Текст книги "Почему у собаки чау-чау синий язык"

В результате сумасшедшей тренировки, по словам Андрея Климова, «мы достигли дикой синхронизации. Мы боковым зрением, когда говорил партнер, следили за остальными, выдыхали, когда выдыхал стоящий рядом».

На репетициях в зале помимо Станиславского-Садовского и Немировича-Папкова постоянно сидели с непременно иронической, я бы даже сказал сардонической, ухмылкой Андрей Тилевич, преподаватель Сережа Бровченко, влюблено смотревший на Рослову, и бородатый Саша Николаев, будущий скульптор, а пока студент Строгановки, муж Рословой (они поженились сразу после окончания школы), сурово и пренебрежительно оглядывавший всех нас. Сидела и гладко причесанная блондинка в строгом костюме – Лидия Витальевна, преподавательница с кафедры марксизма-ленинизма, которую к нам приставили для идеологического присмотра. Мы, как могли, подшучивали над ее незавидной долей, и она нам отвечала с несвойственным для преподавателей этой кафедры юмором. Иногда она вздрагивала, когда Терлицкий орал: «Идиоты! Неужели нельзя начать петь вместе? Вы даже не можете выйти на сцену с одной ноги!» Тилевич в этот момент радостно ржал.

Лидия Витальевна вела у нас на четвертом курсе научный коммунизм и явно родилась не в свое время. Ей бы появиться в перестройку, тогда она могла бы стать суперпопулярной. Такой, например, как Татьяна Корякина, о которой сейчас никто не помнит. Скорее всего, Лидия Витальевна яро агитировала бы за Ельцина.

Но мы и так знали, что Лидия Витальевна приличный человек. Лёня Шошенский даже запомнил не только когда это стало известно, но и где – в 102-й аудитории.

Нас, студентов факультета ЖОС (жилищное и общественное строительство), то есть четыре группы, собрали и загнали в небольшую аудиторию. Все сидели, трепались, потому что дело происходило сразу после зимних каникул и, естественно, у каждого полно впечатлений: кто кого встретил, кто где отдыхал. Семидесятый год, столетие Ленина. Лидия Витальевна объявила: «ЦК КПСС выпустил тезисы к столетию Владимира Ильича. Я предлагаю купить брошюру, стоит она всего семь копеек, легче будет на экзамене». Шошенский, отвлекаясь от мужского разговора с Наличем, громко говорит, что за семь копеек лучше купить пирожок с повидлом и два стакана воды без сиропа. Тут встает какой-то дядька и прерывает плавный поток изучения марксизма. Это оказался проверяющий из райкома партии. Он заявляет: «Лидия Витальевна, я предлагаю вам остановить лекцию, а этих молодых людей выгнать из аудитории. Мало того, что здесь ругаются матом и стоит гвалт, но они еще позволили себе фразу, что за семь копеек вместо тезисов ЦК лучше купить пирожок с повидлом». И дядька показывает на Шошенского, Налича и бедного Клипина, который просто оказался рядом. Всех троих выгоняют, но потом Клипина возвращают – все дружно зашумели, что он ни при чем.

Мама Шошенского сказала сыну: «Тебя исключат из института. Ты можешь уже и не ходить на занятия. Тебе сейчас пришьют политику. Готовься идти в армию». Пролетает неделя, Лидия Витальевна приходит на семинар, который она у нас вела. И говорит: «Налич и Шошенский, идите в деканат, возьмите направление на занятия и объясните там свое хулиганское поведение на лекции». То есть она политику уже исключила, а ребята, как оказалось, только хулиганили. Пришли Лёня с Андреем в деканат к замдекана Савченко, преподавателю с кафедры конструкции. Они ему сообщают: нам надо писать объяснительную записку, чтобы получить допуск на занятия. Савченко им говорит: садитесь и пишите. Эта парочка начала сочинять объяснительную записку. Они написали, что дают честное слово, что на занятиях по научному коммунизму больше хулиганить не будут. Что на занятиях по научному коммунизму они обещают вести себя хорошо. «Мы, – пишут эти антисоветчики, – не можем ручаться за другие занятия, но на лекциях по научному коммунизму…» В общем, написали такую чушь и отдали ее Савченко. Он прочитал, начал ржать, положил записку к себе в стол и выдал им направление.

