Текст книги "Дети ночных цветов. Том 2"

– Решил, что это мать? Так он знает, что случилось?

– Я думала, что нет, но после того, что случилось сейчас, думаю, он видел намного больше, чем я хотела бы.

– То есть вы полагаете, что он видел, как его мать покончила с собой? – Адамс заметил, как Гвен согласно кивнула, и задумчиво поджал губы. – А вы не пытались показать его доктору? Не пытались поговорить с ним об этом? Для мальчика в его возрасте подобное может стать ключевым моментом в становлении будущей личности. Представляете, как сложно ему будет самому разобраться в том, что он видел?

– Я не знала, что он видел. – Гвен помолчала и добавила: – Не знаю и сейчас. Может быть, он что-то слышал. Может быть, что-то понял. Может быть, убедил себя, что матери больше не будет в этом доме, но… Не думаю, что он видел мать на крыльце, после того как… Ну, вы понимаете меня…

– Не совсем, – признался Адамс. Он вошел в дом, постоял немного, давая возможность Томасу рассмотреть себя, и прошел к дивану, не обращая на мальчика внимания. Гвен помялась рядом с ним, предложила чашку кофе. Адамс согласился.

– Я тоже буду кофе, – сказал Томас. Гвен приготовила ему завтрак, позвала на кухню, усадила за стол и отнесла кофе Адамсу.

– Могу я задать вам вопрос, мисс Мороу. – Он похлопал рукой по дивану рядом с собой, предлагая ей сесть. – В чем действительная причина того, что вы решили провести ночь в комнате матери? Вам что-то хотелось доказать? Себе? Ей? Или вы просто пытаетесь представить себя на ее месте? Делать, что делала она, спать там, где спала она?

– Говорю вам, это просто была случайность! – вспылила Гвен, поджала губы, посмотрела на Томаса, надеясь, что он ничего не услышал. – Я просто немного устала вчера, вот и все.

– И не пошли в свою комнату, предпочтя кровать матери?

– Нет. – Гвен снова покосилась на брата. – Я просто пыталась определиться с тем, что оставить в комнате матери, а что выбросить.

– И поэтому вы легли на кровать? Хотели взглянуть на вещи глазами матери?

– Господи, нет! Я хотела понять, нравится мне эта кровать или нет, удобно ли мне на ней.

– И что, поняли? – Адамс снова начал снисходительно улыбаться, но эта мимика уже не могла обмануть Гвен. Она знала, что это маска. Он – хищник. Он здесь, чтобы забрать у нее брата.

– Простите, мистер Адамс, но могу я узнать, зачем вы пришли? – Гвен снова покосилась на Томаса. Он завтракал, словно и не было истерики пятнадцатью минутами ранее. Адамс проследил за ее взглядом, открыл кожаную папку, заглянул в нее, но ничего доставать не стал.

– Видите ли, мисс Мороу…. – он кашлянул, пытаясь избавиться от хрипоты в голосе. – Вчера вечером я все обдумал и принял решение, что Томасу, возможно, с вами будет действительно лучше, чем там, куда можем его определить мы, но сегодня утром… – Адамс замолчал, и Гвен поняла, что он не собирается продолжать.

– А что было сегодня утром? Вы слышали, как плачет Томас? Что ж, думаю, не мне вам говорить, но дети часто плачут, и это совершенно ни о чем не говорит. Они падают, капризничают, видят дурные сны…

– Я говорю не о вашем брате, мисс Мороу. – Он снова выдержал паузу, надеясь, что Гвен сама сможет понять то, что он сейчас скажет, но она не понимала. – Боюсь, сейчас дело в вас.

– Во мне? – Гвен растерянно тряхнула головой. – Причем здесь я?

– Простите, мисс Мороу, но я должен быть уверен в тех, с кем предстоит остаться Томасу. Я понимаю, он ваш брат, но с учетом того, чем была больна ваша мать…

– Да вы даже не знали о ее болезни, пока я не сказала вам! – вспылила Гвен.

– Я не доктор, мисс Мороу, – сказал Адамс примирительно. – Но поверьте, все, чего я хочу, – это чтобы мальчик был в порядке, чтобы ему ничего не угрожало. Вы понимаете меня?

