Текст книги "Кабул – Кавказ"

2000 год. Афганистан

Полковник Курой

Полковник Курой долго инструктировал своего человека, Абдуллу по прозвищу Горец. Так долго, что высокий сухой афганец даже стал нервничать: с какой это стати Курой на сей раз топчется и топчется на месте, словно не может решиться на что-то важное и, главное, новое.

Абдулла работал с Куроем очень давно, еще с тех времен, когда глаза полковника были и впрямь черны, как глухая ночь, – таких глаз, говорили, не бывает, но за то он и получил от одного веселого шурави прозвище Курой – «черный». Так оно и осталось, кочуя из шифровок в жизнь и обратно. Только вот волосы у полковника с тех пор изрядно проредились сединой, а глаза, хоть и остались темными и глубокими, обнаружили свой исконный цвет. И эти нефритовые фонарики сейчас старались высветить что-то в нутре у Абдуллы, от чего тому становилось не по себе.

Полковник нервничал, отправляя уже, наверное, в сотый раз одного из своих лучших агентов через границу, на север, в Таджикистан, где Горец обычно решал простую, привычную задачу – встречался с представителями российских военных и просил, просил, просил оружие, соляру и сухой паек сверх обычных «госпоставок». Ответа «нет» просто нельзя было услышать, но последнее время даже до потери Тулукана «да» достигалось все труднее и дороже – эмиссарам Северного альянса приходилось обильно промасливать зелеными это, казалось бы, совершенно очевидное «да» уже не только в Москве, но и здесь, на месте, где и русские, и таджики тоже смекнули, как легко можно «стричь овец».

Конечно, просто отказать вопреки приказу Москвы они не смели, но овладели искусством разных оговорок и затяжек. А потому из этого следовала вторая часть задачи, возложенной на Абдуллу: там же, в Душанбе, он обходил наркокурьеров и получал с них собранный кропотливой работой «медок», а затем услащал им русских медведей. Изредка, когда возникала нужда в больших деньгах, ему приходилось отправляться для этого в Ош, пересекая границу Киргизии. Это было хлопотно, непросто, но тоже отлажено и тоже не столь уж рискованно. Правда, на этом работа Горца не завершалась. Согласовав «подпитку» с русским подполковником Курдюмом, подбодрив его хрустом купюр и получив добро на поставку со складов дополнительных мелочей – смазки, патронов, гранат (им-то мелочь, а тут каждая мина, каждая канистра бензина наперечет), гонец забирал еще у одного хорошего Аптекаря ящики с лекарствами и бинтами, за небольшую мзду приобщал их к остальному товару, следил за отгрузкой и только потом, завершив всю эту историю с географией, отправлялся обратно, через Пяндж, к полковнику. Правда, Курой знал, что на один день агент берет «отпуск» и отдыхает в Душанбе по-своему. Забывает на один световой день о Коране, нечестивец. Однако на это заместитель начальника разведки при штабе Ахмадшаха с легкостью закрывал глаза и, закрывая их, представлял себя на месте счастливца. Да, каждому свое. Всему свое время…

…Разное было в его жизни время. Было плоское, бесконечное и едва колышущееся, как пустыня, а было острое, упрямое, волнующее, как грудь девственницы. Было такое упругое время – когда Москва поняла, что ей не на кого больше рассчитывать в Афгане, кроме как на пресловутого Панджшерского Льва, на своего старого врага Ахмадшаха Масуда. «Идиоты, сколько лет боролись с ним, десантные роты целиком клали, загоняя нас в ущелья, по нашим горам ползали, прямо под пули подставлялись. Загнали. Родив ветер, пожали теперь бурю. А ведь как легко было договориться, Ахмадшах уважал «Советы». Нет, прав был великий учитель аль-Хуссейни: большие страны – самоуверенные страны. А самоуверенный в конце концов проиграет в драке. Только дай время. Война – это бумеранг. Он всегда возвращается, весь вопрос в остроте зрения – видишь ты на год вперед, на десяток лет или на век…»

