуманных мной экспериментов, стал для меня символом: Надя увидит, что секс – это приятная и полезная вещь, к которой не надо подходить с миллионом ограничений; увидит, что секс втроём не помешал нашим отношениям, а только сделал их ярче; почувствует, что я люблю её так же сильно, но начал больше уважать за смелость и внимание ко мне. Это должно было доказать ей, что подходить к жизни болезненно серьёзно – неправильно, а достичь таким образом счастья – невозможно. Путь к по-настоящему смелому и позитивному отношению всё ещё представлялся долгим, но главное было сделать первый шаг. Мы были вместе, а дорогу осилит идущий.

 
                                           * * *
 

Через полчаса ласк и горячего чая мне удалось убедить Надю, что её подозрения насчёт девушки в поезде были лишь домыслами. Мы легли спать рано: устали с дороги, а завтра нас ждало восхождение.

Всю ночь дверь балкона была открыта. Под утро на улице мягко зашелестел дождь, и я проснулся. За окном повисла серая рассветная дымка, цветы на балконе раскрылись навстречу влаге. Их аромат слегка кружил голову, вызывая желание попробовать дождь на вкус. Я тихо встал и посмотрел вдаль, на Альпы. Утренняя серость убавила насыщенность красок. Поросший лесом склон уходил прямо в тусклую пелену – вершины были полностью затянуты облаками.

Электронные часы на полке шкафа показывали 6:41, до подъёма оставалось совсем немного. Я тихо склонился над Надей и коснулся губами её щеки ближе к подбородку. Она улыбнулась во сне.

В 7:30 мы уже топали с лёгкими рюкзаками к автобусной остановке.

В тот день мы покорили вершину горы Йеннер, пройдя по пути все времена года: лето в начале тропы, где деревенька, украшенная цветами, тянулась в гору, но сдавалась в начале крутого подъема; золотую осень, моросящую дождём вдоль реки и берёз, от холода уже начинавших желтеть; зиму, приветствующую путешественников метелью на последнем километре, и весну, когда на вершине разошлись облака, открывая вид на синеющее озеро Кёнигзее и сверкающие луга, и Надя шепнула: «Я люблю тебя».

За следующие пять дней мы прокатились по Кёнигзее на лодке, обошли его пешком, поднялись к леднику и увидели вблизи настоящих диких горных козлов. По вечерам мы гуляли по улочкам Берхтесгадена, пили пиво в местных ресторанах и даже зашли на католическую службу.

Шестой день мы с Надей хотели провести в Мюнхене: приехать туда утром, оставить чемоданы в камере хранения и погулять по улицам и барам, не останавливаясь на ночёвку. Самолёт в Москву у нас был на следующее утро. Накануне отъезда из Берхтесгадена мы лежали в комнате, смотря сквозь открытое окно в потолке на темнеющее небо.

– Надь, серьёзно, давай попробуем.

– Как ты себе это представляешь?

– Как и обсуждали уже много раз. Можем для начала просто подойти к какой-нибудь немке вдвоём. Или ты к одной, я к другой. Мы же в свободной Европе! Послезавтра нас здесь не будет, и ты знаешь, что никого из них мы больше никогда не увидим. К тому же мы постоянно будем рядом и сможем прекратить по одному твоему слову.

Этот разговор, как и сама идея, явно были Наде неприятны, и я чувствовал себя весьма паскудно. Однако вечер в Мюнхене представлял собой шанс наконец сдвинуться с мертвой точки и выйти из стагнации. Нужно было лишь убедить Надю не противостоять мне, действовать сообща.

– Хорошо, – ответила она.

 
                                           * * *
 

Центр показался мне симпатичным, но скучноватым. Везде было чисто, ухоженно и современно. Дома не разваливались, как в Саратове; трамвайные рельсы находились в одной плоскости друг с другом, а не изгибались под немыслимыми углами, как в Братиславе; улицы выглядели абсолютно безопасно – без полицейских в масках и с автоматами, как во Владикавказе. Ни тебе разрухи, ни грязи, ни тёмных личностей.