Текст книги "Мелисанда"

– А как поживает Рауль? – поинтересовалась она.

– Прекрасно. Это место ему подходит. Ему здесь нравится, так что мы остаемся.

– Довольно странно… что все решает маленький мальчик, – улыбнулась Мелисанда.

– Да, ситуация необычная. Порой мне кажется, что ему полезнее было бы находиться в кругу своих сверстников.

– Которые, возможно, укротили бы его своевольный нрав. И давно он находится на вашем попечении?

– С пяти лет. В ту пору умерла его мать. Бедный Рауль! Его семейство преследуют трагедии. Его бабушка была еще молодой, когда случилась революция. Она состояла при дворе, была близкой подругой Марии Антуанетты. Несчастная женщина попала в тюрьму и перенесла немало страданий. Но по какому-то исключительно удачному стечению обстоятельств ее освободили. Она попала в число тех, кто избежал гильотины. Впрочем, было много таких, кто жил и страдал на протяжении всей революции.

Леон опечалился, и Мелисанда подумала: «До чего же у него грустное лицо! Как хочется заставить его улыбнуться. Улыбка грустного человека особо замечательна тем, что очень редка». Она вспомнила о Ферморе с его бесшабашной веселостью. До чего же Леон не похож на него! Его тихая печаль импонировала ей, поскольку она знала Фермора.

– Рауль – еще одна жертва.

– Рауль? Через столько лет?

– Его бабушка спаслась, но месяцы, проведенные в Консьержери, подорвали ее здоровье. Ей было всего семнадцать, когда ее освободили, а вскоре она вышла замуж, но умерла сразу после того, как родила дочь. Ее дочь, мать Рауля, тоже была слабого здоровья. Пони маете – та же самая болезнь, болезнь Консьержери, передалась ей. И все повторилось: она вышла замуж, родился Рауль, а его мать умерла. Признаки болезни стали проявляться и у Рауля.

– Какой ужас! – воскликнула Мелисанда. – Недуг передается из поколения в поколение; неужели, точно злой рок, он будет преследовать эту семью вечно?

– У Рауля есть надежда. Теперь об этих вещах знают больше. После смерти его отца – моего кузена – Рауль остался на моем попечении. Я пообещал присматривать за ним, дать ему образование, следить за его здоровьем. Вот уже четыре года, как я этим занимаюсь.

– Очень благородно с вашей стороны.

– Не хочется рисоваться перед вами. Я был беден… очень беден. Видите ли, моя семья лишилась всего во время якобинского террора. Поместье… состояние… все пропало. У меня не было ничего. Богатый кузен, оставив мне на попечение сына, не забыл и про меня.

– Ну, вам, пожалуй, повезло. У вас есть маленький мальчик и ваше собственное здоровье.

– Вы – хорошая утешительница, – заметил Леон с мягкой, меланхолической улыбкой.

– А вы мечтаете об иной жизни?

– Мы многого лишились, но, как вы верно заметили, у меня хорошее здоровье, а это – самое ценное из всех достояний. Моей семье чернь оставила больше, чем семье несчастного Рауля. А вы совсем не едите. Наверное, я отвлекаю вас своими разговорами.

– Стол просто роскошный! – с улыбкой сказала Мелисанда. – Какая вкусная рыба! А это игристое вино! До чего оно мне нравится! Но ваша история куда более захватывающая, чем рыба или вино. Пройдет день-два – еда с вином будут забыты. Но ваш рассказ я запомню на всю жизнь.

– А рассказы других людей вы помните так же отчетливо?

– Да.

– Интересно почему?

– Может быть, потому, что со мной мало что происходило? Да, пожалуй. Я до сих пор помню старую Терезу из монастыря, которая вглядывалась в каждого человека, – в городе поговаривали, будто она ищет своего Жан-Пьера, которого любила когда-то, очень давно… Я помню Анн-Мари, которая уехала в карете с богатой дамой. Да, я и в самом деле помню любую, самую мельчайшую подробность из происходившего с другими людьми. Знаете ли, слушая эти истории, я представляю, что все случилось со мной. Я была старой Терезой, озирающейся по сторонам в поисках Жан-Пьера; я была Анн-Мари, уезжавшей в карете; я была бабушкой бедного Рауля, заболевшей в Консьержери. А подобные происшествия невозможно забыть… даже если они случаются лишь в вашем сознании.

