Текст книги "В гостях у императорской четы"

– С какой целью интересуетесь?.. Предать земле планы имеете?

– Окстись!.. Отец родной, – всколыхнулся возмущённо «Пройдоха», глядя на бледно уставшего конунга. – Он ещё поживёт, я думаю – дай Бог сколько времени.

– Я не про него! Я про жмурика!

– Какого жмурика?

– Того самого?!! С кем, не поделили?.. – перешёл на шёпот сторож. – И теперь невинно убиенного.

Локки опешивши молчал.

– Что?.. Стало жалко умирашку? – ехидно сощурился сторож.

– Нет у нас ни какого – невинно убиенного умирашки! – возмущённо отрезал «Пройдоха».

– Чего же, вы, тогда хотите?.. – опешил дворник.

– Мы хотим, чтобы, ты, нам по книге нашел место захоронения его родственника!

– А?.. – только и смог вымолвить расстроенный страж могильных захоронений, глядя на выступающий мраморный обелиск надгробия сплошь заваленного листьями и мусором.

Сквозь бурную растительность, на стенах склепа можно было рассмотреть фрески и барельефы, свидетельствующие о богатстве покойного. Железная дверь и стены склепа с внутренней стороны были затянута плотным слоем паутины. Запустение и заброшенность сквозило во всем – казалось, что несколько столетий никто не ступал сюда. Сквозь разбитое окно погребального сооружения проникала пыль и плети плюша бурно расплодившегося и пустившего свои щупальца по стенам. На стенах изображались сцены из ритуалов погребений и другие печальные рисунки со скорбящими лицами. Внутри склепа было прохладно и сыро, так как воздух не поступал сюда – сообщение с внешним миром происходило через глухую железную дверь с чугунным засовом, который только что Хальв открыл по наставлению Локки. Каких-то запахом, кроме плесени не было – содержимое гробов, по всей видимости, должно быть – давно истлело или же они были настолько сильно притёрты, что оттуда ничего не поступало. Локки удивило – почему мародёры не потревожили, столь богатое погребение. При мысли о мародёрах в углу что-то зашевелилось и, притаившись выжидающе затихло. Но, стоило им – чуть ступить вперёд, как какое-то существо – на подобии мурены цвета бело-сине-голубого извиваясь, поднялось и преградило им путь. Существо закачалось и, раздувая мешки – точно кобра, угрожающе – не мигая, уставилось на них. Не смотря, на свои маленькие, узкие глаза привидение держало их под непрестанным контролем.

Хальв, охваченный смертельным ужасом – почему-то, подался вперед. Приведение, тут же, поднялось, зависнув в воздух с прижатыми локтями к туловищу. Не дожидаясь – чего-либо ещё, оно с душе раздирающим криком «Йя», стремглав подлетело к конунгу и выкинуло голенью от колена, хлёстко ударило его по голове, в районе уха. И тут же, совершив полукруг, оно опять заняло выжидающую позицию, прищурив и без того узкие глаза.

Конунг, тем временем, отлетел в угол, ударившись о стену, где на него тут же свалился кусок штукатурки, ударив по голове и правому плечу, а ворох пыли, накрыл его, в дополнение к случившемуся.

Приведение готовое, для отражения нового выпада пришельцев – замерло в своей излюбленной позе. Ему должно быть нравилось находиться в постоянной растяжке, и быть готовым – для нового броска. Хальв продолжает сидеть, не шевелясь. Недвижимую позу гиганта призрак расценил, как отвлекающий манёвр. Но, видя, что он и не помышляет о каких-либо агрессивных действиях, оно переключилось на Локки, но как не пыталось оно ухватить его руками, только воздух оказывался в его объятиях. В этот момент Хальв встал и направился на помощь приятелю. Приведение, заметив его поползновения, тут же ударило Ирвинга кулаком в челюсть – от чего конунг опять отлетел, ударившись в ту же стену и очередной ком штукатурки, но более весомый, грохнулся рядом с ним, подняв ворох пыли и мелкой взвеси.

– Таким можно и убить, – сделал вывод Локки и решил спросить. – Чего, тебе, надо?

– Мне?.. – удивилось приведение.

– А кому же?

– Это я ВАС в свою очередь хочу спросить: «Кто, ВЫ, такие? И, что – здесь делаете??

