Текст книги "Кабул – Кавказ"

1979 год. Кабул

Три кошмара

Спать хотелось крепко, а вместо сна вышла какая-то потная ерунда. Времени на сон оставалось немного, но Куркову успели присниться целых три кошмара. В первом его жена требовала купить ей черные чулки, и он, уступив, чтобы только она от него отстала, обливаясь потом, копошился в куче цеплючих колготок, скользких трусиков и всякого прочего женского белья, сваленного в большую корзину, под насмешливыми взглядами продавщиц. Мужской кошмар. Но самое кошмарное в этом первом кошмаре было то, что в одной из наглых девок-продавщиц Курков узнал Иркину скоро созревшую племянницу, к которой он, грешным делом, не раз исподтишка пристраивал свой совсем не родственнический глаз.

Племянница шаловливо перемигивалась с напарницей и нашептывала той, будто ищет «дядя» трусики вовсе не для «тетки», а для любовницы, проживающей нынче в городе Калинине. «Откуда она, стерва, знает про Надежду?!» – мучался, ворочался во сне Алексеич. Кстати, чулки он так, кажется, и не нашел, с головой зарывшись в пахнущем дешевым сладковатым парфюмом тряпье, и перетек в следующее сновидение.

Он стоял с Шарифом и с Барсовым в темном подвале, нет, пожалуй, не в подвале, а в сыром погребе. Каждый держал в руках по большому тупоносому молотку. «Ну, заколачивай», – громко сказал Барсов и подошел к лежащему на земле простому гробу. Гроб был уже накрыт крышкой. Куркову стало неловко за поднятый Барсом шум, и он оглянулся на Рафа. Тот покачал головой и сделал шаг вперед. «Алексей, иди и ты. У тебя удар могучий», – Барсов махнул Куркову рукой, поднял молот и долбанул что было силы по гулкому гробу. Курков тоже замахнулся, стукнул по дощатой крышке, но вышло неловко и хило, руки не слушались, будто ватные. «Что, ослаб совсем? Смотри, как у Шарифа выходит», – пожурил Барсов и стукнул снова. «А кто там?» – спросил Курков. Ему мучительно хотелось заглянуть под крышку. Барсов странно усмехнулся, будто знал и о том, в ящике, и об Алексеиче что-то эдакое, интимное. Куркову показалось, что похожую усмешку он видел совсем недавно. «Кто, кто! Мы и лежим. Ты сегодня прямо как маленький, Алексей Алексеич».

То, что в гробу лежат они сами, Куркова нисколько не удивило. Напротив, такая ясность даже успокоила его. Огорчало другое – теснота. Как они втроем там умещаются? «А мы там ссохшиеся, как сухофрукты. Сухофрукты видели?» – прочитал его мысли Шарифулин и со всей своей коряжистой силой влудил кувалдой по ящику, от чего тот вздрогнул и подскочил, как живой. «Но-но, полегче, разбудишь», – недовольно проворчал Барсов. «Сами же просили, – обиделся Шариф и обернулся к Куркову. – Вот начальство, сами не знают, чего хотят. Я же говорил, все уместились. Теперь только сверху пришпаклевать покрепче…»

Курков вгляделся в крышку гроба, ставшую матовой, полупрозрачной, и под ней, в ящике, увидел лицо, узнать которое не было возможности, но ему показалось, что он угадал в этом лице собственную жену, тоже ехидно, меленько ухмыляющуюся над ним. Алексея взяла досада, что ребята разыграли, «купили» его. Бросив инструмент, он побежал к выходу, стукнулся головой, а выхода не было, сверху на него надвигалась глухая деревянная крыша, снаружи доносились раскаты огромного молота. Алексеич коротко выпал из сна, охнул и провалился в следующий.

