Текст книги "Нить истории: Как прялка, веретено и ткацкий станок помогли построить цивилизацию"

Глава 2
Нить

Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином?

АНГЛИЙСКОЕ ПРИСЛОВЬЕ

На нижнем этаже амстердамского Рейксмюзеума, двумя этажами ниже Рембрандта и Вермеера, висят две картины XVI века, которые как бы предвосхищают то экономическое процветание, которое обусловило подъем голландского искусства. На двойном портрете изображена молодая пара – как считается, это Питер Биккер и его жена Анна Кодде. Эта картина, написанная в 1529 году Мартеном ван Хемскерком, относится к старейшим портретным изображениям голландских граждан.

Персонажи портретов (изображенные по моде в три четверти, а не в профиль, как делали прежде) – явно конкретные люди, а не типы. Анна, белолицая блондинка с задумчивым взглядом и намеком на морщину на лбу, дополняет своего темноволосого мужа, широкоскулого человека с настороженным взглядом.

Анна и Питер действительно существовали, но здесь, с выставленными напоказ орудиями своего ремесла, они могут служить и аллегорическими фигурами. Она сидит за прялкой и левой рукой вытягивает из кудели волокно, которое ведет к веретену. Он левой рукой придерживает конторскую книгу, а правой перебирает деньги. Положение их рук зеркальное: она сжимает рукоять прялки, он – монету. Она удерживает нить между большим, указательным, средним и безымянным пальцами, он точно так же – конторскую книгу. Эти двое олицетворяют собой Промышленность и Торговлю – занятия, которым голландцы обязаны своим процветанием{39}39
  Английские слова yarn и thread – синонимы и обозначают пряжу. В текстильной промышленности словом yarn обычно называют пряжу, предназначенную для ткачества или вязания, а термин thread часто относится к ниткам. Словом string нередко обозначают шнур, шпагат. При этом и yarn, и thread тоже являются string.


[Закрыть].

Это теперь промышленность ассоциируется у нас с заводскими трубами, но они сделались ее знаком лишь в XIX веке. Начиная с эпохи Ренессанса визуальным символом индустрии выступала прядущая женщина: усердная, бодрая и совершенно незаменимая.

Нынешние критики подчеркивают неявно подразумеваемые привязанность к семье и дому и подчиненный статус прядущих женщин в иконографии той эпохи. «Питер Биккер изображен смелым и трезвым деловым человеком. Его жена сидит за прялкой, и это тоже символично: она воплощает собой добродетельную домохозяйку», – указывает историк искусства{40}40
  Cordula Greve, «Shaping Reality through the Fictive: Images of Women Spinning in the Northern Renaissance,» RACAR: Revue d'art canadienne/Canadian Art Review 19, nos. 1–2 (1992): 11–12.


[Закрыть]. Этот взгляд представляет прядущую женщину фигурой пассивной, экономически зависимой, занимающей в культурном отношении более низкое положение, чем независимый, участвующий в делах общества купец-мужчина. Он видит в его конторе настоящее, серьезное предприятие, в ее же прялке – просто деталь иконографии, атрибут «добродетельной домохозяйки» (как ключи у святого Петра).

На самом деле прялка у ван Хемскерка подлинна (и незаменима в хозяйственном отношении) в той же мере, что и конторская книга. «Прядение длинных волокон одной рукой ни на одной картине не изображено яснее, – отмечает Патрисия Бейнс в авторитетной работе «Прялки, пряхи и прядение» (Spinning Wheels, Spinners and Spinning) (1977). «Волокно удерживается указательным и большим пальцами, и натяжение на нить сохраняется между безымянным пальцем и прядильным отверстием», открытие которого позволяет пряже наматываться на веретено. «Видно, как большой и указательный пальцы сложены так, чтобы свивать нить, кисть повернута, а нить расправлена, перед тем как добрать еще немного волокна»{41}41
  Patricia Baines, Spinning Wheels, Spinners and Spinning (London: B. T. Batsford, 1977), 88–89.


[Закрыть]. Анна не просто позирует. Она действительно умеет прясть.

Парный портрет – вероятно, Анны Кодде и Питера Герритса Биккера, работы Мартена ван Хемскерка (1529) (Rijksmuseum)

Видеть в прядении не отрасль промышленности, а символ домашнего угнетения – значит игнорировать причину, по которой с древности его считали знаком женской добродетельности или по которой промышленная революция началась с прядильных машин. Лишь потому, что двести лет пряжа имелась в изобилии, ее выработка кажется чем-либо иным, нежели воплощением созидательного труда. Большую часть истории выработка пряжи для ткани отнимала столько времени, что это важнейшее сырье всегда было в дефиците. Спрос на пряжу способствовал появлению некоторых из важнейших технических новшеств и привел к «Великому обогащению»[20]20
  Периодом «Великого обогащения» назвала эпоху с 1800 года до настоящего времени американский экономист Дейдра Макклоски, акцентируя внимание на значительном повышении уровня благосостояния населения за короткий период истории человечества. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], повысившему стандарты жизни по всему миру. История пряжи показывает, как трудосберегающие технологии (несмотря на вызываемые ими в краткосрочной перспективе неурядицы) способствуют изобилию и высвобождению времени для экономически более ценных и приносящих радость занятий.

