Текст книги "К новому берегу"

Зимой Айвар несколько месяцев учился на шоферских курсах в Риге. Ко дню получения шоферского свидетельства Тауринь купил грузовик, и они приехали домой на своей машине.

Сразу после окончания весеннего сева Айвар две недели готовился к конфирмации, слушал религиозные поучения старого Рейнхарта, вызубрил наизусть катехизис со всеми десятью заповедями и символ веры, В одно из ближайших воскресений его конфирмировали в приходской церкви вместе с другими юношами и девушками Пурвайского прихода.

В день конфирмации Айвар получил в подарок хороший мотоцикл с прицепной коляской, давно обещанный Тауринем. Были и другие подарки от родственников приемных родителей, от сыновей и дочерей соседних землевладельцев: сборник духовных песнопений в черном кожаном переплете, евангелие, сборник речей Ульманиса, трость с серебряной монограммой, несколько альбомов для фотографий и стихов, Самый роскошный альбом для стихов подарила дочь крупного кулака Майга Стабулниск; на первой странице красовалась ее собственноручная запись: «Любовь – самое прекрасное украшение жизни».

Весной Майга окончила семинарию домоводства и слыла в Пурвайской волости чуть ли не самой богатой невестой. Супруги Тауринь старались обратить внимание Айвара на эту «интересную, миловидную девушку». О женитьбе, понятно, пока речь не шла – Айвару еще надо было отбыть полтора года обязательной военной службы, но, как говорят, порядочный хозяин зимой готовит телегу к лету, поэтому заботы Тауриней о будущей подруге жизни для приемного сына нельзя было считать преждевременными.

Чтобы не перечить родителям, Айвар иногда по вечерам отправлялся к Стабулниекам и катал на мотоцикле Майгу, а раза два в месяц он танцевал с нею на вечеринках: этого было достаточно, чтобы соседи глядели на них как на будущую супружескую пару и чтобы Эрна Тауринь была спокойна за выбор сына.

Рослая румяная блондинка, с круглым лицом, Майга Стабулниек – утвердись она когда-нибудь хозяйкой в Ургах – была бы полной противоположностью старой хозяйке, от которой остались только кожа да кости. Рейнис Тауринь и раньше не питал особой любви к своей жене, а в последние годы в Урги всегда нанимали смазливых кухарок, и хозяйка смотрела сквозь пальцы на то, что ее супруг нег-нет да и навестит прислугу в ее маленькой комнатке. Но Тауринь высоко ценил практический ум своей жены. Злые языки говорили, что у Рейниса Тауриня есть связи и вне дома – с какой-то буфетчицей из трактира и с моложавой женой аптекаря, к которой он заезжал раз в неделю (в те дни, когда аптекарь ездил в Ригу за товаром для аптеки). Эрну эти сплетни не беспокоили: пока дело не доходило до публичного скандала, она не считала нужным вмешиваться в интимную жизнь мужа.

Майга Стабулниек не пленила Айвара, но молодому красивому человеку отнюдь не было стыдно появляться с нею на людях. Майга кое-что читала, кое-чего наслушалась в обществе, кое-чему научилась в школе и могла непринужденно болтать за столом и быть довольно приятной партнершей в танцах.

Эрна Тауринь ясно видела, что Айвар не влюблен в ее избранницу, но считала это несущественным: подумаешь, каким счастьем наслаждаются те, кто женится по пламенной любви! Главное, чтобы все выглядело прилично, остальное устроится само собой.

Выполняя волю родителей, Айвар носился на мотоцикле по большаку, а за его спиной сидела светловолосая девушка, ухватившись обеими руками за его плечи (сидеть сбоку, в прицепной коляске, Майга не любила). Когда мотоцикл проносился мимо какой-нибудь деревенской женщины или девушки, они провожали Майгу неодобрительными взглядами и говорили: «Невеста ветра… так несется, так несется, будто за смертью, даже с юбкой не может справиться».

Понятно, с их стороны это была только зависть – кому не лестно стать хозяйкой в Ургах.