Тогда мы поняли, что Лидия Витальевна нормальный человек. А потом 8 Марта выпало на ее семинарское занятие. Она зашла в аудиторию: «Неужели мы в этот день будем заниматься научным коммунизмом?» Тут кто-то с места ляпнул: а Лёня рядом живет, пускай он за гитарой сбегает, мы лучше песни попоем. Шошенский смотался домой за гитарой и несколько песен Галича спел специально для нее. Она ему сказала замечательную фразу: «Шошенский, я думала, что вы такой легкомысленный и пустой, а вы оказывается глубокий и интересный человек».

В конце концов, Лидия Витальевна все же прославилась. Выяснилось, что она читала, с точки зрения идеологических боссов, провокационные лекции. Мы уже закончили институт, когда по Москве прошел слух, что в архитектурном с кафедры говорят такое! На ее лекции приезжали ребята из других вузов. Пафос ее выступлений был направлен против номенклатуры, чиновничьей элиты, черных «Волг», распределителей и прочего… И все это в середине семидесятых! Правильно было бы сказать, что она читала просоветские лекции.

Лидию Витальевну тихо сплавили с кафедры, где никогда не отличались строгостью нравов, но застой крепчал.

Можно сказать, что Лидия Витальевна в некоторой степени тоже жертва закрытия КВНа. Она сильно за нас переживала.

* * *

Пришло время отправляться на «Электрозаводскую» – там, у станции метро, на взгорке стояло здание сталинской «классической» архитектуры с портиком и колоннами. Это и был Телетеатр, где проходили все КВНы. Позже Телетеатр стал клубом электролампового завода. По дороге мы большой компанией забежали к Вите Проклову домой. Дальше поехали, прихватив с собой Витину сестру Лену и Таню Грудневу, сокурсницу Лены по школе-студии МХАТ, ставшую через полгода Витиной женой. Заодно забрали символ нашей команды. Кто из нас его придумал, никто сейчас не помнит, я же склоняюсь, что эта идея принадлежала Владу Минченко. В ведерко для льда мы вставили обернутую салфеткой, как заворачивают бутылку шампанского, скрипку-четвертушку. Со словами «Архитектура – это застывшая музыка» ведерко должен был внести на подносе с грацией официанта Любимов. Эта творческая задача была ему вполне по силам.

Скрипку-четвертушку то ли за восемь, то ли за двенадцать рублей мы купили с Зегалем в магазине музыкальных инструментов на углу Пушечной и Неглинной. Ведерко Витя выпросил у бабушки Нади, уже известной читателю как бармен из ресторана гостиницы «Москва». Витя клятвенно обещал его вернуть, чего, конечно, не сделал.

Баба Надя, никак не знакомая с высказываниями американского президента Теодора Рузвельта, регулярно повторяла с небольшой интерпретацией его слова. Президент по поводу какого-то латиноамериканского диктатора сказал: «Он, конечно, сукин сын, но он наш сукин сын!» Надежда Георгиевна о своем внуке отзывалась следующим образом: «Витя наш, конечно, говно, но он свое говно!»

Спустя много лет после закрытия КВН нас еще помнили, так как ведерко с шампанским украшало кабинет главного редактора молодежной редакции Валерия Александровича Иванова. Позже он возглавлял дирекцию московских театров и, похоже, приз переехал вслед за ним в новый кабинет. Каждый раз при встрече Иванов мне говорил: «Вчера у меня опять были иностранцы. Они от вашего приза в восторге». К счастью, мы нечасто встречались…

Видя наше страшное возбуждение, другая Витина бабушка, баба Ира, которая жила вместе с внуками, достала из правой половинки кухонного шкафа валокордин (она его там всегда хранила) и заставила нас всех его выпить. Баба Ира была опытным человеком, всю жизнь проработала в НКВД – КГБ. Витин и Ленин папа, мой будущий тесть Игорь Викторович предостерегал нас, чтобы мы не обольщались ее покорным видом. «Она в 37-м коммунистам иголки под ногти засовывала!» – говорил он про тещу, жутко округляя глаза и испытывая необыкновенное удовольствие, когда его жена возмущенно возражала: «Игорь! Что ты несешь!»

