Текст книги "Последний рассвет"

В ловушке, в яме, застыло на шипах чьё-то тело. Разглядеть погибшего не получилось, внизу слишком темно. Она переживала за Такеши, казалось, он потерялся во времени, пропал в темноте, среди раздававшихся криков не слышался его голос.

Перед ней появились двое сражающихся. Их искажённые лица были неузнаваемы, в обоих точно злые духи вселились. Прекратив поединок, в замешательстве они посмотрели друг друга, затем вдвоём, как звери, бросились на Суа, подняв катаны. Мамору девушка обезвредила сюрикэном, но с другим, Нибори, завязался бой. Суа победила. Облитая кровью недавнего соратника и раненая, нашла у него два трофея… Чей второй? Суа не понимала – если Нибори сражался с Мамору, значит, он не успел отнять у того нэцкэ… Такеши?!!!

Бесшумно двигаясь на ощупь вдоль стены, из которой торчали камни, она тёрла замерзающие руки. Услышав чьи-то шаги за спиной, затаилась, положив правую руку на рукоятку меча. Катсу показался в проёме, высветившемся факелом, который держала Маи. Внезапно он побежал в темноту бокового ответвления лабиринта.

– Не хочу с тобой сражаться! Вот мой меч… – послышалось звяканье отброшенного железа о каменный пол. – Я не пойду против друга.

Голос, напомнивший далёкий шелест ветра в бамбуковых зарослях, был знакомым. Суа заволновалась, мысли в голове заметались с быстротой коршуна. Девушка забыла о холоде.

Быстро протиснувшись в проём, упала – пол туннеля мокрый и скользкий. Угольно-чёрную мглу дальней комнаты простреливали оранжево-красные лучи огня факела, свет стремительно удалялся вглубь, грозя исчезнуть. Поднявшись, девушка быстро-быстро передвигалась мелкими шажочками. В соседнем туннеле шла борьба, охрипшие голоса отчаяния сменялись воплями и всхлипываниями, но Суа преследовала Катсу. Жутко пропах коридор, сплошь заваленный разрезанными кожаными и ржавевшими металлическими доспехами, дотлевавшими людскими останками. В тупике в огромной выбоине сидел Такеши с неописуемо-несчастным видом. Не моргая, он выжидающе глядел в пустоту, а над ним возвышался Катсу, угрожающе вознося свой катана:

– Взял оружие, живо, Такеши-кохай!

– У меня его нет, – пробормотал тот, фыркнув.

– Сам виноват, прости!.. – замахнувшись мечом, Катсу замер – клинок пронзил его насквозь. Выплюнув кровь, парень свалился. Суа, тревожно дыша, стояла за ним. Она, опустив катану, подняла грязное, исполосованное слезами и кровью лицо. Такеши глядел на неё, как зачарованный.

– Покончи со мной! – взмолился юноша, заплакав, задрожав. – Не могу тут находиться, будь они прокляты!.. Не могу, Суа, не могу!

Её лик в жёлто-рыжем мерцании факела, отражённом базальтом и пещерным льдом, переливался неземной бледностью, как бронзовая луна, восходящая над гребнем гор. Души подлинных воинов сделаны из железа и камня – ничем их не разжалобить, и Такеши это знал, но заметив пылающий взор девушки, понял: он не погибнет. Подскочив, крепко обнял Суа. Его щёки были горячие от слёз, солёные. Её губы – трепетные, стыдливо сложенные, горькие и пунцовые, как осенние листья клёна, которыми жители Японии ходят любоваться в сады и леса по окончании сезона летних тайфунов.

– Мне холодно! – как бы невзначай пожаловалась Суа, сдерживая бурю эмоций, одолевавших её.

– Угу…

– На выход… – её голос срывался, а сама она дрожала. Жар шершавых беспокойных рук парня согревал. – Больше никого не осталось. Надо… идти…

– Угу!..

Отчаянное желание парня, о котором мечтал, которое он выпросил у Суа там, на снежном перевале… сбылось.

Несколько минут оба пребывали в блаженстве и думали лишь о наслаждении. Затем, опрометчиво доверившись сильным рукам девушки, Такеши почувствовал, как теряет сознание – Суа прекрасно отправляла в сон своим чудо-захватом.