Он шел в цепочке вторым по узкой горной тропе. Было сумеречно и сыро, хотелось остановиться, присесть, завернувшись в сухое и теплое. Но сзади в спину дышал тот же Раф Шарифулин, а впереди двигалась вверх знакомая грузная фигура. Шли молча, но вдруг в тишине выкрикнула короткое и резкое слово птица. После этого слова густой воздух прорезало, вспороло с треском, словно серую мешковину, и тот, кто шел первым, упал лицом в землю и разбился на части, будто был это не человек, а хрупкий стеклянный манекен. Курков наклонился и постарался собрать осколки, желая понять, кто же шел перед ним, но осколки были слишком мелки и никак не складывались в лицо. Он обернулся к Рафу за помощью, однако сзади уже никого не было. Курков побежал по тропе в обратном направлении, но упал и повредил ногу. Он пополз с трудом, грудь сдавила одышка. Тут Курков и очнулся от сна окончательно.

Лоб был влажен, похоже, поднималась температура, и в желудке не было привычного покоя. Необходимо было срочно поправлять здоровье, искать водку, рис, отваривать курагу, глотать спасительный активированный уголь, к чему опытный майор немедленно и приступил, не обращая внимания на ворчание досыпающих свою пайку товарищей. Но за всеми этими медицинскими заботами ему нет-нет да вспоминалась загадочная улыбка Барсова и осколки знакомого лица.

Ночной кошмар вспомнился Куркову еще раз, когда рано утром они затаскивали в ГАЗ деревянные ящики с живым спецгрузом. В ящиках были просверлены дырки, чтобы министрам легче дышалось, и этим они отличались от гробов. Но все равно Алексеичу мешало жить нехорошее предчувствие. Барсов, то ли угадав настроение подчиненного, то ли по какой-то другой причине, не включил Куркова в группу «доставки», а старшим по операции назначил Рафа. Оно и верно. Шариф был не только бесстрашен – кого здесь бесстрашием удивишь, – в минуту крайней опасности он становился убийственно хладнокровен и расчетлив. И еще Шариф не был тем первым из курковского сна, шедшим ночью по горной дороге…

Грузовик выехал с виллы с небольшой задержкой: в последний момент вспомнили о колесах, решили подкачать. Потом водиле потребовалось в сортир, куда он и скрылся надолго, покрываемый негромким, но убедительным матом, – министры, разложенные по ящикам, уже лежали упакованными в кузове. Хорошо было бы вообще послать к черту этого дурного ларионовского водилу, но геологи все еще плохо разбирались в топографии местности, могли заплутать.

– Да оставьте вы его, дурни, пусть облегчается. Может, он вообще КАМом засвеченный или паками. Думаете, спят здесь наши братья по разуму? – на свой лад успокаивал товарищей Медведев.

– Если он засвеченный, то и мы все уже прозрачные. Ты об этом лучше не говори и не думай, – посоветовал Барсов, который тоже заметно нервничал перед отсылкой груза.

В тот самый момент, когда водитель ГАЗа все же переместился из сортира за руль и включил зажигание, председателю Революционного совета Афганистана по срочному делу позвонил его племянник.

– Дядя, – сказал родственник без особых церемоний, – Ватанжар исчез.

– Когда? – спросил Амин, еще не успевший по-настоящему проснуться. Его удивило не столько исчезновение министра внутренних дел, сколько радостное возбуждение в звенящем голосе своего семейного военного человека.

– Не знают. Похоже, что уже вчера.

– Где он? Может быть, заболел?

Племянник хмыкнул и задержался с ответом. Звоня дяде, он не знал, такой ли уж новостью окажется для него исчезновение министра, или председатель отлично знает, когда пропал и куда делся герой Саурской революции.

– Дядя, у военной разведки возможности ограничены. Я не хотел задействовать КАМ. Может быть, он и заболел, но только мои люди говорят, что Ватанжар исчез. А наши славянские друзья присылают тем временем десантников и держат в аэропорту транспортник.

Теперь уже Амин взял паузу. Если между прибытием десантного батальона и исчезновением силового министра действительно существовала связь, тогда вставал вопрос: стоит ли искать «майора Мухаммеда», поднимать шум и, идя напролом, выяснять отношения с Советами по-бычьи, или же лучше действовать тихо, постараться удержать контроль над ситуацией и осторожно выяснить, кто там, в далекой Москве, мутит воду и бросает тень на плетень добрых отношений в период самого обострения классовой борьбы.