Иногда случалось, что Айвар по целым неделям не появлялся в Стабулниеках, и Майга напрасно глядела по вечерам на дорогу – не покажется ли мотоцикл с красивым юношей, о котором она мечтала ночи напролет. Бывали у Айвара мрачные периоды, когда он не мог избавиться от странных мыслей о жизни и о своем месте в ней. Он не мог забыть разговора с Артуром Лидумом в его маленькой комнатке. Снова и снова в ушах у него звучали, подобно осуждению, слова Артура, с каждым днем все больше оправдывались его предсказания: «Вместо одного погонщика ваши батраки получат двоих». В эти дни тяжких раздумий Айвар был мрачен и неразговорчив; взявшись за какую-нибудь трудную работу, он впрягался в нее как вол, надеясь физической усталостью заглушить сомнения. Но он был слишком умен, чтобы таким способом обмануть себя.

«Почему мы не можем быть друзьями? – иногда спрашивал себя Айвар. – Ну и что ж, что мы живем в разных условиях? Мы еще не успели ничего сделать, жизнь у нас только начинается, почему же нам стоять на противоположных берегах? Неужели дружба, настоящая человечность не в состоянии перебросить мост через этот поток вражды?»

Раньше в часы таких сомнений Айвар искал облегчения в обществе Лангстыня, но старый садовник лежал в земле, а у юноши не было больше друзей, которым он мог бы открыть свое сердце. Будь даже жив Лангстынь, навряд ли он сумел бы теперь помочь Айвару: ведь к концу жизни старики живут больше воспоминаниями о прошлом.

Иногда Айвар садился на мотоцикл и на весь день пропадал из дому. Он предпринимал дальние поездки через несколько волостей, случалось, заезжал и в уездный город, но еще раз навестить Артура у него не хватало духу. Мотоцикл несся по большаку с бешеной скоростью, оставляя за собой тучи пыли и неистовый лай встревоженных собак, но нигде мотоциклисту не хотелось остановиться, посидеть на краю дороги и послушать голоса окружающей жизни, которыми был полон мир.

В одно августовское воскресенье Айвар возвращался из уездного городка. Он ехал незнакомой дорогой через Айзупскую волость. Был теплый солнечный день. На убранных нивах стояли скирды хлеба, иной нетерпеливый крестьянин, не глядя на воскресенье, махал косой. В некоторых местах уже пасли скот на запущенных лугах, где после первого сенокоса отаву не растили: скотина вытаптывала луг. «Много ли травы вырастет здесь следующим летом?… Кочка на кочке, как бородавки на лице». Сердце образованного сельского хозяина не могло мириться с этим.

Впереди показалась усадьба. Справа от дороги, на пригорке, стоял хозяйский дом со службами, слева – маленькая, старая батрацкая избушка. Айвар остановил мотоцикл и некоторое время осматривал усадьбу. Странно: казалось, что каждая мелочь была здесь ему знакома. Где-то в глубине его сознания запечатлелась эта картина. Подъезжая к дому, Айвар уже наперед знал, что будет через десять, пятнадцать и сотню шагов. У маленькой батрацкой избушки он слез с мотоцикла, и его охватило непонятное волнение: этот дровяной сарайчик в углу двора он когда-то видел. «За тем холмиком должен находиться пруд…» – подумал Айвар. Он поднялся на холмик и остолбенел от неожиданности: внизу блестел пруд, в точности такой, какой он представил себе. Он продолжал бродить по чужой усадьбе, и все ему было знакомо, он все здесь припоминал. Айвару казалось, что он видит сон.

Что-то здесь все больше и больше очаровывало его: маленькая батрацкая лачужка стала невыразимо милой, так и казалось, что из нее вот-вот выйдет женщина в белом платочке или широкоплечий мужчина с густой шевелюрой, в старых, стоптанных постолах.

Наконец он понял: в этом месте он когда-то – давным-давно – жил!

– Вы кого-нибудь ищете? – раздался за спиной Айвара голос, тоже показавшийся ему знакомым. Айвар обернулся и увидел плотного старика с совершенно седой бородой, закрывавшей только подбородок.

– Нет… – смутившись, ответил юноша. – Просто так, остановился. Мне эта усадьба кажется знакомой.

– Это Лаверы, – пояснил старик, – Айзупские Лаверы.

– Вы давно здесь живете? – спросил Айвар.

– Всю свою жизнь прожил здесь, молодой человек.

– А кто жил в этой маленькой избушке раньше?