* * *

Пряслице выглядит не особенно впечатляюще. Это небольшой конус, диск или шар из камня, глины, дерева или иного твердого материала, с отверстием посередине. В музейных запасниках нередко хранятся тысячи пряслиц, но в витринах мы видим очень немногие. Причем и эти экспонаты отбирают за нанесенные на них раскраску или резьбу, и они теряются на фоне более эффектных горшков, чаш и статуэток. «Пряслица не относятся к самым поразительным находкам археологов», – признает исследователь{42}42
  Dominika Maja Kossowska-Janik, «Cotton and Wool: Textile Economy in the Serakhs Oasis during the Late Sasanian Period, the Case of Spindle Whorls from Gurukly Depe (Turkmenistan),» Ethnobiology Letters 7, no. 2 (2016): 107–116.


[Закрыть]. Они, однако ж, относятся к древнейшим и главнейшим технологиям. Это простое приспособление, не менее важное, чем земледелие, для перехода от малого объема пряжи к большому, необходимому для изготовления одежды.

«Первым колесом было веретено, – объясняет мне, жестикулируя для наглядности, Элизабет Барбер. – Речь еще не идет о перемещении тяжестей, но принцип вращения налицо». Барбер – лингвист по образованию, ткачиха по призванию – в 1970-х годах, знакомясь с археологической литературой, стала обращать внимание на примечания касательно текстиля. По словам Барбер, у нее ушло девять месяцев на собирание сведений. Ее скромный проект превратился в многолетнее исследование, помогающее превратить археологию текстиля в полноценную отрасль. Изготовление тканей, по словам Барбер, занятие «более древнее, нежели гончарное дело или обработка металлов, а может, даже чем земледелие и скотоводство»{43}43
  Элизабет Барбер, личная беседа, 22 октября 2016 года; E. J. W. Barber, Prehistoric Textiles: The Development of Cloth in the Neolithic and Bronze Ages with Special Reference to the Aegean (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991), xxii.


[Закрыть]. Без прядения не было бы ткани.

Пряслица. По часовой стрелке сверху слева: шумерское, керамика, 2900–2600 годы до н. э.; минойское, агат, 2450–2200 годы до н. э.; кипрское, терракота, 1900–1725 годы до н. э.; римское, стекло, I–II века н. э.; перуанское (возможно, северное побережье), раскрашенная керамика, 1–500 годы н. э.; мексиканское, керамика, X – нач. XVI века (Metropolitan Museum of Art)

Оставляя в стороне шелк (мы вернемся к нему позднее), даже самые подходящие растительные и животные волокна коротки, непрочны и спутаны. Длина льняного волокна может достигать 30–60 сантиметров, шерстяного – 15 сантиметров. Длина волокон хлопчатника обычно составляет всего 0,3 сантиметра, у самых дорогих сортов не превышает 6,4 сантиметра. В результате вытягивания и скручивания этих коротких – так называемых штапельных – волокон, иными словами прядения, получается прочная пряжа, поскольку волокна при трении друг о друга свиваются в спираль. «Чем сильнее вы вытягиваете нить, тем плотнее волокна прилегают друг к другу», – объясняет специалист по биомеханике{44}44
  Steven Vogel, Why the Wheel Is Round: Muscles, Technology, and How We Make Things Move (Chicago: University of Chicago Press, 2016), 205–208.


[Закрыть]. Прядение также увеличивает длину штапельного волокна. Получившаяся нить тянется, если нужно, на целые километры, и обычно так оно и есть.

Пряслице – прочная деталь двухчастного устройства, которое независимо друг от друга – с небольшими различиями – изобрели многие народы от Китая до Мали, от Андских гор до Эгейского моря. В отверстие вставляется палочка, и пряслице оказывается у одного из ее концов. Готовясь прясть, пряха вытягивает из очищенной и расчесанной (чтобы волокна были ориентированы более или менее в одном направлении) массы шерсти, льна или хлопка, то есть кудели, клок, но не отрывает его, а привязывает конец скрученной нити к стержню. Далее она опускает приспособление и раскручивает. Блок утяжеляет веретено и увеличивает момент инерции. Это позволяет поддерживать вращение, и пряха, по мере того как сила тяжести тянет нить вниз, может ее наращивать. Когда нить вырастает настолько, что достигает пола, пряха наматывает ее на палку, чтобы избежать перекручивания. Эти три операции – вытягивание, скручивание, намотка – и составляют процесс прядения.

В руках опытной пряхи, располагающей хорошо приготовленным сырьем, все выглядит просто. Пряжа будто рождается сама собой. Но прядение – дело очень непростое. Приходится поддерживать правильное натяжение по мере поступления волокна (это нужно для получения нити одинаковой толщины, но не настолько тонкой, чтобы она рвалась) и следить за равномерностью вращения. За шесть часов, проведенных в мастерской, мне удалось – с любезно предоставленной помощью – изготовить около 9 метров грубой двухниточной шерстяной пряжи. Если это вас не впечатлило, то вообразите клубок диаметром около дюйма (2,54 сантиметра). Отлично подходит для вязания узлов, но не годится для ткани. Когда, однако ж, входишь во вкус, прядение становится автоматическим навыком.