– Мы пришли на могилу к его потомку? А, ты, нас встречаешь, далеко не хлебом – солью??

Приведение сурово посмотрел на Локки – анализируя услышанное.

– А чего он молчит? – указал он на сидящего конунга.

– Он потерял дар речи от встречи с тобой! А ещё больше от общения!

– Кто он?

– Он пра… пра… и ещё несколько пра… – вот этому погребённому!!

– Ты говоришь, что он – прапрапрадед?..

– Да!.. Так и есть!

– И чего он хочет от своего прапраправнука?

– Он рассуждает? Дать ему жизнь или нет?

– Моего удара ему достаточно, чтобы прекратить эти рассуждение? Или ещё добавить?

– Я думаю, ты, его уже убедил!

– Точно?

– Точно… А, где хозяин?

– Он отправился на какую-то пустошь! Он оставил там без присмотра какую-то базуку! Но, адреса я вам не скажу?!

– Успокойся! Адреса нам не надо!

– Вы, точно не место пришли занимать?

– Точно! Точно! Мы не раки отшельники!.. У нас есть места!.. Свои места!

Хальв, к этому моменту, пришёл в себя, встал и стал приближаться к ним.

Приведение, прыгая с японского на китайский, продолжало задавать вопросы, а Локки переводил их конунгу. Ирвинг на всё услышанное соглашающе мотал головой даже порой не осознавая, что ему говорят – он ещё не вышел из состояния гроге.

– Спасибо, – добавил к сказанному узкоглазый и представился, – Ёки Сан!

– А, вы, где с ним познакомились? – спросил конунг, наполненный нескрываемым интересом.

– На небесах, – ответил Ёки Сан и улыбнулся. Он повелительно, взял его за руку и подвел к саркофагу. – Смотри! – указал он тоном, не то указания, не то просьбы и упорхнул в раскрытую железную дверь. Но, Хальв воспринял это, как обязанность – стоять на часах. Он поправил свою палку, так и не применимую, за всё время своей борьбы с Ёки Саном, если его односторонние летания в стену – можно назвать борьбой и замер по стойке – «Смирно».

Хальв посмотрел в бездну, и головокружительная дурнота овладела им. Он тут же отпрянул от края – боясь не устоять и свалиться вниз. Леденящий холод пронизывал его, покрывая кожу гусиной сыпью. Конунг вздрогнул, но это был Локки. Влияние дружеской руки отрезвило Ирвинга.

– Ух! – выдохнул он, но на улыбку у него уже не было сил.

– Пошли, – потянул его за рукав «Пройдоха».

– А, как же пост?

– Пост?.. – переспросил Локки, а внутри себя растаял. – Хальв думал о будущем!!

– А пост мы сохраним за собой! Закроем двери на засов, а внутрь запустим сов – пусть улюлюкают, пугая желающих поживиться на дармовщинку.

Энергичной походкой они вышли из зала, если так можно назвать помещение внутри склепа. Хальв закрыл дверь на тяжеленный засов, который конунг ни за что на свете не поднял бы один и даже с дюжиной молодчиков-здоровяков, не окажи Локки телепатическую воздействующую помощь и неимоверное желание Ирвинга помочь своему роду. После чего они пошли по заброшенному парку, через заросли крапивы и папоротников. Хальв еле успевал за Локки. Крапива нещадно жалила его по голым ногам, но он готов был вопить от радости.

Время двигалось к обеду. Локки, видя, как Хальв еле передвигает ноги, решил:

– Надо перекусить!

– Угу, – непонятно к чему издал конунг.

– Так, – несуразный осмотрелся по сторонам и прочитал вывеску – «Закусочная».

– Там должно быть закусывают? – решил он, но усталый вид конунга говорил сам за себя:

– Надо бы и поспать?..

– Угу, – повторил Хальв, но Барабаш решил не реагировать на речи друга.

– О!.. – встретенулся Ангел, увидев вывеску по краям которой красовались, горшок, из которого валил пар, а на другой стороне вывески пушистая, взбитая кровать с надписью по середине – «Дом Заезжих».

– Это, пожалуй – нам больше подойдёт?.. – заявил он.

Хальв соглашающе молчал.

– Вперёд, – произнёс Локки тоном, не терпящим возражения, и открыл дверь перед Хальвом, пропуская его внутрь.