Долго ждать не пришлось, через пятнадцать лет бумеранг вернулся. И после этого Курой зачастил в Ташкент, в Душанбе, даже в Москве бывал. Вот тогда ему не приходилось завидовать Горцу, закрывая глаза… Мороженое. Белые женщины. Цирк. Московский цирк привлекал его, тянул к себе больше любых баб. Тигры, львы. Летающие гимнастки. Но особенно влекли его кулачные бои, или, как называли их русские, бои без правил. Хорошее дело, богатырское. Был бы моложе, сам потерся бы боками с этими лихими молодцами. Полковнику Курому нравилось убеждаться в справедливости устройства жизни, видя, что огороженные металлической сеткой бойцы редко-редко достигали успеха ловкими ударами кулаков или ног, – побеждал тот, кто, терпеливо вынеся эти легкомысленные наскоки, ловил противника на захват, валил и давил, давил на полу. Это подтверждало убеждение афганца, что люди делятся на два главных типа, или даже класса, – не на богатых и бедных, не на праведных и нечестивых, а на борцов и ударников, на оседлых землепашцев и кочевников-пастухов. Он, конечно, был землепашцем…

Да, цирк на Цветном, примирившая непримиримых гостиница «Севастополь», цветущий огнями и женскими лицами Новый Арбат – весело было. И оружие шло из России щедрой рекой…

Теперь там скучнее – словно поселилась в доме вздорная старая служанка. После того как братья-узбеки отказались в девяносто девятом продлевать договор, какая-то важная ниточка надорвалась и в Москве. Что-то там нарушилось, а вот что – этого полковник пока взять в толк не мог. Казалось бы, очевидная вещь, простая прямая логика: пади президент Раббани, завладей талибы всем северным Афганистаном, и недолго ждать того дня, когда вспыхнут жарким огнем бывшие советские республики Средней Азии. Вспыхнут ярче Чечни и Дагестана. Но это Москва, с ней всегда так: вроде и не нам, азиатам, чета, вроде бы тоже Европа, а куда ни глянь – всякие группы, кланы региональные, теперь еще и олигархи. Сами по проволоке ходят, как эквилибристы в том самом цирке, но у всех свои интересы. Вот они-то, эти «свои» интересы, могут легко повлиять и на исход поездки агента Абдуллы, и на жизнь многих-многих других человеков. Здесь, там, везде…

Горец ждал. Он понял, что полковник не то чтобы опасается сказать нечто неприятное, а просто думает о своем, смотря ему по привычке в глаза внимательно и строго. «Не хмурься, полковник, давай. Пора уже собираться в путь, а у меня еще масса дел. Да и путь к границе не близок. Давай, полковник». К границе надо было успеть до полночи, чтоб осмотреться да прислушаться до открытия коридора в ранний предутренний час. Абдулла нетерпеливо постучал костяшками пальцев по столу.

– Сейчас, Горец, сейчас отпущу тебя. Ты все и без меня знаешь, – успокоил то ли агента, то ли себя Курой.

Он чувствовал, что поступает неверно, задерживая без ясной причины тертого, ко всему готового человека и внушая ему тем самым ненужные опасения перед дальним путешествием. Но полковника уже несколько дней тревожило дурное никчемушное чувство, появившееся после того, как разведка Северных подтвердила мрачный намек, пришедший из Москвы: узбеки вступили в тайные переговоры с талибами.

О чем шла речь на этих «тайных вечерях», в штабе Ахмадшаха пока не точно знали, но догадаться было несложно: узбеки, похоже, поторопились похоронить Масуда. А значит, эти трусы лягут перед победителями, и за гарантии безопасности своих границ господин Каримов будет платить. А чем платить Каримову? Пожалуй, единственной интересующей Кандагар узбекской монетой может стать информация. И Ташкент – либо поторговавшись, либо сразу – выдаст то, что знает о путях доставки оружия, о связных, обо всем, что еще соединяет Ахмадшаха с Москвой.

Правда, Курой надеялся на то, что даже перепуганный до смерти Каримов понимает: торговать информацией и продавать информацию – это разные вещи. Как говорят афганцы, у одного и того же барана есть хвост, а есть рога. Вот даже этим рогам сейчас должно быть понятно – если Ахмадшаху придется совсем туго, то сперва к ним через границу хлынет поток злых и готовых на многое беженцев с черными скалистыми лицами. Ну, а затем – может, через день, может, через неделю, а может, через год – уже другие, очень похожие, тоже злые и черные, но все же другие люди двинутся через тот же рубеж расширять границы нового эмирата. Им, хищным и умелым, уже не хватит обещаний дружбы и предательства бывших союзников.

– Полковник, пора в путь. «Коридорные» ждать не будут. Или что-то новое по дороге? – наконец не выдержал посыльный. От долгого сидения у него опять заныла спина, пострадавшая еще в те лихие времена, когда он ползал по горам то за советскими солдатиками, то от них.