Те, кто сделал прядение своим хобби, называют это занятие способом снять стресс. «Начинающие, – объясняет пряха Шейла Босуорт, – никогда не поверят, что это занятие успокаивает и расслабляет, но, когда понимаешь, что делать, ритм очень убаюкивает». Она повсюду носит с собой подвесное веретено и прядет в очередях, в ресторане или в автомобиле{45}45
  Sally Heaney, «From Spinning Wheels to Inner Peace,» Boston Globe, May 23, 2004, http://archive.boston.com/news/local/articles/2004/05/23/from_spinning_wheels_to_inner_peace/.


[Закрыть].

Греческая ваза. Ок. 460 года до н. э. (Yale University Art Gallery)

В этом она подражает бесчисленным поколениям женщин, для которых прядение было способом заработать на жизнь. Пользовавшиеся подвесными веретенами пряхи доиндустриального времени могли работать, присматривая за детьми или скотом, сплетничая, делая покупки или ожидая, пока вскипит вода в котле. Они могли прясть в помещении и на улице, в компании и в одиночестве.

Прялки (spinning wheels) – не то чтобы совсем уж переносные – все же часто весили достаточно немного, чтобы женщины могли позволить себе работать в хорошую погоду на улице. Власти ренессансной Флоренции запрещали прядильщицам собираться на скамьях в общественных местах. В конце XVII века путешествовавшая по Суффолку и Норфолку Селия Файнс описывала в дневнике женщин «у своих прялок на улицах и переулках». В Северной Европе прядильщицы долгие зимние вечера проводили за своими орудиями в общинных посиделках, деля тепло и свет, порой в шумной компании. В 1734 году жена немецкого крестьянина оправдывала свое несогласие с местным запретом такого рода собраний тем, что «в одиночку она не оправдывает затраты на освещение». Других привлекало общение, в том числе с молодыми мужчинами, заглядывавшими пофлиртовать с пряхами{46}46
  Giovanni Fanelli, Firenze: Architettura e citta (Florence: Vallecchi, 1973), 125–126; Celia Fiennes, Through England on a Side Saddle in the Time of William and Mary (London: Field & Tuer, 1888), 119; Yvonne Elet, «Seats of Power: The Outdoor Benches of Early Modern Florence,» Journal of the Society of Architectural Historians 61, no. 4 (December 2002): 451, 466n; Sheilagh Ogilvie, A Bitter Living: Women, Markets, and Social Capital in Early Modern Germany (Oxford: Oxford University Press, 2003), 166; Hans Medick, «Village Spinning Bees: Sexual Culture and Free Time among Rural Youth in Early Modern Germany,» in Interest and Emotion: Essays on the Study of Family and Kinship, ed. Hans Medick and David Warren Sabean (New York: Cambridge University Press, 1984), 317–339.


[Закрыть].

В отличие от других этапов производства текстиля, прядением занимались почти исключительно женщины. «Хороша лишь та женщина, которая все время занята прялкой (charkha)», – отмечал в 1350 году индийский историк и поэт Абдул Малик Исами{47}47
  Tapan Raychaudhuri, Irfan Habib, and Dharma Kumar, eds., The Cambridge Economic History of India: Volume 1, c. 1200–1750 (Cambridge: Cambridge University Press, 1982), 78.


[Закрыть]. Английское слово distaff – это и существительное «[ручная] прялка», и прилагательное, обозначающее принадлежность чего-либо к женщинам, скорее к той части семьи, к которой относятся мать и жена. А слово spinster означает и того, кто прядет, и незамужнюю женщину.

На древнегреческой керамике прядение изображается занятием, характерным и для хорошей домохозяйки, и для коротающей время в ожидании клиента проститутки. «И секс, и изготовление текстиля были ремеслом проституток», – пишет историк искусства{48}48
  Rachel Rosenzweig, Worshipping Aphrodite: Art and Cult in Classical Athens (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2004), 69; Marina Fischer, «Hetaira's Kalathos: Prostitutes and the Textile Industry in Ancient Greece,» Ancient History Bulletin, 2011, 9–28, www.academia.edu/12398486/Hetaira_s_Kalathos_Prostitutes_and_the_Textile_Industry_in_Ancient_Greece.


[Закрыть]. Аналогичный контраст мы видим в европейском искусстве XVI и XVII столетий. На дорогих картинах наподобие портрета Анны Кодде прядение обозначает ремесло и добродетель. На дешевых же гравюрах оно нередко имеет сексуальный подтекст. Так, на голландской гравюре 1624 года мы видим молодую женщину с большой прялкой (distaff), с куделью под правой рукой, и наполнение прялки придает ей отчетливо фаллоподобную форму. Левая ее рука, поглаживающая волокно, удерживает толстый конец прялки необычайно близко к лицу. Вместо того чтобы вытягивать кудель, женщина будто бы готовится поцеловать свое орудие. Подпись превращает прядение в развернутую сексуальную метафору.