В холле их встретила хозяйка:

– Что пожелаете?

– Комнату на две койко-место и обед в номер! – четко изложил Локки.

– С видом на море или во двор? – хозяйка продолжала улыбаться.

– Ему, все равно!.. – Ангел-Хранитель указал, на клюющего носом приятеля. Конунг от усталости еле стоял на ногах. – А мне тем более!.. Безразлично!

– Тогда лучше на море, – принялась нахваливать она номера с видом на лазурную гладь – они были дороже, а гостиница пустовала. – Прохлады больше!.. Сон будет крепче!

– Ведите!.. – оборвал её несуразный, но увидев, как в зале на вертеле огонь ласково любезничает с огромным кабаном – передумал подыматься в номер.

– Знаете!.. А мы, пожалуй, тут отобедаем?!!

Хозяин время от времени поливал тушу соусом в надежде, что появятся посетители и они, на вырученные деньги, отремонтируют крышу, ведь скоро должны будут пойти дожди. От специй вкусно пахло и хотелось есть.

– Несите нам хозяйка – это вкусно пахнущее мясо, вино и хлеб!.. – не дожидаясь приглашения, он стал усаживать Хальва за ближайший стол.

От аппетитного запаха в животах заурчало.

– Во! Как? – прокомментировал Локки игру своего питательного сока. – Что это со мной?.. Уж не становлюсь ли я человеком??? Что-то довольно часто за последнее время??

У Хальва урчание было ничуть не меньше. Хозяйка улыбалась, довольная, что посетителям нравиться, надеясь, что они останутся у них надолго.

Ощутив вкус мяса на языке Локки заохал от удовольствия. Хальв глотал, не смакуя и даже – почти, что, не пережёвывая, зато смачно чавкая на всё помещение. Он с дикой скоростью метал в рот мясо, хлеб, вино, что «Пройдоха» даже забеспокоился – как бы конунг не подавился. Голод утолился, и Хальва стало тянуть в сон.

– Ты знаешь? – обратился к нему несуразный. – Нам надо подкрепиться, отдохнуть и слетать в одно место. Там столько железа?.. Ноги сломаешь!..

– Что за место?.. – спросил конунг, от вина он повеселел, глаза заблестели.

– Ты, знаешь это место как Гардарика! Россия!

– О!! – взвизгнул Ирвинг. – Гардарику я знаю!.. Славное место!!!

– Вот! То-то!! Надо будет прихватить на складском полигоне вещь одну для Феодосия – пусть порадуется за державу напоследок. Сам-то он этих побед уже не увидит.

– А что с ним может произойти? – удивился конунг. – Вполне здоровый преуспевающий правитель?!!

– Упадет с коня на охоте, – не отрываясь от еды, сообщил Локки.

– Да?.. – в растерянности протянул скандинав. – А почему, ты, не скажешь ему об этом?

– А?.. – протянул Барабаш. – Не имеет смысла!.. Что написано наверху на земле не исправишь. Путь звёзд не обратим!

Хальв был обескуражен от услышанного известия.

– Я пойду и сообщу ему об этом!.. Сейчас же пойду, – заявив это, Хальв встал, намереваясь отправиться во дворец.

– Сядь!.. – повелел ему друг. – Неумение врать, еще не повод говорить правду!!!

Хальв не мог ослушаться. Он сел и понуро уставился в тарелку, ещё полную ароматной еды, но у него пропал аппетит.

– Твои советы, – Барабаш решил успокоить конунга, – ему не помогут!.. А наоборот выбьют его из колеи и лишат жизни!.. Лишат покоя и радости!

Ирвинг молчал, лицо его было перекошено гневом.

– Ешь!.. – попросил его Локки.

– Не могу, – сконфуженно ответил Хальв.

– Не злись, – попросил его Локки. – Сердишься?..

– Нет, – раздражённо ответил конунг.

– Не сердись, – мягким, вкрадчивым голосом принялся объяснять ему Локки.

– Хорошо…

– На какой охоте Феодосий упадёт с коня? – вопросил несуразный. – Не знаешь?

– Нет, – ответил ему скандинав.

– И я не знаю!.. – соврал он.

Хальв хлопал глазами, не зная однозначного ответа на доводы приятеля.