Как профессиональные артисты, в зал мы прошли через кулисы. Там нас поразило, что Светлана Жильцова, как ученица в школе, зубрила свой текст. С Масляковым я поздоровался, как с родным. Саша уже тогда был очень популярен, но держался вполне демократично. Ему сильно помогало хорошее чувство юмора, которое он почему-то как тогда, так и сейчас тщательно скрывает, вырезая свои шутки из эфира. Возможно, еще и потому, что они на порядок лучше острот тех, кто колбасится на сцене.

Зал мало сказать шумел – он почти буйствовал. Первый конкурс устроили среди участников и болельщиков – было предложено спеть фрагмент из любой песни, по смыслу наиболее подходящий к предстоящему событию. Мы отличились сразу, дружно встав и пропев: «Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!..»

Клипин принес с собой кинокамеру «Красногорск» и спустя сорок лет уверял, что у него где-то сохранилось на пленке все наше выступление, поскольку камеру он вручил исполнительному отличнику Саше Андрееву. Правда, за сорок лет так никто и не увидел ни одного кадра.

Есть такая порода репортеров, которые все время снимают гениальные кадры, обещают их тебе подарить, но никогда этого не делают. В 1976 году на последней советской «Юморине» в Одессе Юра Рост сказал, что сделал потрясающий кадр, где я чуть ли не в центре волнующей композиции. «На следующей неделе я тебе напечатаю этот стишок», – обещал Юра. Я попал к нему в объектив, когда утром второго дня «Юморины» внимательно наблюдал, как одесский таксист Фима на «Запорожце» съехал по одесской лестнице. Как обком такое разрешил после детской коляски в фильме «Броненосец Потемкин»?! Широта взглядов на глубину местных проблем меня сразила на карнавале, когда я увидел плакат: «Что ты сделал для появления миллионного жителя Одессы?» Обком, как выяснилось, все же не дремал и прикрыл «Юморину» целиком, раз и навсегда, так что я оказался на последней, что сглаживает длящееся уже не одно десятилетие ожидание, фотографии от Роста.

Потом нас вызвали на сцену для приветствия, и мы бодро спели: «Архитектурный институт сегодня в первый раз…» С нами выступали ребята из Одессы, московские студенты-стоматологи, еще какой-то чисто мужской коллектив с капитаном девушкой, хорошо нам знакомой. Она приходила к нам в институт с предложением о сотрудничестве, называя себя «профессиональным капитаном КВН». Любимов вспомнил, что с нами еще соревновалась команда ситценабивной фабрики «Освобожденный труд». Женя имеет привычку все путать, но если так оно и было, то воспоминания приобретают элементы сюрреализма, поскольку он утверждает, что это и был тот самый мужской коллектив. Откуда такое количество молодых мужиков на ситценабивной фабрике? А если они действительно были оттуда, где взяли еще силы на КВН?

Нас собралось на первой игре-представлении, по-моему, четыре команды. После этого вечера две лучшие должны были соревноваться дальше. Из всей четверки мне запомнилась только команда стоматологического меда. У них в «домашнем задании» в кресле полулежал человек, а над ним нависал другой, изображая врача. «Врач» задавал довольно острые вопросы. Во всяком случае такие, которые подразумевали двойной смысл. Но как только «больной» начинал отвечать, «врач» тут же командовал: «Закройте рот!» Через паузу: «Откройте рот!» Сцена вызывала хохот и выглядела для того времени слишком смело. В дальнейший розыгрыш они не попали, их с забега снял собственный партком, – так, во всяком случае, нам сказали. Никто из нас даже и не подозревал, что буквально через месяц точно такая же история приключится с нами.

Судя по нашим вопросам и ответам, разминку нам задали на зоологическую тему.

Буквально за час до начала трансляции Марат Гюльбекян отвел нас с Зегалем в сторонку и попросил лично ему озвучить вопросы, которые мы собираемся задать на сцене. «Прошу мне доверять, – сказал он, – я ни с кем не поделюсь». Мы подозвали Тилевича, за эту часть программы отвечал он. Андрюша приехал в Телетеатр в новой импортной замшевой куртке и всячески старался ее продемонстрировать, поэтому ходил почему-то боком. Сейчас такое приобретение можно сравнить с покупкой автомобиля, пусть и малолитражного. Серьезной тачке соответствовала уже дубленка. Естественно, не болгарская. Монгольская доха (одежда для м. н. с.) или гуцульский тулуп, в которых щеголяли нищие, но с претензией художники, здесь не рассматриваются.