Чьи-то шаги в туннеле! Продолжая сидеть на корточках, принцесса насторожилась: к ней быстро приближалась Маи.

– Тварь! Ты убила… моего…!!! – взвизгнула Маи, задыхаясь яростью. – Сдохни!!!

Факел взметнулся, вспыхнул, колыхнулась тень, упала на камни, одновременно, рассекая со свистом воздух, у щеки Суа пронеслась остро заточенная «звёздочка». Такеши ли всхлипнул, или это чавкнула его плоть, пробитая лезвием…

– Маи! – крикнула Суа. – Катсу напрасно напал: у Такеши не было трофея!

– ТЫ – здесь ЗАЧЕМ?!!! – кричала Маи сквозь слёзы. – Твой Шуи-сан не любит тебя!!! – второй сюрикэн звякнул о стенку над головой Суа.

Из-за того, что разгоревшийся на холодном сквозняке факел, хорошо освещавший Суа, был в стороне Маи, та оставалась практически неразличима в центре сияющего светового пятна. И оттуда атаковала метательным оружием, опасаясь приближаться – знала: Суа искуснее в кэндзюцу. В тупике же принцессе спрятаться было негде. И она приподняла тело Катсу, укрываясь за ним.

Внезапно Маи истошно вскрикнула. И сразу же от того места, где она пряталась, покатился круглый предмет размером с небольшую тыкву, пятная освещённый пол. Невысокая кривоногая фигура нагнулась, вынула факел из мёртвой девичьей руки.

– Суа-химэ…

– Асахара?..

Убийца несчастной Маи приблизился к принцессе, поклонился.

– Кумитё Кендзо-сама велел мне оберегать вас, принцесса… Хе-хе-э… Синоби выследили тех, скрывающих Сендэя.

– Сендэя… – Суа непонимающе смотрела на разноглазого. – Сохэи нитирэн наши союзники.

– Станут врагами, если Сендэя оставить в живых… Он знает слишком много, и если окажется в гостях у Такэды, альянс Трёх Тигров станет невозможен.

– А зачем я? – Суа было не до придворных интриг и не до политики. – Пусть Саюке поговорит с ним, как она умеет.

– Уже «поговорила», да «не убедила». Оказалось, что Оннигороши «умеет не всё», – загадкой отвечал Асахара. – Её не пропустят в тайное место. Врата будут открыты лишь Вашей светлости. В отряде Тэнгу ждут. Спешите, госпожа!

– Асахара, – запоздало окликнула убийцу Суа, – как ты проник сюда?

Но того уже и след простыл – молчание в ответ.

Пребывание в темноте туннелей под кумирней Хатимана сводило с ума и более крепких… В кромешной тьме каменных коридоров Суа по-прежнему слышались крики и плач. Внутри холодного хищного чрева горы, наполненного смертоносными ловушками и мертвецами, трудно сохранить здравый рассудок. И только упорство и неутолимое желание жизни вели Суа вперёд. Почувствовав приток свежего воздуха, она заволновалась. Осветившее туннель, обнаружилось отверстие в низком потолке. Суа выбралась наверх и увидела крохотную яркую точку в конце коридора. В груди неистово забилось сердце. Вздох облегчения, крик радости…

Словно гонимая духами, она побежала навстречу солнечному свету, и, вырвавшись из тьмы, упала на колени, отрешённо зарыдала. Глядя на снег и на сухую коричневую траву, не верила, что выбралась. Снежный горный простор кругом и свежий зимний воздух были прекраснее всего на свете, и вот она готова расцеловать землю, освещённую слабым солнцем. Суа переживала нестерпимую щемящую боль в груди, страшную усталость, и сознание того, что, наконец, освобождена от ужасного нервного напряжения, не отпускавшего несколько часов.

Набросив ей на плечи мягкую меховую накидку, мастер Шуинсай поднял за руку, дал рисовых колобков и горячего травяного зелья, настоял:

– Пей большими глотками.

