Текст книги "Цыпленок жареный. Авантюристка голубых кровей"

Глава 11
Проклятая звезда

«Наверное, глупо оправдываться перед тобой и говорить, что я ни в чем не виновата! Просто хочу, чтобы ты знал: я не то чудовище, каким ты привык меня представлять. Да, признаюсь, я живу открыто и весело, мне нравится порхать, и я не задумываюсь о том, что будет завтра! Разве это грех – просыпаться с улыбкой каждый день и благодарить Бога за те возможности, которые он предоставляет?! Ты не справедлив ко мне… горестей в моей судьбе полно, как снега зимой в матушке-России! Кидаюсь тебе в ноги, мой дорогой братец, и знаю, что ты не посчитаешь мое падение чем-то омерзительным и отталкивающим. У тебя есть душа, Ванечка, я это знаю, поэтому и осмелилась вновь склонить пред тобой голову, ведь если ты откажешь, мне придется наложить на себя руки, ибо нет мочи больше блуждать в непросветной тьме в поисках куска хлеба. Я знаю, ты – человек не скупой, поэтому Христом богом тебя молю: не оставляй в беде сестренку – свою кровиночку!» – данное письмо было прочитано Анной десятки раз. Она волновалась перед встречей со своим «братом», боясь не справиться с главной ролью в «спектакле», затеянном Козырем.

– Он поймет, что я ему никто! Люди чувствуют родственные связи! Это плохой план, Козырь!

Анна впервые передвигалась на поезде, и эта поездка ее нервировала по многим причинам: она удалялась все дальше и дальше от Петрограда, оставив своих врагов в добром здравии.

– Нет никакой опасности до того момента, пока ты не заразишься бациллой неоправданного страха, умничал Козырь. – У нас это называют «верняк»! Я тебе говорил не раз: ты очень похожа на сестру Ивана Феклистовича и по удачному стечению обстоятельств, ее тоже звали Анна!

– Ты говорил, что она была толще! – капризно произнесла девица, поправив темно-синее пальто, которое ей было немного велико. Его и другие вещи удалось приобрести вместе с чемоданом зазевавшейся дамочки, приехавшей в гостиницу.

– И все равно мне страшно! Я никогда не притворялась кем-то другим! – упрямо твердила Анна.

– Неужели, Цыпа?! – в голосе Козыря сквозил холод, пререкания девицы раздражали.

– Все, что я делала, всегда было частью меня. А теперь ты предлагаешь мне отречься от родителей и вести себя так, словно я родилась в другой семье. И еще убедить в этом того, кто знает о человеке, которого я буду изображать, намного больше…

– Хватит, Анна! По сути, все люди почти одинаковы! Их желания, стремления и ценности схожи! Не пытайся меня разубедить! Мы живем благодаря инстинктам – они управляют человеческой натурой. И повторяю: не старайся меня разубедить!

– А вдруг твой Иван Феклистович спросит что-нибудь эдакое из жизни сестры! А я ничего не знаю! И упечет меня в тюрьму! Я знаю, тебя это расстроит, ведь тогда все усилия будут напрасны, и ты не достигнешь основной цели – денег.

Козырь злился на капризы Анны, он придумал хоть и коварный, но, по его мнению, безупречный план, и главную роль в его представлении должна была исполнить она.

– Цыпа моя, ну как ты не поймешь: волнения родственной крови – ерунда. Вот мы с братом встретимся и нам говорить не о чем, словно мы чужие люди. Возьмем денег столько, сколько нужно и уедем куда-нибудь.

– Но почему нельзя сесть за карточные столы, Осип?

– Меня в этих кругах хорошо знают и прирежут в первый же день – стоит только появиться в зале. И ты тоже – известная личность, в каком-то смысле звезда!

– Проклятая звезда, – выдохнула молодая женщина, поежившись от холода.