– Андрюша, скажи, что ты придумал? – попросил я.

– С какой полосы начинается зебра? – весело сказал Андрей.

– И?.. – поинтересовался Гюльбекян.

– С передовицы, – отчеканил Андрей.

Гюльбекян загрустил.

– А второй вопрос? – печально спросил он.

– Какой птице легче всего попасть в южные края? – Тилевич был страшно собой доволен.

– И какой?

– Знатному козодою! – отчеканил Тилевич.

Гюльбекян попросил нас раз и навсегда забыть и эти вопросы, и ответы на них.

Призвав Лихтерова, мы судорожно стали придумывать новую разминку. В итоге родились: «Какой зверь на ловца бежит?» – «Легко раненный кабан». И «Почему летучая мышь спит головой вниз?» – «Чтобы с утра уйти с головой в работу». А также: «Заменим галочек в журнале на крестики, а галочек выпустим на волю!» (Или это из сценария второго, несостоявшегося выступления?)

К Марату Хореновичу Гюльбекяну, редактору передачи КВН, участники прислушивались не меньше, чем к режиссеру Белле Исидоровне Сергеевой. У Гюльбекяна в роскошной черной проволочной шевелюре проступала широкая белая прядь, что совместно с кавказско-оливковой внешностью делало его неотразимым.

Через несколько лет после описываемых событий он серьезно пострадал, говорят, из-за «левых» концертов героев передачи «Алло, мы ищем таланты!». А что ему еще оставалось делать с такой фамилией? Английский нефтепромышленник Гюльбекян как раз в то время был нынешним Биллом Гейтсом, то есть самым богатым человеком на земле. Приходилось соответствовать.

В семидесятом году страна переживала рождение цветного телевидения. Именно эту тему мы решили обыграть в своем «домашнем задании». Мы вышли цепочкой, плечом к плечу, держа на вытянутых руках по части колонны, повернув ее цветной стороной к себе, а к залу снежно-белой, каким только бывает нетронутый ватман. Но сперва на сцену с ионической капителью выскочил обладатель самого громкого голоса – Андрей Налич – и заорал: «Команда архитектурного института!»

По команде Терлицкого мы запели на мотив модной тогда «Летки-енки»:

 
Раз, два, разве это трудно,
Раздать краски серым будням.
Красный и оранжевый,
Желтый и зеленый,
Голубой и синий,
Фиолетовый цвета…
 

По ходу песни мы перевернули, точнее прокрутили, на 180 градусов каждый свой фрагмент колонны, и она повернулась к залу стороной, раскрашенной в цвета спектра… Зал онемел. В эту секунду мы стали для руководителей передачи не просто сюрпризом, а подарком судьбы. КВН вошел в нелегкую для себя полосу, из которой так и не смог выбраться до своего принудительно-добровольного закрытия, и мы выглядели на общем, пускай даже неплохом, фоне неким идеалом, образцом истинной студенческой игры. Все же знали, что в отличие не только от команд-чемпионов, но даже от своих соперников, мы все придумали сами – сами поставили, сами все написали, не пользуясь ни в чем никакой профессиональной помощью. Это была истинная студенческая самодеятельность!

Дальше мы, как водится, прокричали лозунги на тему: «Отныне будем топить по-черному дровами только красного дерева», «Предлагаем заменить черно-белую клавиатуру рояля на цветную» и другие подобные высказывания.

Помимо этих выкриков мы еще занимались саморекламой. Лёня Шошенский вопрошал: «Кто разбил цветники под вашими окнами?» И мы хором отвечали: «Мы, архитекторы!» – «Кто зажег фонари на ваших улицах?» – «Мы, архитекторы!» И дальше в том же духе. (Но это, по-моему, тоже из второго сценария.)

После уже упомянутой разминки с неудачной зеброй, приветствия и «домашнего задания» подошел черед конкурса капитанов.