Я длинен, бел – видите? – и нетверд. На самом верху у меня голова, великоватая. Моя повелительница хочет, чтобы я был стоек, и часто берет меня на колени или же укладывает рядом с собой. Она берет меня много раз – да, каждый день, что есть, то есть – в руки. Она подгибает ноги и сует мой верхний конец в одно скверное местечко. И вытаскивает. И снова сует его туда{49}49
  Linda A. Stone-Ferrier, Images of Textiles: The Weave of Seventeenth-Century Dutch Art and Society (Ann Arbor: UMI Research Press, 1985), 83–117; Incogniti scriptoris nova Poemata, ante hac nunquam edita, Nieuwe Nederduytsche, Gedichten ende Raedtselen, 1624, trans. Linda A. Stone-Ferrier, https://archive.org/details/ned-kbn-all-00000845–001.


[Закрыть].

Добродетельно это или соблазнительно – решайте сами. Чего бы ни хотел мужчина от женщины, к чему бы ни стремилась женщина, прядение может это изобразить. Эти расхожие образы – и возвышенные, и пикантные – отражают повседневность. Большинство женщин доиндустриальной эпохи пряли всю свою жизнь. Прядение, в отличие от ткачества, крашения или разведения овец, являлось не столько профессиональным делом, сколько распространенным навыком вроде приготовления пищи или уборки помещений. Женщина из бедной семьи могла прясть ради заработка, так же как могла наняться в услужение, но сама возможность выбора возникала вследствие того, что прясть она училась с детства, а спрос на пряжу существовал всегда.

Уже в четырехлетнем возрасте ацтекские девочки знакомились с приспособлениями для прядения. К шести годам девочка начинала прясть сама. Если она ленилась или была нерадива, мать наказывала ее: колола руки шипами, поколачивала палкой или заставляла вдыхать перечный дым. Жестокость наказаний отражала ту важность, которая придавалась ремеслу. Ацтекским женщинам приходилось, помимо лубяного волокна, для нужд семьи изготавливать огромное количество хлопчатобумажной пряжи – на уплату дани правителям империи. Так, каждые полгода пять городов покоренной ацтеками области Цикоак отсылали в качестве налога 16 000 белых накидок, расшитых по краю красным, синим, зеленым и желтым, и столь же впечатляющее количество предметов нижнего белья, большеразмерных белых накидок и предметов женской одежды. «Чтобы справляться с огромными требованиями уплаты дани одеждой, приходилось с бешеной скоростью работать одновременно прядильщицам нескольких поколений внутри семьи», – отмечает историк текстиля{50}50
  Susan M. Spawn, "Hand Spinning and Cotton in the Aztec Empire, as Revealed by the Codex Mendoza," in Silk Roads, Other Roads: Textile Society of America 8th Biennial Symposium, September 26–28, 2002, Smith College, Northampton, MA, https://digitalcommons.unl.edu/tsaconf/550/; Frances F. Berdan and Patricia Rieff Anawalt, The Essential Codex Mendoza (Berkeley: University of California Press, 1997), 158–164.


[Закрыть].

И ацтекские матери, и сироты из флорентийского Воспитательного дома (Ospedale degli Innocenti), и вдовы Южной Индии, и провинциальные англичанки георгианской эпохи всю жизнь пряли, особенно после того как водяное колесо освободило их от необходимости размалывать зерно вручную{51}51
  Constance Hoffman Berman, «Women's Work in Family, Village, and Town after 1000 CE: Contributions to Economic Growth?,» Journal of Women's History 19, no. 3 (Fall 2007): 10–32.


[Закрыть]. Женщины доиндустриальной эпохи постоянно пряли, поскольку изготовление ткани – для уплаты налогов, на продажу, для домашнего употребления и так далее – требовало огромного количества пряжи. Это теперь пряжа просто есть, и мы не особо беспокоимся, откуда она берется; раньше было не так.

Возьмем, например, джинсы. У современной среднестатистической мексиканки, наследницы женщин, некогда прявших хлопок для выплаты дани, семь пар джинсов, у средней американки – шесть пар, а у китаянки или индианки – три пары. Для одной пары джинсов требуется почти 10 километров хлопчатобумажной пряжи{52}52
  Расчет для 1,6 метра ткани шириной 152,4 сантиметра, то есть 24 387 кв. сантиметров ткани с 62 основными и 40 уточными нитями на 1 кв. дюйм (2,54 × 2,54 сантиметра).


[Закрыть]. Если работать по восемь часов в день, у индианки с традиционной прялкой (charkha) ушло бы 12,5 дня на изготовление такого количества пряжи – и это без учета времени на очистку и чесание волокна перед прядением. Если бы весь этот хлопок приходилось прясть вручную (даже за нищенскую плату), джинсы стали бы предметом роскоши{53}53
  Для изготовления денима обычно берут основную пряжу 5377 метров на 1 фунт (0,45 килограмма) и уточную пряжу 4609 метров на 1 фунт. См.: «Weaving with Denim Yarn,» Textile Technology (blog), April 21, 2009, https://textiletechnology.wordpress.com/2009/04/21/weaving-with-denim-yarn/; Cotton Incorporated, «An Iconic Staple,» Lifestyle Monitor, August 10, 2016, http://lifestylemonitor.cottoninc.com/an-iconic-staple/; A. S. Bhalla, «Investment Allocation and Technological Choice – a Case of Cotton Spinning Techniques,» Economic Journal 74, no. 295 (September 1964): 611–622. Авторы перечисленных работ исходят из следующей оценки: 50 фунтов (22,7 килограмма) пряжи за 300 дней, или 1 фунт за 6 дней.