– Вас интересует жизнь других людей, потому что у вас отзывчивое сердце.

– По-моему, вы мне льстите. Сестра Тереза утверждала, что я любопытна… самый любопытный ребенок из всех, которых она знала, а любопытство – грех, или почти грех.

– По-моему, в вашем случае это прелестный грех.

– Разве грехи бывают прелестными?

– Большинство грехов прелестны – ведь так? Не поэтому ли людям так трудно противостоять искушению?

Мелисанда внезапно вспомнила о том обольститель ном грешнике, которого тщетно пыталась выкинуть из головы. Но, как выяснилось, он тут как тут – нескольких слов оказалось достаточно, чтобы воскресить его в памяти.

– По-моему, разговор наш приобретает атеистическую направленность, – сказала она и засмеялась.

От вина глаза Мелисанды блестели, сэр Чарльз обернулся и, заглянув в ее оживленное лицо, спросил:

– Нельзя ли и меня посвятить в вашу шутку?

– Я сказала мсье де ла Роше, что очень любопытна и что это грех, или почти грех, а он утверждает, будто грехи, как правило, прелестны, поэтому так трудно им противостоять.

– А вы и в самом деле так любопытны?

– Боюсь, что да.

В разговоре наступило затишье, и стало слышно, что мистер Данесборо упомянул о Джозефе Смите, основа теле странной секты мормонов, убитом в этом году.

Все сидящие за столом нашли тему мормонов увлекательной и принялись оживленно ее обсуждать.

– О чем они говорят? – спросил де ла Роше.

– О мормонах – религиозной секте в Америке. Я мало о них знаю – только то, что эта религия разрешает многоженство.

– Не сомневаюсь, – говорил мистер Данесборо, что мистер Бригхам Янг последует по стопам Смита.

– Говорят, у него уже десять жен, – сказала леди, сидевшая по правую руку от Данесборо.

– Отвратительно! – воскликнула мисс Данесборо.

Мистер Данесборо заметил, что сомневается – можно ли осуждать это явление, пока не станут известны все факты, после чего все присутствующие воззрились на священника с мягким укором и озабоченностью. Он был самым необычным из священников и вряд ли избежал бы неприятностей, если бы не его богатство и семейные связи.

– Но я точно помню, – возразила одна дама, – где-то в Библии сказано: мужчине полагается иметь только одну жену.

– У Соломона их было довольно много, – неожиданно вставил сэр Чарльз, – а у Давида – разве нет?

Молодой человек, сидевший рядом с Каролиной, сказал:

– Мужчины убивали своих жен, потому что хотели обзавестись другими. Теперь же, если они, подобно по следователям Бригхама Янга, будут иметь столько жен, сколько смогут себе позволить, подобных убийств удастся избежать.

Тут Мелисанда поймала на себе взгляд Каролины и поняла, что этот разговор заставил их обеих подумать о Ферморе. Неужели они подумали о том, что если бы принадлежали к мормонам, то сейчас, возможно, обе готовились бы к свадьбе?

Мелисанда высказала свою мысль вслух:

– Но я полагаю, даже мормоны могут жениться одновременно только на одной женщине.

Она произнесла это по-английски, и ошеломленные взгляды устремились на нее. За столом священника разговор этот был совершенно неуместен, и на мистере Данесборо лежала такая же вина, как и на всех остальных, но даже если мужчины и позволили себе смелые замечания, никто не ожидал того же самого от дам.

Мисс Данесборо поспешно сменила тему разговора, а Леон де ла Роше наклонился к Мелисанде и проговорил:

– Теперь, после того как мы встретились с соблюдением всех формальностей, вы должны нас навестить. Миссис Кларк с удовольствием накормит вас ленчем или обедом. Если вы пожалуете на ленч, Рауль, без всякого сомнения, обрадуется.

– Благодарю вас. Я спрошу у Каролины. Если она сможет без меня обойтись, я с удовольствием приду.

– Мисс Тревеннинг мы тоже пригласим. Возможно, в этом случае у нас появится больше шансов увидеть вас.

– Я буду ждать этого визита с нетерпением.