Я никогда не видел, чтобы Саша так нервничал. Капитанам полагалось сделать друг другу подарки. Предварительно Саша получил от Маслякова настоящую морскую капитанскую фуражку с крабом, которая ему очень подходила. От себя он раздал противникам очень модные тогда многоцветные шариковые ручки. Мы продолжали, как могли, тему цвета.

В какой-то момент капитан соперников, по-моему из стоматологического института, задал Сашке странный вопрос, нарисовав «1+1+…» и спросил, что это означает. Зегаль ответил: «По Смоленской дороге столбы, столбы, столбы». Зал взревел… Правильного ответа я не помню, как и остальных вопросов и ответов. Забавно, что их совсем не помнит и сам Зегаль.

Да, напоследок прошел еще один конкурс от членов жюри, который я назову здесь «конкурсом Никулина».

Из всего состава жюри, в котором было не меньше пяти человек, мы запомнили только артиста Весника и Юрия Никулина. Хотя в нем были, скорее всего, мой будущий наставник в журналистике Ярослав Голованов и Юлик Гусман. Великий клоун устроил для всех участников игры экзамен, в результате которого Климов стал на вечер героем нации и знаменитостью до конца института.

Напомню, что могучий, румяный, курносый, с короткой челкой и глазками-буравчиками, Андрюша казался даже не сказочно-былинным, а мультфильмовским богатырем. Любимым занятием у него и красавчика Плужника стало разыгрывать Клипина. Везде, где они встречали Сашу, они кричали со страшным «американским» акцентом: «Мистер Клипин, кам хир?» Вежливый до подобострастия Клипин моментально откликался: «Да, я вас слушаю господа! Одну минуточку, господа!» Только он к ним подбегал, они радостно выдыхали: «Да пошел ты на х…!» Почему-то действительно получалось смешно, несмотря на многократные повторы.

Во втором, не сыгранном нами КВНе, реприза у Андрея была «Сила есть – ума не надо!» Как это часто бывает, внешность оказалась обманчива, на самом деле Андрей замечательно учился и сделал уникальный диплом…

После нашего приветствия Климов ушел с Плужником в зал. Под самый конец вечера Юрий Никулин объявил свой конкурс. Климов сказал Сереге, как надо его сделать. Плужник потащил его к Зегалю. Сашке, естественно, показали всё на пальцах. «А ты сам сможешь такое выкрутить? – спросил Зегаль у Климова, но потом смилостивился. – Ладно, у нас на всякий случай уже есть вариант!» Почему-то прямо в кулисах Климов надел мои серые брюки, а я влез в его джинсы. Смысл этой трансформации мы оба спустя столько лет объяснить так и не смогли.

Никулин выглядел грустно-задумчивым, чуть ли не удрученным. У него на лице было написано, что человек он занятой, лишнего времени у него нет… Великий клоун полез в карман пиджака, достал из него бутылку, из другого кармана граненый стакан, поставил их на стол. Налил в стакан из бутылки красной жидкости, потом накрыл стакан блюдцем и двумя руками перевернул его вместе с блюдцем вверх донышком, после чего поставил на стол. И предложил с помощью только одной руки стакан опустошить.

Один из наших соперников приподнял чуть-чуть стакан носом и начал хлебать из блюдечка. Климов по сей день жалеет, что не объявил всему залу, что по такому принципу устроены автопоилки для крупного рогатого скота[5]5
  Тогдашние студенты МАРХИ был, как правило, широко образованы, то есть знали кучу ненужных вещей.


[Закрыть].

Вышел Зегаль, отмерил стакан по высоте двумя пальцами, потом перенес размер на бутылку и, взяв ее одной рукой, отпил отмеренное. Потом сказал: «У нас есть еще вариант!» – и махнул Климову в кулисы. Андрей вышел на сцену. Мы замерли. Много, очень много яркого света, дрожь в его руках и явный ужас на лице, что все на него смотрят. Он прогнулся назад, поставил стакан с блюдцем себе на грудь, дрожь в руке усилилась. Я подумал, сейчас он все прольет… Но Андрей отпустил блюдце, перехватил стакан, резко нагнулся вперед, блюдце поймал другой рукой, и то, что было налито в стакан, держа его, сразу выпил. Оказалась сладкая вода.