[Закрыть].

Прим. В таблице приведены сравнительные данные о времени, затрачиваемом на то, чтобы с помощью определенного приспособления выпрясть определенное количество пряжи. Эти показатели призваны дать читателю общее, приблизительное представление о количестве волокна, затрачиваемого на изготовление перечисленных предметов. Как правило, хлопок прясть труднее, чем шерсть. Расчеты сделаны исходя из восьмичасовой продолжительности рабочего дня.

Впрочем, и этот пример не вполне нагляден, чтобы понять, сколько усилий в прошлом требовало прядение. Для начала, для джинсов не нужно особенно много пряжи: плетение относительно грубое (линейная плотность – примерно 100 нитей на 2,5 сантиметра), да и расход ткани не так уж велик. Другие привычные вещи требуют гораздо больше. Так, для двуспальной простыни (скромная плотность в 250 нитей) нужно около 47 километров пряжи – это как от делового центра Сан-Франциско до кампуса Стэнфордского университета или от Киото до Осаки. А на простыню 1,5 на 2 метра уйдет километров 60 пряжи: как от памятника Вашингтону в американской столице до Балтимора или от Эйфелевой башни до Фонтенбло{54}54
  Размер простыни twin sheet – 183 на 260 сантиметров, то есть 7344 кв. дюйма (2,54 × 2,54 сантиметра). Если плотность составляет 250 нитей на кв. дюйм, то требуется 1 836 000 дюймов пряжи. Размер простыни queen-size – 234 на 260 сантиметров, то есть 9384 кв. дюйма. Если плотность составляет 250 нитей на кв. дюйм, то требуется 2 346 200 дюймов пряжи.


[Закрыть].

Кроме того, прялка чаркха, с ее большим по размеру колесом, всего одним оборотом многократно вращающим веретено, – одно из эффективнейших орудий ручного прядения. Выпрядение хлопковой пряжи, достаточной для изготовления традиционного женского одеяния народа эве (примерно столько же материала требуется для пары джинсов), занимало у западноафриканского мастера до 17 дней. Накануне промышленной революции XVIII века приготовление такого же количества шерстяной пряжи занимало у йоркширского прядильщика, вооруженного новейшей прялкой с ножным приводом, 14 дней, и это притом, что шерсть прясть проще, чем хлопок{55}55
  R. Patterson, «Wool Manufacture of Halifax,» Quarterly Journal of the Guild of Weavers, Spinners, and Dyers, March 1958, 18–19. Автор сообщает, что скорость прядения составляла 1 фунт (0,45 килограмма) шерсти (пряжа средней плотности) за двенадцатичасовой рабочий день. Подсчеты сделаны исходя из 1100 метров на 1 фунт. См.: Merrick Posnansky, «Traditional Cloth from the Ewe Heartland,» in History, Design, and Craft in West African Strip-Woven Cloth: Papers Presented at a Symposium Organized by the National Museum of African Art, Smithsonian Institution, February 18–19, 1988 (Washington, DC: National Museum of African Art, 1992), 127–128. По данным Познанского, для того, чтобы спрясть один моток (пасму; skein) хлопчатобумажной ткани, требуется минимум два дня, а для изготовления этого предмета женской одежды требуется минимум 17 мотков. Размеры его разнятся, но ширина традиционного женского одеяния у эве составляет примерно 0,9 метра, длина – 1,8 метра.


[Закрыть].

Андские прядильщицы, при помощи подвесных веретен (drop spindles) обрабатывавшие шерсть овцы и альпаки, пряли в час около 90 метров. То есть около 7 дней уходило на выработку пряжи для 0,84 кв. метра ткани (это сделанная на глазок прикидка перуанцев, обучавших меня владению веретеном){56}56
  Ed Franquemont, «Andean Spinning… Slower by the Hour, Faster by the Week,» in Handspindle Treasury: Spinning Around the World (Loveland, CO: Interweave Press, 2011), 13–14. Франкемон указывает, что для «выпрядения фунта [0,45 килограмма] пряжи нужно почти 20 часов». То есть, по моим подсчетам, на 1 килограмм пряжи требуется 44 часа работы.


[Закрыть]. Продолжайте в том же духе – и через несколько недель вы получите пряжи довольно, чтобы изготовить пару брюк. Неудивительно, что в наши дни андские прядильщицы покупают брюки фабричного производства, оставляя изготовленную вручную пряжу для вещей не повседневного характера.

Даже эта долгая процедура быстрее некоторых древних методов. Опытные пряхи при помощи реконструированных подвесных веретен бронзового века могут получить в час 34–50 метров (в зависимости от толщины) шерстяной нити. (Изготовление с помощью меньшего пряслица тонкой пряжи отнимало больше времени.) Таким образом, изготовление ткани для пары брюк потребует не менее 200 часов – примерно месяц работы{57}57
  Eva Andersson, Linda Martensson, Marie-Louise B. Nosch, and Lorenz Rahmstorf, «New Research on Bronze Age Textile Production,» Bulletin of the Institute of Classical Studies 51 (2008): 171–174. Километр предполагает плотность в 10 нитей на кв. сантиметр, или 65 нитей на кв. дюйм (2,54 × 2,54 сантиметра), что значительно меньше 102 нитей на кв. дюйм обычного денима. В этом случае такая плотность не учтена. Получилось 2,4 кв. метра.