– Я пыталась, наставник, не убить, но они… не поддавались, шли на смерть! – голос девушки не слушался, срывался. Плач сотрясал тело, горе накрывало волнами; с дьявольской силой продолжало щемить в груди. – Живых нет…

– Верю тебе, ты – молодчина, – взор Шуинсая светился, он гладил девушку по голове. – Поешь и пей. Не надо сожалеть: они вернулись к Источнику жизни.

Перестав содрогаться телом, она запихнула в рот целый колобок и запила настоем; он противный, обжигающий язык и горло, вызвал необыкновенный жар в груди.

– Победить, не лишая жизни – верх мастерства! Но и Хатиману нужны гокэнины – не лишиться рассудка в Омму удавалось немногим, – невозмутимо проговорил Лао, сидя на корточках. Подойдя к Суа, он поклонился. – Вы единственная из достойных возглавить додзё.

В чистом горном воздухе появились белые хлопья снега. Ветер, небрежно подхватывая их, бесконечно носил по долинам, кутал красные сосны на холмах.

Глава 12

С высокого помоста на холме виднелись десятки серых и бледно-коричневых шатров, загородивших путь в центральную часть лагеря армии Ёсисады. Сильный ветер с океана сотрясал их ряды так, что издали они казались то ли морскими волнами, то ли живыми существами. Пологи беспрестанно трепетали, нашёптывая горестную песню. В тусклых тонах грубых материй яркими пятнами выделялись знамёна с изображением белого тигра, который никак не мог дожрать неубиваемого оленя. Стяги гордо развевались повсюду.

Воздух потеплел, пропитался запахом дублёной кожи доспехов, перемешался с дымом из походных кузниц и от костров, впитал ароматом яств, что прихватили мобилизованные крестьяне в дорогу. В армии императора Тоды, бессребреника, снабжение воинов, прибывавших из провинций, было налажено безобразно.

Изрядно проевшиеся скучающие самураи праздно ходили поодиночке и группами, некоторые из них засиживались у юдзё, или играли в кости, транжиря последнее, иные же, надвинув шлемы на лицо, но всё-таки с надменным видом, переминались с ноги на ногу возле лавок маркитантов из Эдо, что своими товарами заполонили улицы и дороги. Стража из хатамото неусыпно бдела у шатра сёгуна; проявляла строжайшую бдительность и армейская полиция: стоило кому-то выделиться одеждой или манерами, сразу к нему подходили и выясняли личность.

Лагерь полон людьми до пресыщения, и, казалось, лопнет, развалится: обозные лошади и воловьи упряжки мешали передвигаться по дорогам, военное снаряжение штабелями лежало на обочинах. Войско, ничем не занятое, представляет угрозу для населения – отдельные кучки вооружённых прохиндеев и нищета мародёрствовали по окрестностям Эдо. Мародёры заглядывали и в деревню Ампаруа, откуда с позором бежали, кое-кому посчастливилось оторваться на дистанции от боевиков якудза, прочно обосновавшихся там во главе с премудрым «вором в законе» Кендзо.

Возвратившиеся накануне в родное додзё, братья Зотайдо и Суа втроём были вызваны в замок Тиёда на совещание штаба армии императора. Они прошли в главный зал, а принцесса, наградив Шуинсая мимолётным огненным взглядом, проследовала за служанками туда, куда указал рассерженный жених – под замок. Шуинсай, бесстрастно кивнув, занял место рядом с Лао и генералом Хавасаном за низким длинным столом. Генерал докладывал диспозицию. Сёгун слушал с недоверием: то и дело хмурился и качал головой.

Вассал императора, Кобаяси Тоширо, комендант крепости в одной из прибрежных провинций, предложил запустить иноземцев по Лазурной грани и получить опыт изготовления огнестрельного оружия. Некоторые поддержали его возгласами одобрения: в распоряжении Такэды имелось некоторое количество аркебуз местного производства, но стрельба из них была малоэффективной. Металл лопался, особенно в казённой части, порох был плохого качества: лучники стреляли дальше аркебузиров, которых приходилось выдвигать вперёд, даже за ряды копейщиков. Независимо от того, насколько глубокими познаниями владели мудрецы о мире и жизни на любимой родине, всё-таки они испытывали некоторый интерес и к заморским землям. Множество различных новшеств, главным из которых на сей день стало огнестрельное оружие, поколебало основания многовековой японской культуры. Многое из того, что в Японии знали об иноземцах, принесли сюда испанские, португальские и английские миссионеры.