Дамы расположились в гостиной, а мужчины все еще оставались за столом, и Мелисанда воспользовалась случаем рассказать Каролине, что Леон намерен пригласить их на ленч.

– Вы бы хотели пойти?

– Да, конечно, – сказала Каролина.

– Я очень рада.

– Я пойду в качестве компаньонки? – поинтересовалась Каролина, дружески улыбаясь.

– Ничего подобного он не сказал.

– Ну что же, я не против. Вы ведь знаете, что вам не пристало одной ходить к джентльменам в гости.

«До чего же она очаровательна! – подумала Мелисанда. – До чего приветлива! А все потому, что здесь нет Фермора».

Чуть позднее приглашение прозвучало и было принято. Двумя днями спустя Каролине и Мелисанде предстояло разделить ленч с де ла Роше.

Обратно они ехали молча, а когда вернулись, Каролина сказала Мелисанде:

– Пойдемте, вы мне поможете. Я не хочу будить Уэнну в этот поздний час.

И вот Мелисанда прошла в спальню Каролины, помогла ей расстегнуть крючки на платье и распустить волосы.

– Вечер удался на славу. – Каролина взглянула на отражение Мелисанды в зеркале. – Все вами восторгались. Вы это чувствовали… Мелисанда?

Мелисанда зарделась. Ей польстило не замечание Каролины, а то, что та впервые обратилась к ней по имени.

– Нет, – произнесла она.

– Пожалуйста, называйте меня сейчас Каролиной. К чему нам все эти церемонии, правда? Вами восторгались, Мелисанда. По-моему, все считают, что вы как-то связаны с нашей семьей.

– Вы так думаете… Каролина?

– Я в этом уверена. Интересно, а мсье де ла Роше тоже так считает?

– Нет. Я рассказала ему, что приехала из монастыря.

– Ну, ему-то все равно. А он довольно интересный – вам не кажется?

– Очень интересный.

– И явно к вам неравнодушен!

Каролина негромко рассмеялась, и Мелисанда поняла: сейчас она думает о Ферморе. Ей хотелось, чтобы Леон заинтересовался Мелисандой, а Мелисанда – Леоном… И все это из-за Фермора.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Уэнна.

– Ну что же ты меня не позвала? – начала она и умолкла, заметив Мелисанду.

– Ах, Уэнна, я не хотела тебя тревожить. Мадемуазель помогает мне.

– Напрасно ты меня не позвала, – сказала Уэнна. – Хочешь я…

– Нет-нет, – нетерпеливо произнесла Каролина. – Отправляйся спать, Уэнна.

– Хорошо, хорошо. В таком случае спокойной вам ночи.

Обе девушки пожелали ей спокойной ночи, наступило молчание, и дверь закрылась.

– Она не любит меня, – вздохнула Мелисанда. – А жаль. Иногда она смотрит на меня… с ненавистью.

– Такой уж Уэнна имеет нрав, и, конечно, никакая это не ненависть.

– И все-таки она меня ненавидит.

– Мелисанда… не беспокойтесь насчет Уэнны. Все образуется.

Каролине, улыбающейся перед зеркалом, представлялись две свадьбы – ее собственная с Фермором, и Мелисанды с Леоном де ла Роше. После бракосочетания она и Фермор никогда больше не увидятся с Мелисандой.

– Да, – повторила она, – все образуется.

За ужином в комнате для прислуги сидевшие за столом горячо обсуждали отношения между французской мамзель и французским мсье. Миссис Соади сидела поджав губы, как и всякий раз при обсуждении данной темы, и улыбалась чему-то своему, прислушиваясь к болтовне окружающих.

Мистер Микер то и дело поглядывал на кухарку.

Это совершенно на нее не похоже – хранить секрет так долго; должно быть, ее предостерегли, самым настоятельным образом призывая хранить молчание.

– Дело ясное – у них роман, – сказал лакей.

– Красивая история, – поддержала его Пег. – А мамзель такая хорошенькая, что вполне сошла бы за переодетую принцессу.

При этом замечании у миссис Соади задергались губы. Ее секрет, догадался мистер Микер, касался мамзель.

– Хотя, – сказала Бет, – этого мсье едва ли можно назвать принцем, верно?

