Текст книги "Эсташ Черный Монах"

Глава 5. Махо

Эсташ стоял на мосту Святого Мартина через реку Тахо и задумчиво смотрел на Толедо. Город раскинулся на высоком плато с крутыми обрывами по краям, был окружен стеной с башнями (некоторые укрепления были построены еще римлянами) и увенчан диадемой церковных колоколен, похожих на минареты мавров.

Благородный, четко обрисованный силуэт Толедо на фоне ярко-голубого неба, зеленоватых долин Веги и серо-фиолетовых гор на горизонте потрясал воображение юноши, который был неравнодушен ко всему прекрасному. Пейзаж составлял гармоничное целое с золотисто-сероватыми тонами городских построек, на которых явственно проступал отпечаток мавританской архитектуры с ее любовью к богатству орнаментики. В Толедо на каждом шагу можно было встретить мечеть, перестроенную в христианский храм.

С трех сторон скалистого подножья плато, образуя естественный крепостной ров, по гранитному ложу струились желтовато-зеленые, быстро текущие воды реки Тахо, замедляющие бег лишь на равнинах Веги. Мост Святого Мартина вел к Пуэрте-дель-Камброн – Воротам боярышника, которые были построены несколько столетий назад, когда мавры владели Кастилией.

Неподалеку от ворот высился дворец Ла Кава. Сеньор Маурисио, хозяин дома, где Эсташ снимал комнату, был знатоком истории. Его хлебом не корми, а дай поболтать о временах минувших. Иногда он был надоедлив до назойливости, но временами Эсташ с удовольствием выслушивал его рассказы, часто похожие на досужие байки.

Дворец был назван в честь прекрасной принцессы-златовласки Кавы. Будто бы последний вестготский король, дон Родриго, увидев из окон башни обнаженную Флоринду Ла Кава, купающуюся в реке, силой овладел девушкой. Граф Юлиан, отец Флоринды и губернатор Сеуты, узнал о позоре дочери и решил отомстить.

Когда король потребовал у него прислать соколов для охоты, губернатор пообещал прислать ему таких злых и яростных птиц, которых в Толедо еще не видели. И призвал в Испанию мавров.

Это купание принцессы Кавы обошлось Толедо в четыре столетия мавританского владычества. Однако Маурисио все равно жалел дона Родриго. Король погиб после бегства с поля сражения при Херес де ла Фронтера, когда войско вестготов было наголову разбито полчищами мавров.

Впрочем, у Маурисио был припасен и другой конец этой истории. Будто бы дон Родриго ушел в горные пещеры, стал отшельником и тихо почил там, замаливая свои грехи.

С моста Эсташу хорошо был виден толедский Алькасар[28]28
  Алькасар – название крепостей или дворцов в Испании и Португалии, построенных во время правления арабов. Во многих городах Испании есть алькасары. Дворцы, построенные в мавританском стиле после изгнания арабов, часто также называются алькасарами.


[Закрыть] – замок и дворец правителя. Он был расположен на скале, возвышавшейся над центром городом на добрую сотню футов. Маурисио рассказал, что прежде крепость служила резиденцией римского проконсула, а позднее на ее месте находилась крепость мавров. Снаружи Алькасар представлял собой четырехугольник из толстых стен с приземистыми башнями по углам.

Напротив Алькасара, на восточном берегу Тахо, находился замок Сан-Сервандо, воздвигнутый завоевателем Толедо – королем Леона и Кастилии Альфонсо VI Храбрым для защиты от мавров. Он был сложен из серого камня, имел высокие стены и пять башен. Маурисио утверждал, что одно время комендантом замка был легендарный Эль Сид[29]29
  Эль Сид Кампеадор (1041–1099) – кастильский дворянин, военный и политический деятель, национальный герой Испании, герой испанских народных преданий, поэм, романсов и драм, а также знаменитой трагедии Корнеля.


[Закрыть], а теперь там хозяйничали рыцари-тамплиеры.

Замок стоял на вершине холма, спускающегося к реке. Он контролировал подходы к мосту Алькантара, дорогу к реке и акведук.

Мост Алькантара был построен еще римлянами и долгое время являлся единственным, соединявшим город и соседние холмы. Много позже мавры, превратившие Толедо в один из своих самых хорошо укрепленных городов, построили второй мост – Сан Мартин, а с двух сторон Алькантара возвели башни-цитадели.

