Текст книги "Почему у собаки чау-чау синий язык"

Сразу после выступления мы на том же автобусе «Кубань», что нас привез в Останкино, усевшись в проходе на собственные табуретки, с дикими криками, почти всей командой и с частью болельщиков, за исключением Налича, который к тому времени уже стал молодым отцом, рванули на Хорошевское шоссе к Саше Клипину. Его родители находились, если помните, за границей – папа нежнейшего Клипина командовал чуть ли не танковой дивизией в Западной группе войск. К нам присоединилась группа цыган, поскольку Шошенский увлекался тогда цыганским репертуаром, и даже Саша Масляков с кем-то из операторов. Папкову Саша показался человеком неблагополучным и явно не здравствующим. Этим он и объяснил, почему знаменитый ведущий решил с нами оттянуться. Если Папков почувствовал желание Маслякова оказаться в компании, чтобы жизнь не казалась такой плохой, мне, наоборот, виделся веселый, всем довольный Масляков, который рассказывал, что он собирается ехать то ли в Болгарию, то ли в Венгрию вести какую-то программу. Поскольку там, то ли в Болгарии, то ли в Венгрии, нашелся ведущий, абсолютная с ним копия, и они готовят совместное выступление.

Поскольку в малогабаритную двухкомнатную квартиру набилось человек сорок, при этом цыгане еще и пели, то, конечно, впечатления о вечеринке могут сильно расходиться. Спустя сорок лет самый большой спор вызвало определение, что мы пили: портвейн или сухое болгарское? Что на столе могло быть и то, и другое, почему-то в голову никому не приходило. Зато Клипин спустя сорок лет сказал, что он сохранил бокал, из которого пил сам Масляков. Я записал этот факт, чтобы Саше было приятно, хотя подозреваю, что бокал Клипин сохранил точно так же, как и кинопленку с нашим выступлением.

Как я добирался до дому (а жил я тогда на Разгуляе), не помню. Но скорее всего поехал ночевать к Вите Проклову. С нами теперь почти на законных основаниях гуляли Витина невеста Таня, которая ночевала в комнате у Лены, а та, в свою очередь, уже всюду ходила со мной. Получался самый простой способ проводить девушек домой. Оставили мы Клипину полностью разгромленную квартиру со спящими на полу цыганами: Соней Тимофеевой, Аркашей Силиным и еще парой гитаристов.

У Клипина выяснилось, что Плужник, который жил неподалеку, знал с детства Сашу Маслякова, и учились они в одной школе. Только Сережа в первом, а Саша в десятом классе. Однажды в школу пришел папа Плужника, приглашенный руководителем школьной самодеятельности (папа Плужника, напомню, – легендарный Антон Кандидов из великого фильма 1940-х «Вратарь»). Десятиклассник Масляков, который готовил себя к артистической карьере, продекламировал папе Плужника «Теркина», которого собирался прочесть на экзамене в театральный.

Плужник-старший очень удивился, когда Масляков поступил в МИИТ, – актерский талант у Саши был, безусловно. А выяснилось спустя годы, что Масляков, как всегда, поступил правильно. Благодаря МИИТу началась его карьера телеведущего. С Масляковым дружил дворовый покровитель Плужника Миша Борисов, сын актрисы Нины Афанасьевны Сазоновой, который рано и трагически окончил свою жизнь. Так в жизни все пересекается. Большой город Москва, но все в нем через кого-то да знакомы.

Дописав эту строчку, я понял, что при всем демократизме Маслякова он оказался с нами просто потому, что мы ехали на своей «Кубани» в сторону его дома.

Теперь полагалось срочно готовиться к следующему КВНу, который должен был состояться уже через месяц, в декабре. Сперва мы решили прибегнуть к массовому творчеству, но быстро выяснилось, что это ошибочная идея.

Мы собрали всю команду в просторной аудитории на пятом этаже, где была кафедра живописи, и Зегаль приказал придумывать шутки. «Думайте, думайте!» – требовал Саша. Но как можно по команде острить? И вдруг всегда доброжелательно молчавший Витя Проклов сказал: «Может такое подойдет: “Пионэры собрали ящики из фанэры?”» Эта фраза прозвучала в полной тишине и унынии. Тут же со всеми случилась истерика. Все хохотали до слез. Зегаль, прохаживаясь между рядами, ехидно интересовался: «Животики не надорвете?»