– Он охотиться пять раз в неделю, и ты хочешь его лишить этого? Охота и строительство стены – это его единственные удовольствия. Процветание империи вот его счастье и радости в жизни, а ты хочешь лишить его последнего?!! Когда это произойдёт – доподлинно я не знаю? За стеною построенной им – город обретает покой. Теперь понял – сколько бед может принести твоя правда?

Конунг не знал, что ответить – «Пройдоха» был прав.

– Так или нет?.. – не унимался несуразный. Локки, сложив пальцы пирамидкой, в задумчивости нахмурил брови.

Хальв продолжал молчать.

– Если так хочешь, посодействовать счастью императора, полетели со мной в Гардарику – поможешь мне приобрести базуку для него! Согласен?

– Согласен! Тем более я давно в Гардарику собираюсь!..

– Вот и договорились!.. Спать хочешь?..

– Уже нет!

– Тогда полетели!.. Только прежде надо попрощаться и отдать долг… они тут же взлетели, оставив на столе мешочек с солидами – на починку крыши и покосившейся двери.

Хальв, увидев повторно множество огней, пришёл в движение.

– Что это? – спросил он.

– Ты, уже спрашивал?

– И, что?.. Ты, мне тогда так и не дал ответа?

Локки молчал.

– Ты, что оглох? Я, тебя спрашиваю, что – это?!! – кричал ему в ухо взбешённый приятель.

– Скоро узнаешь… – ответил друг и пошёл на сближение с землёй.

Отец, увидев Хальва, обрадовался.

– Наконец то!.. – радостно вымолвил он. – Когда умирал мой дед, мой отец зажег его погребальный огонь. Я рад, что у него есть сын – и ты зажжёшь – мой погребальный костёр. Я рад, что у меня есть ты…

Сказав это, он начал слабеть, как будто он всю жизнь ждал этого момента и жил только ради этого…

Он вытянул ноги – на всю длину, руки сложил на груди. Румянец стал покидать его лицо, сердце встало, губы начали синеть, но он хранил еще белый вид. Вдруг, он встал и погрозил мраморной рукою, сжатой в кулак. Кожа продолжала синеть, он лег обратно – в своё – уготованное ложе. Верхняя губа старшего конунга поползла вверх – обнажив желтые зубы. Нижняя губа в свою очередь поползла вниз – оголяя нижние зубы, в таком искореженном состоянии он замер – принял выражение свойственное мертвецам, через мгновение труп стал синеть и, скорчившись, ушёл в очередную спячку, высунув из раскрытого рта обескровленный язык.

Отвратительное зрелище на этом не закончилось. Умирающий встал и, выкатив не моргающие глаза, стал обозревать собравшихся ярлов на своих поминках. Из почерневших уст, вырывались невнятные слова, глухие, не имеющие по своему звучанию природной основы. Они были чужды человеческому восприятию в связи с отсутствием такого звучания – это было звучание потустороннего мира, через множество мембран и фильтров пространства. Страдалец продолжал выговаривать гнусавым, как из-под земли голосом. Выговорив свои напутствия, он вернулся на смертный одр, лег и успокоился.

Тризна продолжалась. Пиво лилось рекою. Надо было выбрать спутницу для умершего конунга. Самый лучший способ – когда находилась, для этой процессии, женщина добровольно. Но таких желающих не было. Хальв подумал, послать за кем-нибудь из тир. Как нашлась дама, добровольно пожелавшая на эту роль, и мысль посылать за Марией отпала сама по себе.

Её облачили в богатую одежду, надели украшения и она, переходя от палатки к палатке, спаривалась, со всеми представителями мужского пола, и ни кто не мог ей отказать в желаемом. Обойдя всех прощающихся с усопшим, она выбрала шестерых понравившихся ей мужчин, которые её внесли на носилках на корабль, где они, повторно, спарились с ней, после чего её привязали к погребальному столбу, а мужи сошли на берег. Повершив всю процедуру прощальной тризны, Хальв подошёл к кораблю и предал его огню. Когда судно разгорелось, а дружки-ярлы стали выталкивать авангард правителя в море.