– Многие жили, разве их всех вспомнишь. Часто меняются. Поживут несколько лет и ищут другого места. А вы откуда?

– Из Пурвайской волосги, дедушка…

– Это далеко… – глубокомысленно покачал головой старик.

«Лаверы… – думал Айвар, садясь на мотоцикл. – Так вот где я когда-то жил…» Он уехал, взглянув на остров счастья своего раннего детства, когда у него еще были родные отец и мать, свой теплый уголок за печкой и маленький друг, с которым он играл и катался по замерзшему пруду. Его детский мир на мгновение ласково улыбнулся ему.

В Ургах его ждал знакомый Тауриня – офицер связи полка айзсаргов Стелп.

– Не желаешь принять участие в одной интересной операции? – спросил Стелп, здороваясь с Айваром.

– Что за операция? – спросил Айвар.

– Сегодня ночью мы будем охотиться за коммунистами, – заговорил шепотом Стелп. – У них в лесу какая-то сходка, один из наших втерся в их организацию и знает точно место и время. Надо всех их разом накрыть. В мою задачу входит окружить лес с севера. Интересное будет приключение. Если хочешь, поедем с нами.

Айвара охватило отвращение. Сославшись на усталость, он отказался.

Через несколько дней Стелп опять заехал в Урги. Оказалось, что, несмотря на помощь провокатора, большинству участников сходки удалось уйти. Айзсарги и полицейские арестовали только троих.

– Знаете, кто оказался в числе этих троих? – сказал Стелп. – Некий Артур Лидум – ваш бывший сезонный рабочий! Оказывается, он был самым опасным коммунистом во всем уезде. Секретарь комсомола – подумайте только! А когда-то разгуливал здесь, на виду у нас.

– Вот и хорошо, что его поймали, – радовался Тауринь. – Пусть поживет на казенных хлебах.

Когда Стелп ушел, Тауринь сказал приемному сыну:

– Видишь, Айвар, что это за птица. Я был прав, когда говорил, что с ним не следует встречаться. А ты еще не хотел мне верить. Ну да ладно, теперь он не будет больше мутить воду.

Айвар молчал. Разве он мог сказать Тауриню, что ему жаль смелого парня, ставшего добычей охранки. И Айвар еще неделю не показывался в Стабулниеках и не катал по большаку Майгу – это было все, что он мог себе позволить, не вызывая подозрения приемных родителей. Так он и поступил, но достиг лишь того, что Майга сама, найдя какой-то пустячный предлог, появилась в середине недели в Ургах, и Айвару пришлось потом проводить ее домой.

– Что с тобой? – спросила Майга. – Почему ты не появляешься у нас?

– У меня было много работы… – уклончиво ответил Айвар.

Майга поняла, что он лжет, но все же была любезна и выразила желание поехать с ним в следующее воскресенье на легкоатлетические соревнования в соседнюю волость.

Инга Регут и Артур Лидум сидели в одной камере, вместе с другими шестнадцатью заключенными. Когда Артура перевели после суда в общую камеру, Инга уже просидел в тюрьме два года и считался здесь старожилом. До провала он некоторое время работал в подпольной комсомольской организации, которой руководил Артур Лидум, поэтому они сейчас встретились как старые товарищи.

Инга рассказал Артуру о тюремном режиме, о методах террора и слежки, применяемых тюремной администрацией, и подробно охарактеризовал каждого надзирателя. За несколько дней Артура вооружили всеми знаниями, необходимыми новичку, чтобы он с самого начала знал, как себя вести, не нарушая принятого коллективом распорядка и традиций и не давая тюремной администрации повода для новых гнусностей и зверских расправ. Надо сказать, что о тюремном режиме Артур уже многое знал раньше по рассказам Яна Лидума и некоторых товарищей по подпольной работе, поэтому он был хорошо подготовлен для жизни в заключении. Попав в другие жизненные условия, где каждый шаг регламентировался и где человеку ежеминутно давали чувствовать его бесправие и полную зависимость от враждебной власти, Артур ни на мгновение не поддался унынию и малодушию. Как и раньше, на воле, он верил в неизбежную победу трудового народа; у него не было никаких сомнений – все было ясно с начала до конца.