Ворота Алькантара назывались «вратами с двойным доступом». Врагу, пытавшемуся их протаранить, недостаточно было выбить первую массивную дверь; требовалось пересечь еще и небольшой внутренний дворик, чтобы выбить вторую. А дворик не давал возможности штурмующим развернуть таран…

Глубоко вздохнув и улыбнувшись своим неспешным мыслям, Эсташ оторвался от перил и направился к центру города. Он прогуливался с раннего утра и почувствовал, что сильно проголодался. В Толедо кроме традиционных кастильских блюд и местных изысков вроде фаршированной гусиной ноги и чесночного мусса Эсташу очень нравился толедский марципан – поистине богоугодная сладость.

Происхождение марципана было связано с монахинями монастыря Сан-Клементе. Когда мавры осадили город, начался голод, и монахини полезли в монастырские закрома в поисках съедобных запасов. Дело в том, что монастырь приторговывал миндалем и сахаром. Коричневые сахарные крупицы, изготовленные из сока сахарного тростника, ввозили из Индии. И вот с этими продуктами монахини замесили тесто и получили марципан.

А еще Эсташ полюбил сыр «манчего». Его делали в Ла-Манче еще с римских времен. Это был твердый сухой сыр, но при этом жирный и сливочный. Его делали из молока овец породы «манчего». Эти овцы паслись только на определенных пастбищах и проходили строжайший отбор.

Плотный сыр был цвета слоновой кости с неровными мелкими дырочками. Чем старше сыр, тем он был плотнее и вкуснее. Кроме того, Толедо славилось оливковым маслом с ароматом яблока и миндаля. Любое блюдо с этим маслом казалось восхитительным.

Многовековое владычество мавров сильно сказалось на всем облике Толедо. По узким улицам города громоздились, тесно прижимаясь друг к другу, двух– и трехэтажные дома. Снаружи они были по-мавритански строгими и молчаливыми, с редкими прорезями окон, затянутыми решетками, и массивными деревянными дверями с тяжелыми металлическими скрепами. В этот утренний час людей на улицах было много, не то что в полдень, когда наступали часы сиесты.

Излюбленная Эсташем толедская харчевня-бодега, которая называлась «Фама Кастилиа» – «Слава Кастилии», находилась на точно такой же узкой улочке, как и те, по которым он шел. Только перед харчевней она немного расширялась, превращаясь в небольшую полукруглую площадку, обрамленную цветочными горшками.

Там стояли несколько неказистых деревянных столиков, за которыми во время сиесты собирались неугомонные – те, кому не спалось. От солнца, стоявшего в зените, их защищал полосатый тент, мирно жужжали пчелы, которые покушались на заказанные клиентами харчевни марципаны и закуску, которая называлась «тапас».

Всезнайка Маурисио рассказал Эсташу, что тапас появился во время правления какого-то странного короля, который сам почти не употреблял вино и терпеть не мог пьяниц. Он издал указ, чтобы в тавернах, где, как правило, все и напивались, кубок вина или кувшин с пивом накрывался миской с закуской. Это мог быть хамон, сыр или что-то другое на усмотрение хозяина.

Клиент сначала должен был съесть закуску, а потом уже снять миску, закрывающую напиток, и выпить его. Так число пьяных заметно уменьшилось. Иногда в качестве миски фигурировал ломоть хлеба.

Но Эсташ считал, что тапас – это оптимальный вариант еды крестьянина во время трудового дня. Сочетание вина, сыра и хамона, с одной стороны, помогает немного расслабиться и отдохнуть, а с другой – хорошо насыщает и придает сил для работы. Тапас подавался холодным и подогретым. Иногда эта закуска была столь необычна, что Эсташ не мог сообразить, из чего она состоит. Тем не менее тапас всегда был очень вкусным, и юноша с удовольствием отдавал дань испанской традиции.

Хозяин бодеги, сеньор Алонсо, уже знал Эсташа, поэтому достаточно бесцеремонно освободил ему один из крохотных столиков на улице. Там сидел монашек, который таскал на шее жестянку, в которую собирал подаяние на церковь. Алонсо уже покормил его, притом бесплатно, но монашек был таким худосочным и голодным, что мог съесть в пять раз больше. Он сидел и умильно глядел на Алонсо, а тот делал вид, что не замечает мольбы в его глазах.