– Дядя, – напомнил о себе племянник, – надо хотя бы перекрыть аэропорт, дороги из города. Хотя дороги перекрывать уже поздно. Мы теряем время. Пора задействовать наших людей в КАМе. И гнать оттуда затаившихся врагов!

– А для чего нам время? – спросил председатель, и его собеседник поразился непривычной безмятежности волевого и решительного лидера.

«Для чего время? Если Мухаммед и правда сбежал и прячется где-то в стране – куда ему деться? Здесь у него врагов поболе будет, чем друзей. Но если русские, что-то проведав о разногласиях, решили вытащить Ватанжара, если они захотят поиграть через него в свою игру… Тогда тем более не стоит с ними ссориться в открытую – мы найдем средства и время их переубедить. Хотя, конечно, мерзавца министра к ним выпускать нельзя. Нечего баловать».

– КАМ привлекать пока не будем. Я сам поговорю с Сарвари. А вот искать должны. Мы не можем бросаться министрами. Ищите, хоть все дно Кабул-реки переройте, но найдите мне Ватанжара. Только тихо. Самолеты удерживать не будем. Проблем с Москвой я не хочу. Это ясно?

Племянник узнал наконец старого Амина. Но все равно он не понимал, уже давно не понимал, с какой стати его дядя так заботится о мнении полоумных стариканов из Советского Политбюро, повторяя ошибку своего учителя. Повторяя ошибку, рискуешь повторить судьбу! Однако спорить с председателем, тем более по телефонной связи, племянник не стал, и вскоре дополнительные военные патрули появились на улицах Кабула и на афганских дорогах.

Председатель Амин срочно вызвал к себе министра госбезопасности, но и того нигде не обнаружили. Ни дома, ни в ведомстве. Секретарь был явно растерян – товарищ Сарвари вчера уехал на незапланированную встречу с министром внутренних дел и с тех пор не появлялся. Первая рабочая встреча на сегодня назначена на полдень. Семья? Семьи товарища Сарвари в городе нет, как известно, он отправил домашних отдыхать в Советский Союз…

Амин стиснул зубы и стукнул ладонью по столу. Потом вышел в бар, расположенный перед его спальней, выпил минеральной воды. Позвонил племяннику и потребовал, чтобы тот срочно приехал, взяв с собой нескольких надежных офицеров охраны. И уже после этого велел секретарю оповестить заместителей глав силовых министерств, чтобы те явились к нему на совещание. Немедля, сей же час.

Когда лейтенанту Измаилу Горбанди сообщили, что в аэропорту проходит загрузка советского транспортника и что штатские ребята носят какие-то большие ящики, штук семь или восемь, он сам не рискнул дать приказ на проведение осмотра. Все-таки не кто-нибудь, а «товарищи» грузили спецоборудование. Горбанди лишь исправно отбил рапорт непосредственному начальнику и стал ждать указаний. Видимо, начальник запросил своего начальника или дело закрутилось по какой-то другой схеме, но когда сверху пришел ответ, что досмотр, вообще говоря, надо провести, только не обижая «товарищей», – проводить его уже не было никакой возможности: самолет набирал скорость на полосе. Однако лейтенанту Горбанди приятно было выслушать похвалу лично от капитана безопасности за проявленную бдительность и осмотрительность в действиях.

Другое мероприятие, проводившееся уже бригадой ребят из госбеза, тоже не дало никаких толковых результатов – уцепившись за грузовик, доставивший ящики в аэропорт, камовцы протаскались по жаре по всему городу и добрались до закрепленной за шурави виллы, где, как показала простая проверка документов, поселились геологи.

Вскоре после того, как самолет приземлился в Баграме, а груз был переправлен в Москву, в Фергане начали готовить к отправке новые партии «геологов», а Центр подготовки «геологических» партий в подмосковной Балашихе принялся работать в усиленном режиме.

