Текст книги "В гостях у императорской четы"

– В каждой местности свои, – заявила Плацидия. – Без всякого назидания – кого то научил он земледелию. Согдианцам он предложил – не убивать своих отцов, а кормить их. Да, от этого появились лишние рты, но зато появилось уважение к старикам. Вавилонянам предложил уважать матерей, а не жениться на них – от этого упала рождаемость, но появилось уважение к женщине.

Интересная беседа занимала их обоих и была в одинаковой мере познавательна.

– Скифы, познав греческие устои, перестали выбрасывать умерших родственников на растерзание. А взялись их хоронить с почестями, возводя курганы и не скупясь на погребения.

– Да, – согласился басилевс, – он не лез в чужой огород со своими наставлениями, а наоборот брал примеры местного образа жизни, видя в этом пользу и удобство.

– В чём это? – поинтересовалась августа, желая узнать, насколько компетентен Феодосий в данном вопросе.

– Их, наверное, множество! Но я знаю одно – воюя на востоке – он взял за основу одежду местных – с легкостью сменив убранство греческих одеяний на простое одеяние персов, как сам, так и своим воинам.

– Что спасло не одну тысячу воинов от солнечного удара, – поддержала мысль императора августа. – Он был философ практик, хотя не написал ни одного трактата. Платон написал трактат «Государство», но я не думаю, что кто-то из правителей воспользовался его наставлениями. А он создал более семидесяти новых городов-государств в своей империи, не написав не одного философского труда.

Галла говорила бы и говорила, не согласись император с ней.

– Но, вы, зря так – о Платоне? Труды Платона он возил с собой, как настольную книгу!

– Бесспорно! – Плацидия не стала перечить объективному ходу мысли здравого человека. – Читая Платона, он не мог не принимать его наставления в практическом исполнении, но сильного влияния в устройстве его империи учений великого философа не прослеживаются. А то, с каким вдохновением продолжала существовать, после его смерти огромная империя, распавшаяся на множество устойчивых государств, под управлением его полководцев соратников говорит о правильном её устройстве.

– Одно из его достоинств, – вставил Император, – он не общался с покоренными и подчиненными, как господин, и это позволяло ему избежать заговоров, бегств и восстаний, а вставшие, под крыло его опеки, благовейно принимали силу его оружия, как покровительство и защиту.

– Да, он не боялся, воедино смешивать племена, давая им понять, что их сосуд жизни – Вселенная, – добавила Плацида, она сожалела, что у неё с Атаульфом не получилось такого союза. Она просто мечтала, чтобы на её свадьбе, также как и на его, сошлось, сто невест – персиянок и сто женихов – эллинов, создав надежный мост между Европой и Азией не из дерева и гвоздей, а из человеческих судеб. Она была не прочь создать устойчивую римско-вестготскую империю и стать императрицей, но смогла лишь стать королевой вестготов на два года…

– Он не был сторонником – приписывать себе чужие победы и подвиги, – сообщил Феодосий.

Сверстники играющме с Александром с завистью, восторгались богатствами на него сыпавшимися. Филипп завоевывал все новые и новые земли, а юноша, лишь с горечью отвечал друзьям: «Мне жаль, что отец мой – мне не оставит места для подвигов!»

Феодосий задумался и спросил:

– А как вы думаете, был ли он – лишен гордыни?

– Не знаю!.. Но то, что он был дальновиден – это «ДА»!!! Я думаю, он неспроста отказался от участия в Олимпийских Играх. Зная – заранее, что выиграть он сможет, только у простого люда, а проиграть может – только, как «Царь». Чего здесь больше – «Гордыни?..» или «Здравости??».

– Но перед этим он спросил, – не согласился с ней Феодосий. – Учувствуют ли в Олимпийских Играх Цари? – на что ему ответили, что – «Нет!» – поначалу он нашёл это «не справедливым, и очень даже справедливым» и лишь, потом вынес свое – великое суждение, достойнейшего из ЦАРЕЙ!!!

– Великодушие и дальновидность удел Великих мира сего! – добавила Галла.

– А как он был великодушен и внимателен к своему отцу?!! – с восторгом изрёк басилевс.

Отец Филипп был ранен в сражении в ногу и хромал, всю оставшуюся жизнь, стесняясь этого. На, что великий отпрыск заявил: «Отец! Не надо унывать, когда – каждый твой шаг, говорит – что ты «ГЕРОЙ». А хромота – это знак – твоей воинской доблести и, ни как – ни меньше! С той поры Филипп перестал стесняться своей необычной походки.

– Великодушие удел великих, – повторила Галла Плацидия, полностью согласная с доводами племянника.

Ничто не смогло помешать – свершениям задуманных им дел. Ни, вражеское золото иноземцев, рассыпавших в раскрытые ладони ненасытных демагогов. Живущих по принципу – «деньги не пахнут» и расшатывающих устои государства, как только можно – не считаясь ни с чем, ради того, чтобы достойно отработать за полученный куш, в расчете на новые и новые залпы вливаний и золотые транши. Ненасытные, орущие ораторы-демагоги, сотрясавшие воздух, превратились в скрытых лазутчиков, пытаясь породить смуты и привести в движение сформировавшиеся устои страны и народов её населяющих.

Их взаимная понимающая дискуссия могла бы длиться бесконечно, не заметь они скопление людей перед картиной. Любопытство заставило их остановиться, прервать беседу и подойти.