– Ну и какая польза от этих ружей? – язвил Хадзиме. – Стрелы летят дальше и чаще, смазанным тетивам не страшен дождь, гасящий фитили аркебуз. Сам же Такэда не вооружает асигару пороховыми трубками – только дуралею Оде они приглянулись, с детства нравится ему всякая ненормальная дребедень! Ещё и чужеземную веру принял ради этих фиговин – таскает на пузе какую-то «ладанку»!

Мотохайдус молча восседал по правую руку от сёгуна. Он-то интуицией понимал важность взаимообогащения культур, и потому счёл возможным высказать одобрение словам Кобаяси, возражая Хадзиме.

– Иноземцы тоже недавно воевали только копьями и луками, но вооружили свой корабль ядрометателями и запаслись ружьями для матросов. Их опыт важен, и речь идёт о том, чтобы взять у них лучшее, не перенимая ничего плохого.

Он беспокоился о будущем Ямато, приготовился работать через посредников, торговцев из посёлка Мацудо – знатоков чужих языков. На протяжении многих лет они изучали португальский, испанский, английский и другие говоры, поддерживали отношения с иностранцами юга.

Мнение вассалов сёгуна советник императора Тоды внимательно выслушивал, не перебивал.

– Стоит привыкнуть к сахару, как наши сладости потеряют вкус, покажутся пресными, – насупился Хадзиме. – Распространение ложного вероучения…

Попытки обратить Ёсисаду Хадзиме в христианство равносильны стремлению зачерпнуть отражение луны из ведра с водой.

– Если мы не прекратим наступление лжерелигии, то менее чем за десять лет японцы забросят буцуданы и проклянут своих предков. Мы не найдём утешения в иноземной вере! Хотите знать, что меня успокаивает?! Число моих военачальников! Так-то! Не только сохранивших верность Тэнно, но и доказавших её в ходе яростных сражений.

Мотохайдус жестом приказал слуге открыть окно, дабы приток прохладного воздуха остудил разгорячившегося сёгуна. Он был убеждён, что сумеет создать нечто более выдающееся, чем уничтожение непокорных крепостей. И теперь, приобретя за долгие годы мудрость и мощь, решил рискнуть для отчаянного рывка к великой цели.

– Главное – неторопливое достоинство и точный выбор подходящего часа, – настаивал советник Тоды.

– Ты прав, Мото-сан, но совещание затягивается! – предупредил Хадзиме. – На сей раз мы решим, куда именно ударить противнику! Обсудим неотложную часть, потом делайте, что хотите… без меня.

– Позволите продолжить? – генерал хатамото Хавасан снова встал, свысока оглядел собравшихся. Коренастого сложения самурай, в одежде играющей буйством красок, имел крепкий командный голос и всегда чётко выражал мысли, и порой казалось, наперёд знал намерения главнокомандующего. Малиновая лента с белыми и чёрными полосами стягивала два жёстких пучка седевших волос. Лоб загорелый, высокий, с морщинами глубокими, словно овраги. В серых глазах – горячее неутолимое желание служить по достоинству. Шея – толстая и короткая, такая у борца. Руки – жилистые, с набухшими венами, на указательном и среднем пальцах правой руки сверкали два перстня: с бриллиантом и рубином – награда сёгуна за преданность, за отвагу. Грудь генерала широко раздулась:

– Я, Иоши Хавасан, полностью поддерживаю сёгуна и отвергаю план советника.

Глаза Хадзиме вспыхнули светом радости, с которым тот обычно встречал потрясающую мысль. Мотохайдус поморщился.

Хавасан ударил по столу кулаком так, что вздрогнули ближние от него вассалы.

– Я сам поведу авангард армии в наступление на логово Оды, и даже ценой собственной жизни не позволю врагу усомниться в превосходстве моего Тэнно!

Игра взглядов мгновенно распространилась по залу, разбегаясь невидимыми волнами. Зал затаился с безмолвным напряжением.