Заключение не было и не. могло быть перерывом в великой борьбе: она продолжалась и здесь, только в ином виде, чем за тюремными стенами, на свободе. Палачи старались сломить силы борцов, уничтожить их духовно и физически, но борцы не только сохраняли силы, но и непрерывно накапливали их, зная, что рано или поздно они понадобятся для строительства нового, свободного мира. Они учились овладевать знаниями, в тюремном мраке ковали то оружие, которым впоследствии придется воспользоваться в решающей битве.

Так же, как Ян Лидум, Артур с утра до вечера просиживал за книгами, и благодаря этому в его жизни даже сейчас не было ни одного бесцельно прожитого дня. Он был счастливее многих своих товарищей по заключению: у него было законченное общее образование. Теперь Артур ежедневно по нескольку часов занимался с Ингой Регутом и еще двумя юношами, которые решили путем самообразования пройти курс средней школы. В то же время товарищи по камере интересовались всем, что происходило в мире, переживали все события, отзвук которых долетал до тюрьмы.

Через полгода товарищи с воли прислали Артуру книгу, которая теперь ходила из камеры в камеру. Это было бессмертное произведение Николая Островского «Как закалялась сталь» – чудесное повествование о благородстве, о сказочной силе духа, о неустрашимой борьбе настоящего человека, об его несгибаемом мужестве. Миллионы людей, потрясенные до глубины души, читали эту книгу, которая казалась былиной о сверхчеловеческом подвиге легендарного великана, а в то же время это было самой настоящей действительностью. Так же как все, с восхищением прочли Артур Лидум а Инга Регут благородную повесть о жизни Павки Корчагина, и у них появилось лишь одно желание: быть такими, как Павка! Хоть немного походить на него и совершить подвиг во имя счастья угнетенных людей.

Переплетенная в пеструю обложку какого-то занимательного переводного романа, эта книга обошла всю тюрьму. Ее прочли в одиночках и коллективно в общих камерах. Как светлый гимн, проникла она в сердца борцов и наполнила их новой силой, новой верой и новой жаждой борьбы. Политзаключенные решили отправить Николаю Островскому коллективное письмо.

В одной из общих камер написали первоначальный текст, письма на папиросной бумаге, бисерным шрифтом; спрятанное в соломинке из матраца, оно пропутешествовало из камеры в камеру. Его обсуждали и дополняли новыми строчками, новыми, глубоко прочувствованными словами. Наконец, оно пришло в камеру, где находились Артур Лидум и Инга Регут.

По поручению товарищей Артур приписал к письму несколько строк, и неделю спустя один из товарищей по камере, отбывший срок заключения, вынес письмо из тюрьмы. Но пока оно совершало сложный путь, несгибаемый борец окончил свой жизненный подвиг, так и не прочитав братского привета и слов товарищеской благодарности от заключенных латвийских революционеров.

«Ваша книга, дорогой товарищ, заставила нас забыть, что мы находимся в тюрьме, – она разрушила стены, наполнила нас чудесной силой и ясностью… – говорилось в письме. – И в то же время нам захотелось скорее вырваться отсюда, чтоб понести эту силу и ясность тем тысячам, которые задыхаются под железной пятой фашизма. Долго с добрым чувством мы будем вспоминать часы, когда мы собирались и читали вашу книгу.

Павка Корчагин – как дорог и мил он нам! Он стал своим, родным, нашим лучшим товарищем, мы страстно желаем походить на него.

Мы не боимся трудностей борьбы за пролетарскую революцию в условиях фашизма. Нас не остановят никакие смертельные угрозы, не устрашат пытки охранки, годы каторги, невыносимые условия работы и жизни в 'тюрьме. Мы сравнительно легко переносим долгие годы вынужденного отрыва от активной борьбы только потому, что эти годы учат нас еще сильнее ненавидеть врага и вооружают идеологическим оружием нашей классовой борьбы.

Подобно великому человеку прошлого, который, переборов свою глухоту, создал чудесную Девятую симфонию,[20]20
  Имеется в виду Людвиг ван Бетховен (1770–1827) – гениальный немецкий композитор.