– Интересно, чем их кормят в монастыре, что эти попрошайки всегда голодные? – спросил, наверное, сам себя хозяин таверны и сам же ответил: – Наверное, одним горохом.

– Почему вы так думаете, сеньор Алонсо? – полюбопытствовал Эсташ.

– А вы разве ничего не чуете? – И Алонсо зашмыгал своим выдающимся носом, похожим на клюв огромного орла.

– Нет.

– Пахнет серой, как в преисподней! Этот монах всегда пускает обильные ветры и отбивает у меня клиентов. Я специально поставил вазоны (а они мне недешево обошлись!), чтобы людям было приятно коротать время за чашей вина в прохладной тени, наслаждаясь видом цветов. А что получается? Вместо цветочных ароматов они нюхают адские миазмы.

Эсташ лишь улыбнулся в ответ. Знал бы хозяин бодеги, какой дух стоит в трюме корабля, особенно ночью, когда там почивают матросы. Тогда ветры бедного монашека показались бы ему королевским бальзамом из роз…

Алонсо принес Эсташу тапас с сыром «манчего» и хамоном-иберико, который толедцы делали из мяса черных свиней иберийской породы. Их откармливали только желудями, которые были очень сладкими. Именно такой хамон поставлялся ко двору Альфонсо VIII Благородного, короля Кастилии.

Он был дорогим, но Эсташ мог себе позволить такую роскошь. Ведь кроме отцовских денег, которыми он расплачивался за обучение и за жилье, у него еще оставалось несколько мараведи[30]30
  Мараведи – португальская и испанская золотые монеты. Граф Афонсу I (1128–1139), а затем король Португалии (1139–1185), выпустил золотые мараведи 931-й пробы весом 3,9 г. Монеты этого типа продолжали чеканить короли Саншу I (1185–1212) и Афонсу II (1212–1223). Король Кастилии Альфонсо VIII (1158–1214) чеканил золотые «маработино альфонсино», содержавшие 3,46 г золота при общем весе 3,866 г.


[Закрыть], которые юноша получил от Робера де Брезе в знак признательности. Капитан нефа не забыл, как помог ему юный пассажир, когда он дрался с долговязым бербером, мастерски владеющим клинком.

Эсташ, конечно, мог отказаться от этого дара, проявив дворянское благородство, но не стал. Когда в полупустом кошельке ветер гуляет, как мыши по кладовой бедняка, не до аристократической спеси. Да и за время обучения морским премудростям в качестве шипбоя он изрядно огрубел и набрался простонародных матросских привычек. Дают – бери, бьют – огрызайся, а не можешь достойно ответить – беги.

Юноша сидел, жевал несколько жестковатый хамон – правда, вкус у него был восхитительный, – и размышлял о своем житье-бытье в Толедо. Комната у сеньора Маурисио ему нравилась. Она была, во-первых, по деньгам Эсташа (старый говорун был рад без памяти, заполучив благодарного слушателя своих россказней, поэтому изрядно снизил цену), а во-вторых, два окна комнаты выходили не на обычную для Толедо узкую улицу-коридор, куда солнце заглядывало лишь во время сиесты, и то ненадолго, а на площадь перед церковью.

Прежде это была мечеть мавров, которую перестроили после реконкисты[31]31
  Реконкиста (718–1492) – многовековая война пиренейских христиан (в основном испанцев и португальцев) за возвращение своих земель на Пиренейском полуострове, занятых маврскими эмиратами.


[Закрыть]. Она пленяла изысканной крастой, так как во внешнем облике здания мало что поменялось. А мавры были большими мастерами украшать свои дома и храмы различными архитектурными элементами, местами даже излишними. Особенно впечатляла высокая звонница, переделанная из минарета.

Но не только эта достопримечательность радовала взор Эсташа. Площадь перед церковью напоминала клумбу, так много там было различных цветущих растений, кустарников и даже невысоких деревьев. Он мог подолгу сидеть возле открытого окна и любоваться кусочком живой природы, что невозможно было сделать в каменных дебрях города с его очень плотной застройкой.