– Незыблемое правило самурайской чести, известное с давних времён: авангард должен возглавить Сайто Хидеаки, владелец провинции, ближе всего расположенной к неприятелю, – твёрдо сказал вассал Уэсуги, генерал Накомото, поднявшись на ноги.

Узел волос на его затылке был перевязан бледно-зелёной лентой. Поверх кимоно златотканой парчи – накидка из тигровой шкуры. Позолоченный меч и дорогой наряд делали его величественным.

– Расстояние между полем боя и расположением крепости не должно иметь никакого отношения к порядку следования войск, – уверенность в себе, помноженная на вдохновение, прибавляла веса речам Хавасана. Он выглядел исполином, способным в одиночку пробиться в гуще врагов к заветной цели. – Сражение не всегда выигрывается и численностью войска, но чаще мастерством командира. Грань между победой и поражением – тонкая и зыбкая, малейшая оплошность нарушит её. Я, сын Иоши Добая, должен быть на передовой! Ударом в лоб я опрокину оборону Нагоя!

Хадзиме смотрел на него с гордостью, умилением, с которым отец глядит на любимого сына. Стиль полководческого искусства, присущий Хавасану, отличался неукротимым напором.

Умудрённый опытом бесчисленных битв, проникшийся самоуверенностью благодаря их победоносному исходу, генерал Хавасан стремился влиять на решение совета, исходя из своих убеждений и правил. И теперь не желал считаться ни с чьим чужим «ошибочным мнением».

Генерал резерва, Накомото, уступать не собирался. Он выставил вперёд нижнюю челюсть и с видом гордым и самодовольным отвечал:

– Нагоя сходу не взять. Река Кисо-гава огибает линию укреплений в окрестностях города с севера, и она довольно широка. А на противоположном берегу засел Ода Бадафуса – его аркебузиры и лучники перестреляют вас на переправе, а его самураи даже не станут седлать коней.

Будучи равными военачальниками, Хавасан и Накомото постоянно соперничали, однако без тени неприязни или зависти, опровергая пословицу, будто двум большим рыбам тесно в одном пруду. Они оба сражались, возлагая свою жизнь и веру на одно лишь движение меча.

– Мы наступаем зимой, когда реку скуёт льдом, и она не станет преградой. Напротив, для конницы будет довольно простора, – возражал Хавасан.

– К зиме наша армия превратится в сборище голодранцев, – скривился Накомото.

Спор бы затянулся, если бы Мотохайдус не рассудил с приличествующей его положению непостижимой мудростью:

– Пусть предварительное совещание – всего лишь совещание, но истинное положение дел оценим при подходе, так скажем, за десять ри!..

Советник сдержанно улыбнулся собственной шутке. Вассалы, коменданты крепостей, военачальники из провинций и мастера поддержали тихими возгласами. Но Хадзиме, который был сейчас слишком серьёзен, покачал указательным пальцем; ослепительно блеснул крупный бриллиант. Он не захотел пускаться в пространные объяснения, поэтому выразился кратко:

– У нас не больше двух недель, чтобы встряхнуть разгильдяев, потом – выступаем!

Покидая зал, Хадзиме вполголоса напомнил Кендзо:

– Доведи братьям Зотайдо насчёт реликвии, хранимой в Ацута.

Совещание окончилось, служанки внесли в зал кушанья, появились и танцовщицы, и музыканты, а за окном клубились облака, своим непостоянством отражая в зеркале небес разброд, который переживала страна. Воспользовавшись случаем, Шуинсай со своей отцовской болью обратился к мастеру Кендзо. Хмурым молчанием старик дал понять, что дело скверно и лучше ему не отвечать. По существу миссии Зотайдо Кендзо сказал приблизительно следующее:

– В храме Ацута, как известно, хранится священный меч, извлечённый со дна моря лучшими ныряльщиками Ямато. Этот меч необходимо найти и перепрятать там же, но так, чтобы никто, кроме императора Нинтоку Тоды, не смог его отыскать. Война войной, а ваше шпионское задание надо выполнять в тылу врага и вернуться живыми. Вам ещё – за яшмовыми подвесками и за зеркалом в два разных места.