Тогда мы сократили авторскую группу наполовину и по доброй традиции отправились к Проклову на улицу Ермоловой (ныне Большой Каретный переулок). Помните: «Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном». Там у нас родился такой сюжет. Тишина. Открывается занавес. Висит плакат: «Идет пересадка органов». А мы все в белых халатах склонились над якобы хирургическим столом. Потом один из нас должен был выйти на авансцену, усталым движением снять с головы шапочку и маску и объявить: «Пересадка прошла успешно! Дорогие органы, мы никого не забыли и всех пересадили!» До сих пор, кстати, актуальная шутка.

Зегаль схватился за голову, стал бегать по комнате и причитать: «Вы что! Совсем с ума посходили?!»

В общем, решив, что от добра добра не ищут, мы втроем – Зегаль, Лихтеров и я – к ужасу моей будущей тещи, которая еще не подозревала о своем неминуемом счастье – внучке Арише, которая появилась меньше чем через два года после этих событий, вновь переехали в кафе «Московское».

Как ни странно, тема второго нашего выступления, которая, как мы считали, безусловно приведет нас в финал, сложилась легко и быстро. Естественно, мы посвятили ее своей профессии, не шибко распространенной во все времена, пытаясь объяснить, как она связана с любым происходящим в стране событием.

«Не успел архитектор спроектировать кинотеатр, а он уже стал кинотеатром повторного фильма».

«Не успел архитектор спроектировать город, а в нем уже меняют трехкомнатную квартиру на комнату в коммуналке в Москве».

«Стираются грани между городом и деревней. Сейчас в хорошую погоду жители Тушина могут увидеть шпиль Адмиралтейства».

Знали бы мы заранее про будущее значение Питера, так бы не шутили, поскольку под городом, естественно, понимали Тушино.

Вершиной творчества мы посчитали репризу, сочиненную довольно странно. Каждый говорил по слову, как в школьном литмонтаже, и получилось: «Однажды умственный труд зашел по-соседски к физическому, чтобы попросить щепотку соли. В ответ физический труд дал ему в глаз». Зегаль теперь уже от восторга как сумасшедший бегал между столиками пустого кафе под осуждающие взгляды официанток.

В конце концов эти шутки мы довели до ума, и звучали они так:

«Стирается грань между городом и деревней. При этом поселок N был стерт с лица земли…»

«Стирается грань между умственным и физическим трудом…» Тут вперед выходил Климов и, «работая лицом», заявлял: «Устарела поговорка “Сила есть – ума не надо”».

Мы придумали и выход Зегалю. Плужник и Климов оставались вдвоем на сцене после всех «стираний граней». «Взгляните на архитектора», – говорили они, протягивая руку к кулисе, откуда гордо выходил капитан команды.

Наконец, была готова и песня для домашнего задания.

Почему-то для нее мы в основу положили народность, прямо скажем, не очень нам свойственную и близкую. Мы чуть ли не под гармошку, пели от души песню, мало сочетаемую с обликом студента-архитектора и всем тем, что тогда исполнялось. Зато сейчас патриоты от счастья бы рыдали. Тон задавали девицы…

 
Мы с миленком народ заводной,
Телевизор купили цветной.
Будут счастливы теща и мать,
Научись на гармошке играть!
Будут счастливы теща и мать,
Научусь на гармошке играть.
 

Отвечал им самый музыкальный из нас, Лёня Терлицкий, в картузе, к внешности которого картуз, не говоря уже о гармошке, не очень подходили. Эту часть песни патриоты бы сочли за оскорбление. Знать бы им заранее, где будет работать лет через двадцать Терло, – если б могли, удавили.

Мужской хор поддерживал семита-гармониста, но этого нам показалось мало, поэтому еще четыре пары передвигались в каком-то доморощенном народном танце, который им дался большими трудами. Шошенский, как самый длинный, выплясывал с Олей Зачетовой, нежный Клипин, поправляя все время очки, встал в пару с зеленоглазой Ирой Осипян, в которую был безнадежно влюблен. По-моему, Наташа Рослова крутила покорного Проклова, который всегда имел гвардейскую выправку, а Таня Возвышаева встала в пару с Наличем. Именно в этом танце оказалась сложная концовка, когда девушкам приходилось влезать обратно на табуреты. Но их прикрывала мужская шеренга, оставшаяся без партнерш и годящаяся только на роль ширмы. Ни я с гвардейскими усами и бакенбардами по моде того времени, ни Зигаль в танцоры не годились и не рвались.

Сейчас я думаю, что было бы куда смешнее, если бы мы, ребята, танцевали друг с другом. Но в те времена такое проделать считалось немыслимым, тем более на центральном телевидении. А жаль, мы с Зегалем стали бы первопроходцами на отечественной эстраде. Предтечами многих нынешних звезд.