2000 год. Москва

Ведьмочка и ангелочек

– С-слушай, ты молодец, я тебя уважаю. Они там сами бы разобрались, и ты все верно с-сообразил, – говорил Боба, ходя своей переваливающейся с пятки на носок походкой вокруг Балашова. Тот сплевывал в бурую Яузу шелуху от соленых орешков и молчал.

Конгресс пен-клубов в столице России только завершился, и в рассеявшемся пороховом дыму стало ясно, что российские «пены» не лаптем щи хлебали и за себя постоять сумели, хотя бы и с помощью «иностранного легиона» в лице Аксенова. А что такого? Футболистов-легионеров в сборную приглашают, почему писателям нельзя?

– Б-балашов, а как правильно, пушту́ны или пуштуны́? Или ты уже б-бросил чуждую эту туфту и опять тонкими особами занялся? – Кречинский сочно хлопнул Игоря по спине, так что тому почудилось даже, будто внутри нечто мелкое и жесткое звякнуло и отскочило. Может, сердце?

Беда в том, что этот здоровый писательский бык угадал – вместо сценариев, чеченцев и афганцев Балашов уже два дня занимался совершенно бессмысленным делом, выяснением перезрелых отношений с Галей, и звонок Кречинского застал его как раз в тот момент, когда он, измученный ночными бдениями, претензиями, порывами чувственности, перемежаемыми холодным молчанием, вернулся от нее домой и размышлял, завалиться ли ему на неделю спать или вызвонить Фиму Крымова и удариться в пьяный загул.

По сути, Галя права. Слишком оба умные стали, слишком ясные друг другу. И оба всё понимают, и коньячок к рассвету лишь на матовом донышке, и подушка еще долго пахнет слабым, но настойчивым ландышем. Да нет, не права! Просто она не верит в его талант, вот и все. «Смотри, не потеряй себя. Не потеряй. Талант создает мир, и мир следует за ним. А я за твоим новым героем не хочу. Он хоть и тайный, но лишен поэзии. И тебе, Балашов, его не одолеть, не ты его, а он тебя за собой утянет, и последнего лишит, как вор. Потеряешь интеллигентность и с чем останешься? С кем?» – уколола его снова прежним острием Галя, но на сей раз радости от своего еретичества Игорь не испытал. Впервые ему показалось, что это их расставание – навсегда.

– С-старик, бросай меланхолию, не то Яуза с-сейчас зацветет. Ты ж не поэт пока, а прозаик. А поволоку на глаза вывесил, как какой-нибудь М-мережковский.

Балашов отпил пива и добавил мрачно:

– Не пока, а уже.

– Что уже?

– Не поэт уже.

– А-а… Ну тогда с-слушай внимательно, уже-не-п-п-оэт. Сейчас еще полчасика кислородной ванны, и двигаем в Д-домж-жур. Там я тебе с-сюрприз приготовил.

Кречинский гаденько хихикнул, извлек из кармана плаща еще одну бутылочку «Хайнекена» и ловким коротким ударом сбил об ограду зелененькую крышечку. Быстрая, неестественно белая и густая пена выскочила из горлышка и вспрыгнула ему на рукав.

– А, бес ее в п-печень, вз-зболталась, мышь белая! – Кречинский смахнул пену с руки. – Ты только там, Б-балашов, не бычься. А то д-дам моих распугаешь.

Балашов и не собирался бычиться. Домжур и дамы – это было как раз то, что ему сейчас прописал бы доктор Боткин…

В Домжуре Кречинского ждали. За столиком сидели две девушки. Обе заслуживали внимания и вместе, и по отдельности, но дело было не в этом, а в том, что большего контраста между подругами трудно было придумать. Одна походила на прибалтийку или немку. Рослая, в теле, блондинка с огромными светлыми глазами, что бывают у немецких красавиц. Только дно под этими озерами виделось не каменистое, а помягче – песчаное, теплое. Другое дело ее соседка. Крохотная, будто Дюймовочка. Острый лукавый взгляд.