Анна отвернулась к окну, и некоторое время наблюдала, как торопливо убегают прочь деревья в обратную сторону от несущегося по рельсам поезда. В Петрограде остались нерешенные дела, тяжелым камнем давящие на душу. Во-первых, она мечтала поквитаться с Ванькой-Метлой и нанести ему какое-нибудь увечье, а мужчину-муравейника – рассудительного Николая Александровича – заставить захлебнуться слезами, хотя Анна не была уверена, что бездушный человек способен хоть на какие-то чувства. О ненавистном мужчине, которого она видела лишь однажды, удалось узнать немного через Козыря: он был при власти и разыскивал Цыпу. Узнав об опасности, он почти силком вывез Анну в Новгородскую губернию, нарушив ее кровавые планы. Гадкое предчувствие не давало молодой женщине покоя, она откуда-то знала, что путешествие будет опасным и остерегалась плачевных последствий.

Влюбленная пара поселились в дешевой провинциальной гостинице с клопами и плесневелыми стенами. Козырь страдал, видя вокруг убожество, и налегал на алкоголь. Пару раз он возвращался с «уловом» – обыгрывал местных любителей карт и на эти деньги закатывал «пир»: брал на прокат граммофон, покупал самое дорогое шампанское и сигары. Анне не нравились перемены в возлюбленном, он мрачнел, был молчалив и задумчив, и большую часть времени либо был пьян, либо спал. Она сама начала проявлять инициативу встретиться с Иваном Феклистовичем, понимая, что по-другому ей Козыря не «разбудить». «Брату» отнесли письмо, но отвечать на него он не спешил.

– Давай вернемся в Петроград, Осип! – умоляла Анна.

– Мой брат утверждает: коварство женщин заключается в том, что приручив мужчину, из преданных и страстных красавиц-любовниц они превращаются в злобных и недовольных кикимор, ломающих жизнь сожителям. Парадокс, но любовь – разрушительна!

Козырь вернулся из кабака лишь под утро и прошел к кровати прямо в сапогах с комками грязи. Анна не спала, сидела у стола и прокручивала в уме варианты возвращения обратно, в одном из которых она уезжала одна, оставив Осипа на произвол судьбы и местных красоток, духами которых от него разило.

– Надо написать еще одно письмо! Сейчас я пьян, сделаю это завтра, – пообещал Козырь и тут же захрапел. Анна поморщилась, глядя на комки грязи, размазанные по всей комнате.

Послание от сестрицы Ивана Феклистовича очень разозлило. Бумага, перепачканная просительной речью, была прочитана, после чего нервно скомкана и спрятана в кармане бархатистого халата неопределенного темного цвета. Лысеющий мужчина с седым пушком на висках изо всех старался быть вежливым. С трудом подавляя волну гнева, он воскликнул, брызгая слюной прямо в лицо Козырю, одетому, как крестьянин:

– Передайте Анне Феклистовне, чтобы она не утруждалась более в написании подобных посланий, потому как я знаю, что ее изощренной преступной натуре трудно дается правописание. Как сказал мудрый Конфуций: на свете нет ничего, что более портит других и само подвергается порче, чем женщина. Моя сестра – прямое подтверждение этих золотых слов!

– Намедни я произнес почти то же самое, что и ваш Конфуций! – брякнул притворщик, потерев обросший подбородок. Он с почтением поклонился в пояс, брякнув «благодарствуйте!» и отправился к своей «душеприказчице» ни с чем, злясь на недоверчивого «брата» Цыпы. Дверь захлопнулась, и хозяин скромной провинциальной усадьбы некоторое время стоял неподвижно, мысленно представляя, как казнит сестру-попрошайку, которая, несмотря на запрет, вновь стучалась в запертые двери.

– Кто там, Ванюша? – донесся сверху ослабший голос Натальи Петровны. Супруга Ивана Феклистовича уже который день не вставала с постели, по необъяснимым докторами причинам. Ее мучил озноб, сопровождаемый приступами непонятно откуда берущейся ярости. Злилась она и при виде своего мужа, при этом лицо ее становилось белым, губы синими, а глаза краснели. «Сущая ведьма!» – испуганно думал бледнеющий муж, подозревая, что в Наталью Петровну вселился дьявол. Мужчину пугали эти изменения, и он старался не заходить в ее спальню в моменты обострения «нервической хвори», как прозвал эти припадки местный доктор.