– Ну, – согласилась Пег, с нежностью подумав о своем рыбаке, – может быть, в нем и нет ничего особенного, но все говорят, что он – замечательный джентльмен.

Бет сказала, что, думая о переодетом принце, она представляет его в образе мистера Фермора.

– Понимаете, – пояснила она, – он всегда поет, смеется, он большой, сильный и очень красивый.

– Красота, – важно заявил лакей, сам ни на что не претендующий, – это понятие относительное… Для улитки другая улитка – красавица. О вкусах не спорят.

– Но они – не улитки! – заметила Пег. – А мистер Фермор такой красавец! Рядом с ним почти все выглядят невзрачными… совсем невзрачными.

– И все-таки, – заявила горничная, – если две улитки находят друг друга привлекательными, возможно, с двумя французами происходит то же самое. Наверное, они так нравятся друг другу, потому что она – мамзель, а он – мсье.

– Я слышал, что мальчик не слишком рад дружбе между нашей мамзель и своим дядей, – сказал мистер Микер, передавая тарелку, чтобы ему положили кусок пирога.

Он набил себе рот и принялся неторопливо жевать.

– Эти нарумяненные леди, – произнес он, изучая картофель в своей тарелке, – ничуть не лучше нарумяненных лордов.

– О да, – резко сказала миссис Соади, – нарумяненные леди – те еще штучки. А откуда вам стало известно про маленького барина и нашу мамзель, мистер Микер?

– Ну, я как-то поехал в город по делу и зашел в «Веселого морячка» промочить горло, а туда заявился не кто иной, как мистер Фитт, тот самый, что служит кучером у мсье… или мне следует сказать – у барчука? Это странная семья. Хозяин – мальчик, и все деньги принадлежат ему, а мсье – не более чем домашний воспитатель, хоть он ему и родственник. А барчук этот – не то герцог, не то граф. В общем, что-то в этом роде… хотя во Франции все это, наверное, несколько по-иному. Мсье – его опекун, но он мало что решает, как я понял.

– А что мистер Фитт рассказал про мальчика и мамзель? – настаивала миссис Соади.

– Ну… – Мистер Микер поднял свой бокал и от пил меда, прежде чем продолжить, – по-моему, мальчик этот испорченный, очень испорченный. Хотя он первый встретил нашу мамзель и поначалу привязался к ней, ему совсем не нравится, когда кто-то, помимо него, оказывается, так сказать, на первом плане.

– До чего противный мальчишка! – возмутилась миссис Соади. – Да кем он себя возомнил? А ведь это такой прелестный роман, и, клянусь, мамзель вполне его заслуживает.

– Да, конечно, миссис Соади, вы совершенно правы, но, видите ли, мальчик – хозяин… Так, во всяком случае, мне сказал мистер Фитт. Если он доживет до двадцати одного года, ему достанется громадное состояние, а мсье получит совсем немного денег. Но если барчук умрет, то состояние отойдет мсье.

– Странно, что он так печется о барчуке! – удивилась Бет.

– Перестань, Бет! – резко оборвала миссис Соади.

– Ох уж эти иностранцы! – вздохнул лакей.

– Ну, надо же такое придумать! – продолжала кипятиться миссис Соади. – Оставить наследство маленькому мальчику!

– Да, странное положение, – признал мистер Микер. – У нас с мистером Фиттом состоялся очень интересный разговор.

Миссис Соади наблюдала за Микером. А тот сидел, наслаждаясь обращенным на него всеобщим вниманием, ощущая себя чрезвычайно умным и осведомленным.

«Знал бы он то, что знаю я! – подумала миссис Соади. – Он и этот его Фитт!»

– Подумаешь, мистер Фитт! – сказала она, когда они остались наедине, потом села на стул и расхохоталась.

– А что такого смешного в мистере Фитте?

– Да я могу рассказать вам такое, мистер Микер, от чего у вас глаза на лоб полезут.

– Наверняка можете, миссис Соади.

– Вы ошалеете больше, чем от любого рассказа мистера Фитта.

– Конечно же, ошалею, миссис Соади.

Миссис Соади, охваченная искушением, уже готова была все ему выложить. Мистер Микер наклонился к ней, и глаза его лучились, льстили, умоляли посвятить его в тайну.