– Пытаюсь. – Гвен тяжело дышала, с трудом сдерживая кипящий в груди гнев. Адамс выдержал еще одну паузу, отыскал в своей папке визитку и передал Гвен. – Что это? – она прочитала имя доктора. – Я что, должна показать ему Томаса? Не понимаю, почему это не может быть доктор Лерой? Мой брат уже привык к нему, к тому же…

– Это не для Томаса, мисс Мороу. Это для вас.

– Для меня?! – она растерялась. – Но зачем мне… – в груди снова появился гнев. – Думаете, я такая же ненормальная, как моя мать?! – Гвен почувствовала, что начинает краснеть.

– Вы хотите, чтобы Томас остался с вами? – спросил Адамс, охлаждая этим вопросом весь кипевший в ней гнев.

– Хочу, но я не понимаю, зачем мне…

– Просто запишитесь на прием. И если доктор Макнери скажет мне, что вы здоровы, то я с радостью передам вам право воспитывать вашего брата.

– Но…

– Сделайте это, мисс Мороу. – Адамс поднялся на ноги. – Я позвоню ему и договорюсь, что вы придете завтра с утра. Скажем, к десяти? Подойдет?

– Я завтра работаю, – Гвен попыталась проглотить скопившуюся во рту слюну, но не смогла. – Если речь шла о моем докторе, то думаю…

– Вы не поняли меня, мисс Мороу? – Адамс открыл входную дверь, обернулся. – Мне не нужно мнение вашего доктора. Мне нужно слышать то, что скажет о вас доктор Макнери. А что касается вашей работы, то… – он пожал плечами. – Вы же собираетесь растить ребенка, мисс Мороу, так что привыкайте к компромиссам.

Он кивнул на прощание и ушел. Какое-то время Гвен стояла, бездумно глядя на закрывшуюся за ним дверь, затем вернулась на кухню и предложила Томасу добавки. Он отказался и спросил, не обижается ли она на него за то, что он разревелся утром.

– Обижаюсь? – Гвен фальшиво изобразила удивление, но решила, что для ребенка сойдет и такое. – Нет. Что ты? Почему я должна на тебя обижаться?

– Не знаю, – Томас пожал плечами, вспомнил недавний визит Рона Адамса. – Мне показалось, что он обвинял тебя в том, что я плачу.

– Нет. Он просто беспокоится за тебя.

– Беспокоится за меня? – Томас на мгновение задумался, затем решительно покачал головой. – Я так не думаю. – Он спрыгнул со стула и спросил разрешения поиграть во дворе. «Нужно обязательно починить ему велосипед», – подумала Гвен, стараясь не вспоминать необходимость предстоящего визита к психотерапевту, но мысли настырно продолжали крутиться в голове, не давая покоя.

– Не думай об этом! – сказала Лорель, когда Гвен заехала к ней после обеда. – Отпросишься с работы, заедешь к этому доктору Макнери и уже через неделю забудешь обо всем.

– А если нет? Если этот Макнери напишет обо мне что-то такое, что заставит Адамса решить, что Томасу не следует жить со мной?

– Как это напишет? – опешила Лорель.

– Ну, не знаю… – Гвен поджала губы, не желая рассказывать о том, как напугала Томаса, но чувствуя, что если не расскажет, то не сможет уснуть в эту ночь. – Мне кажется… – она огляделась, желая убедиться, что никто не может их подслушать. – Я думаю, есть небольшая возможность того, что Макнери напишет обо мне не совсем то, что нужно мне.

– Как это – не совсем то? – Лорель нахмурилась. – То есть ты хочешь сказать, что считаешь… считаешь… – она растерянно улыбнулась, – Гвен, ты что? О чем мы вообще сейчас говорим?!

– Сегодня ночью я спала в комнате матери.

– И что?

– На ее кровати.

– Все равно не понимаю, причем тут это.

– А если бы твоя мать умерла, ты бы стала спать на ее кровати?

– Нет, но…

– К тому же я напугала Томаса. – Гвен сбивчиво рассказала, что случилось утром. – Думаю, мистер Адамс считает меня такой же ненормальной, как и моя мать на ранних стадиях, – закончила она.

– А ты? Что считаешь ты? – спросила Лорель после небольшой паузы. Они сидели на крыльце и смотрели, как играют во дворе дети, слушали их звонкие голоса. – Думаешь, он прав?