Деревянные резные фигурки, украшающие нос корабля уводили Ирвинга Старшего в последний путь. Пламя, ползущее по корме, охватило всю деревянную часть строения, паруса, снасти и взметнулось по всей вышине погребального столба. Сначала волосы добровольной жертвы встали дыбом и, тут же, вспыхнули ярким пламенем, после чего и всё её тело охватил огонь.

Когда, горящие мачты сорвались вниз, корабль пропал из вида.

– Локки!.. – обратился Хальв. – Ты не представляешь?.. Но… я, есть – Я!!! И даже более того!!!

«Пройдоха» не понимал, как понимать сказанное: «Толи он всё ещё находиться под воздействием поминальных возлияний?.. Толи он так ничего и не понял?.. И, есть – самый, что ни на есть – неотёсанный болван?»

– И это меня совсем не радует!.. – продолжал Ирвинг.

– Надо же? – обрадовался Хранитель, словно он получил ключи от Вселенной. – По всей видимости – полёт был совершён не зря?..

– Я зажёг погребальный костёр, исполнил свой долг, но я не счастлив… Где мой сын?.. Его нет!.. Сбежал вместе с матерью!.. Из захватила все корабли!.. Мне даже не на чем отправиться в последний путь. Ярлы пользуясь моею беспечной доверчивостью – обложили бондов такой данью, что они все разбежались не в состоянии построить требуемые корабли и боясь расправы. У меня слёзы готовы выступить из глаз от такой безысходности.

– Не стоит расстраиваться, – принялся успокаивать его Барабаш.

– Мне даже не кому, поднести спичку под мой погребальный костёр?.. А о корабле я уже и не думаю!

– У тебя есть сын!.. – Локки напомнил ему о Хлодвиге.

Локки прекрасно понимал, что Хальв и Мария – это два соседствующих элементы в слюдяном витраже мозаики, но по ошибке разложенные художником-мозаичником в разные коробки, предварительно не пронумеровав их. Вспешке, мозаичник перевернул их, не подписав предварительно – для удобства собирания. И они, очутились в разных коробках. Метафора проста до нельзя. Но, самое удручающее, что во всей этой истории, художником-мозаичником был Локки. В итоге стали они чужеродными друг друга, пусть даже от части, хотя и тянулись друг к другу и нашли друг друга. Элементы мозаического полотна, соединились не соединяясь. Точнее, один элемент этой единой части, был явно дезориентирован, поэтому целостной картины не получалось и причиной этого была всего-навсего дурь одного из этих элементов.

Мария считала, что угли их отношений с Хальвом, ещё есть. Печь ими полна, вот только надо их разжечь, но они, как ни странно даже не тлели – должно быть отсыревшие от нескончаемой браги и её бесконечных слез. Но домоправительница не теряла надежды на их топочный жар. Их отношения текли точно вода, но по разным руслам, являясь всё же одним целым свойством реки на время оторвавшиеся от основного русла и разбившиеся, разбежавшиеся по рукавам и из быстрой реки превратились в вялое занудное перекатывание по камням. Одному изреку было совершенно наплевать – что делается по соседству. Другому же было отнюдь не безразлично… он часто вспоминал – о тех бурных, совместных временах совместного течения и уповал на обязательное воссоединение. Вот только не знал когда? Но знал, что это непременно будет и произойдёт – все реки, перед впадением в море разбиваются на рукава, вот и они, должно быть, разбежались перед впадением – но в море они обязательно встретятся!!!

– Жизнь продолжается, – Локки попытался подбодрить конунга. – Открой глаза и не упусти свой шанс!.. Твоя жизнь в твоих руках и ни чьих более…

– Ты, так думаешь? – на загрусневшем лице Ирвинга поползла обнадёживающая улыбка.

– Я уверен! – радостно подзадорил его Локки. – И гони прочь эту вселившуюся в тебя грусть и тоску.

Хальв встал. В нем заиграло сильное, быстрое, высокое тело, как прежде. Тело, которое могло терпеть лишения и тяготы и выходить из неимоверных, трудных и патовых ситуаций победителем. Он озабоченный робостью начинал понемногу выходить из спячки.

– Ты, думаешь получиться? – уточнил конунг.

– От нерешительности мы теряем больше, чем от неверного шага! – подбодрил его Локки. – Женщина хорошо помнит – с кем она забылась…

– Да?..