– Ну, хорошо, – сдалась миссис Соади, – пожалуй, вам следует это знать. Вы – старший над мужской при слугой, и негоже держать вас в неведении. Но учтите, мистер Микер, только между нами!

– Да, конечно, миссис Соади. Дальше меня не пойдет.

– Вы удивлялись, почему с мамзель так обращаются. Спрашивали, почему к ней относятся как к члену семьи. Ну, так вот, я вам скажу – она и есть член семьи.

– Член семьи, миссис Соади?

Миссис Соади хмыкнула:

– Да, вот именно – член семьи. Она дочь самого хозяина.

Глаза мистера Микера округлились от удивления и восхищения.

– Хотя и, что называется, незаконнорожденная, – добавила миссис Соади. – Другими словами…

– Внебрачный ребенок! – прошептал мистер Микер.

Теплая погода продержалась весь ноябрь, вплоть до начала декабря. В доме кипела работа. Приготовления к бракосочетанию, назначенному на рождественские праздники, шли полным ходом, и, хотя решено было сыграть тихую свадьбу, первоначальные планы приобретали все больший размах, и гостей пригласили столько, что, в конечном счете, событие обещало стать грандиозным.

Фермор слал письма Каролине. Мелисанда не раз наблюдала, как та получает эти письма, уносит в свою комнату и затем появляется с сияющими глазами. Однажды Каролина прочла ей выдержку из такого письма: «Передай наилучшие пожелания твоему отцу, старенькой Уэнне, всем лакеям и служанкам, населяющим Тревеннинг, и не забудь маленькую мамзель». Вот и все.

Мелисанда стремилась вырваться из дому, убежать от суматохи, вызванной приготовлениями к свадьбе. Иногда это было не больше чем удовольствием, иногда становилось настоятельной потребностью. «Каково же мне будет, когда он вернется? – спрашивала она себя. – Каково мне будет в день его женитьбы на Каролине?»

Утешением для нее становился Леон, поджидавший на берегу, в том самом месте, где они впервые встретились, и которое теперь стало постоянным для их встреч. Она часто приходила туда, если ничто не удерживало ее в доме. Если мальчик был расположен к прогулке, то они приходили туда вдвоем, если нет – приходил один Леон. Мелисанда чувствовала облегчение, когда Рауль отсутствовал; он был веселый, смышленый, зачастую забавный, но время от времени в его поведении проскальзывало недовольство. Ему нравилась Мелисанда, но то, что Леон уделяет ей столько внимания, вызывало возражение, в его манере держаться появлялась властность. Леон же, по ее убеждению, был самым терпеливым человеком на свете. Рауль жаждал знаний, и ей порой удавалось обратить его негодование в интерес к маленьким обитателям горных водоемов. Уделяя мальчику внимание, Мелисанда умеряла его тщеславие и заносчивость, она часами просиживала в библиотеке в Тревеннинге, стараясь почерпнуть интересные факты, с тем, чтобы поделиться ими с Раулем. Он мог бы быть чудесным ребенком, часто думала она, но огромное состояние, предназначенное ему, и та власть, которую оно давало над окружающими, совершенно его испортили.

Потому однажды – шла уже вторая неделя декабря – Мелисанда, придя на берег, обрадовалась, застав там одного Леона. Он растянулся на песке, прислонившись спиной к камню, но, увидев ее, вскочил на ноги. На лице его безошибочно читалась радость.

– Я так надеялся, что вы придете, – сказал он.

– Вырвалась всего на полчаса. Дольше остаться не смогу. Сейчас совсем рано темнеет.

– Я провожу вас обратно, так что не бойтесь тем ноты.

– Благодарю вас, но меня скоро хватятся. В доме столько дел… До Рождества осталось всего две недели!

– И до свадьбы тоже. Полагаю, скоро приедет жених?

– Мы ждем его не раньше, чем за день до Рождества.

– Мелисанда… Могу я вас так называть? Так я называю вас в своих мыслях.

– Пожалуйста, называйте.

– Тогда можно я стану для вас Леоном?

– Да, когда мы с вами вдвоем – как сейчас. Но в присутствии других людей, мне думается, нам следует оставаться друг для друга мсье де ла Роше и мадемуазель Сент-Мартин.