– Не знаю. – Гвен отыскала взглядом Томаса. – Может быть, отчасти. Весь день я спрашивала себя, какой черт меня дернул остаться на ночь в комнате матери, но так и не смогла придумать ни одного более-менее нормального объяснения. Что самое забавное, чем чаще я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Адамс прав.

– Но… но… но ведь это глупо! – сказала Лорель, сбитая с толку. – Я ведь уже столько лет знаю тебя! Если бы с тобой что-то было не так, то, поверь, я бы не стала ничего скрывать.

– Верю, – Гвен безразлично пожала плечами, напомнила Лорель о подругах своей матери, которые до сих пор отказывались верить, что та была больна. – К тому же шизофрения может быть наследственной, а я не знаю, когда она проявилась у матери впервые, не знаю, болел ли кто-нибудь этим в нашей семье раньше.

– Тебя послушать, так по тебе уже плачет сумасшедший дом.

– Не обязательно сумасшедший дом. Сейчас речь идет всего лишь о воспитании ребенка. Никто не позволит мне этого делать, если будет хоть один шанс, что у меня в голове что-то не так.

– Как же тогда твоя мать растила Томаса?

– В том и дело, что мать. Никто не станет отбирать ребенка у матери, без крайне веской причины. А я всего лишь сестра. Понимаешь? К тому же мне кажется, Адамс невзлюбил меня с самого начала и все, что он делает, направлено лишь на то, чтобы забрать у меня Томаса.

– Вот это уже безумие! – оживилась Лорель. – Ты хоть понимаешь, что говоришь?

– Понимаю. – Гвен почувствовала, что начинает злиться на подругу. – Если бы он хотел оставить брата со мной, то искал бы не только минусы во мне, моем доме и моей жизни, а хоть изредка смотрел и на плюсы, а он… – она достала визитку, которую дал ей Адамс. – Как думаешь, почему он посылает меня именно к этому доктору? Чем плох наш доктор Лерой? Зачем мне куда-то ехать, отпрашиваться с работы, встречаться с незнакомым человеком, который должен решить, здорова я или нет, лишь бегло взглянув на меня? Нет, Лорель, думаю, здесь что-то не так. Думаю, этот Адамс уже оформляет документы, чтобы забрать у меня Томаса.

– Это уже перебор! Ты ведь еще не была у этого Макнери. Может быть, он ничего и не найдет в тебе?

– А если найдет? – в голове Гвен мелькнула еще одна мысль. – Что если они уже обо всем договорились? Это ведь так просто. Ему не нужно обвинять меня в безумии, достаточно лишь поставить под вопрос мой здравый рассудок. – Она посмотрела на подругу, но та настырно покачала головой.

– Прости, Гвен, но я просто не могу в это поверить.

– Почему нет? Разве мало людей хотят усыновить нормального, здорового ребенка?! Может быть, у Адамса уже есть кто-то на примете. – Гвен замолчала, но Лорель не собиралась поддерживать этот разговор. – А может, я действительно просто спятила, – шумно выдохнула Гвен…

Вернувшись домой, она приготовила ужин и безрезультатно попыталась починить брату велосипед.

– Кажется, ты сломала его еще больше, – сказал он, глядя на открученное колесо.

– Да. – Гвен заставила себя не злиться. – Завтра я позову кого-нибудь, чтобы это исправить. Обещаю.

– Джастина? – спросил Томас, и Гвен заметила вспыхнувший интерес в его глазах. – Мне нравится Джастин. Джастин умеет чинить велосипеды.

– Да. Умеет, – Гвен тяжело вздохнула, вымученно улыбаясь. – Только после того, как мать выгнала его отсюда в прошлый раз, не думаю, что он согласится снова прийти.

– Но ведь он же большой! – возмутился Томас. – Я думал, большие никого не боятся!

– У-у-у! Боюсь, ты очень сильно ошибался! – рассмеялась Гвен. Томас нахмурился.

– Тогда скажи ему, что здесь теперь только мы с тобой.

– Что?

– Джастин. Он ведь не боится тебя?

– Нет, но…

– Если хочешь, то я сам ему позвоню. В прошлый раз он сказал, что я могу это сделать. – Томас требовательно смотрел на сестру, ожидая ответа.