Эсташ думал об одном: зачем ему школа переводчиков? Оказавшись внутри славившегося на всю Европу учебного заведения, он с ужасом понял, что отец уготовил ему адские муки при жизни. Толпы умников, книжных червей, с утра до вечера копошились в чреве просторного здания неподалеку от Алькасара. В школе не только учили языкам; после ее окончания наиболее способных выпускников усаживали за перевод и переписывание различных трудов ученых древности.

Школу основал монах-бенедиктинец дон Раймундо, архиепископ Толедо, тридцать лет назад. Он понимал, что арабская философия должна быть доступна для тех, кто читал книги, написанные на латинском.

Поначалу к переводческому труду дон Раймундо привлек одного из самых выдающихся ученых – Доминго Гундисальво, архиепископа Сеговии, который перевел значительную часть энциклопедического медицинского трактата Авиценны (Ибн-Сины) под названием «Книга лечения», а также много других сочинений арабских авторов. Да вот беда – Гундисальво не знал арабского языка. Поэтому он использовал еврейских и мавританских посредников, которые переводили с арабского на кастильский язык, а затем сам переводил уже с кастильского на латынь.

Тогда дона Раймундо и осенила мысль готовить переводчиков, знатоков иноземных языков, в частности – арабского, в самом Толедо.

Самый значительный из толедских переводчиков был, бесспорно, Джерардо из Кремоны. Он прибыл в Толедо, получив образование в Италии, чтобы узнать побольше об «Альмагесте».

Этот астрономический трактат Клавдия Птолемея, выдающегося греческого астронома II века, существовал только в арабском переводе. Джерардо нашел в Толедо много научных трудов на арабском языке и сразу же начал изучать этот язык, чтобы прочитать их и впоследствии перевести на латынь. Всего он перевел более семидесяти работ, в том числе и трактат «Альмагест», перевод которого завершил совсем недавно, в 1175 году.

Эсташу посчастливилось увидеть старого переводчика. Он уже еле ходил, и его поддерживали под руки два ученика школы. Седой, длинноволосый, с неухоженной клочковатой бородой и, как показалось юноше, какими-то безумными, изрядно выцветшими от старости глазами, он произвел на Эсташа незабываемое впечатление.

Представив себя на месте Джерардо из Кремоны, бедный школяр почувствовал, как в груди появилась дурнота. Сидеть сиднем многие годы в тесной каморке, скрипеть пером, напрягая зрение, чтобы впоследствии стать близоруким, а то и вообще слепцом, питаться, как птичка, – крошками, видеть солнце только в крохотном окне, а о море, о свежем ветре, который туго надувает парус и хлестко, но чертовски приятно бьет по лицу, даже не стоит и мечтать… Ну уж нет, увольте!

К дьяволу все науки! Лучше упасть грудью на меч! Или погибнуть в честном бою, среди бескрайней водной равнины, чем глотать на суше пыль манускриптов и сражаться с книжной молью гусиным пером.

Языки Эсташу всегда давались легко. Латынь он усвоил достаточно быстро – сказывались усилия патера Алоизиуса. Отец нанял его, чтобы тот вправил мозги буйным сыновьям, которые занимались всем, чем угодно (в основном бузотерили), но только не прилежной учебой в епископальной школе.

Что касается арабского языка, то здесь юный Баскет изрядно хромал. И не потому, что не мог осилить арабскую вязь. А по причине более прозаической – ему было лень тратить время на бессмысленную, по его мнению, зубрежку речи мавров и сарацин, с которыми если ему и придется когда-нибудь иметь дело, то только в морском сражении.

А там есть лишь один язык – язык стального клинка, весьма доходчивый и понятный всем. Эсташ постепенно пришел к твердому убеждению, что никогда не станет корпеть над переводами и ни в коем случае не натянет на себя пышные одежды дипломата. Ведь давно известно, что у дипломатов раздвоенный язык – как у змей. Думают одно, говорят другое, а на поверку выходит нечто третье.

То ли дело стоять на палубе корабля в качестве капитана и отдавать приказы матросам простыми и доходчивыми словами. Приказы, которые не предполагают разных толкований, – нужно исполнять и только.

Неожиданно послышался какой-то шум, который отвлек юношу от его мыслей. Он обернулся и увидел, что назревает драка. Ее зачинщиком был надменный кабальеро, которому чем-то не угодил завсегдатай «Фама Кастилиа», которого звали Рамон. Это был невысокий худощавый мужчина, одетый в изрядно поношенные одежды черного цвета, но державшийся с достоинством знатного идальго.