– Хорошо. Давайте возьмем это за правило. А что вы станете делать после свадьбы, Мелисанда?

– Сэр Чарльз уже говорил об этом со мной и предложил остаться.

– После отъезда мисс Тревеннинг?

– Да. Возможно, я еще пригожусь в этом доме. Я много умею делать – так он говорит. Его дочь уедет и возьмет с собой Уэнну – одну из служанок. Сэр Чарльз говорит, что дом тогда опустеет, ведь и у Каролины, и у ее горничной были определенные обязанности. Он предлагает мне взять эти обязанности на себя. Так что все складывается весьма удачно.

– Похоже, сэр Чарльз очень добрый человек.

– Мало кто знает, насколько он добр. Но я знаю. Он говорит, что для меня найдется дело, и к тому же я прижилась в доме, нравлюсь Данесборо… и другим тоже. Он упомянул и о вас. Сказал, что теперь, когда у меня здесь появились друзья, я не захочу уезжать.

– Для меня это самая радостная новость за долгое время.

– Для вас?

– Для меня. Мне не давала покоя мысль: каково ста нет здесь после вашего отъезда?

– Вам не нравится это место?

– С тех пор как мы встретились, оно мне очень нравится. Наша дружба многое изменила в моей жизни. – Леон подобрал камешек и бросил его в море. Они смотрели, как он прыгает по воде, то подскакивая кверху, то падая. – Значит, наша дружба продолжится.

– Надеюсь, что она продлится долго. Но вы ведь не останетесь здесь на лето? – спросила Мелисанда.

– На лето, вероятно, нам придется перебраться в местность с другим климатом. Поедем в Швейцарию… в высокогорные районы.

– Звучит очень заманчиво.

Леон грустно улыбнулся:

– Вы считаете меня неблагодарным. Да, я недоволен. Иногда я ропщу на судьбу. И спрашиваю себя: почему одни рождаются в богатстве, а другие – в бедности?

– Меня удивляет, что вам в голову приходят такие мысли.

– Все бедняки думают об этом. Только бедных волнует неравенство и несправедливость.

– Вы хотите быть богатым?

– Я хочу быть свободным.

– Свободным? Свободным от Рауля?

– Я нахожусь в сложном положении. Часто спрашиваю себя: достаточно ли я хорош для мальчика? И в то же время думаю: разве это жизнь? Кто я – нянька? Наставник? Любая женщина лучше справилась бы с первой ролью. Найдется немало учителей, которые стали бы для него лучшими наставниками, чем я.

– Но такова была воля родителей Рауля, чтобы именно вы стали нянькой и наставником. Вы с ним родственники, и никто не сможет любить мальчика так, как любите его вы.

– Вы правы, Мелисанда, я просто неблагодарный. Но вы относитесь ко мне с сочувствием, поэтому я и изливаю вам свои печали.

– А что бы вы сделали, став богатым и свободным? Расскажите, Леон, мне интересно послушать. Вы вернулись бы во Францию?

– Во Францию? Нет. В моем доме теперь разместилось правительственное учреждение. Это в Орлеане Я был там… недавно, ходил по улицам мимо старых деревянных домиков, стоял на берегах Луары и думал: «Если бы я стал богатым, вернулся бы в Орлеан, построил дом, женился, завел детей и жил бы, как люди жили раньше, до террора». Но теперь я знаю, что никогда не вернусь в Орлеан. Хочу уехать далеко-далеко… в другой мир. Может быть, в Новый Орлеан. Из своего окна я буду смотреть не на Луару, а на Миссисипи. Я не намерен выстроить особняк и жить в нем как аристократ. Куда лучше обзавестись плантацией, на которой можно выращивать хлопок, сахарный тростник или табак…

– Да, это гораздо интереснее, чем особняк. Что бы вы делали в особняке?

– Грустил о прошлом, постепенно превращаясь в одного из тех зануд, которые всегда смотрят назад.

– А в Новом Свете нужно смотреть вперед… в ожидании следующего урожая сахарного тростника, табака или хлопка. Интересно, как они выглядят в пору цветения? Мне больше всего нравится сахарный тростник. Наверное, потому что его едят. Леон рассмеялся.