– Нет, – она тряхнула головой. – Не надо. Я сама.

Гвен попыталась вспомнить себя в шесть лет. «Как бы я тогда отреагировала, если бы узнала, что умерла мать?» Она посмотрела на Томаса. «Он не может знать и вести себя так, словно ничего не случилось. Будь я на его месте, то, наверное, сошла бы с ума от горя и отчаяния. Я бы испугалась. Я бы…»

Гвен вдруг поняла, что сейчас все совсем не так, как в те дни, когда она была в возрасте Томаса. Рядом с Томасом оказались другие люди и другая мать. Когда она была ребенком, у нее не было сестры, которая любила бы ее больше всего на свете, а у ее матери не было болезни, превращавшей ее в совершенно другого человека. «Нет. Томас не бесчувственный и не сильный. Он просто ребенок, который любит тех, кто любит его, кто заботится о нем, играет с ним. А кто в последние годы был рядом, когда он болел? Когда он грустил, когда был счастлив? Я. Только я».

Гвен помрачнела. Она старалась не представлять, какой могла быть жизнь Томаса, если бы мать не заболела, но воображение включилось, и ничто не могло заставить его остановиться. Мысли плыли и плыли. Даже когда Гвен с братом вернулась в дом, она не перестала видеть картины альтернативной жизни.

Странно, но помимо Томаса в этих видениях находилось место и ей самой. Другая жизнь, другие друзья, другая работа, другие мысли, другие проблемы. Эти видения преследовали ее весь вечер: за разговором с Томасом, перед телевизором, в комнате брата, когда она читала, дожидаясь, пока он заснет, даже в своей кровати. Особенно в кровати. Гвен лежала с закрытыми глазами, но вместо снов видела жизнь, которой могла бы жить.

Картины были реальными, сочными, отчего в какие-то моменты ей начинало казаться, что наконец-то удалось заснуть. Она лежала осторожно, боялась дышать, надеясь, что еще мгновение – и мир грез поглотит ее окончательно, но… Но ничего не происходило. Гвен открывала глаза и вместо ожидаемых сновидений видела свою комнату.

«Так я не засну. Никогда не засну», – решила она, поднялась с кровати и вышла на улицу, надеясь, что свежий воздух успокоит возбужденные нервы и нагонит сон. Она простояла на крыльце четверть часа, стараясь ни о чем не думать, решила, что можно вернуться в кровать, вошла в дом. Назойливые мысли вернулись. Гвен вышла на улицу. Тишина и темнота. Лишь шорохи летней ночи да блики звезд. Вернулась в дом. Гам. Голова раскалывается, будто сам воздух сводит ее здесь с ума. Гвен села на крыльцо, прижалась плечом к перилам и закрыла глаза.

Теплый ветер тронул старое кресло-качалку. Оно качнулась почти бесшумно, но Гвен услышала. Страх пришел как-то неестественно медленно, поднялся снизу живота, заполнил все конечности. Гвен зажмурилась, стараясь не обращать ни на что внимания. Снова подул ветер. На этот раз она не услышала, что кресло качнулось, но знала, что это так. Кресло, в котором умерла мать: старое, плетеное, в нем, возможно, качалась еще ее бабушка и бабушка ее бабушки. Кресло, хранящее в себе столько историй, сколько ей не пережить за всю свою жизнь. Кресло, которое еще пахнет кровью матери, вышибившей себе мозги, после того как окончательно спятила.

– Нет, – Гвен заставила себя открыть глаза. – Я не такая. Слышишь? – она поднялась, подошла к креслу. – Я не больна. Не могу быть больной.

Снова подул ветер, но на этот раз Гвен почти не почувствовала этого, лишь увидела, как качнулось кресло. Волосы на теле зашевелились.

– Я не боюсь, – прошептала Гвен, заставляя себя дышать. – Не боюсь, слышишь? – она заставила себя прикоснуться к креслу и остановить его. Пальцы ощутили шероховатость старой древесины. Истории, жизни, десятки прожитых лет – сейчас все это было здесь, под ее руками. – Нет. Это просто кресло. Старое, никому не нужное кресло. – Гвен судорожно проглотила вставшую поперек горла слюну. – Я не боюсь тебя, – сказала она не то креслу, не то образу матери, ассоциировавшемуся с этим креслом. – Не боюсь, – Гвен закрыла глаза, словно снова стала ребенком, который до слез боится темноты.