– Слушай, Абдулла, пойдешь тем же путем. Некогда его уже менять, и ждать нам некогда. Все сделаешь как обычно. Только сперва иди к Аптекарю и к таджикам, а потом к русским, к твоему Курдюму. И будь добр, устрой себе в этот раз каникулы до русских, а потом ныряй сюда сразу, без этого твоего, – полковник с трудом подобрал слово, – лежбища.

Абдулла, конечно, полагал, что в штабе могут знать о его методах работы, да он особо и не старался скрывать это от своих. С какой стати ему менять привычки? Иногда легче смерть принять, чем изменить привычке. Интересно, как русские порой точно выражают свои мысли: менять привычку, но изменять привычке. Это верно. Может быть, ты, полковник, сам слетаешь туда-обратно, сперва попаришься да понежишься, а потом, тепленький, размятый, отправишься к русским – как они говорят, «решать проблемы». А я стар уже кожу менять. Так и сказал:

– К чему старой гадюке кожу менять?

– Все нормально, Горец. Просто в этот раз твою встречу с русскими надо лучше проработать. Не тебе, а нам. Два лишних дня нам не помешают.

– Что, снова шурави предали? – без особого удивления спросил Абдулла.

– Иди, Горец. Нюхай, слушай, по сторонам смотри, за спину поглядывай. Официальная Москва с оружием не спешит – теперь большая надежда на тебя и твоего Курдюма. Сейчас продержаться надо. Видишь, как Омар прет на нас! Ты погоди, погоди еще, успеешь. В ад зачем торопиться? Есть у меня задумка одна… Ты напомни о нас Голубому. Только сперва гонца ему от себя пошли, не жмись там на деньги. А что ему передать, тебе связной на месте скажет.

– Разберусь, – буркнул Абдулла, думавший тем временем о том, что работа в штабе портит, видно, даже таких крепких людей, как полковник, – простота теряется, все с каким-то «заходом». Ну почему самое главное в конце? Загадочно и глупо.

Полковник без труда угадал мысли Абдуллы.

– Не злись, мы не в Кабуле сидим. И времени у нас мало. Приходится на ходу додумывать…

– А я не злюсь. Что с Голубым делать?

– Ничего не делать. Совета спроси. Нам узнать бы нелишне, кто в Москве мешает нашим делам. И узбеков остерегайся, и чужих русских.

Горец понял наконец заботу полковника. Видно, что-то там в большой политике снова поменялось, а что – Курой либо сам не знал, либо не хотел сообщать лишнего своему агенту.

– Разберусь со временем. Мне просто – я ни русским, ни узбекам вашим не верил и не верю. Я вижу, когда врут.

– А кому веришь? – усмехнувшись, спросил Курой.

– Ахмадшаху верю, – серьезно ответил Горец. Он медленно поднялся, и Курой в который раз удивился – в сидящем Абдулле никак не угадывались его истинный рост и сухая жесткая сила. Где они там прятались?

– И последнее, Абдулла, – решился наконец полковник, – самое важное. Голубому, если он пойдет на встречу, передай…

Когда Горец ушел, полковнику снова вспомнилась арена Старого цирка, на которой крепко сошлись двое: вылитый целиком в один свинцовый кулак боксер бросался, словно пес цепной, на вот такого же, как Абдулла, сухого да жилистого. Жилистый прятал что-то тайное и тяжелое внутри себя, будто с самим собой дрался. Вдумчиво, не спеша. Боксер был чемпионом, злым, упорным чемпионом. И похожие на него бритые парни, наполнявшие зал, ставили на чемпиона большие зеленые деньги – бойко тогда жила Россия, вертела хрустом, как ветер листом. Танк можно было купить на эти куши. Курой поставил на длинного доллар – у них бизнес, а у него война, приходилось экономить скудные командировочные.

«Ну, длинный, давай, – сжимал добела пальцы полковник. – Давай!»

Однако длинный не спешил. Он раскачивался на полусогнутых ногах в середине желтого круга и подслеповато прощупывал большими ладонями душный воздух перед собой. Казалось, еще миг – и достанет его кулаками настырный чемпион. Вот боксер рванулся вперед, отскочил в сторону, вновь нырнул, заработал свинцовыми маховиками. И тут произошло то, что поразило зал и чего ждал полковник, ждал, как ждут справедливости: длинный, не отступая, отклонился гибким телом назад, а цепкой, выброшенной вперед рукой прихватил боксера за потную шею. Несильно, неспешно нагнул к себе, но от легкого этого толчка чемпион упал вперед на колено, ткнувшись скользкой маленькой головой сопернику в пах. Он закрыл лицо и уши руками, словно бы поняв, что ему уже не вырваться из кольца удава.