На следующий день на военной кафедре подполковник Холодный Петр Макарович, сам не дурак выпить, выказал свое неудовольствие, объяснив, что Климов опозорил институт, одним махом вылакав двести граммов. (Они, оказывается, целый день обсуждали его выход на кафедре.) Как говорил сам Климов, он заглотнул все сразу от страха.

…После Климова выходит на авансцену Никулин: «Ваше решение довольно близко к правильному, но у меня было задумано так…» Он поставил блюдце со стаканом на лоб, а дальше точно так же, как и Андрей, но не всем туловищем, а только наклоном головы, привел стакан в нормальное положение.

…Когда объявили результаты, выяснилось, что мы заняли первое место, причем с большим отрывом! Мы орали, обнимались и прыгали по сцене. Довольный Гюльбекян хлопал меня по плечу, а Белла Исидоровна, пришедшая за кулисы со своим верным оруженосцем Светой Семеновой, меня расцеловала.

В полном ажиотаже мы забыли в Телетеатре врученный нам приз – раскрашенный в яркие цвета телевизор. Мы с Зегалем обнялись. Мы понимали, что сделали большое дело, может, главное в жизни, и гордились этим.

Все это произошло в воскресенье 18 октября 1970 года.

Спустя всего лишь сутки я узнал, что фокус со стаканом – заезженная цирковая шутка, которую любил демонстрировать Олег Попов. Мне об этом сообщил Леонид Александрович, когда я, гордый, на следующий день явился к Окуням. Заодно выяснилось, что Татьяна, жена Никулина, им звонила перед моим приходом и в разговоре пожаловалась, что Юра после КВНа домой пришел под утро. Впрочем, и мы разошлись по домам не раньше. Теперь я понимаю, что супруга Юрия Владимировича шутила. Характерно другое. Передачу «КВН» смотрела буквально вся страна.

На следующий день мы проснулись знаменитыми, во всяком случае в стенах родного института. Как мне потом говорили, в нашу компанию мечтал попасть каждый студент. Зегаль ходил королем, и каждый старался ему услужить. Но ничего этого я не помню, поскольку именно тогда у меня начали развиваться – слово «роман» здесь никак не подходит – романтические отношения с Леной, которой за полтора месяца до КВНа исполнилось шестнадцать лет. Какому бакинскому парню не понравится курносая блондинка? Через полгода мы поженились, возможно потому трагическая страница нашего исчезновения из всесоюзной телевизионной игры была перевернута мною так легко. Хотя и уничтожили дело, на которое я ухлопал столько времени, это для меня не стало большим потрясением.

Но пока мы наслаждались бесконечными комплиментами и даже некоторым заискиванием преподавателей. Мне Зегаль рассказывал, что он однажды пришел сдавать экзамен, а профессор с ассистентом ушли обедать, оставив Сашку одного с билетами – мол, выбирай, что хочешь! В самом сладком студенческом сне такое не приснится. Саша притащил чемодан учебников, перебрал все билеты, понял, что ни на один вопрос даже приблизительно ответить не может, и убежал. Потом профессор то ли теплотехники, то ли водоснабжения жаловался Минченко: «Он что, дурак совсем, зачетку оставить не мог?!» К концу пятого курса преподаватели по архитектурному проектированию грустно посоветовали мне подумать об артистической карьере. И это накануне диплома.

А пока молодежная редакция, которая вела среди многих и передачу «Алло, мы ищем таланты!», пригласила нас участвовать в первой ее программе нового телевизионного сезона. Видно, мы действительно произвели впечатление. Нас с Зегалем позвали в Останкино и рассказали, что им от нас нужно – пара реприз и песен на тему народных талантов. Неожиданное приглашение вновь засветиться на телеэкране («Мама, ты меня видишь!») окончательно выбило нас из учебы.

Как будущих телезвезд нас пригласил на свою репетицию легендарный ансамбль «Кохинор». В отличие от нашего коллектива, где, по словам Терлицкого-младшего, половина не имела слуха, здесь собрался спаянный многоголосый коллектив с дирижером – лауреатом Ленинской премии по архитектуре, главным архитектором и автором Зеленограда Игорем Покровским. Мы с Зегалем с восторгом прослушали их песни. Из всего замечательного полифонического звучания я почему-то запомнил только строку: «Ровным слоем землю всю застроим».