Ребенок в черной комнате. Можно включить свет, но тогда тьма уйдет и он не сможет доказать себе, что не боится. Остается стоять и ждать. Закрыть глаза и прислушиваться. Вдруг в этой зловещей тишине раздадутся шаги? Шаги твоего страха, который осторожно пятится назад, отступает.

– Я не боюсь. Не боюсь. – Гвен почувствовала, как дрожь утихает. – Это просто кресло. Просто кресло. – Она открыла глаза, огляделась.

Страх отступал, но все еще был поблизости, прятался в темноте ближайшего кустарника, чтобы вернуться, как только ему дадут на это шанс.

– Нет, – Гвен поморщилась от осознания того, что собирается сделать, но чувствовала, что просто обязана так поступить. Иначе страх вернется. Она повернулась спиной к креслу, взялась за ручки и осторожно села. – И ничего. Совсем ничего. – Гвен вспомнила мать, которая сидела здесь, а кровь, вытекая из ее затылка, извиваясь, скатывалась по плетеной спинке на пол. – Все это лишь воспоминания. Лишь воспоминания. – Гвен заставила себя откинуться на спинку кресла и закрыть глаза.

«Вот так. И кто теперь скажет, что я спятила?! Кто теперь скажет, что я боюсь каких-то предрассудков?!» Она попыталась устроиться поудобнее. «Я не такая, как мать. Совсем не такая». Гвен снова почувствовала, что начинает дрожать. «Холод. Это просто холод», – сказала она себе, но воображение тут же опровергло это. Воспоминания мелькнули перед глазами яркой вспышкой. Стул, мать, кровь на старых досках, кусочки мозга на стене, жужжание жирной мухи. Гвен зажмурилась, пытаясь прогнать это видение, но не смогла. Лишь наглая муха подлетела чуть ближе. Жужжание усилилось, но теперь Гвен казалось, что она слышит что-то еще – чей-то голос.

«Адамс! Рон Адамс!»

Он что-то говорил ей, что-то о брате, о ее здоровье, о докторе Макнери, но Гвен не могла понять, что именно он хочет ей сказать. Да и ей ли? В какой-то момент ей начало казаться, что это просто его мысли, что она каким-то образом смогла услышать их. «Жалко, что здесь нет Лорель», – успела подумать Гвен, прежде чем поняла, что слышит вовсе не мысли Адамса.

Он стоял возле забора ее дома и что-то тихо говорил доктору Макнери. Самого доктора Гвен не видела, но знала, что это он – белый халат, редкий блеск лунного света, отраженного от стетоскопа.

«Видят ли они меня? – подумала она, стараясь дышать как можно тише. – Наверное, нет, иначе они не стали бы вообще разговаривать здесь». Гвен почувствовала легкое дуновение ветра. На какое-то мгновение голос Адамса стал четким. «Он хочет забрать у меня брата!» – Гвен поняла этот сговор с такой ясностью, что у нее заболел живот. Страхи и тревоги вернулись. «Но так ведь нечестно! Нечестно! Нечестно!» Она услышала, как к голосам доктора Монтгомери и Адамса добавился еще один – далекий, детский, едва различимый. «Томас! – поняла Гвен. – Томас зовет меня!» Она открыла глаза, не сразу осознав, что проснулась.

Ночь кончилась. Хмурое утро настырно распускалось на затянутом тучами небе. Томас стоял на крыльце и очень тихо, почти шепотом, просил Гвен проснуться. На мгновение ей показалось, что сейчас у него снова случится истерика. Она хотела позвать его, успокоить, но боялась, что сделает только хуже. О чем он сейчас думает? Что происходит у него в голове?

– К тебе там пришли, Гвен, – тихо прошептал он, указывая рукой на Рона Адамса. Гвен не поняла, о чем он говорит, лишь смогла по его бледным, дрожащим губам разобрать некоторые слова.

– Что? Что ты говоришь? – так же очень тихо спросила она брата. – Прости, Томас, но я не понимаю тебя. – Ей казалось, что если сейчас удастся наладить разговор, то, возможно, получится избежать истерики. – Ты хочешь меня куда-то позвать? – она увидела, как брат кивнул, проследила за его взглядом, увидела Адамса.