– Это посыльный… от нашей мятежной Анны! – робко произнес Иван Феклистович, не желая обманывать мученицу-жену.

– От Анны? Твоя сестра вернулась в Новгородскую губернию? – в голосе Натальи Петровны слышалась радость и надежда. – И что же? Навестит она нас? Я хочу с ней, наконец, познакомиться, увидеть ее воочию!

Мужчина прокашлялся и нерешительно заявил, что не стал приглашать ее в дом, а причина этому – последний ее визит, в который она похитила родительское столовое серебро и бежала на заре, даже не попрощавшись.

– И эта мерзавка снова клянчит денег! Анна уже не раз брала у меня в долг, но не потрудилась вернуть хоть сколько-нибудь! – в голосе Ивана Феклистовича звучала обида. Он скуксился, словно ребенок, и бережно погладил себя по груди, будто утешая. Было слышно, как распахнулась дверь, и через мгновение на верхней части лестницы появилась Наталья, глаза ее блестели, на лице блуждала недобрая улыбка.

– Ты же знаешь! – выдавила она, подавляя одышку.

– Да… Анна тебя развлекала своими письмами… Но, право дело, душа моя… я не видел ее много лет! К стыду своему… если пойдет она, скажем, в толпе на вокзале и не узнаю вовсе! Чужие мы люди стали!

Иван Феклистович умоляюще взирал на свою вторую половину, стоявшую на лестнице второго этажа, чувствуя себя крошечным, как вошь. Помимо «главенствующего» положения ощущение ничтожности в него вселял холодный взор Натальи Петровны, в котором искрилось презрение. Однако трепещущий мужчина надеялся, что желание жены встретиться с порочной Анной – всего лишь временная блажь, прихоть, затмение. Он не желал, чтобы добропорядочную атмосферу его жилища осквернило присутствие вульгарной особы.

– У меня не так много радостей в жизни, Иван. Я погребена в этом доме и чувствую себя узницей, – упрямо отчеканила Наталья Петровна. – Я смирилась с тем, что мы нигде не бываем, кроме как в доме твоей старшей сестры Елизаветы Феклистовны, она смотрит на меня с таким отвращением, словно я простолюдинка…

– Дорогая моя, ты слишком…

– Я не договорила! Да, мои родители были разорены, но наш род был прославлен еще при Петре Великом! Хотя это, конечно, не важно! Дворянство, а точнее то, что от него осталось нынче, – прогнившая прослойка общества… Словом, твоя сестра Анна – единственный человек, с которым, как мне кажется, я смогу говорить по душам! Так неужели я не стою того, чтобы эта дама оказала мне честь и приехала в мой дом, как к своей родственнице, которую она даже ни разу не видела, – отчеканила Наталья Петровна, вытирая пот со лба, после чего добавила, усиливая громкость: – Я ей родственница, и не пытайся со мной спорить!

Женщина покачнулась, и чуть было не потеряла сознание. Обеспокоенный муж мигом поднялся по лестнице и, подхватив ее на руки, отнес в спальню, где бережно, будто сломанную куклу уложил на кровать.

– В письме есть адрес. Я завтра же ее разыщу, Наташенька. Ты только не волнуйся! – произнес мужчина с безнадежным вздохом. Он накрыл жену одеялом, после чего прижался губами ко лбу, почувствовав холодные капельки пота. Для Ивана Феклистовича было загадкой то, каким образом дуреха-сестра умудрилась на расстоянии влюбить в себя его добропорядочную и недоверчивую супругу. Он знал: Анна – существо лживое и своими сладкими речами может усыпить бдительность кого угодно, но не его жены, видящей людей насквозь. В письмах из Петрограда сквозила детскость и непосредственность, граничащие с глупостью. В конце письма она всегда уделяла внимание «миленькой Наташеньке».