Опекал нас Юрий Арнд, тоже лауреат, но Госпремии, автор гостиницы «Юность», первого здания современной архитектуры в столице. Арнд читал басни в прозе собственного сочинения, почему-то со среднеазиатским акцентом. Так действительно получалось смешно. Он, например, коротко высказывался, что по лестнице типового дома серии, предположим, ИИ-04 американский стандартный гроб не проходит. Потом он делал паузу и говорил: «Морал! Там, где русскому хорошо, немцу смерть!» Мы вежливо смеялись, ощущая, что попали к динозаврам, хотя, думаю, тогда Арнд лет на двадцать был моложе меня нынешнего.

Мы подготовили аж две песни, и обе показали по телевизору. Почему-то половина из нас спустя сорок лет считала, что аккомпанировал нам Андрей Макаревич, тогда студент второго курса. На самом деле Макаревич, хотя и дружил с Зачетовой, и, как мне сказали, ходил неотвязно следом за Рословой, с нами не выступал. Не мы проторили ему дорогу на сцену.

Спустя сорок лет я оказался в самолете Москва – Петербург рядом с Андреем. Он летел вместе с Чулпан Хаматовой на тот самый благотворительный концерт, где рок-звезда Юрий Шевчук выяснял отношения с Путиным. Андрей мне сказал, что аккомпанировал нам ансамбль Лёши Масленникова под названием «Акант». Оказывается, в институте собралось огромное количество разнообразных рок-групп. «Я был у вас в запасе», – с видом гордым, но оскорбленным сказал Макаревич.

И тут я понял, почему во время многочисленных пересечений – от гримуборной Коли Караченцова до какого-то корпоративного банковского вечера – Макаревич со мной едва здоровается. Я думал, не узнаёт, видит, что рожа какая-то примелькавшаяся, а кто – не помнит. Со мной такое происходит постоянно. Но тут стало все ясно – он обижен. Он до сих пор обижен, что мы не взяли его в свою команду.

И тогда стало понятно, почему Клипин клялся, что перед поездкой в Останкино грузил в автобус табуретки вместе с Макаревичем. Причем здесь табуретки, я сейчас расскажу. Вдохновленные «Кохинором», мы решили на передаче «Алло, мы ищем таланты!» выстроить хор. Встать не в линейку, как все на КВНе, а по настоящему – нижний ряд, верхний ряд. Как признанные артисты, мы получили от ректора автобус «Кубань», который возил нас на репетиции и выступления. Позже нам даже выдали талоны на такси, были такие в организациях, чтобы не расплачиваться наличными. Теперь для хора нам потребовалась, чтобы сохранить симметрию, еще одна девочка, и Зегаль с Тилевичем отправились уговаривать очень правильную Таню Возвышаеву.

Смешно, конечно, но в институте мы репетировали, выстраивая верхний ряд певцов на табуретках, которые стояли во всех аудиториях. Тяжелые, покрашенные многократно в цвет, называемый на флоте «шаровый», но расставаться с ними мы не желали, хотя, наверное, несколько стульев, тумб или тех же табуретов можно было отыскать и в Останкино. Кстати, все воспоминания о КВН у Тани ограничились тем, как трудно было в мини-юбке залезать на эти табуретки.

Репетировали мы на первом этаже, в выставочном зале, которым заведовала легендарная Ханна Ионовна, знавшая всех студентов и по имени, и в лицо чуть ли не с довоенной поры. Забегал в зал маленький, взъерошенный знаменитый профессор Илья Лежава (ставший потом проректором по науке), соратник Гутнова по НЭРу и Папкова по капустникам, качая головой в такт, говорил: «Не то делаем» – и убегал.

Запись передачи проходила в одном из огромных павильонов Останкино. Главной героиней вечера была прошлогодняя победительница конкурса Надя Давыдова, которая все время ходила с капризным выражением лица и замотанным горлом (кто теперь ее помнит?). Мы ее приветствовали такими словами: «Пусть хиппи корчатся в Канаде, не заглушить им голос Нади». Надя действительно обладала при воробьином сложении мощной способностью к звукоизвлечению.