[Закрыть]. И это без учета значительного времени на предварительные мытье, сушку и чесание шерсти – не говоря уже о тканье, крашении и шитье.

Теперь, понимая общие контуры, начинаешь осознавать, почему даже простое одеяние (например, римская тога) может служить показателем социального статуса. Забудьте наряды для костюмированных вечеринок: размер настоящей тоги – около 20 кв. метров – приближался к площади спальни в целом, а не простыни. Историк Мэри Харлоу вычислила (из расчета 20 нитей на 1 сантиметр), что на изготовление тоги уходило до 40 километров шерстяной пряжи: это расстояние от Центрального парка до Гринвича в штате Коннектикут. Выпрядение такого количества пряжи заняло бы около 900 часов, или более 4 месяцев труда (8 часов в день, 6 дней в неделю).

Харлоу предупреждает: игнорирование роли текстиля не позволяет антиковедам увидеть некоторые из важнейших экономических, политических и организационных проблем, стоявших перед древними. Ведь ткань – это не только одежда.

Все более сложно устроенные социумы требуют все больше и больше тканей. Римская армия, например, выступала крупным потребителем текстиля… Оснащение флота требовало долгосрочного планирования: на изготовление тканых парусов уходило много сырья и времени. Сырье, прежде чем попасть к пряхам, требовало кормов, пастбищ, стрижки или возможностей для роста, сбора и обработки. Изготовление тканей и для домашних, и для более широких нужд требовало времени и планирования{58}58
  Mary Harlow, «Textile Crafts and History,» in Traditional Textile Craft: An Intangible Heritage?, 2nd ed., ed. Camilla Ebert, Sidsel Frisch, Mary Harlow, Eva Andersson Strand, and Lena Bjerregaard (Copenhagen: Centre for Textile Research, 2018), 133–139.


[Закрыть].

Несомненно, это относилось и к знаменитым кораблям викингов. На парус той эпохи (100 кв. метров) требовалось 154 километра нити. Крутя тяжелое пряслице по 8 часов в день, прядильщица могла добыть пряжу для одного паруса за 385 дней. Стрижка овец и приготовление шерсти к прядению заняли бы еще 600 дней. На производство с начала и до конца паруса для корабля викингов уходило больше времени, чем на постройку самого корабля.

Хотя размер паруса зависел от размера корабля, общее количество ткани – и пряжи – поражало воображение. В начале XI века североевропейская держава Кнуда Великого располагала флотом, требовавшим около 1 млн кв. метров парусины. Одна лишь выработка пряжи для такого количества материала потребовала бы 10 000 лет работы{59}59
  Eva Andersson Strand, «Segel och segelduksproduktion i arkeologisk kontext,» in Vikingetidens sejl: Festsrift tilegnet Erik Andersen, ed. Morten Ravn, Lone Gebauer Thomsen, Eva Andersson Strand, and Henriette Lyngstrom (Copenhagen: Saxo-Instituttet, 2016), 24; Eva Andersson Strand, «Tools and Textiles – Production and Organisation in Birka and Hedeby,» in Viking Settlements and Viking Society: Papers from the Proceedings of the Sixteenth Viking Congress, ed. Svavar Sigmunddsson (Reykjavík: University of Iceland Press, 2011), 298–308; Lise Bender Jorgensen, «The Introduction of Sails to Scandinavia: Raw Materials, Labour and Land,» N-TAG TEN. Proceedings of the 10th Nordic TAG Conference at Stiklestad, Norway 2009 (Oxford: Archaeopress, 2012); Claire Eamer, «No Wool, No Vikings,» Hakai Magazine, February 23, 2016, www.hakaimagazine.com/features/no-wool-no-vikings/.


[Закрыть].

Пресыщенные благами цивилизации, мы можем отзываться о портретах женщин с прялками, скривив рот: подумаешь, обычные символы принадлежности к традиционному укладу и подчинения. С точки зрения наших предков, однако, такие картины отражали фундаментальный факт: без этого постоянного труда не было бы ткани.

* * *

По всему миру в древности люди научились вырабатывать пряжу с помощью веретена и пряслица. Это поразительно простое изобретение, малогабаритное и с легкостью изготавливаемое из подручных материалов. Опытная мастерица могла спрясть удивительно прочную, тонкую и однообразную пряжу. Плотность плетения ткани туники кумпи – их выделывали для инкской элиты – достигала 80 нитей на 1 сантиметр (и это только основа). Но и работа с веретеном – такое же незаурядное занятие, каким могли быть его плоды, – шла медленно. Изготовление пряжи для одного-единственного кумпи занимало до 400 часов{60}60
  Ragnheidur Bogadóttir, «Fleece: Imperial Metabolism in the Precolumbian Andes,» in Ecology and Power: Struggles over Land and Material Resources in the Past, Present and Future, ed. Alf Hornborg, Brett Clark, and Kenneth Hermele (New York: Routledge, 2012), 87, 90.