Полковник Курой верил в Горца. Но сейчас, как бы ему того ни хотелось, он не стал бы ставить на него долларовой бумажки. Тот русский разведчик, который когда-то окрестил его Куроем, говорил, что всегда верно чувствует, когда и для кого дело кончится трубой. Самое время пришло найти того русского в Москве, спросить у него о «мистическом чувстве». А то больно невеселые дела вокруг, пустота вверху и горячий камень под ногами.

Положение и армии Масуда в целом и его разведки в частности было действительно серьезным, если не сказать, угрожающим. После падения Тулукана, крохотного, но стратегически важного города, не только узбеки и туркмены, запуганные партизанами Джумы Намангани, качнулись в сторону врага – брожение началось среди вороватых русских чинуш из президентского окружения, чутко следящих за уровнем воды в отводных каналах, связующих их уступчивые порты с богатым «черными нефтедолларами» Востоком. А Запад… Запад не сказать, что желал талибов, но Запад не привык рисковать и боялся остаться ни с чем. Да, падение Тулукана было для Ахмадшаха совсем некстати – ему уже начало казаться, что русские, пав духом или уловив ветер, задувший в другую сторону, теперь могли вообще перекрыть доступ оружия, и тогда армии Северного альянса оставалось бы только одно – уйти от живительной границы в горы, в самую глубь страны, и там долго залечивать раны, копить силы до неопределенных лучших времен.

Правда, разведка Масуда получила важную информацию – верный человек полковника Курого прямо из самого логова Зии Хана Назари прислал весточку: великий воин джихада отправил группы диверсантов на Запад. Одну – через Московию, другую – синдзяньским маршрутом. Куда точно послал своих умельцев могущественный Назари, агент не знал, но и без того эта весточка показалась и Курому, и начальнику разведки Ахмадшаха Шаху Ниязу самой дорогой среди всех, что когда-либо приходили из стана Назари. Масуд не воевал с Назари и часто не использовал получаемые от этого агента сведения, чтобы не раскрывать его. Так, разведка Ахмадшаха знала кое-что о подготовке взрыва американского посольства в Найроби, но Северные в ту пору и сами стояли твердо. «У наших американских друзей много своих агентов», – с едва заметной усмешкой сказал тогда Шах Нияз, ощупав широкую и круглую, как ковшовая лопата, черную бороду. После девяносто первого люди Масуда уже не верили американцам.

Теперь история складывалась иная: торопясь получить оружие, Ахмадшах сразу, не дожидаясь от агента уточнений, начал торговать с Москвой террористами Назари. «Ваше оружие – наша информация». Только безумный мог не понять ценность такого обмена для Кремля на фоне войны в Чечне и его непростой дипломатии с Европой. Однако ответ, полученный от шурави, шокировал Панджшерского Льва – русским чинушам и военным, присланным на переговоры, готовящиеся взрывы, оказалось, были откровенно безразличны.

– Я говорил ему, – сердился Шах Нияз, – говорил ему, что нельзя торопиться. Их мундирам наши террористы на руку, вот в чем хитрая хитрость! Взрывы должны быть. Без них и войне вроде как конец! А так – они при деле, а конкурентам из КГБ – по макушке палкой.

– КГБ давно нет, – возражал Курой.

– Нет так нет, а соперничество есть. Там, где разная форма, где генералы разные, – там и соперничество. У них наверху сейчас все, как гадюки, друг вокруг друга вьются. Нет, нам не военные, нам КГБ их нужен. Вот кто за весточку от Абдуллы заплатит дорого.

– Чем? Чем заплатит? – продолжал возражать Курой, знавший о том, как бедно сейчас жила контора. – Оружия от нее не жди.

Но Масуд не желал знать таких слов – «оружия не жди». Помощь русских требовалась немедленно, отряды муллы Мухаммеда Омара надо было откинуть назад до наступления зимы.

Из Москвы на новую, тайную встречу с Масудом прилетел сам Гуляб, бывший министр Тараки и Кармаля. Маленький плотненький Гуляб не занимал более официальных постов, он обитал, как и многие его сотоварищи, кинутые Горбачевым в восемьдесят девятом, в гостинице «Севастополь» и в свои пятьдесят все еще надеялся вернуться на родину, в составе коалиционного правительства. Ахмадшах не очень доверял Гулябу – у этих коммунистов всегда были свои виды и свои игры. Потому и не стал передавать через него данные о террористах напрямую, а лишь намекнул, что обладает сведениями о переброске через Москву боевиков в самое сердце Европы.