Еще в памяти осталось трио «Меридиан», тогда они были студентами иняза, но вскоре стали профессиональными эстрадными певцами. «А мы нет», – резюмировал сорок лет спустя Лёня Шошенский. В своей первой песне, которую большей частью сочинил Минченко, мы сокрушались бывшим нашим студентам, променявшим архитектуру на иное творчество.

Наш хор спел балладу на мотив популярной песни «А кто его знает…»:

 
Был студент в архитектурном
По фамилии Митта.
 

(Александр Наумович, кстати, в институте носил гордую и редкую фамилию Рабинович.)

 
А теперь снимает фильмы,
Все ж профессия не та.
И кто его знает, чего он снимает,
Чего он снимает и где не бывает.
Архитектор Вознесенский
Мог проекты создавать.
Но (чего-то там случилось),
Стал поэмы он писать.
И кто его знает, чего сочиняет,
Чего сочиняет и где их читает.
И Архипова Ирина
Свой забросила диплом
И с успехом выступает
В театре оперном Большом.
И кто ее знает, чего выступает,
Чего выступает и где заседает.
 

С последним словом вышел маленький скандал, поскольку Ирина Архипова оказалась депутатом Верховного Совета, и мы «где заседает» срочно заменили на «где не летает».

Начало припева «И кто его знает…» наши девицы голосили так, будто они попали в команду не из номенклатурных семей, а из деревенской самодеятельности.

Заканчивали мы идиотским куплетом, в котором были такие слова:

 
Только вы уж извините,
Вознесенский и Митта,
Наше племя подрастает
И займет свои места.
 

(Почему за «свои» надо было извиняться? И какие «свои»?)

Передача, напоминаю, называлась «Алло, мы ищем таланты!». Поэтому вторая песня звучала следующим образом:

 
Талантливые люди шагают по земле,
Летят на самолете, плывут на корабле,
Работают, и учатся, и весело живут,
И не подозревают, что поиски идут…»
«Э-эх, раз талант, два талант,
Будь ты манси, будь ты хант,
Милиционером и пенсионером,
И водителем трамвая[6]6
  «Водитель трамвая» – сильно сказано, но что не пропоешь ради рифмы.


[Закрыть],
Всех к себе мы приглашаем!
Не матушкой-природой таланты нам даны,
Вот этими руками они за-во-е-ва-ны.
 

(Эта строфа – гордость Лихтерова.)

 
Теперь поем и пляшем, и скажем без прикрас:
Должны искать таланты вы только среди нас.
Э-эх, раз талант, два талант,
Генерал или сержант…
Тот, кто кует и пашет, тот пашет и кует.
А кто поет и пляшет, тот пляшет и поет.
 

(Как такое пропустили?)

 
Куда вы не взгляните, таланты там и тут,
Скорее приходите в наш славный институт.
Э-эх, раз талант, два талант…
 

И уж совсем непонятно, откуда в памяти эта строчка? Может быть мы еще по-КВНовски декламировали речевки-связки, перед тем как затянуть куплеты «песни о талантах»?

 
…Это что же там в ночи
Монотонно так стучит?
Это заступы стучат,
Люди прячут свой талант…
 

Кстати, об архитекторе Вознесенском. Много лет назад, когда он еще был совершенно здоровым элегантным джентльменом, мы с ним шли откуда-то или куда-то, убей бог не вспомню, но точно через Бородинский мост в сторону гостиницы «Украина». Он меня спрашивает: «Неужели, Виталий, вы не скучаете по архитектуре?» Я честно отвечают, что нет. «А я так скучаю!» А я ему сдуру рассказал, что, когда мы делали диплом на Трубной («Пожар в Архитектурном, пожар, пожар…»), кто-то нашел на этом складе подрамник, на котором была вычерчена «сельская библиотека», явно задание тех лет. В принципе, сруб, но с колоннами и деревянными капителями. Подача проекта была в технике отмывки[7]7
  Специальный прием, когда почти бесцветный раствор туши кладется во множество слоев до достижения объемного впечатления от объекта, чаще архитектурной детали, реже всего сооружения.


[Закрыть]. Подпись: «Проект Андрея Вознесенского». Оценка: четыре с плюсом. Кто-то шутки ради с этим подрамником носился, носился, а потом куда-то его выкинули. Когда я это рассказал знаменитому поэту, он чуть не заплакал, что никто не сохранил проект и ему не передал.