Алонсо, похоже, знал, кто такой Рамон, и относился к нему с непонятным уважением. Хозяин бодеги всегда освобождал для него лучший столик и подавал весьма недурное вино, чего Эсташ не замечал за ним в отношении многих других клиентов.

Рамон мог сидеть часами в полной задумчивости, уставившись пустыми глазами куда-то в пространство. Поймать взгляд его глаз, черных, как андалусская ночь, было невозможно: он был каким-то ускользающим. Но однажды взгляды Эсташа и Рамона столкнулись, и юноше показалось, что его обожгло. Притом не огнем, а леденящим холодом.

Это были глаза убийцы. Уж в этом Эсташ понимал толк. Скорее всего, испанец был махо[32]32
  Махо – чаще всего выходцы из обедневших провинциалов. Махо были настоящими бандитами, которые всем своим видом и манерой поведения подчеркивали глубочайшее презрение к окружающим. Но аморальность жизни махо, их песни и танцы с тамбуринами, кастаньетами и гитарами – все это было чрезвычайно притягательным для высшего общества.


[Закрыть] – бретёром.

Поэтому юноша всегда вежливо приветствовал Рамона и старался с ним не сталкиваться ни по какому поводу. Нет, юноша не боялся испанца; но Эсташ не был задирой, которого хлебом не корми, а дай с кем-нибудь подраться. Кроме того, в случае с Рамоном он не был абсолютно уверен, что сможет его одолеть.

Испанец двигался, как большой кот, – тихо, мягко и пружинисто, что предполагало большую опасность с его стороны в случае стычки. Оружия он не носил, но Эсташ был уверен, что под его потрепанной одеждой, которая явно знала лучшие времена, судя по дорогому материалу, спрятана наваха.

И конечно же, ссора переросла в схватку на ножах. Кто бы сомневался… Ведь в Испании мужчины никогда не расстаются с навахой. Рамон мигом обмотал свой короткий плащ-капу вокруг левой руки, а наваху открыл зубами. Она была у него длиннее обычной – той, которой все пользовались в мирных целях во время еды.

Со стороны схватка напоминала испанский танец. Бойцы, стоя на месте, время от времени делали резкое движение плечом или разражались звонкой трелью подкованных каблуков по плитам мостовой. Они медленно кружили один возле другого, неожиданно застывая на месте, а затем, внезапно сблизившись, резко наносили удар. Потом следовал отскок на безопасную дистанцию, и непрерывное кружение продолжалось.

Рамон низко пригнулся и стал похож на кота, готового прыгнуть на мышь. Это была андалусская боевая стойка; Большой Готье показывал ее Эсташу.

Его противник выбрал наваррскую стойку – лицо было повернуто к Рамону, свободная рука поднята, левая нога выставлена вперед, а нож находился возле правого бедра. В ответ на стремительные атаки Рамона кабальеро мгновенно разворачивался на левой ноге, пропуская его мимо себя, и пытался всадить ему нож в шею или в бок.

Но Рамон оказался чересчур быстрым для него – кабальеро просто не успевал за движениями своего противника.

Кабальеро то поднимался на носки, то приседал, становясь при этом великаном или карликом. Он резко отступал, затем стремительно нападал, прыгал вправо и влево, взмахивал своим оружием как дротиком, будто собираясь метнуть его в Рамона. Однако острие его навахи неизменно наталкивалось на свернутый плащ противника, готового к защите и отвечавшего на эти выпады такими же быстрыми, меткими ударами.

Как ни силен был кабальеро, но он стал постепенно уставать. Пот струился по его смуглому лицу, грудь вздымалась наподобие кузнечных мехов, а прыжки потеряли прежнюю упругость. Что касается Рамона, то казалось, будто он только что начал бой. Лишь его узкое лицо еще больше заострилось, а в глазах уже властвовала не темная ночь, а адское пламя.

В какой-то неуловимый момент Рамон снова низко пригнулся и, выставив вперед левую руку с плащом, бросился вперед. Казалось, что он намеревается нанести удар снизу. Но внезапно разогнувшись и наклонившись в сторону, Рамон нанес удар из разряда смертельных – «desjarretazo».