Он встретился с ней взглядом и кивнул в знак приветствия. Гвен вздрогнула, спешно попыталась подняться. Тело затекло, ноги онемели.

– Давно он здесь? – спросила она брата. Томас качнул головой и для верности пожал плечами.

– Ладно. – Немота проходила, принося боль. – Эй, ты как? – Гвен подмигнула брату. – Все в порядке? – он не ответил. – Тебя кто-то напугал? – Томас осторожно покачал головой. – Значит, все нормально? – она тронула его за плечо. Брат напрягся, но затем все-таки кивнул.

Гвен бросила короткий взгляд на Адамса, желая убедиться, что он видел это.

– Пойдем, поговорим с мистером Адамсом? – предложила она Томасу. Он посмотрел на Адамса, на нее, решительно покачал головой и для верности попятился к двери в дом.

– Ну как знаешь. – Гвен улыбнулась ему, спустилась с крыльца, пытаясь изобразить на лице радушие и беспечность. – Давно вы здесь, мистер Адамс?

– Давно ли я здесь? – переспросил он сквозь зубы, переводя взгляд с нее на кресло-качалку и обратно. – Мисс Мороу… Вы что… Вы спали в этом…

– Кресле? – помогла ему Гвен.

Если бы когда-нибудь в мире устроили чемпионат «абсолютной гримасы отвращения», то, несомненно, сейчас перед ней был будущий победитель. «Пожалуй, он уже видит меня в сумасшедшем доме», – подумала безрадостно Гвен, отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь оправдание, почему провела ночь в кресле, где ее мать пару дней назад покончила с собой, но кроме правды в голову совершенно ничего не шло.

– Что?! Вам не спалось, поэтому вы вышли на улицу и решили провести ночь в этом кресле?! – растерянно переспросил Адамс, выслушав ее рассказ.

– Не то чтобы решила… – замялась Гвен. – Там был еще ветер, который качал кресло. Я испугалась, хотела доказать себе, что это глупые суеверия, поэтому села в кресло, закрыла глаза и случайно заснула.

– Случайно заснули? – гримаса отвращения вернулась на лицо Адамса.

– Я понимаю, как это глупо звучит, но поверьте мне…

– Нет, мисс Мороу, – оборвал ее Адамс. – Это звучит не глупо. Это звучит так, как если бы вы действительно были больны.

– А вы, я смотрю, только на это и надеетесь! – не сдержалась Гвен. – Не понимаю, что такого, если человек просто вышел ночью на улицу и решил лечь спать на открытом воздухе?

– Вы спали в кресле, где умерла ваша мать! – Адамс бросил в сторону Томаса растерянный взгляд, боясь, что мальчик мог услышать его.

– Томас? – позвала брата Гвен. Он стоял возле двери в дом и растерянно переводил взгляд с сестры на незнакомца, смущенный внезапным вниманием к себе. – Томас, ты в порядке? Ты… – Гвен не нашлась, что сказать, но брат помог ей, решительно покачав головой. – Тогда я хочу, чтобы ты шел в дом и ждал меня за столом. Я сейчас приду и накормлю тебя завтраком. – Она дождалась, когда за ним закроется дверь. – Вы понимаете, что могли только что сделать? – прошипела она на Адамса. – Понимаете, какую боль могли причинить этому мальчику?

– Не сгущайте краски, мисс Мороу, – посоветовал Адамс. Уголки его тонких губ были опущены. Он выдержал ее гневный взгляд, посмотрел на часы, напомнил о предстоящем визите к доктору. – Так что если вы действительно собираетесь накормить своего брата, то советую поторопиться, – закончил он.

Гвен почувствовала острую необходимость сказать, что никуда не поедет, что ей плевать, как на доктора Макнери, так и на самого мистера Адамса, но вместо этого пообещала, что выйдет через двадцать минут.

Она ушла в дом, оставив Адамса стоять в опустевшем дворе. Он не двигался. Просто стоял заложив руки за спину и рассматривал дом. «Почему он не идет в свою машину? – вертелся в голове Гвен безответный вопрос. – Что он продолжает вынюхивать здесь? Какие еще мои скелеты собирается вытащить на свет?!»