Лао, наевшись «от пуза», ворчал, требуя оставить зал и гостей, и вообще старший Зотайдо охотно отправился бы на недельку погостить у брата. Чуя нутром смятение Шуинсая, перестал бормотать под нос, и, деликатно пояснив Мотохайдусу причину их скорого ухода, поспешил вон.

* * *

Издали, в предзакатных сумерках, Ампаруа казалась забытой деревней. Тропы к ней всегда заметало глубокими снегами, и можно невольно подумать, что находишься на горном перевале где-нибудь в Яманаси. Но сегодня белого покрова оказалось меньше, и в нём темнели следы недавно прошедшей многочисленной конницы. Зимой в деревне обычно стояла тишина, нарушаемая перекликанием птиц на изгородях и звуками тренировки в бамбуковом лесу близ додзё младшего Зотайдо, но сейчас царило неистовое оживление: сельские мужчины разных возрастов рвались записываться в ряды армии императора Нинтоку Тоды.

Писари обосновались в доме Зотайдо Лао, где до того проживал Кендзо, а прибывшие сотники гордо объявили о том, что из крестьян создаётся особый армейский корпус, возглавляемый самим Кено Мицухидэ… Этому подразделению доведётся одним из первых высадиться на вражескую территорию с моря, чтобы заслужить высокое право сражаться бок обок с когортой прославленных самураев и военачальников. Оставшиеся в живых крестьяне милостью императора будут возведены в чин дзи-самураев, а наиболее отличившимся пожалуют земельный надел – хан. Отдавая свою жизнь в распоряжение командиров армии императора Нинтоку, каждый новоявленный буси испытывал священный трепет.

Сгорая от желания скорее поставить жирный иероглиф своей фамилии, добровольцы едва не теряли самообладание – сотники вели тщательный отбор и многих не брали.

– На службу Тэнно! На службу Белому Тигру – Освободителю! – отовсюду доносился многоголосый восторженный призыв – из домов и заснеженных садов выбегали люди. Отказники угрюмо и обиженно расходились и запирались по своим хижинам.

Растолкав прочих, из толпы односельчан выбрались двое – Монтаро и Маса, рискнувшие проявить гражданскую инициативу. Оба пребывали в смятении: им отказали! Но, узнав от Йиро, что в отношении их и им подобных у командования особое дело, почувствовали надежду.

Возвращение мастеров из Эдо в додзё Ампаруа не осталось незамеченным: ученики почтили приход братьев Зотайдо уважительным молчанием и общим поклоном. На миг звуки утихли, и почудилось, что деревня заснула, но потом затишье снова разорвали бурные эмоции.

В большой комнате хижины мастера Шуинсая пламя свечи металось отчаянно, будто его сотрясала нечистая сила. Узнав от супруги, что их непутёвый сын не появлялся дома долгое время, хозяин дома гневался, не находя себе места. Шина, опустив голову, сидела в прострации, побледневшая Рёи испугано поглядывала на хозяина, не решаясь предложить ужин. Шуинсаю казалось, что с одного поля боя он попал на другое, и это, второе, страшило неясностью, терзало душу.

Напряжение росло, угнетало, и Лао в привычной суровой манере отправил служанку подогреть саке. Усевшись на циновку рядом с неспокойным братом, Лао пообещал, что младший скоро увидит мальчика – каким бы непростым нравом не отличался Шиничиро, но, узнав, что отец уходит на войну, обязательно придёт.

– Что бы там ни натворил, племяш пошёл в меня! – заявил Лао, потерев вспотевшую лысину, увенчанную белым пушком. Саке приятно разогрело нутро, и старший брат даже пообещал, что Шиничиро появится вскоре – не успеет Шуинсай покинуть додзё. Однако младший Зотайдо испытывал сильное волнение, отчего его обычно безукоризненно ясный ум затуманился тревогой. И хотя внешне он был холоден, как остывший очаг, и даже теперь проявлял завидную стойкость, мятущаяся душа нуждалась в одиноком отрешённом самонаблюдении. Жена покинула их, ушла служанка, убрав пустую посуду. Проводив напившегося брата в комнату для почётных гостей, Шуинсай остался медитировать: не скоро лицо его стало безмятежным, как небо после сильного ливня – ни облачка…