– А что бы вы стали выращивать, будь у вас выбор? – спросила она.

– Теперь, после разговора с вами, я бы, пожалуй, остановил свой выбор на сахарном тростнике, – улыбнулся он. – Мелисанда, вы так отличаетесь от меня. Вы искритесь радостью и весельем. А я меланхолик.

– Но что заставляет вас быть меланхоликом?

– Дурацкая привычка оглядываться на прошлое. Мои родители все время повторяли, что старые добрые времена остались позади и что нам никогда не вернуть былого величия. По их словам, прошлое было замечательным, великолепным. Думаю, то же говорили им их родители.

– Значит, ваша меланхолия передается по наследству?

Леон взял ее за руки и произнес:

– Я хочу избавиться от нее. Мечтаю покончить с ней навсегда.

– Вы можете это сделать прямо сейчас. Мы живем в прекрасное время. В прошлом не было ничего хорошего, зато в будущем вас ждут чудесные времена.

– Правда?

– Я в этом уверена. А Раулю понравилось бы выращивать тростник?

– Его убьет этот климат.

– Понятно. Значит, вам придется подождать до тех пор, пока он не сможет обходиться без вас.

– Когда ему исполнится двадцать один год, я получу немного денег. И, наконец, стану свободным.

– Долго придется ждать. Но пока вы должны заботиться о Рауле. Конечно, временами с ним приходится трудно, он сирота, и вы… единственный… кто может любить его, помогать ему, ухаживать за ним так, как этого хотели его родители.

Немного погодя Леон вновь заговорил о Новом Свете. Его переполнял энтузиазм, и это удивило Мелисанду – она никогда прежде не видела Леона таким взволнованным. Он объяснил ей, что хочет поехать туда, так как понял, что Франция никогда не вернется к прежним временам, о которых рассказывали ему родители.

– Старой Франции больше нет, – сказал он. – Правда, на троне сидит король – но какой король! Сторонник равноправия, человек, который отказался от своих титулов, чтобы вступить в Национальную гвардию. Что можно ожидать от такого короля? Нет! Для меня Франция больше не существует.

– Расскажите мне о своей плантации. Давайте представим, что Раулю будет хорошо в том климате, и сейчас вы строите планы относительно отъезда.

– Раулю никогда не подойдет тот климат.

– Но мы же только мечтаем. Вы говорите, что, в отличие от вас, меланхолика, я веселая. Так вот знайте: когда мне грустно, я притворяюсь. Я всегда притворялась. Это лучшее, что можно сделать. Представить себе что-нибудь хорошее, а не переживать из-за плохого, с которым к тому же ничего нельзя поделать. Ну… как мы поедем?

– Сначала пересечем Атлантический океан. Вы хорошо переносите качку?

– Я отличная мореплавательница.

– Так я и думал. В Новом Орлеане у меня есть друзья. Мы отправимся к ним. Вам придется присматривать за Раулем, пока я буду работать и учиться управлять плантацией.

– Это будет несложно. Мы увидим много нового, а Раулю все интересно.

– Наймем негров, которые будут работать на нас; как только я стану специалистом и налажу работу на плантации, мы построим дом.

Мелисанда мечтательно улыбалась и видела перед собой не скалы и море, а огромную плантацию сахарного тростника. Она не знала, как выглядит такая плантация, но представляла себе бесконечные ряды тростника и смеющихся людей в цветастых одеждах, с темными сияющими лицами. Она видела, как они танцуют в Марди-Грас.

Леон прервал ее мечты:

– Если я когда-нибудь соберусь, вы поедете со мной? Вы выйдете за меня замуж, Мелисанда?

– Но…

– Забудьте об этом. Я поторопился. Теперь я понимаю, это была ошибка. Меня сбил с толку ваш энтузиазм. – После короткого молчания он спросил: – Я прав? Я действительно поторопился?

– Да, – ответила девушка. – Думаю, поторопились.

– Что вы имеете в виду, Мелисанда?

– До сих пор мы были друзьями, и я была счастлива… Мне было хорошо с вами. Время для серьезных решений еще не пришло. Мы слишком мало знаем друг друга.

– Я знаю достаточно.

– Вы даже не знаете, кто были мои родители.