Пока танцоры дергались перед нами в каком-то конвульсивном русском гавоте, мы настоящими мужскими голосами выводили:

 
Будешь, милый, сниматься в кино
И в Европу прорубишь окно.
Будешь в славе купаться, нырять,
Научись на гармошке играть.
 

«Буду в славе купаться, нырять, – отвечал теперь уже нам Леня в картузе. – Научусь на гармошке играть».

 
Я смотрю на экран голубой, —
голосили девушки, —
……. милый с тобой.
Можешь даже продюсером стать,
Научись на гармошке играть.
Могу даже продюсером стать,
Научусь на гармошке играть.
 

Мы уже тогда в отличие от многих понимали значение слова «продюсер». Я же говорил, что студент-архитектор всегда знал то, что знать ему совсем не обязательно.

Прикрыли наш КВН за две недели до съемок, когда уже в Москве вышла программа ЦТ, причем с нашими фотографиями. Ректор Юрий Николаевич Соколов, тот самый, что был у нас главным помощником и опекуном, когда мы начинали, стал главным инициатором прекращения нашей артистической жизни.

Юрий Николаевич был человек непростой, в институт он пришел, напомню, после того, как много лет отработал в ООН. По советским меркам это статус, почти равный современному олигарху. После второго курса и факультета общей подготовки в Архитектурном начиналась специализация. Каждая группа получала свою тройку педагогов основного предмета – проектирования. Нашим мэтром оказался знаменитый профессор Геннадий Яковлевич Мовчан, вторым педагогом стал один из лучших учеников Мовчана Владимир Дмитриевич Красильников, в девяностые – главный художник Москвы. А к ним добавили тихого, неприметного, невысокого, с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами, с простым русским лицом, слегка прихрамывающего Юрия Николаевича. Только к концу института он мне рассказал о причине своей хромоты. Молодым лейтенантом на фронте он прострелил себе пятку – случайно, на марше, через кобуру висевшего сзади пистолета. Чтобы не попасть под обвинение в самостреле, он к медикам обращаться не стал, сам залечивал рану, оттого и осталась хромота. Ох, непростой был дядька Юрий Николаевич.

Повторю, что, по моему мнению, его ректорство было обговорено заранее, потому что довольно быстро в течение года он стал, не выходя из должности третьего преподавателя, проректором по науке. Еще через год профессор Николаев ушел на пенсию (а мы учились на четвертом курсе), и ректором назначили Соколова. Но пока мы не защитились, он так и оставался у нас третьим преподавателем, после Мовчана и Красильникова.

В разгар нашей кавээновской деятельности Юрий Николаевич подошел к Наличу на «проекте», то есть когда у нас проходили занятия по специальности, и с невинным видом спросил: «А почему у вас капитан Зегаль? Он симпатичный парень, но ты не хуже. Чего не пробуешься?» Налич отговорился, что у него маленький ребенок.

Иногда Юрий Николаевич своими несоветскими советами ставил нас в тупик. Так, однажды мы не по своей вине всей группой не успевали сдать зачет, и он совершенно серьезно предложил нам подать на эту кафедру в суд.

Решение ректора закрыть в институте КВН вызвало на телевидении сильный переполох. Нам сообщили, что за нами пришлют автобус и дадут время в Телетеатре для репетиции, если в институте это делать невозможно.

Двое суток автобус с надписью «Телевидение» стоял у нас во дворе. Двое суток Белла Исидоровна Сергеева и Марат Хоренович Гюльбекян, режиссер и редактор КВНа, уговаривали нашего ректора. Между нами ходила байка, что якобы в институт откуда-то сверху прислали письмо с просьбой внимательно отнестись к команде, и наши начальники никак не могли понять: «внимательно» – это как? Запретить или поддержать? Конечно, это была чистая байка. Правда, и то далеко не вся, открылась гораздо позже.

Мы действительно в самое сложное для КВН время оказались «светом в окошке». Как сейчас говорят, наш бэкграунд, а раньше – анкета, выглядела безупречно: «русский, член КПСС…», то есть «чистая студенческая самодеятельность». Коммунистическая мораль в нашей стране (как теперь выяснилось, и капиталистическая) даже легкого вольнодумства терпеть рядом не хотела. Мы со своим чистоплюйским (от нищеты) задором стали надеждой возрождения прежнего КВНа. К тому же, как мне доверительно сказали в редакции, «одесский юмор» всем надоел. Нетрудно было понять, что означало слово «одесский». Как мне говорили, мы внесли свежую струю, а шутки оказались без пошлостей и руки профессиональных юмористов в них не чувствовалось.