– М-машенька, м-малыш, привет! – крикнув еще издали, от самой двери, Боба поспешил к столику и чмокнул подставившую щечку шуструю брюнетку. – Умница. В-выглядишь – во! Тебе никакой отпуск не нужен. Ну, з-знакомь, з-знакомь.

Машенька, однако, не спешила представлять подругу и откровенно рассматривала Игоря, появившегося за Бобиной спиной.

– Ах, да! Это наш б-будущий классик – Балашов. Гордая личность. К-каменный век. Ну, я тебе г-говорил.

– Здрасьте, – буркнула личность. Причисление к ископаемым польстило Балашову.

– Фактура подходящая, – что-то свое отметила Маша. – А это Ута, будущая звезда немецкой журналистики.

Сперва Балашов был доволен, что находится при Кречинском и может спокойно отмалчиваться, но потом Боба стал тяготить его. Родилось чувство, что встреча эта случилась для Балашова неспроста, и Кречинский, сделав, как орудие судьбы, свое дело, теперь вполне мог отойти в сторонку. Вспомнился таксист, умчавший его в «Чечению» от Гали и исчезнувший, растворившийся в крепком чае Москвы безвозвратным рафинадом. Разговор шел о Чечне, но это был тот самый тип разговоров, которые ведутся в Москве и когда о Чечне и о чем угодно ином всерьез не говорят, а серьезно, на самом деле, только о себе. О мужчине, о женщине…

– Мне могут дать оператора, – правильно, но с сильным акцентом выговаривала Ута, – только в Чечню не дадут. До Ингушетии дадут.

– Что же так? Что за фильм о Ч-чечне без Чечни? Несерьез-зные у вас л-люди.

– Кречинский, – вмешалась Машенька, – хочешь в Грозный съездить – пожалуйста. Поезжай, наберись опыта, потом расскажешь. Ты мужик-то у нас видный. А может, уже и состоятельный стал? Нет? Так тебя любовницы выкупят…

– У нас начальство корреспондента в Абхазию послало, – сказала Ута, смотря не на Кречинского, а прямо в глаза Балашову. – Гордые были, везде сообщили – наш собкор передает с места событий. А потом абхазцы – или абхазы? – абхазцы его в заложники поймали, выкуп потребовали. И сам директор запретил его имя в передачах называть. Чтобы никто не подумал, будто мы за него деньги будем платить. Как будто не наш человек. И в Чечню уже не хотят.

– И что, вытащили?

– Говорили, сами отпустили. А может быть, ваша ФСБ его освободила. Мы не знаем, он у нас больше не появился.

– Знаете анекдот? Ч-чечены взяли нового русского в з-заложники. Говорят ему…

– Я тебя, Кречинский, не поняла, – перебила Машенька. – Сдалась тебе эта Чечня? Нам под Чечню сейчас ни марки не выделят. Мне твоя Турищева говорила, что у вас объемный сценарий, эксперты, персонажи. Азия, Афганистан, талибы. Писатель такой весь из себя самопогруженный. Интеллигент, разбирающийся в основах… Мы там на телевидение уже с три короба расписали. – Она подмигнула Уте и укоризненно посмотрела на Балашова: – А у вас и нет ничего?

– Все у классика есть. Ч-что молчишь? – Кречинский толкнул Игоря в плечо. – Ты от п-пива-то оторвись, п-просвети будущих коллег, чего ты там надумал. Про идею «открытого» д-детектива расскажи. А то – что я один отдуваюсь з-за всю революцию, как п-последний п-пуштун?..