– У нее душа беспокойная, – вступалась женщина за родственницу, умиляясь тому, как Анна подбирает слова, она чувствовала сквозь строчки аккуратного старательного почерка теплоту, а по поводу просьб денег у нее было такое мнение: – Если ты ее не поддержишь, Ваня, ей некуда будет идти! Господь видит твою щедрость и это непременно зачтется на страшном суде!

Его раздражали суждения супруги о добродетели и духовный шантаж, но, не смотря на это, он раз за разом позволял себя уговаривать и отправлял деньги. Не желая вновь растревожить жену, Иван Феклистович на цыпочках покидал небольшую комнатку, проверив, плотно ли занавешены окна. Наталью Петровну пугал солнечный свет, она пряталась от злобных лучей, ей казалось, что они непременно оставят ожоги на ее тонкой бледной коже. Тридцатилетняя женщина не любила жару, а летние месяцы были для нее настоящим испытанием. С самого детства она страдала фобией, вызванной реакцией организма на огненное небесное светило, и если всем детям оно приносило радость, то для маленькой Наташи являлось врагом, потому что проведя буквально четверть часа под солнечным присмотром, она становилась ярко-красного цвета. В детстве ее часто дразнили «синьорина помидор».

– Просто в тебе есть капелька королевской крови, а особам из высшего общества противопоказаны солнечные ванны, – утешала ее мама. – Загар – удел батраков! А ты – моя принцесса!

Маленькая Натали приняла эту версию и начала задирать нос. Чувствуя себя королевской особой, стала излишне высокомерной и капризной, поэтому не ладила с другими детьми. Повзрослев, она узнала, что оправдание, придуманное любящей родительницей, не более чем миф, удел рыжеволосых людей с бледной чувствительной кожей – прятаться в тени, и ей пришлось полюбить сырость и дождь. Ее жизнь стала скучной и серой, она прозябала в тени в прямом и переносном смысле слова, и не только в жаркие летние месяцы, но и в остальные дни. Постепенно Наталья замкнулась и стала малообщительной. После того, как отец благородного семейства Петр Николаевич, проигравшись в пух и прах, застрелился, оставив семью без средств к существованию, скромница-Наташа решила, что отправится в монастырь, ведь только там она могла найти утешение, моля Бога за грешника-родителя, наложившего на себя руки.

Наталья Петровна строгим голосом окликнула своего супруга. Он замер в проеме двери и неуверенно повернулся к ней, стараясь выдавить улыбку.

– Я хочу, чтобы ты отправился к Анне сегодня! Слышишь меня?! – произнесла она нервно, будто уже получала отказ и не потерпит повторного ослушания.

– Но к чему такая спешка?

– Вдруг она решит, что ей никто не рад в родных краях и поспешит покинуть губернию?! Или что еще страшнее – отдать Богу душу!

Он робко кивнул и поплелся прочь, аккуратно закрыв за собой дверь.

Глава 12
Хвост виляет собакой

«Ах, если бы я мог перекрутить свою жизнь назад! Вернуться в прошлое и не делать глупостей!» – горевал мысленно Иван Феклистович, ощущая себя бесконечно несчастным. Сорокапятилетний мужчина давно пришел к выводу, что ошибся в выборе супруги. Он заметил Наталью Петровну в доме действительного статского советника, любящего красоваться на всю новгородскую губернию, устраивая шикарные балы. Весь высший свет съезжался к нему на праздник раз в сезон и этих мероприятий ждали, как чуда. «Чем еще нас удивит наш король?!» – шутили кокотки. Иван Феклистович тихо ненавидел сорящего денежными банкнотами весельчака за то, что тот всегда был в центре внимания, жил легко, на широкую ногу, и казалось, чувствовал себя чуть ли не наравне с самим императором всероссийским (тогда на престоле восседал реформатор Александр Второй, погибший от рук «народовольцев» в тысяча восемьсот восемьдесят первом году).