Продолжая наблюдать за Адамсом через окно, она на автомате разогрела брату молоко, засыпала в него хлопья готового завтрака, поставила тарелку на стол и пошла переодеваться. «Интересно, что надевают, когда идут на встречу с мозгоправом? – думала она, не в силах выбрать подходящий костюм. – А если результаты уже заранее предрешены?» Последним Гвен хотела пошутить, вспоминая свой сон, и поднять себе настроение, но вместо этого мысль крепко засела в голове и не покидала весь день. Подозрение то усиливалось, то ослабевало.

Гвен злилась, что не может избавиться от этого чувства. Началось это в ее комнате, затем на улице, когда встал выбор, на какой машине ехать к доктору Макнери: можно было взять свою, а можно было поехать с Адамсом. Гвен долго убеждала себя, что ничего страшного в том, чтобы ехать на машине Адамса, нет, но в итоге все-таки решила взять свою старенькую «Фиесту». «Ведь если прием у доктора пройдет не так, как хотел Адамс, то кто сказал, что он повезет нас обратно?» – решила она, отправляя Томаса в дом за ключами от их машины.

По дороге на прием она почти не разговаривала. Адамс ехал впереди, и его присутствие действовало Гвен на нервы, заставляя всерьез задумываться о том, чтобы развернуться и поехать назад, домой. Единственным, что останавливало, было понимание того, что этим бегством она все равно ничего не сможет решить, к тому же в голове всегда звучал голос Лорель, которая настырно убеждала ее, что ничего страшного не случится, совсем ничего. На какое-то время это помогло, но уже в приемной доктора Макнери Гвен снова занервничала. Причиной был Томас. Она вдруг поняла, что войдет в кабинет, а он останется в приемной, с Адамсом. Ей снова захотелось сбежать, снова захотелось закрыться в своем доме и никого не впускать.

– Миссис Мороу? – позвал Адамс, указывая на дверь. – Думаю, вам пора.

– Да, – Гвен помялась, глядя на Томаса. – С тобой ведь ничего не случится? – спросила она. Он покачал головой, беззаботно болтая ногами.

– Не волнуйтесь. Я присмотрю за вашим братом. – Адамс взял со стола глянцевый журнал с машиной на обложке и подсел к Томасу.

Гвен поморщилась, заставляя себя молчать. «Сделайте одолжение, мистер Адамс, не разговаривайте с моим братом – вот что нужно было сказать», – решила она, когда уже вошла в кабинет доктора Макнери, вспомнила, зачем ее привели сюда, и приказала себе выглядеть самым здоровым на свете человеком.

«Самым здоровым, – сказала она себе, вышла на центр кабинета и растерянно огляделась. – И почему я решила, что доктор должен обязательно сидеть за столом?!» – отчитала себя Гвен, увидев Макнери в кресле у противоположной от окна стены. Он сидел, закинув ноги на журнальный столик и скрестив пальцы рук, пытаясь обнять свой небольшой округлый живот. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Темные вьющиеся волосы схвачены сединой. Лицо худое, отчего небольшое брюшко начинало выглядеть как-то комично. Глаза темные, пытливые. Гвен поежилась, признавая, что взгляд этого человека совершенно не нравится ей.

– Вас что-то беспокоит, мисс Мороу? – спросил он. Голос его оказался на удивление приятным, располагающим к беседе.

– Я… – Гвен растерянно поджала губы. – Простите, а разве вы не должны сидеть за столом?

– Почему? – пальцы доктора, сложенные на животе, вздрогнули, невольно привлекая к себе внимание.

– Что почему? – Гвен глуповато улыбнулась. – Почему вы должны сидеть за столом или почему я решила, что так должно быть?

– А вы как думаете?

– Я? – Гвен попыталась изобразить усталость, пожала плечами. – Если честно, то я пришла сюда не как пациент, доктор Макнери, мне нужно…

– Эл, – оборвал он на полуслове.

– Что?

– Называйте меня Эл. Не доктор Макнери.

– Эл? – Гвен задумалась. – А почему я не могу называть вас доктор Макнери?

– Потому что вы здесь не как пациент, или же я не прав?

– Нет. Правы. – Гвен смерила доктора долгим взглядом, пытаясь понять, говорит он серьезно или ведет свою игру.