– Да! – уверил его Барабаш. – Не извольте сомневаться ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!!! ВАС ждут великие дела!!! Любовь и счастье!..

– Какая любовь?.. – иронизировал Ирвинг. – Жену интересуют, лишь прибавки к приданому. Живём точно крысы – складируя всё по разным углам, Сын туда же – не отступает от юбки матери.

– Опять, ты, за свое?.. А, ты, присмотрись к Марии?!! – с лукавым прищуром намекнул «Пройдоха». – Она тебя любит!!! А у твоего сына Хлодвига. Ох!.. Какое будущее!!!

Чем больше говорил «Пройдоха», тем больше и больше Хальв склонялся в правильности доводов суждений несуразного и своей никчёмной загубленной жизни. На лице Хальва запечатлелась смесь сочувствия и запоздалого раскаяния. Он то и дело кивал, на все предложения Локки. Соглашаясь с его рассуждениями и чем больше он соглашался, тем больше скорби отражалось на его лице. Только теперь он понял, что, лишь сам может исправить свою потрёпанную жизнь и залатать все дыры, самим же им и сотворённые.

– Я не мог поступить иначе. Я же конунг.

– Это тебя не оправдывает! Но то, что не заявляешь, что это был не ты, дает тебя шансы – что не всё так запущено…

– Нет! Это был я! Но я был пьян…

– Смягчает твою вину, но не оправдывает!

Он смотрел на Локки напряжёнными глазами ищущими защиты.

– Ты, думаешь, стал бы я возиться с тобой, будь, ты, совсем безнадёжен?..

– Я не безнадёжен!.. – конунг готов был кричать, чтобы доказать своё права на будущее, которое ему не было безразлично… – Я хочу, чтобы, ты, отвез меня в Константинополь! Я не должен был покидать свой пост!

Несуразный принялся уговаривать его направиться домой, к Марии, но упорство Хальва было настолько явным и искренним, что «Пройдоха» посчитал бесполезным отговаривать его от этого.

Появление в склепе прежних товарищей вызвало тревогу в сознании японца.

– Всё-таки раки-отшельники?.. – рассудил Ёки Сан. – Какой смысл, здесь им маячить просто так???

Узкоглазый страж нахмурился и погрузился – под весом печали в свои думы. Он решил ни каких шагов первым не предпринимать и действовать по ситуации.

Ирвинг обрадованный, что он вернулся на покинутый им пост, улыбающийся и довольный приближался в саркофагу.

– Как он радуется?.. Считает, что нашёл бесхозный уют?.. – приведение вознегодовал на действия прикинувшегося хамелеоном родственничка. – Ни какой он не родня?.. Разве может потомок – бросить пост – охрану родового гнезда, на каких то бездумных птиц. Это, скорее всего лжеродственник???

Неустанное приближение самозванца разгневало самурая он восстал из своего убежища наполненный гневом.

Конунг, увидев искаженное лицо стража, пришёл в ужас. Холод подступил к корням волос, отчего они встали дыбом и страх побежал по его телу. Ужас охватил его на столько, что он не мог выговорить ни слова, побелел лицом и замер, как истукан.

Страж в прыжке—полёте приближался к нему, и по мере приближения постоянно деформируясь и изменяясь и наконец, нога его превратилась в копыто.

Удар копытом сразил конунгу, причем в процессе соприкосновения копыта с телом, оно менялось по форме, сначала оно было – округлым и напоминало копыто лошади, потом оно раздвоилось – прорезалось посередине продолговатая расщелина – превратившись в козлиное не то свиное. Хальву, доподлинно разглядеть было трудно это действие. Страх настолько парализовал его, что он закрыл глаза, отдав себя – воле судьбы – и решив – «будь, что будет». Но сам удар не остался не замеченным – он впился в его грудь острыми, точно иголки, остриями и боль пронизала его и понеслась по всему телу, от чего Ирвинг взвыл и поневоле открыл глаза.

Он стоял посередине своего брошенного жилища, около камина с кочергою в руке. Кочерга, для удобства переворачивания и вытаскивания головней из топки была раздвоена на конце и напоминала форму козлиного копыта. В комнате пахло тлеющей тканью и мясом. Холщовая рубашка конунга, когда-то белоснежная, сейчас была, больше похожа на дерюгу, грязную, окровавленную и почерневшую. В зияющую, дымящуюся дыру в районе груди проглядывали куски обожжённого мяса.