Белолицее рыжее чудо сразу привлекло его внимание. Юная, чистая, смиренная Натали стояла за спиной горделиво восседавшей на изящном диванчике матери. Девушка казалась беззащитной, нуждающейся в опеке. «Маленькая канареечка в клетке торговки!» – подумал тогда Иван Феклистович. Помимо Наташи в семье было еще три дочери, мать стремилась пристроить их замуж – сбыть, как товар из бедного дома. Судьба детей сложилась по-разному: самую старшую из ревности прирезал муж, после чего попытался убить себя, но выжил и отправился в дом для душевнобольных. Другая – не захотела быть женой знатного старика, сватающегося изначально к ее матери, однако та убедила его присмотреть одну из дочек, и напуганная перспективой девушка бежала со своим учителем в столицу и исчезла из поля зрения семейства. Третья сестра вышла замуж по любви, и в результате благополучного союза у нее родилось восемь детей, а супруг пригрелся на хорошей должности и успешно продвигался по карьере. Их семья отреклась от нищих родственников, причислив себя к высшему сословию и не желая водиться с челядью. Наталья была самой младшей в семье и не надеялась на замужество, мечтая облачить тело и помыслы в монашеское одеяние.

– Но ведь… мы всего пару раз виделись… на балах! И как на это смотрит Наталья Петровна? Готова ли она к такому серьезному шагу?! – закудахтал Иван Феклистович, услышав о решении матери в скором времени сыграть свадьбу. Он был приглашен на обед в их скромное жилище. Мать с дочерями ютились в тесной квартирке, которую приходилось снимать, потому что вся недвижимость с неудачливой руки азартного супруга, сведшего счеты с жизнью, перешла к новым владельцам. Иван Феклистович не любил принимать решения впопыхах и предпочитал не торопиться, особенно в деликатных вопросах, касающихся будущего. На тот момент он ни разу не оставался наедине со своей избранницей, не слышал ее речей, не знал, о чем она мечтает. Возможно, она была глупа или косноязычна – а этих черт мужчина не выносил.

– Теперь я понимаю, почему вы до сих пор не женились! Слишком привередливы! А ведь вам уже тридцать лет, Иван Феклистович! Будете фыркать – встретите старость в одиночестве! – недовольно произнесла пожилая женщина, отодвинув тарелку невкусного супа.

– Вам тридцать? – испуганно уточнила Наталья Петровна, и когда гость кивнул, она чуть не упала в обморок, представляя, как идет по венец под руку с немолодым мужчиной. Девушка встала из-за стола и торопливо покинула столовую, оставив раздосадованного жениха в компании обозлившейся матери, которая тут же, как грозовая туча настигла ее перед дверями в комнату и вцепившись в девичий локоть, зло процедила: «Такой недотепе, как ты, лучшей партии не сыскать! Про монастырь – забудь! Глупая это затея! Откажешься сейчас – спихну тебя в жены старому хромому графу, у которого ты будешь ходить по струнке и собственноручно вынимать его вставную челюсть перед сном, как делали его предыдущие покойницы-жены, пусть земля им будет пухом!».

Свадьбу играли скромную, со стороны невесты почти никого не было, ведь после смерти Петра Васильевича от вдовы и ее дочерей отвернулись все те, с кем поддерживались отношения до трагедии. Наталья Петровна была вынуждена переехать в дом нелюбимого мужа и изо всех сил старалась быть хорошей женой, но таланта к лицемерию и притворству в ней не оказалось, она то и дело «била копытцем», демонстрируя свое неприятие сложившегося положения. Из скромницы-тихони она превратилась в даму с принципами и претензиями и заняла лидирующее положение в семье. Сначала Ивана Феклистовича это очень смущало, затем раздражало, но со временем он привык к этому обстоятельству, смирившись с ее силой, стареющий мужчина приспособился к новому существованию, вину за эту оплошность он не мог перекладывать ни на кого, кроме себя.