[Закрыть] Павка Корчагин своим несчастьем создал счастье другим. Слепой писатель озарил ярким светом путь борьбы и подвига. И Павка не одинок, он не избранник, а представитель молодого поколения человечества – об этом свидетельствует то, что в Советском Союзе рабочий становится Человеком с большой буквы…»

Так думали и чувствовали Артур Лидум и его товарищи. Так же думал и чувствовал в одной из камер той же тюрьмы Ян Лидум и многие другие, которых пытались сломить те, кому пока еще принадлежала власть в Латвии. Но никому не дано побороть жажду свободы и справедливости. Нет такой силы. Только глупец и одержимый могут питать такие надежды.

Во второй половине 1937 года Айвар ушел на действительную военную службу. Он должен был призываться годом раньше, но Тауринь хотел, чтобы приемный сын закрепил на практике в Ургах свои знания, приобретенные в Приедоле. Тауриню не стоило больших трудов отодвинуть срок призыва, а также обеспечить Айвару самые лучшие условия при прохождении военной службы. Чтобы приемного сына не услали в какой-нибудь отдаленный гарнизон, Тауринь навестил в Риге кое-кого из начальников военного ведомства, а влиятельное лицо из «Крестьянского союза» позвонило уездному воинскому начальнику. Этого было вполне достаточно, чтобы Айвара зачислили в один из пехотных полков, расквартированных в Риге.

В роте, куда был зачислен Айвар, он пробыл всего несколько недель. Потом его откомандировали учиться в инструкторскую роту. Через полгода он закончил обучение, и его произвели в капралы. Тауринь прислал денег, и один из лучших рижских портных сшил Айвару парадный мундир. Вскоре его послали на курсы заместителей офицеров,[21]21
  Военные курсы для солдат, имеющих среднее образование, дававшие право командовать взводом и ротой во время войны.


[Закрыть] и он их кончил с отличием. В свою основную роту Айвар вернулся почти через год в чине сержанта – заместителя офицера.

В хромовых сапогах, в хорошо сшитом диагоналевом мундире молодцеватый сержант почти не отличался от младших офицеров полка – лейтенантов и старших лейтенантов, которые охотно приняли его в свое общество. Прослужив один месяц сержантом, Айвар наконец принял третий взвод роты и командовал им до окончания срока его обязательной службы. Ему были присвоены почти все права младшего офицера, только жить он должен был в казарме вместе со своими солдатами.

Пехотный полк, в котором служил Айвар, считался одним из самых «крепких», его офицерский и инструкторский состав был укомплектован сыновьями состоятельных отцов: кулаков, домовладельцев, торговцев и зажиточных горожан. В событиях 15 мая этот полк сыграл значительную роль, и сейчас его рассматривали как надежную опору фашистского режима. Командный и инструкторский состав представлял хорошо спаянное ультранационалистическое ядро, и делалось все, чтобы ультранационалистические настроения впитала вся солдатская масса. Почти каждую неделю во всех ротах офицеры-пропагандисты из штаба армии читали лекции о внутреннем и международном положении, в которых главное внимание было сосредоточено на двух великих державах – Великобритании и Советском Союзе. Великобританию изображали как мощное в экономическом и военном отношении государство, кровно заинтересованное в так называемом Балтийском пространстве. О Советском Союзе рассказывали фантастические нелепости, стараясь внушить слушателям ложное представление о жизни советского народа, о Красной Армии, которая якобы беспомощна в современной войне. Солдатам пытались привить убеждение, что Латвия – одно из самых счастливых государств в мире, с сильным, справедливым государственным устройством и самым высоким жизненным уровнем, что латвийская армия представляет огромную силу и ей никого не следует бояться. И все больше входили в раж кулацкие сынки, все выше и выше задирали они носы, – пестрый петух националистической спеси и шовинизма кричал свое «кукареку» от пограничной реки Зилупе до Лиепаи.

Айвар заходил иногда в гарнизонный офицерский клуб, где имел честь сидеть за одним столом с лейтенантами, старшими лейтенантами и капитанами, которые относились к нему, как к своему.

– Если мы будем держаться вместе, нас никто не одолеет, – рассуждали они. – У коммунистических агитаторов нет никаких перспектив перетянуть на свою сторону массы рабочих и батраков. Латыш – прирожденный индивидуалист, и никакими коммунами его не прельстишь. Он любит патриархальные нравы: хозяин и работодатель для латышского рабочего все равно что отец, глава большой семьи, которого надо любить и уважать. Мы должны стараться, чтобы эти здоровые нравы еще крепче укоренились в сознании наших воинов.