– Все еще хотите, чтобы я сел за стол, или же вас устроит неформальная обстановка? – доктор дождался, когда Гвен согласится с последним и указал на черную кушетку. – Простите, что так, но у меня в кабинете есть лишь кресло, на котором я сижу, стул за столом и эта кушетка. Если хотите, то можете сесть за стол, правда, тогда нам будет не очень удобно общаться.

– Ничего страшного. Могу посидеть и на кушетке, – сказала Гвен, увидела, как дрогнули сплетенные пальцы доктора, и подумала, что, наверное, согласилась слишком быстро. «Хотя что это меняет? За стол я бы все равно не села».

– Мисс Мороу… – начал было доктор Монтгомери, но Гвен прервала его, попросив называть ее по имени.

– Раз уж вы Эл, то почему я должна быть мисс?

– Справедливо, – согласился он, о чем-то на мгновение задумался, словно пытаясь вспомнить, о чем говорил. – У вас ведь недавно умерла мать? Покончила с собой, кажется? – он дождался, когда Гвен кивнет. – Что вы почувствовали, когда это случилось?

– Что я почувствовала? – Гвен напряглась, не ожидая, что разговор так быстро поменяет мирное течение обмена любезностями. – Я не знаю.

– Значит, я могу считать, что вы ничего не почувствовали?

– Нет. Не можете. – Гвен почему-то испугалась.

«Разве может взрослая дочь ничего не чувствовать, когда умирает ее мать? Конечно же, нет! Если только…»

Гвен сбивчиво попыталась рассказать о болезни матери, невольно сгущая краски. «А если он только этого и ждет?» – пронеслось у нее в голове, заставляя оборваться на полуслове.

– Почему вы замолчали? – спросил доктор Макнери. Гвен отвернулась и пожала плечами. – Вам неприятно вспоминать женщину, в которую болезнь превратила вашу мать?

– А если бы это случилось с вашей матерью? Что бы вы предпочли запомнить: то, что есть сейчас, или то, что было когда-то давно, в детстве?

– А ваш брат? Как выдумаете, что запомнит он?

– Не понимаю, причем тут Томас, – насторожилась Гвен. – По-моему, мы говорим сейчас только обо мне.

– Разве ваша мать не была и его матерью?

– Была, но… – Гвен заставила себя замолчать, чувствуя подвох.

– Могу я узнать, как Томас перенес смерть матери?

– Я правда не понимаю, почему мы сейчас должны говорить о моем брате, – осторожно сказала Гвен.

– Мы говорим о вас, – возразил ей доктор.

– Не очень заметно, – она глуповато улыбнулась.

– Разве брат сейчас не часть вашей жизни? Большая часть вашей жизни. Нет?

– Да, но я все равно не понимаю…

– Мать тоже была частью вашей жизни. Она умерла, а вы слишком заняты сейчас своим братом, чтобы понять, что самого близкого для вас человека больше нет.

– Томас был для меня самым близким человеком, а я для него.

– Разве Томас не любил свою мать?

– А вы думаете, можно любить свихнувшегося человека?

– Боюсь, моя практика подсказывает, что дети в этом возрасте способны любить любого родителя.

– Дети в этом возрасте любят тех, кто любит их. Так что, боюсь, ваша практика подсказывает вам неверно. – Гвен выдержала взгляд доктора и только потом отвернулась. Он молчал, продолжая наблюдать за ней. Молчал минуту, другую. – Что-то не так? – не выдержала Гвен, бросая на него короткий взгляд.

– Почему вы так решили? – его скрещенные на животе пальцы в очередной раз вздрогнули, привлекая к себе внимание.

– Вы ничего не говорите, ни о чем не спрашиваете меня…

– Вас это смущает?

– Меня?! – оживилась Гвен, сникла, задумалась, осторожно кивнула. – Немного.

– Почему?

– Не знаю. Я ведь на приеме у вас, а не вы у меня.

– Хорошо. И о чем бы вы меня спрашивали? – на лице доктора Макнери появилась едва заметная дружеская улыбка. – Я имею в виду, если бы вы были доктором, а я пациентом?

– Не знаю, – Гвен растерянно пожала плечами, – спросила бы, женаты ли вы, – она посмотрела на пальцы доктора, увидела обручальное кольцо. – Тогда сколько у вас детей? – теперь Гвен посмотрела на стол, где стояла рамка с фотографией.