Анна была возмущена равнодушием «родного брата».

– Она же его сестра, – возмущалась она, мельтеша перед взором страдающего с похмелья Козыря. – Как можно быть таким бездушным?!

– Ты так взъерошилась, будто действительно являешься ему сестрой. – Плюнь и разотри, Цыпа!

– Не понимаю! Что теперь? Можем вернуться в Петроград?

Козырь пожал плечами и пробурчал:

– Мне надо подумать. И выпить. Вечером поговорим.

– Вечером? – усмехнулась Анна. – Неужели я увижу тебя еще до рассвета следующего дня?

Когда дверь за Осипом закрылась, молодая женщина уселась на кровать и захотела всплакнуть, но слезы никак не шли. Анна свернулась калачиком и укрылась колючим одеялом, пытаясь согреться. Сон никак не шел, и беспокойство все возрастало. Вдруг послышался стук в дверь. Молодая женщина удивленно воскликнула: «Войдите!» и поспешила притвориться больной, предполагая, что в комнату вошел хозяин жалких апартаментов, которому они с гулякой-Козырем задолжали.

– Анна, это я, – произнес взволновано хмурый незнакомец.

Девушка какое то время сидела на кровати, не понимая, кто перед ней. Затем вдруг догадалась, что это тот самый мужчина, которого в письме они с Козырем называли «братом».

– Иван! – опомнившись, вскрикнула она высоким девичьим голосом и бросилась к нему на шею, чмокнув при этом в обе щеки.

– Ну право же… Ластишься, будто собака! – недовольно пробурчал старший брат, не отстраняя от себя сестру.

– Бездомная собака должна заметить, – включилась в игру Анна, ее подбородок эффектно задрожал, словно она сейчас же расплачется. Этому приему ее научила одна актриса из захудалого театра, подрабатывающая по ночам в трактире и спешащая очаровать толстосумов, чтобы порезвиться с ними в номерах. Она была одна из немногих проституток, считающих эту профессию чем-то особенным и получавшая от процессов удовольствие. Артистичная дама любила прихвастнуть, что стояла на подмостках с самой Прасковьей Жемчуговой, но видимо не знавшей, что знаменитая артистка умерла еще в начале девятнадцатого века, и чтобы с ней играть на одной сцене собеседница должна была быть почти столетнего возраста.

– Наталья Петровна приглашает тебя погостить, но если ты не согласишься – я пойму! – заикаясь, произнес Иван Феклистович, искренне рассчитывая на отказ. Но Анна уверила его, что не может отказать «миленькой Натали», поэтому спустится к его карете через полчаса.

– Ты пока рассчитайся с хозяином этого клоповника! – весело крикнула она вслед понурому мужчине, обреченно спускающемуся по скрипучей лестнице и прочирикала, что безумно счастлива иметь такого заботливого брата.

Анна помнила по рассказам Козыря, что настоящая сестра любила бывать в гостях у брата и чувствовала себя там как дома, даже не смотря на его протесты и частые напоминания о том, что это временное пристанище, в котором ей не особо рады. У Анны Феклистовны, скончавшейся от дурного заболевания, которые могли подцепить куртизанки от нечистоплотных клиентов, была чудесная способность не воспринимать близко к сердцу угрозы, оскорбления и недовольства, высказанные в ее адрес. «Ничего не могу поделать с собой, не помню зла!» – эту фразу жизнерадостная девушка твердила очень часто.

Анна оставила записку Козырю и поспешила к ожидающему ее транспорту. Карета была весьма старая и очень тесная, поэтому «брат» и «сестра» тесно прижимались друг к другу, от чего оба не были в восторге.

– Как там Наташенька? – уточнила Анна, измучившись от тряски и угнетающей тишины.