Офицеры пили водку, закусывали миногами и рассказывали друг другу о своих победах над женщинами – словом, держались почти так же, как когда-то «молодые волки» в приедольском училище. Айвар скоро понял, что все эти лейтенанты и капитаны в сущности те же волки, только у них уже выросли крепкие клыки хищников. В тесном кругу они рассказывали анекдоты про Ульманиса и Валяй-Берзиня,[22]22
  Валяй-Берзинь – прозвище Берзиня – министра общественных дел в ульманисовской Латвии, одного из заправил фашистской клики.


[Закрыть] зубоскалили о промахах некоторых «вождей» на публичных собраниях, но в этом сказывалось лишь желание пофорсить собственной независимостью. Кадровых офицеров несколько раздражала конкуренция айзсаргов, их усиливавшееся влияние, все заметнее проявлявшееся в последнее время, но ошибся бы тот, кто стал бы искать в этих настроениях элементы оппозиции, – это было лишь всегдашним стремлением офицерской касты занимать первое место среди равных. И надо сказать, Ульманис учитывал эти настроения: Новый год он всегда встречал в рижском офицерском клубе, и первый его тост был за «нашу славную армию, на которую мы можем надеяться как в светлые дни мира, так и в ненастные дни военной бури».

Командир батальона подполковник Экис был хорошим знакомым Рейниса Тауриня и иногда приглашал Айвара на ужин. Ему приходилось занимать разговорами госпожу подполковницу и в промежутках слушать рассказы офицеров о том, как они в бане намыливали спину командиру полка и как вместе пили водку после того, как удачно порыбачили вблизи летних лагерей.

Раза два в неделю Айвар ходил в театр, оперу или кино, а остальное свободное время занимался спортом и много читал по вопросам мелиорации. Не зная, придется ли когда-нибудь применять на деле эти познания, Айвар изучал все, что имело отношение к осушению болот и культивации заболоченных земель: может быть, позже, когда он станет самостоятельно хозяйничать в Ургах, он разрешит этот давно наболевший вопрос об осушении Змеиного болота.

Айвар не был неженкой и тяготы военной службы переносил гораздо легче, чем многие его сослуживцы, но ему претило подчеркнутое барство и чванство офицеров, которые они на каждом шагу давали чувствовать подчиненным. В их глазах рядовой солдат был представителем низшей расы, и от него требовалось только одно: слепое подчинение. Строевые' учения напоминали дрессировку зверей и проходили в атмосфере грубости и унижения человеческого достоинства.

Особенно отличались сверхсрочники-инструкторы, которых рядовые прозвали стародавней кличкой, установившейся с царских времен, – «шкурами». Поэтому Айвара особенно неприятно удивило предложение батальонного командира остаться после обязательной службы на сверхсрочную.

– Ваш отец с успехом сможет еще несколько лет управляться с хозяйством один. Армия нуждается в новых кадрах. Вы легко можете получить звание лейтенанта и через несколько лет станете старшим лейтенантом. Армия вас хорошо обеспечит. Служба интересная и раскроет перед вами новые перспективы. Как вы на что смотрите?

– Решение этого вопроса от меня не зависит, – ответил Айвар. – Надо поговорить с отцом. Сомневаюсь, чтоб он согласился на это.

Он знал – Тауринь не согласится, а если бы даже и согласился, Айвар твердо решил не оставаться. Что угодно, только не военная служба!

Экие написал Тауриню, и тот ответил таким решительным «нет», что батальонный командир уже не пытался уговаривать Айвара. Если бы у Тауриня было несколько сыновей, одного из них он, несомненно, хотел бы видеть в офицерском звании, но у него один Айвар, а без него в Ургах больше нельзя обойтись. Майга Стабулниек тоже с нетерпением ждала возвращения Тауриня: ее приданое давно было готово, даже материал на подвенечное платье куплен.

Осенью 1939 года Айвар демобилизовался и уехал домой.

По мнению Рейниса и Эрны Тауринь, он был вполне подготовлен для той жизни, которую они давно предназначили ему.