– Ну, тут такая задумка. Есть ряд событий в мире… – Балашов уперся взглядом в пепельницу, дымящуюся, как подожженный танк. С одной стороны, говорить обо всей этой афганщине девушкам ради первого знакомства, тем паче после двухдневной тягомотины с Галей, казалось тусклым, неуместным. С другой – почему-то именно из-за афганщины на него обратили внимание. И рисковать этим подарком он именно сейчас не готов. – События на первый взгляд мало чем между собой связаны. Мы снимаем о них короткие эпизоды, частью документальные, частью постановочные, так что каждый – маленький сюжет. И постепенно выявляем связь. Ну, например, предыстория штурма президентского дворца в Афганистане…

– Это когда КГБ собственных людей из охраны Амина положил? – вставила быстроглазая, и в этом вопросе Игорь уловил, помимо обычного, хоть и не женского, любопытства, некий подвох. «Бойкая Машенька. Ничего себе», – отметил он и решил от ответа воздержаться.

– Про Амина я знаю. Но что еще? – проявила свой интерес и немка.

– А при чем тут Амин? Нам деньги под прошлое, простите, не дадут.

– Ты п-погоди, Машенька, куда ты все летишь? Вот у тебя вопрос – п-при чем здесь Амин? И у зрителя будет вопрос. А у к-классика ответец имеется. К-как, классик, имеется?

– Из каменного века? – Маша погладила взглядом волосы на голове классика, будто подсчитав среди них число седых, усмехнулась и затушила в «танке» тонкую сигаретку. У Игоря зашевелилась кожа на голове.

«Ого-го, Игорек, не сгори. Про материалы она тут же смекнула. Ведьма. Ведьмочка и ангелочек. Сладкая парочка», – пришло на ум название для рассказа о двух подружках, посланных Творцом обольстить писателя. А вот это уже Кречинсковщина. Или это то самое, о потере себя?

– Мне это очень интересно. Рассказывайте, пожалуйста, – поддержала Балашова ангелочек, решившая, что Игорек обиделся на Машин кавалерийский наскок.

«Какие глаза… Там не сгори, тут не утони. А, после Гали хоть в огонь, хоть в воду. А медные трубы никто не обещает».

– Дальше развал Союза, смерть Наджибуллы, приход талибов. Потом первая Чечня, горная война. Проводим первую параллель с Афганистаном. О нефти не говорим, говорим о людях.

– Это хорошо. У нас в Германии о нефти много сказано уже.

– Вот видите. Затем переходим к эпизоду с наркотиками – из Афгана в Европу. Обозначаем вилку: через Косово – один зубец, через Таджикистан и Россию – другой. Документов, хроники, фотографий тут полно.

– И даже п-платить п-почти не п-придется, – неожиданно добавил Боба со знанием дела.

– Но это все – вещи понятные. А дальше мы делаем вот что: вспоминаем недавний кровавый конфликт в Каргиле и соединяем с последним Дагестаном.

– Каргил? – переспросила Ута. – Я не понимаю.

Игорь споткнулся. К нему вернулось уже вроде бы рассеявшееся чувство, что он говорит не о том.

– Хотите, я вам про это потом, отдельно? Чтобы не усложнять, – предложил он не без задней мысли, но Машенька оказалась начеку.

– А вы вкратце, по существу. Мы, маленькие, тоже хотим понять, о чем мыслят самопогруженные классики. А то прямо как в совке – все иностранцам. Давайте, давайте. Мы, может быть, из-за Каргила сюда и пришли. Бобочка, возьми-ка нам еще коньячку и кофе, ладно?

Балашов пустился в объяснения, что же это за Каргил. Узлы геополитических противоречий, искра гуляет по дуге кризиса, конфликт двух ядерных держав, афганские наемники, обкатанные паками в Чечне… Каргил – не случайность, а проба сил… Локальные конфликты на границах с исламским миром – это уже начавшаяся большая, очень большая, но пока что латентная война… Бумеранг, брошенный двадцать лет назад противосилами соперничавших сверхдержав, вот-вот вернется к ним обратно с удвоенной мощью. Балашов мялся, ему казалось, что тезисы Андрея Андреича выходят в его устах неуклюжими и неясными, но, как ни странно, девушки внимательно слушали. Вот тебе и московский разговор.