– Приболела, – со вздохом произнес он. – У нее снова эти приступы…

– Да, да! Она злится просто так, без всякой причины! – слишком радостно ответила Анна и тут же смутилась. Веселье вызвало то, что она знала ответ, об этом ей тоже рассказал Козырь.

– Ты… совсем не изменилась! – соврал Иван Феклистович.

– Не ври, брат! Я постарела, как и ты! Если бы ты меня встречал на вокзале, боюсь, что я могла бы тебя и не узнать! – честно призналась Анна.

– Вот! Тоже самое я сказал про тебя Наташе! – воскликнул Иван Феклистович, заметно оживившись, но тут же приступ стыда потушил его отчаянную радость.

– Не смущайся, Ваня, я тебя понимаю и испытываю то же самое. Если бы не нужда… я бы так и скакала по лестницам кабака.

– Наталья думает, что ты там была певицей…

– А ты что думаешь?

Иван Феклистович опустил голову и несколько секунд подбирал соответствующее выражение.

– Торговала… телом? – в голосе его слышна была надежда, на то, что его предположения ошибочны, хотя разубедить его в этом вряд ли бы удалось, и Анна это понимала.

– Я тебе скажу правду: я продавала (теперь это в прошлом) не тело, а внимание.

– Как это? – встрепенулся мужчина, впервые посмотрев на «сестру», до этого он все время стыдливо прятал глаза.

– Приходит одинокий человек в трактир. Выпивает. И накатит на него тоска, хоть в окно прыгай! – фантазировала Анна. – И он думает: как было бы здорово, сейчас пожаловаться кому-нибудь на жизнь горемычную. И призывает к себе девицу вроде меня. Ведь перед приятелем-мужчиной слезы не прольешь, а тут заплатил, поплакал и ушел домой спокойный!

– Так выходит… не такая уж и скверная у тебя должность! – размышлял Иван Феклистович, прекрасно понимая человека, желающего поплакать в чужую жилетку, потому как сам подобной возможности не имел, а потребность во временном друге испытывал. Он хотел задать вопросы, но не успел, возница их домчал до дома.

– Быстро добрались! – удивился мужчина. – Сейчас на санях по снегу – самое-то! А колеса часто застревают.

Он помог «сестре» выбраться из кареты, она сделала шаг, и ее нога утонула в отвратительно холодном снеге.

– Отвыкла я от столь снежных зим! – произнесла Анна, улыбнувшись через силу. – В Петрограде снег так не хрустит!

Иван Феклистович забрал чемодан и направился по протоптанной тропинке к двухэтажному дому.

– В прежние времена можно было нанять кого-нибудь из деревни, чтобы снег убрали, но после революции такой работой никто не хочет заниматься даже за деньги! Удивительное дело! – произнес мужчина, не оборачиваясь. – Мне самому приходится проделывать дорожку от дома лопатой Якова. Ты помнишь его? С рыжими усами.

– Конечно, помню! – солгала Анна. – Он петь любил!

– О, да! Петь ему, правда, было противопоказано, но он все равно затягивал какую-нибудь мелодию и искажал ее до неузнаваемости. Я как-то сказал ему: «Плохо ты поешь, дружище!». А он мне: «Знаю!». А я: «Так чего ж тогда?». А он: «Так не для себя пою, для других!».

Анна рассмеялась и чуть не повалилась в снег. Ее смех очень понравился брату, он даже остановился и оглянулся на нее посмотреть.

– Чего? – настороженно уточнила молодая женщина.

– Он вернулся!

– Вернулся?

– Ну, да! Твой смех. Ты как-то написала, что потеряла его и можешь только улыбаться!

– Знаешь, Ваня, я порой такие глупости придумывала… чтобы тебя разжалобить! Не всему стоит верить!

На этот раз рассмеялся Иван Феклистович. Ему нравились перемены в сестре, и она ему не казалась ужасно глупой и вульгарной, как в письмах. Они подошли к дому, и сердце обманщицы заколотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет на белый снег. За порогом ее ждал следующий экзамен – встреча с Натальей Петровной.