[Закрыть].

И раз все так сложно, можно представить, что во многих регионах прядильщики изыскивали способы работать быстрее. Однако это произошло лишь в Китае, на родине шелка: именно здесь некий светлый ум сообразил, как ускорить процесс, приладив к веретену ремень и колесо.

В этом есть определенный парадокс. Шелковое волокно – единственное из волокон естественного происхождения, которое с самого начала представляет собой длинные (в противоположность штапельному волокну) нити. (Синтетические волокна, например полиэстер и нейлон, также вытягиваются в нити.) Нить от одного целого кокона тянется на сотни метров, и ее не нужно прясть, как поступают с более коротким и менее прочным волокном. И все же выработка именно шелковой нити вдохновила работников на первое механическое усовершенствование прядения. Первый этап превращения коконов в пряжу – их погружение в теплую воду, которая растворяет клей, удерживающий волокна вместе.

С великой осторожностью пряха – это почти всегда была женщина – выбивала нити из двух или более коконов, постукивая по ним кисточкой, палочкой для еды или просто пальцем. Коконы разматывались в воде, чтобы облегчить задачу. Нити соединялись в одну, которая навивалась на большой четырехугольный барабан, безостановочно вращаемый помощницей. Чем однороднее нити, тем лучше. Когда один кокон разматывался до конца, пряха соединяла концы нитей.

Для того чтобы при вращении петли влажного и слегка липкого шелка ложились ровно и отдельно друг от друга, нить растягивали на большом барабане квадратного сечения, достаточно крупном, чтобы можно было намотать на него многие сотни метров. После мотания нить оставляли сохнуть, а после навивали на шпули и при необходимости скручивали, получая более крепкую и блестящую пряжу. Эта операция называется шелкокручением.

Шелкомотание. Китайские обои XVIII века, изготовленные для замка Говоне в Пьемонте, шелкоделательной области Италии. Хотя изображен традиционный сюжет, ради иностранного потребителя персонажам приданы европейские черты (снимок автора)

В идеальном случае после всего этого появлялась ценная пряжа, называемая венецианцами эпохи Возрождения «настоящим шелком». Но не всякая шелковая нить остается целой и тонкой. Менее ценные угары – отходы (waste silk) – не менее важны для нашего рассказа. Часть их получают из коконов насекомых, которым позволяют вылупиться, чтобы дать потомство, часть – это пух с поверхности коконов, и еще часть остается в тазу после шелкомотания. Вне зависимости от происхождения шелковые угары – очень ценная вещь, и их весьма много (в XVI веке на материковой территории Венеции на них приходилось до 25 % вырабатываемого шелка), так что просто выбрасывать их было бы крайне расточительно. Угары, как и всякое другое штапельное волокно, можно чесать и прясть{61}61
  Luca Mola, The Silk Industry of Renaissance Venice (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2003), 232–234.


[Закрыть].

Вот и разрешение парадокса: шелк – это и нить, и штапельное волокно. Китайские шелководы временами мотали нить, временами пряли угары и в обоих случаях наматывали нить на шпули. Из этого опыта родилась технология, которую историк Дитер Кун назвал «первым и единственным трудо– и времясберегающим приспособлением, изобретенным для выработки пряжи» до XV века. Речь идет о самопрялке (spindle wheel), механизировавшей первые два этапа прядения: вытягивание (drawing out) и трощение (twisting) пряжи. Крутильная машина (flyer) – европейское изобретение XV века – наматывала нить на катушку, делая процесс прядения непрерывным.

Изобретательницей самопрялки стала, по-видимому, пряха с территории нынешней провинции Шаньдун – центра шелкоткачества примерно на полпути из Шанхая в Пекин. В отличие от прядильщиц, полагавшихся на подвесное веретено и силу тяжести, она давно привыкла наматывать пряжу с помощью горизонтальных машин и применила тот же принцип к веретену. Она повернула его набок и расположила стержень на горизонтальных подставках, чтобы блок мог вращаться. Затем она соединила ремнем – а возможно, просто куском веревки – блок и гораздо большее колесо. В этом изобретении, вдохновленном намоткой шелковой нити на катушки, впервые в истории был применен приводной ремень – необходимая деталь многих современных машин. Один раз повернув большое колесо, можно было заставить меньший блок проворачиваться много раз.

Все это случилось, по Куну, в V или IV веке до н. э., за тысячелетие до того, как самопрялку освоили в Индии, а после и в средневековой Европе. Кун приводит доказательства в пользу ранней датировки. Это и резкое уменьшение количества пряслиц, найденных в местах раскопок, относящихся к периодам Чжоу (1046–256 годы до н. э.) и Хань (206 год до н. э. – 220 год н. э.), что указывает на освоение нового прядильного оборудования. На ханьских рельефах изображено применение самопрялки, к тому же археологи отмечают значительное увеличение находок шелковых тканей из однокруточной и двукруточной пряжи{62}62
  Dieter Kuhn, «The Spindle-Wheel: A Chou Chinese Invention,» Early China 5 (1979): 14–24, https://doi.org/10.1017/S0362502800006106.


[Закрыть].