В 2001 году Масляковы пригласили меня на сорокалетие КВНа. Я тогда был у них в большом фаворе, поскольку приводил на КВН всех внуков Ельцина: Борю, Катю с Машей и Полину Юмашеву, в будущем Дерипаско. Не скрою, я испытал горькие минуты, когда на сцену вышла команда чемпионов 1971 года, целиком прилетевшая из Бруклина. Естественно, бывшие одесситы.

Есть моя собственная история, связанная с КВН, но никак не с нашей командой.

Перед первыми президентскими выборами Борис Николаевич Ельцин присутствовал на КВНе, – по-моему, он тогда проходил в здании МИСИ на Дмитровском шоссе. В 1996 году я предложил Валентину Юмашеву привести Ельцина накануне выборов на КВН как на самую рейтинговую тогда передачу. С Валей я был знаком еще по «Комсомолке», потом он позвал меня в «Огонек», и у нас сохранялись приятельские отношения. Борис Николаевич приехал в Дом молодежи. Тогда выступала команда из Екатеринбурга «Уральские пельмени» – и с треском провалилась. Более беспомощного представления я не помню.

Спустя четыре года на столетии «Огонька» в Доме кино Валентин познакомил меня с новым премьером Владимиром Путиным. Мы с ним долго обсуждали, кто победит в общей схватке – борец-классик или дзюдоист-самбист, и с той поры я не видел у президента-премьера-президента такого заинтересованного взгляда. В конце беседы я предложил Путину не нарушать традицию и перед выборами приехать на КВН. Путин приехал, довольно скромно, встречали его только Миша Гусман, глава протокола, будущий министр Щеголев и я. Масляков уже был в гриме на сцене. В этот раз выступали ребята из Питера, где капитан был почти копией главного гостя, и тоже дико облажались. В 2004-м Путин приехал на КВН уже с огромной свитой, Масляков ждал его у входа, мне о визите президента он сказал только перед игрой.

Февраль 2008-го, Казань. Форум молодежи, на котором впервые уже как кандидат перед народом выступает Медведев. Потом он участвует в большом совещании по развитию спорта в стране. Дальше вместе с министром я как советник Фетисова его провожаю. Медведев подзывает меня поговорить, как дела у Коли Караченцова (Светлана Медведева активно помогала в первые дни после аварии, и в том, что Коля жив, немалая ее заслуга). Новый отель в Казани, бесконечный холл, и я по дороге к выходу коротко рассказываю Медведеву о возникшей традиции – перед выборами побывать на КВН. Он весело мне отвечает: «А я уже записался! Можете меня посмотреть в субботу!» Кстати, о том, что Медведев приедет на КВН, никто мне уже не сказал.

Я пишу эти строчки осенью 2011-го, когда вся страна уже видела будущего президента на 50-летнем юбилее КВНа. Как писал в своем завещании Бухарин, «на этом знамени есть капля и моей крови».

…Вернемся вновь в семидесятый. О тогдашнем закрытии КВНа я говорил с той самой Светой Семеновой, правой рукой Беллы Исидоровны, а теперь Светланой Масляковой, матерью Александра Маслякова-младшего и режиссером всех КВНов последних двадцати лет. Будущая совладелица КВНов ходила с «бабеттой» на голове и в очень коротком платье, но она уже тогда имела железный характер и волю, что и подтвердила всей дальнейшей жизнью. Ни один из «Парней из Баку», насколько мне известно, как ни подъезжал, не смог добиться благосклонности Светы.

…Для исторической справедливости заметим, что КВН возродил в конце 80-х Андрей Меньшиков, бывший капитан команды МИСИ, а тогда сотрудник молодежной редакции…

Кроме Светы и Саши нас, команду Архитектурного, уже никто не помнит. Может, еще Лена Сылко, другая ассистентка Беллы Исидоровны. Лет пятнадцать назад она организовывала КВН внутри налогового ведомства и просила помочь идеями. Я не догадался в председатели жюри предложить ей действующего магната Ходорковского.

Саша, как всегда, на мои вопросы ответил, что он ничего не помнит. Хотя я остаюсь при своем мнении, что он-то как раз в отличие от других помнит все.

Света назвала тогдашних кэвээновских начальников. Прежде всего Маргариту Эскину, заместителя главного редактора «Молодежки», позже многолетнего директора Дома актера. Эскина умерла в 2009 году. Второй зам главного, знаменитый Анатолий Лысенков, по словам Светы, впрямую КВНом не занимался. Давно на пенсии редактор Марьяна Краснянская и диктор Светлана Жильцова, многолетняя ведущая того, старого КВНа в паре с Масляковым. Умерла Белла Исидоровна, уехал в Америку Марат Гюльбекян.