Рамон ударил кабальеро сзади, под последнее ребро; таким приемом обычно перерубают позвоночник. Но тому здорово повезло; клинок не достал до хрящей. Тем не менее кабальеро сначала пошатнулся, а затем медленно завалился на бок. Из раны обильно потекла кровь.

Рамон отбил каблуками своих башмаков победную дробь и поторопился покинуть место схватки. Ему явно не хотелось попасть в лапы альгвасила[33]33
  Альгвасил – в средневековой Испании выполнял полицейские функции и подчинялся алькайду, следившему от имени короля за выполнением законов на вверенной ему территории. Альгвасилы избирались городским советом, обычно на один год, но после выборов должность переходила в их собственность, которую они (или их наследники) могли перепродать. В период испанской инквизиции существовала почетная и уважаемая должность «Великий альгвасил» – судебный пристав в верховном совете инквизиции.


[Закрыть], который был скор на расправу с нарушителями порядка.

Эсташ раздумывал недолго. Он не стал отвлекать Алонсо, который хлопотал возле раненого кабальеро вместе с двумя слугами, а положил на стол монетку – плату за еду – и бросился вслед Рамону. Эсташ догнал его на перекрестке. Рамон резко обернулся и с угрозой посмотрел на юношу.

– Сеньор Рамон! Прошу извинить… но у меня есть к вам предложение. Вернее – просьба.

– Вы тот самый франк, который учится в школе дона Раймундо… – То ли спросил, то ли констатировал очевидное испанец. – Алонсо о вас рассказывал.

– Да, именно так, – подтвердил юноша. – Зовут меня Эсташ.

– Ваше имя для меня пустой звук.

Эсташ вскипел, – экий наглец! – но не без определенного усилия сумел усмирить свою дворянскую гордыню. Все-таки обучение у капитана Пьера Фарино не прошло даром. Он научился сдерживать эмоции и подчиняться, что весьма немаловажно в морской профессии. Иначе без единой сильной воли, которой послушен весь экипаж, судно легко превратится в «Корабль дураков»[34]34
  Корабль дураков – в Средние века был одной из самых распространенных метафор. Корабль дураков традиционно символизировал Церковь, ведущую души верующих к небесной пристани. Все человечество плывет через Море Времени на одном корабле. Подверженные многим порокам люди пьют, едят, обманывают, играют в дурацкие игры, а корабль тем временем бесцельно дрейфует, потеряв ориентацию в пространстве. И ни о каком спасении заблудших душ не может быть и речи.


[Закрыть] и пойдет ко дну при самом слабом шторме.

– Несомненно, сеньор Рамон. И все-таки мне хочется, чтобы ваша милость выслушала меня.

– Мое время стоит денег, – отрезал испанец.

– Несомненно… – Эсташ достал из кошелька золотой мараведи и положил монету на сухую ладонь Рамона. – Это задаток.

Жест Эсташа поразил испанца до глубины души. Похоже, Рамон был обедневшим идальго, – об этом говорила его прежде дорогая, модная одежда и манеры – и золотой мараведи показался ему даром небес. Он инстинктивно стиснул монету в кулаке, все еще не веря, что случилось чудо. Ведь имея мараведи, можно жить не менее двух месяцев. Притом ни в чем себе не отказывая.

– Я должен кого-то убить, сеньор? – просто и обыденно спросил Рамон.

«Кто бы сомневался, что ты подрабатываешь, принимая заказы на устранение неугодных…» – подумал Эсташ. И в Булони были такие молодцы, которые за деньги могли отправить вперед ногами кого хочешь. Притом под благовидным предлогом защиты своей дворянской чести.

– Что вы, сеньор Рамон! Как можно! – Эсташ прикинулся невинной овечкой. – Я живу в Толедо совсем недавно и еще не успел завести врагов. Тем более таких, с которыми я не смог бы справиться лично.

– Так что же вам надо? – нетерпеливо поинтересовался испанец.

– Обучите меня хорошо владеть навахой. Я видел вашу схватку с кабальеро и понял, что вы великолепный мастер ножевого боя. На моей родине таких наставников, как вы, не найти.