Осознав, что он, поджёг сам себя, конунг в испуге – с остервенением швырнул раскалённую красную кочергу в горящий камин. Он принялся тушить на себе одежду, но задев обожженную на теле рану, вскричал от боли. Схватив кувшин с пивом, он принялся жидкостью заливать тлеющую одежду. Влага, попав на рану, вызвала очередной приступ боли. На душераздирающий крик, оглушил сознание Марии. Она вбежала и, увидев, корчащегося от боли конунга принялась дуть ему на грудь. Ирвинг пришёл в себя.

– Где сын? – спросил он. Хальв сидел на полу, прижавшись спиной и головой к стене. – Я хочу видеть сына!

– Хорошо! Хорошо, – согласилась Мария. – Но, он спит. Веди себя тихо. Не буди его.

– Спит?.. – уточнил он, любуясь её красотой.

– Да… Спит, – сказала она, забота конунга, вдруг проснувшаяся, ни с того ни сего обрадовала её.

Глаза Марии увлажнились, отчего – стали, ещё больше и красивее.

– Да? – спросил он, не зная к чему.

– Да! – ответила она.

Он смотрел на неё глазами полными любви, не понимая своей слепоты и предубеждений, мешавших ему жить радостно и счастливо.

– Да-Да!! – соглашаясь, повторил он и растаял в довольной улыбке. Он прижал её к себе и трепетно погладил по голове.

Слёзы радости наполнили её глаза. Они текли нескончаемой рекой на рубашку конунга, и она не хотела их скрывать. Мария была уверена, что услышит это «ДА» и оно свершилось. Она была счастлива.

– Какая, ты, красивая?!! – полный восторга Хальв таял в радостной улыбке.

Мария молчала, не в состоянии, что-либо ответить.

– Я тебя люблю!.. – с сердечной мягкостью продолжил Хальв.

Она в ответ улыбнулась, счастливая и довольная.

– Какие у него красивые руки?! – восторженно подумала она и в глазах у неё заиграли огоньки предстоящей радости.

– Я тебя люблю!.. – повторил он.

Всё вокруг, как то изменилось, изменилось в её сознании и по—особенному засияло, озарилось и наполнилось счастья. В душе звучала музыка, недосягаемая для посторонних – та самая музыка, что звучала на коронации брата Карла в Реймсском соборе, тогда их впервые с сестрою вывезли в свет. Они, ещё совсем маленькими детьми, стояли тогда в очереди и присягали на верность королю. Всё было торжественно, под сводами собора звучала чарующая музыка органа.

– Какая, ты, красивая?!! – Хальв продолжал говорить ей ласковые и приятные слова.

Она прижалась к нему ещё сильнее.

Они целовались не спеша, как бы пробуя друг друга на вкус. Единственное слово, которое Мария произносила – это «Хальв». И звучало оно, как вдох.

Мария всегда считала, что жена обязана приспосабливаться к своему мужу. Приспосабливаться к его потребностям, быть терпеливой, хозяйственной, целомудренной и правильной. Не раздражать мужа, а быть ему опорой – надёжным тылом. Но, теперь она поняла – это мало! Она должна любить его так, чтобы он полюбил её ответно и тогда, всё это и даже больше, непременно сбудется, хотя порой будет очень даже нелегко.

Мария, как «Отце наш» запомнила наставление монахини монастыря – «Трудись!», «Молись!»

– Когда внутри все заполнено, там нет пустоты, – звучали поучения настоятельницы.

Она прекрасно уяснила это. Она любила, и у неё не было пустоты – она была счастлива этим…

Хальв поцеловал её в очередной. Он повел рукой по шее и телу. Его рука, едва коснувшись, нашла то, чего искала. Выражение застыло на её лице, в мечтательном ожидании, не то боли, не то наслаждения.

Эпилог

Вышедший из берегов ручей затопил всю пойму. Первый морозец сковал её льдом.

– Как там Хлод? – эта мысль заставила Ай поежиться. – У него ведь, так и не выросла шерсть?! Должно быть из-за этой паутинки?

– Ничего, – успокоила она себя, – в след за первым морозцем наступает дивная пора бабьего лета – ещё вырастет!!