– Наши шефы в Германии будут спрашивать конкретно. Что мы можем им предложить в качестве резюме? – вдруг подвела черту Ута. Балашов еще раз удивился: озера озерами, песок песочком, а твердого грунта на дне, оказывается, достаточно. – Опасность исламского фундаментализма для Германии? Под это вряд ли дадут деньги.

Игорь и сам понял, что весь проект с немцами – ерунда. Не надо никаких аргументов, довольно лишь эту твердую нотку расслышать. Болван Боба… Нет, все же наша ведьмочка мне милей их ангелочка. Уже милей? Или все дело в «анти-Гале»? Не в судьбе, а в нежелании ее принять? Вот в чем беда.

Балашов глотком уничтожил коньяк, взял Бобину непочатую сотку, опустошил и ее. В баре посветлело и потеплело. В конце концов, его дело книга, а все остальное пусть додумывает Турищева. Видимо, на его лице отразилось нежелание дальше в чем-то убеждать телевизионщиков. Или Боба с Турищевой ее предупредили?

– Мы сохраним линию и общий план, а под деньги сузим тему. Например, обозначим проблему проникновения наркотиков в ФРГ через Россию из Чечни и Средней Азии, – предложила Маша сама и добавила, выдержав паузу: – Наркотиков и афганцев-боевиков. Тех, обкатанных, как сказал господин Балашов.

– В Германию? Боевики? – искренне изумилась Ута.

– Удивлена? – спросила подруга так, словно речь шла о неожиданном любовном приключении их общего знакомого. – А что тут удивляться? Боевики попадают в Чечню, получают там легальные паспорта, потом, как российские граждане, едут к нам, получают визу в немецком посольстве, покупают билет и отправляются в Берлин. Или во Франкфурт. Или в Дюссельдорф. А уж оттуда – куда хотите. Кому командировка нужна – те так едут, а кто надолго осесть хочет – делают паспорта и дуют себе флюхтлингами. Вот и вся схема, а у вас в Европе растет армия борцов за ислам с постоянными визами и российскими паспортами. Плюс оружие из Чехии да Польши. Границы-то почти открыты. Я читала, в Берлине у каждого третьего школьника пистолет имеется…

Машенька поднесла маленькую чашку к изящному ротику.

– Это тебе только один сценарий, – бросила она озадаченной подруге.

– Дай-ка я тебя ч-чмокну в щечку! – заорал на весь бар Кречинский. – Ты ж просто ч-чудо из Г-голливуда!

– Постой, дай кофе выпить.

Балашову тоже смерть как хотелось выпить, только не кофе, а коньяка. В голове уже шумело. Он вдруг привстал и предложил Маше обменять ее коньяк на его кофе.

– Только мое кофе остыло, – предупредил он с ужасом главнокомандующего, теряющего контроль над всегда верными ему войсками, осознавая, что не справляется с родами слов.

– Нет, спасибо. Мне холодная кофе без надобности. Бобочка, сок мне принеси, побудь еще кавалером.

Но Балашов, вместо того чтобы сесть на место и успокоиться, скороговоркой произнес:

– Маша, бог с ним с кофем, можно вас после Бобы поцеловать?

Сказал и сам понял, что сморозил. «Господи, куда бы провалиться со стыда? Вот Галя бы поиздевалась, этот позор увидев! Не успел от подола отойти, как уже осрамился. Талант чистоты, талант чистоты!» Балашов даже прикрыл глаза, словно в предчувствии пощечины, но услышал неожиданное:

– Почему же после? Вы классик, вам и припадать первому.

Игорь растерянно оглянулся на Кречинского. Тот рассмеялся и зашептал толстыми губами:

– Н-нельзя отказывать В-валентинычу.

– О, да вы еще и Валентиныч? Валентинычей обожаю! – облизнулась ведьма и предъявила свою смуглую щечку. Балашов промахнулся и попал в ухо.

– Э, тише ты. Сядь. Нашему т-телерадиовещанию нужны з-здоровые ушки, – заметил безобразно трезвый Кречинский и отправился в очередной поход за напитками.