– Хорошо, – после недолгого раздумья ответил Рамон. – Считайте, что мы договорились. Но по окончании учебы вы заплатите мне… – Тут он запнулся – наверное, соображал, как бы побольше содрать с юного франка. – Заплатите мне еще… три мараведи! – наконец выпалил он, словно бросился в омут вниз головой.

– Два! – жестко ответил Эсташ. – И только в том случае, когда я стану драться наравне с вами, сеньор.

– Это невозможно!

– Вы считаете, что ваша техника ножевого боя – само совершенство? А я такой олух, который ничего не умеет делать и, естественно, ничему не сможет научиться? Боюсь, вас постигнет разочарование.

Эсташ начал заводиться. Испанец оказался еще и нахалом.

Но Рамону нельзя было отказать в проницательности. Испанец понял состояние юноши и сбавил тон.

– Ладно, пусть будут два мараведи, – молвил он мирно. – Когда начнем занятия?

– Да хоть сейчас! – живо ответил Эсташ. – Сегодня я свободен, как ветер. Только нужно найти подходящее место для занятий – без лишних глаз и ушей.

– Есть такое место. Следуйте за мной, сеньор…

Они вышли в северную часть Толедо, к окруженным двумя сторожевыми башнями воротам Баб Сагра, которые находились рядом с Бизагрскими воротами. Эсташ уже знал, что на востоке, по дороге на Кордову, которая шла через мост в Алькантаре, находились Алькантарские ворота, на юге – еще одни ворота с незапоминающимся названием, на севере – ворота Баб ал-Тафирин и ворота Гуэ.

На северо-западе Еврейский квартал сообщался с плавучим мостом и дорогой на Мериду через ворота Баб ал-Яхуд – Еврейские ворота. На юге к Тахо вели Дубильные ворота. Пара других ворот выходила в пригород, находившийся на севере города; они назывались Валмердонские и Аларсонские.

На ночь все ворота закрывались, а стража располагалась в башнях. Ворота служили для надзора за торговцами, а возле Алькантарских, Еврейских и Бизагрских ворот собирали пошлину на привозные товары. Каждый из важных членов городского магистрата обладал ключом от тех ворот, за которые был ответственен.

За пределами городских стен располагались пригороды; некоторые из них были известны еще в эпоху вестготов. На берегу Тахо, у Дубильных ворот, разместился пригород кожевенников и мясников, от которого изрядно пованивало, а также действующая мечеть. Там же находились водяные мельницы.

А за воротами Баб Сагра, которыми редко пользовались, раскинулись живописные развалины римского амфитеатра и цирка, которые использовались мусульманами города в качестве кладбища. Именно сюда испанец и привел Эсташа.

– Здесь нам никто не помешает, – деловито сказал Рамон. – Но если вы окажетесь неспособным учеником, то наш уговор потеряет силу! Тратить время на обучение тупой колоды я не намерен.

– Несомненно! Я согласен!

– Тогда начнем. Но сначала я хочу проверить, на что вы годны. Я так понимаю, наваха у вас под плащом. Значит, вы уже имеете какое-то представление о ножевом бое.

– Да, имею. На самом примитивном уровне, – поскромничал Эсташ.

Его насторожило желание Рамона устроить учебный бой. Судя по тому, что Эсташ знал про махо, они были способны на самое низменное коварство. Тем более, что испанец увидел увесистый кошелек Эсташа и мог сделать соответствующие выводы. Чем упираться, обучая иностранца приемам боя с навахой, гораздо проще убить его и зарыть тут же, на мавританском кладбище, а деньги присвоить.

Бой сразу же начался в вихревом темпе. Большой Готье многому научил Эсташа, и Рамон был удивлен. Он несколько раз менял стойку, пытаясь сбить юношу с толку, но получал достойный отпор. Тем не менее Эсташ чувствовал, что испанец сражается вполсилы. И вскоре в этом убедился.

Прочертив какой-то безумный зигзаг ножом, Рамон отбил выпад Эсташа, и в следующее мгновение тыльная сторона лезвия его навахи запечатлела на губах юноши «испанский поцелуй». Это был издевательский прием – чтобы унизить противника. Но в настоящей схватке на губах появился бы разрез. Испанец с шрамом на лице был предметом насмешек, объектом для острословов.