Промозглое утро растелилось туманом по всей низменности. Похолодевший за ночь воздух не радовал волчицу. С высоты манящее, утопающее дымное марево таило опасность, но Ай отогнала набежавшую тревогу. Чтобы до конца развеять пугающие её мысли, она потянулась, зевнула и спрыгнула вниз, отправляясь на охоту.

Ауст с Эйр на плечах остановился, поджидая Идэн. Она, то и дело, отходила с тропы и собирала последние ягоды, прямо с ладони, давая их дочери. Высоко над головами, в кронах высоченных деревьев шумел ветер. Лучи солнца играли на красно-коричневых стволах корабельных сосен. По полям Ауста гулял ветер Гольфстрима, играя колосьями злаков. Идэн шла им в след и радовалась своему счастью.

– Любовь не выбирают, – решила она. – Она приходит сама, охватывает тебя, заражает, как болезнь – связывая по рукам и ногам и самое приятное – что ты не хочешь этому противиться.

Так у неё было с Хальвом. Она ждала его с похода три года. Такое же чувство у неё и к Аусту. Но, чувства к Аусту у неё глубже и шире. Её не пугало в своё время даже – то, что ей придётся покинуть родительский дом. И жить в стране, где лето длится, как день, а зима, как ночь, длинная, кромешная и нескончаемая. Он казался ей далёким, недосягаемым героем – вернувшийся из лона Асгардских богов. Его красота, словно острый нож, пронзила её сердце, и поразили навек.

– Ты, чего? – спросил Ауст, видя её застывшую в изумлении.

– Я!.. – не зная, что ответить она в замешательстве повторила несколько раз «Я» и добавила, возвращаясь в своё состояние – полной, присущей ей уверенности. – Вами любуюсь!.. Или нельзя?..

– Можно! – и они дружно засмеялись довольные своим счастьем. Идэн, после того, как отец Ауста и братья не вернулись с моря, запретила ему выходить на промысел. Аусту пришлось заняться земледелием и ловить рыбу сетями, прибегая к услугам приливов и отливов.

Вотчина Ауста была на самом, что ни на есть севере, где туманы застилают округу белым маревом, погружая в безмолвную тишину грёз. Эта территория больше напоминала Вальхаллу Одина, отдыхающего после шумной пира, со своим окружением, в мире полудрёмы и забвения, время от времени с лиц этой достопочтенной братии, пушистые крылья Валькирий отгоняют прочь набежавшую печаль, ни что не должно огорчать заслуживших покой воинов. Место было превосходным для пиров Одина, но не для земледелия. Мало того, что земля была камениста и не плодородна, она ещё и находилась под влиянием северных, леденящих ветров, поэтому, чтобы сохранить и не поморозить урожай приходилось пускать дымовые завесы. Зимой здесь стояли сплошные туманы. Парило от теплого течения, нёсшего свои воды на север, огибая полуостров. Парило от самого основания ущелья, в низине которого протекала речка, не замерзающая даже в самые сильные морозы, поэтому речку звали «Теплой». Оттого местность звалась «Долиной Дымов, Туманов и Теплой Воды». А Ауста «Властелином этого изумительного по красоте края», но не как «Собирателя Богатых Урожаев». Как бы там не было, но он был свободным землевладельцем. На склонах долины паслись козы, дающие жирное молоко, из которого красавица Идэн делала изумительный по вкусу сыр, на полях созревали злаки, пропитанные дымком, отчего пиво получалось необычайно ароматным, что дало ему прозвание Ауст «Властелин Замечательного Пива». Каждый угол жилища Ауста и Идэн пропах довольствием. Запахи приготовленного мяса и свежего сваренного пива пропитали всё, куда только можно впитаться, даже, если ты уже, и не жаришь и не варишь, все равно этот запах присутствовал, как благо и достаток благополучной жизни.

Дорога извивалась, словно змея, петляя между деревьев и спускаясь к морю одним концом – вторым убегая в горы. Волчица лежала среди двух огромных валунов, прогретых солнцем на подложке мха. Лапы её утопали в пушистом бархатном мхе. Тишину нарушали, лишь шорохи покачивающихся ветвей, но они не волновали её, потеряв всякую надежду найти Хлода, она смотрела на красные бусинки костяники, колонией угнездившихся между камней.