– Мне совсем не обязательно знать ваших родителей. Главное – я знаю вас.

– Вы – моя опора, и мне это очень помогает.

– Я готов поддерживать вас всю жизнь.

– Я верю вам, Леон, вы добрый и печалитесь, только когда оглядываетесь на прошлое.

– Если бы вы согласились стать моей женой, я смотрел бы только вперед.

– Новая жизнь… – мечтательно проговорила Мелисанда. – В новом мире…

– Нам придется ждать долгие годы. Вы забыли… о Рауле.

– А как бы Рауль отнесся к вашей женитьбе на мне?

– Поначалу, наверное, чувствовал бы себя немного обиженным. Но он привязан к вам, а тогда привязался бы еще сильнее. Вы очаровали его, как и всех остальных. Пока он слишком сосредоточен на самом себе и не видит дальше собственного носа; но мы бы быстро преодолели его сопротивление.

– Рауль неплохой мальчик. Просто ему дана слишком большая власть… и он пока не в силах справиться с ней. Думаю, он изменится.

– Как было бы хорошо, если бы мы вдвоем за ним ухаживали. Более… естественно, что ли. Мы могли бы заменить ему родителей. Одинокому мужчине слишком тяжело с этим справляться.

– Да, я понимаю. Но сейчас мы говорим не о Рауле, Леон. Мы говорим о нас.

– И я слишком тороплюсь…

– Да, верно. Мы можем… отложить этот разговор? Давайте вернемся к нему через несколько недель. Ответ придет сам собой, и придет скоро. Я чувствую это. Вы меня понимаете, Леон?

– Да, Мелисанда, понимаю.

Она вскочила:

– Скоро стемнеет… Мне нужно идти.

Они вернулись в Тревеннинг и по дороге больше о браке не говорили. Но, расставаясь, Леон предложил:

– Давайте встречаться чаше… каждый день. Нам нужно как можно лучше узнать друг друга. Вы очень красивы, а я слишком нетерпелив.

– Спокойной ночи, – произнесла в ответ Мелисанда. Леон взял ее руки и поцеловал их.

– Я очень привязана к вам, – произнесла она, – и немного к Раулю. Думаю, мы были бы счастливы все вместе.

Девушка отстранилась, когда он попытался ее обнять.

– Прошу вас… мы должны подождать. Все слишком серьезно, а мы пока ни в чем не уверены.

Мелисанда шла к дому, и ей казалось, будто она слышит насмешливый хохот Фермора. Два предложения – и какие разные!

– Жизнь – странная штука, – пробормотала она по-английски.

Перед ней лежали три пути. Какой же выбрать?

«Выбери тот, о котором мечтаешь! – кричал ей внутренний голос. – Будь смелой. Распрощайся со скучной, унылой жизнью. Живи весело и безрассудно». Она явственно слышала мелодичный тенор:

Весь день тебя буду с ума сводить, забавлять, целовать ночью долгой, но сможешь ли ты, дом родной забыть и меня без оглядки любить, там, в стороне далекой?

В далекую сторону навстречу грешной жизни… и приключениям. «Будь я немного поумней, – подумала Мелисанда, – вышла бы замуж за Леона».

Наконец настало Рождество.

Мелисанда лежала с открытыми глазами, хотя было еще очень рано, и весь дом спал.

Наступил день свадьбы Каролины.

Фермор вернулся только вчера, объяснив, что пришлось задержаться в Лондоне. Едва заслышав его голос, Мелисанда почувствовала, как в ней поднялась волна возбуждения. Она выглянула в окно и увидела, как он, смеясь, здоровается со слугами и конюхами. В душу закралось беспокойство.

А сейчас, в это раннее утро, она взглянет в лицо фактам и больше не будет бежать от реальности. Все время она жила мечтой, что прежде, чем наступит этот день, что-нибудь обязательно произойдет. В ее грезах все заканчивалось хорошо: Каролина выходила замуж за Джона Коллинза, Леон влюблялся в очаровательную девушку, а Мелисанда оставалась с Фермором, который, словно по мановению волшебной палочки, становился совсем другим человеком – серьезным, сохранив при этом веселость, нежным и по-прежнему страстным. Вместо похоти в нем просыпалась любовь.