Масуд импровизировал, блефовал, пребывая в убеждении, что русские, которым самим требовалось спокойствие Запада в отношении Чечни, не упустят шанса попугать и приручить благополучных буржуа, побудить их к большей сговорчивости в столь важном для Москвы вопросе о кредитах. Масуд рассчитывал, что информация через Гуляба, минуя чужих посредников, попадет к «Вовану» – Ахмадшаху нравилось вслед за бывшим министром выговаривать столь странное, округлое, магическое слово, его поэтическая душа радовалась этому «Вовану».

Однако Гуляб мялся, торговался, и видно было, что он не заходит к Путину и его приближенным генералам ФСБ, распахивая дверь ногой. «Будем готовить почву», – с такими словами попрощался он с Масудом, окидывая его одновременно и завистливым, и сожалеющим взглядом, а про себя раздумывал о том, что все-таки лучше для его собственных сторонников – помогать этому «поэту» или позволить ему уйти на дно и ждать, ждать… Ждать того часа, когда русским, европейцам, иранцам придется кого-нибудь звать на помощь. Кого-нибудь из них, старых афганцев. Да не кого-нибудь, а его! Звать на помощь, чтобы возвести в Афганистане плотину на пути нового шариатского государства, упрямо разливающегося оттуда на Север и на Восток.

– Почему не сообщить американцам, французам? Пусть они надавят на шурави, – предлагал Масуду Шах Нияз, но тот после переговоров с русскими и отъезда Гуляба, дабы сдержать ярость и не поддаться отчаянью, большую часть времени проводил в молитвах.

Его окружение даже стало волноваться, не решил ли военачальник завершить мирские, или, по крайней мере, политические дела. Сподвижники Ахмадшаха, те, что были из «старых», помнили: подобное с ним уже случалось в восемьдесят шестом, когда он, во время мощного наступления русских, неделю только и делал, что записывал в маленький блокнотик стихи и мысли. Стихи были на французском, мысли – на афганском.

Но нет, мысли Масуда, как и тогда, не совсем покинули землю. Он укоризненно посмотрел на могучего Шаха Нияза, начальника своей разведки, на полковника Курого.

– Ваш агент работал впустую. Он не дал точных сведений. Что, где, когда. С его рассказами, я думал, хорошо идти к русским, они сами сильны в устном жанре. Но никто, Нияз, никто на Западе не сядет с нами обсуждать эти знаки неба и гадания на звездах. Ни французы, ни немцы.

– Да, русские работают по-другому. Мыслят по-другому, – соглашался Шах Нияз, выворачивая дело на свой манер.

– Торопите вашего агента, пусть шлет факты, факты, факты. Где, когда, кто! И тогда…

Он не договорил, что будет тогда, но и Шах Нияз, и Курой поняли боевого товарища и командира. Нет, не командира – учителя. Курой понял, что Масуд вновь думает о Назари, о своем мистическом двойнике, брате-враге, прошедшем путь, отраженный небом, как зеркалом, и, как и положено отражению, остановившемся напротив, лицом к лицу. Полковник знал: Масуду, верящему в мировое добро, очень хотелось, чтобы верный агент в Кандагаре лишь выдумывал о Назари свои злые сказки.

Однако агент в Кандагаре вовсе не был склонен к фантазиям. И этому агенту – своему двоюродному брату Достагиру – Курой верил, почти как себе. Получив по опасной цепочке от Курого недвусмысленные слова, что его рассказ о двинувшихся в дальние края путешественниках вызвал самый живой интерес, агент постарался как мог. Он рисковал – операция с чудны́м названием «Футбол» проводилась окружением Назари в строжайшей секретности.

Именно в это время и отправил в Душанбе Абдуллу полковник Курой, именно над тем и ломал голову – снабжать или не снабжать его этой последней информационной валютой? Если бы Северные не уступили Тулукана, если бы их установка «Град», накрывающая последний клочок земли, отделяющий позиции наступающих талибов от Пянджа, не исчерпала весь боекомплект, если бы русские чинуши не повели себя на переговорах, как слепцы, как кроты, увидавшие свет, если бы Масуд не подгонял Шаха Нияза, если бы бородач Нияз со своей словно пришитой к лицу усмешкой не передал обидный упрек Масуда в адрес полковника, если бы Курой просто не устал за годы подъемов и падений… – если бы не все это, он бы не стал подгонять верблюда истории соломинкой. Не стал бы посылать Горца к Голубому, не стал бы, сам в то не веря, уверять, что этот узкий мостик и станет спасением для всей армии Северных. Но все это было именно так, и Абдулла отправился в путь, все-таки груженный новым, непривычным заданием.