Мы все же не знаем, когда самопрялку стали применять именно для прядения. Ведь это универсальное приспособление может служить и для иных целей. Она способна скручивать шелковые нити, как видно по найденным археологами тканям. И мотать шелк на шпули (quilling): об этом упоминают китайские письменные источники уже I века до н. э. Также с ее помощью можно прясть штапельное волокно, в том числе шелковые угары. Нечеткое изображение на рельефе ханьской эпохи Кун интерпретирует как картину превращения шелковых угаров в пряжу при помощи самопрялки.

Ученый приводит и четвертую причину считать, что самопрялку стали применять не позднее периода Хань, – возросший спрос. К этому времени китайские ткачи пользовались станками с проступными рычагами, на которых ежедневно могли получать целых 3 метра пеньковой ткани. Если вы не располагаете должным запасом пряжи, внедрение этой быстрой и более сложной техники не имеет смысла. Для обеспечения пряжей такого станка потребовалось бы 20–30 прядильщиц с подвесными веретенами. При помощи самопрялки работницы пряли бы примерно втрое быстрее, что позволяло сократить их число до 7–10. Китайские текстильщики, уже пользовавшиеся машиной для кручения шелка и наматывания шпулей, вполне могли увидеть связь.

Внедрение самопрялки, какой бы ни была его первоначальная цель, стало важной вехой технического прогресса. В обиход тогда вошел приводной ремень, примененный во многих других областях. Кроме того, это событие показало, что механическая энергия способна существенно ускорить процесс изготовления пряжи, а это означало устранение главного препятствия, сдерживавшего рост производства текстиля. Прошли века, прежде чем это понимание воплотилось в машины, изменившие мир. Эта история тоже началась с шелка.

* * *

Из-за двойных башенок и балюстрады Филатойо-Россо (Filatoio Rosso) можно принять за дворец. Но в 1678 году в этом внушительном здании располагалась фабрика – одна из первых в Европе. На протяжении двух с половиной веков, вплоть до 1930-х годов, ее умелые работники при помощи механизмов с водяным приводом вырабатывали шелковую пряжу. Теперь здесь, в итальянском городке Каральо (между Турином и Ниццей), располагается Музей пьемонтского шелкоткачества с точными копиями ныне забытых изобретений, породивших современную промышленность.

Главные экспонаты музея – две огромные круговые крутильные машины, кругообразное движение которых напоминает модель мира по Копернику. Каждая машина высотой в два этажа. Они изготовлены почти целиком из дерева и имеют в составе поддерживаемые колоннами ряды горизонтальных колец 4,9 метра в диаметре.

Кольца обращаются вокруг огромной оси, соединенной со спрятанным внизу, в подвальном этаже, водяным колесом. По краю каждого кольца расположены сотни вертикальных бобин, вращающихся до 1000 раз в минуту. Пьемонтскому крестьянину XVII века все это казалось, надо полагать, явлением из потустороннего мира.

На первой машине почти невидимые шелковые нити свиваются по часовой стрелке, наматываясь на чуть углубленное кольцо с горизонтальными шпулями. Вторая машина осуществляет второе кручение, свивая нити против часовой стрелки, чтобы те стали прочнее и ярче. Вместо бобин во внутреннем круге располагаются крестообразные катушки со стороной 0,6 метра, которые наматывают пасму. Готовый продукт – органсин, основная пряжа. Двойное сложение важно потому, что основная пряжа должна быть прочной. Основные нити постоянно натягиваются, и механическое воздействие станка может их порвать. Расположенные же горизонтально уточные нити могут быть слабее. (Помните, что уток ткут слева направо.)

Пьемонтские шелкокрутильные машины. Иллюстрация из «Энциклопедии» Дидро (XVIII век) (Wellcome Collection)

Эта техника, производящая впечатление даже на человека XXI столетия, в свое время повергала в трепет. В 1481 году болонский гуманист Бенедетто Моранди, испытывавший гордость за промышленность своего города, упоминал шелкокрутильные фабрики, работавшие «без участия человека, кроме присмотра за шелком». За двенадцатичасовой рабочий день работник вручную мог изготовить одну шпулю пряжи. А вот водяная машина – под присмотром всего двух-трех рабочих, смазывавших основание и поправлявших разорванные нити, – наматывала до 1000 веретен. «То был огромный скачок в производительности», – объясняет Флавио Криппа, надзиравший за реконструкцией Филатойо-Россо. Крутильная машина, по его словам, «стала крестной матерью исторических структурных изменений, в основном оставшихся незамеченными».

Вид вблизи уцелевшей шелкокрутильной машины (1818) в музее «Шелкоткацкая фабрика Монти» в г. Аббадиа-Лариана, Италия (фотографии автора)

Физик по образованию, Криппа делал карьеру в шелковой промышленности, разрабатывая и патентуя сложную технику. В последние два десятилетия он направляет свою замечательную находчивость на починку и восстановление забытой техники прошлого. Филатойо-Россо лишь один из многих итальянских музеев, к которым он приложил руку. Хотя здание сильно пострадало во время Второй мировой войны, Криппа по оставшимся на полу следам сумел выяснить положение и высоту машин с «погрешностью в два-три сантиметра». С помощью современных инструментов, со смехом поясняет он, копии строили два года – столько же, сколько оригинальные машины.