Тогдашний руководитель Центрального телевидения Лапин последних двух, как нацменов, мягко говоря, не сильно любил. Знаток поэзии «серебряного века» и при этом ярый антисемит, он признавал только одного еврея – шахматного обозревателя Якова Дамского («мастер Дамский» – так Яша умудрялся подписывать свои заметки), регулярно вызывал его к себе в кабинет, чтобы сгонять с ним партию в шахматы.

КВН для Лапина – еврейская игра. И он делал все возможное, чтобы изжить ее с экрана. Сезон 1971/72 года для КВН начался в Клубе железнодорожников. На этой площадке устроили некий «Стадион КВН». Собрали девять команд, решили все построить на импровизации. Уровень передачи получился ужасающий. Для Лапина этот «Стадион» и стал последней каплей. КВН он прикрыл. Волновались, что пойдут тысячи писем возмущенных тружеников, студентов и пенсионеров. Пришло три письма! Три! КВН шестидесятых-семидесятых умер своей смертью.

Но с Беллой Исидоровной Лапин ничего сделать не мог. Она в шестнадцать лет ушла добровольцем на фронт, коммунистка, секретарь партбюро редакции. Он ее вызвал: «Какое у вас образование?» – «Образование высшее, специальность режиссура, я ученица Завадского!» Все равно, как только ей исполнилось 55, ее сразу отправили на пенсию. Свету Семенову перевели на «Солдатскую почту», потом она много лет работала в кремлевской группе. Саша вел различные передачи: «А ну-ка девушки!», «Алло, мы ищем таланты!»

«Все, кто создавал и делал КВН, – заключила Света, – жили дальше с большой обидой».

…Тогда, поздней осенью 1970-го, мы собрались у парткома в ожидании вердикта. Сашка мне сказал под этой дверью: «Нас с тобой выгонят из института, мы эмигрируем в Америку и будем, как сестры Берри, петь в ресторанах: “Тум балалайка, шпиль балалайка!”» – «С моим слухом, – ответил я, – петь будем на Курском вокзале, встречая бакинский поезд…»

Потом нас собрали в какой-то аудитории, пришел Юрий Николаевич и объявил, что партком против нашего участия в КВН. Мы стали кричать, что все подготовили, все отрепетировали, нет никакой крамолы. На что ректор нам ответил, что если мы хотим окончить институт, то не станем участвовать в этой передаче. «А если не хотите, то ради бога, я вас останавливать не буду, но учиться в этом институте вы дальше не сможете».

Через две недели по телевизору показывали КВН. На сцену вышел Масляков и вызывает: «Команда Московского архитектурного института!» Я чуть со стула не упал, но тут дают крупный план Саши, который продолжает: «Но Архитектурный не явился. Ему засчитывается поражение, и потому у нас будет дружеская игра Фрязево против Фрязево». Они откопали ветеранскую команду и выставили против нее наших соперников. Маразм получился жуткий.

Могу добавить, что я еще знаю о той давней истории, хотя источник информации не вспомню. Вроде бы пришедший на культуру кандидат в члены Политбюро Демичев ничего против КВН не имел. Но Лапина сильно поддерживала московская партийная организация. Причем не столько Гришин, сколько секретарь по идеологии Алла Шапошникова. Я ее даже один раз видел. Чтобы не расставаться с молодой с женой, по ее настоянию я решил поступать во ВГИК. Но послеинститутский стаж у меня был всего два года. Для поступления во второй очный институт по тогдашним законам требовалось три. Я по привычке бросился за защитой к Соколову. Юрий Николаевич отвел меня за руку через двор в соседнее здание, где тогда располагалось Министерство высшего и специального образования, прямо в кабинет к новому замминистра Шапошниковой. Отношения у них, как выяснилось, были вполне дружеские. Я вышел из министерства с письмом от министра Елютина на имя ректора ВГИКа: «В порядке исключения допустить к экзаменам». Творческий конкурс я прошел, но тем же летом стал разводиться… Не до ВГИКа было, да и надобность в нем отпала.

Наверное, Соколов, отлично зная позицию своей приятельницы Шапошниковой, чтобы не усложнять жизнь в начале своего ректорства, изъял нас из КВНа от греха подальше.

Возможно, его невероятный поступок с добыванием для меня письма во ВГИК от профильного министра (проработав почти семь лет, как принято говорить, в органах федеральной власти, я знаю всю эту немыслимую бюрократию) был неким способом попросить у меня прощения за то, что им было сделано три года назад. Так, во всяком случае, мне хочется думать.

Все это происходило более сорока лет назад. Страшно подумать.