– Я доволен вами, – сказал Рамон, пряча в глубине своих черных неподвижных глаз лукавство. – Вы неплохо подготовлены. Итак, слушайте внимательно. Наваху можно взять в любую руку, большой палец располагается на обухе лезвия, остальные пальцы плотно удерживают рукоять. Свободная рука согнута в локте и защищает живот. Ноги на ширине плеч. Корпус развернут в сторону противника. Шляпу, шапку или плащ можно взять в свободную руку для усиления защиты. Живот втянуть. Голову не наклонять вперед, чтобы не получить удар по лицу. На противника нужно смотреть не мигая, невзирая на его маневры, слова или жесты. Это первое…

Эсташ весь превратился в слух. Испанец не отличался многословностью, но каждая его фраза была отточена, как лезвие навахи.

– …Расстоянием между передней стопой и вытянутой вперед рукой с оружием составляет диаметр защитного круга, который образуется вокруг бойца. Этот круг называется «дестреза»[35]35
  Дестреза – испанская техника фехтования. Буквальный перевод означает «истинное искусство». Является универсальным методом фехтования для таких видов и комбинаций оружия, как шпага (или меч) и кинжал (дага), наваха и плащ, меч и щит, двуручный меч или древковое оружие (например, копье или алебарда). Основы движений во время боя построены на логике и геометрии.


[Закрыть] – магическое испанское колесо. Важно то, что не боец привязан к «дестрезе», а круг к нему, и передвигается вместе с человеком. Момент, когда ваш круг соединится с кругом противника, является сигналом, что можно проводить атаку, и чем больше ваш круг накладывается на круг противника, тем в лучшей позиции вы оказываетесь.

«Дестреза»! Большой Готье лишь где-то слышал краем уха, что испанцы применяют этот прием, но что он собой представляет, бывалый солдат не знал. Поэтому это слово зазвучало в ушах юноши музыкой.

– Чтобы сделать шаг, нужно перенести одну ногу вперед на некоторое расстояние; колено при этом не распрямляется до конца, – продолжал махо. – Затем вторую ногу перемещают вперед на такое же расстояние. Совершается шаг вперед очень быстро. Если противник пытается уклониться или уйти назад в момент вашей атаки, то нужно сделать два или даже три шага подряд. Шаги вперед можно выполнить как правой, так и левой ногой. Во втором случае нож лучше переложить в левую руку. Если вы нападаете справа, то наносите удар в левую половину тела противника. Если он не сделает шаг назад левой ногой, то будет ранен…

Они занимались до вечера. Учитель был неутомим, а Эсташ начал уставать. В конце концов он перестал что-либо соображать, и Рамон смилостивился.

– Есть предложение продолжить наши упражнения завтра, сеньор, – сказал он учтиво.

– Не возражаю. Извините за назойливость, но не желаете ли отужинать вместе со мной? Я плачу.

По лицу Рамона было видно, что он готов отказаться. Для гордого, хоть и обедневшего, идальго предложение Эсташа было сродни подачке. Но усталость и сильное чувство голода победили, и Рамон сдался.

– Я к вашим услугам, – ответил он сумрачно.

– Превосходно! Поспешим, иначе стража может закрыть ворота…

На Толедо опускался тихий вечер. Обычно говорливые и горластые кастильцы вдруг умолкли и стали разговаривать почти шепотом.

Послышался гитарный перезвон, затем пропел рожок привратной стражи. В воздухе, который к вечеру изрядно посвежел, разнеслись запахи дыма и жаркого. Наступала пора вечерних посиделок, и все городские таверны широко распахнули свои двери.

«Buenas tardes[36]36
  Buenas tardes – добрый вечер (исп.).


[Закрыть], Толедо!» – прошептал довольный собой Эсташ и решительно шагнул внутрь бодеги. Сегодня он не опасался нарваться на какого-нибудь сумасшедшего махо, готового драться по поводу и без. Потому как самый настоящий махо, опасный, как змей, шел позади и был почти его приятелем – за то время, что Эсташ и Рамон провели в развалинах римского амфитеатра, они почувствовали взаимную симпатию.

Это чувство было знакомо Эсташу. Влечение друг к другу возникает внезапно, помимо воли человека. Оно сродни любви между мужчиной и женщиной – или она есть и тогда оба тонут в ней, как в омуте, или ее нет, и в таком случае никакие ухищрения не помогут отверженному расположить к себе столь желанный объект вожделений и притязаний.