– Что же они смотрят? – спросили себя одновременно Феодосий и Галла, но через какое-то время – это недоумение пропало, но появились новые загадки и вопросы, чередующиеся с внутренним любованием… Они, как и все, стояли завороженные, не замечая ни кого вокруг.

Большое, белое, насыщенное полотно, выполненное, в виде мелких крошечных мазков создавало фон не обозримого пространства, раскинувшейся туманной пелены. Картина под названием «Утро в порту» говорила сама за себя – «как, что—то не значительное» – своей, на первый взгляд кажущейся никчёмностью, но от того, ещё больше хотелось спросить:

– «А где же здесь суть?» Но, так и не получить ответа, потому, что сути здесь не было. Еле заметные контуры пирса, спрятанные за пеленой тумана – вряд ли можно было назвать сутью, но было, как то необычно смотреть на эту, казавшуюся на первый взгляд, бессмысленную пачкотню. Какое-то притяжение приковывало и рождало любопытство и интерес:

– А, что же здесь – смотреть? «Здесь, же – ничего нет???» и чем больше присутствующие задавали себе этот вопрос, тем глубже они всматривались, пытаясь вникнуть внутрь картины. Затереться, в эту самую – суть, где-нибудь – среди засохших мазков краски.

За большим скоплением людей императрица и Локки не заметили Феодосия и Галлу, заворожённо смотрящих на картину.

Евдокия и Локки подошли ближе, с первого взгляда можно было понять – это не необыденный тип изложения – это нечто большее…

– В мире искусства появилось новое приобретение?.. – спросил у неё «Пройдоха».

– Да!..

– И с не малым дарованием!..

– Совершенно верно!.. – согласилась Евдокия.

– Кто это дарование?..

– Приск.

– Приск???

– Да… Приск.

Локки не верил своим ушам – Приск был его духовный питомец.

Евдокия, заметив в толпе мужа, подошла к нему и, взяв его под руку, сообщила:

– Это он… я тебе, о нём говорила.

– Кто он? – пришёл в себя Феодосий. – О, ком, ты, мне говорила?

– Это одна из работ Приска, о которых я тебе, уже рассказывала!

– Да! Да! – поспешил согласиться император и пожалел, что – должно быть, не так внимательно слушал свою супругу, иначе бы он по-иному писал свои картины… – Теперь он знал, чего не достаёт в его полотне…

Почти, что сразу к ним подошли братья Евдокии с жёнами. Императрица решила представить их Галле.

Улыбки запечатлелись на женских лицах, выражая, одинаковую степень неестественности и были скорее, даже, условными знаками внимания и вежливости, без всякой теплоты и хоть, какого-то удовольствия. И, это было, удивительно, обычно, жизнь играла у Галлы Плацидии на лице, в глазах, на губах. Она, ни когда, не оставалось безучастной к событиям и действиям, происходившим, невзирая на их масштабность. Она могла одинаково радоваться и улыбаться ежику в лесу или белке, ловко, таскающей орехи к себе в дупло, так и сочувствовать людям, попавшим в беду или не ловкую ситуацию. Если ситуация способствовала и была не обходима, её помощь, она непременно принимала в ней участие своими посильными действиями. Но к событию знакомства с родственниками Евдокии она отнеслась с полным безучастием, даже – внешним.

– Локки, – обратился Валерий к «Пройдохе», – а может нам не записываться в армию?

– Это отчего же?

– Да… Как-то так?!

– Что же, вы, тогда будите делать? Если не в армию?..

– Нефтью займёмся!

– Чем??? Чем??? – Локки от удивления поперхнулся слюной.

– Нефтью, – повторил Валерий.

Братья краем уха услышали о новом тендере на поставку нефти в Империю с Таманского Боспора и решил поучаствовать. Валерий и Гезий были даже рады, что не завели разговора с сестрою – «о аукционе на поставку сена императорским конюшням». «Нефть!!!» и «Сено» понятия не соразмерные и не соизмеримые.

– Да, вы, что ребята?!! – испугался за них Барабаш.

– А, что?.. – не понял его тревог Валерий.

– Нет!.. Вам лучше в армию!.. – заключил «Пройдоха» и, считая разговор завершённым, добавил, показывая куда-то вверх. – Мне за вас ещё отвечать, я как-никак за вас обет дал?!! А в тех местах, не ровен час, и поубивать, могут?!! Это вам не сено с бабами?!!

Барабаш отошёл от них, оставляя горе предпринимателей с открытыми ртами от неожиданности отказа.

Улыбающаяся Евдокия стояла рядом с мужем и была счастлива, на столько, что Локки не мог не спросить:

– Вы ссорились между собой, хоть раз?

– Нет! – в голос ответили супруги.

– Вы, ни разу не поругались?? – по-настоящему удивился он.

– Ни разу! – одновременно повторили они.

– Меня радует больше всего, ваше взаимопонимание!

– А, нас то, как радует… – радостно сообщил Феодосий. – Я безумно счастлив и продолжаю парить от этого блаженства!

– Течение любви не всегда бывает ровным? Вам просто повезло!

– Да!.. – согласился Флавий Юниор. – Повезло!

– И даже, очень!.. – добавила супруга.

С плеча её спадал ворот широкого платья, в виде хитона – веяние последней моды. Полы платья свисали до самого пола. Само же платье было приталенного в поясе, но свободного по рукам, чуть ниже локтя. Хитон, в отличие от обычного, на груди имел разрез, сквозь который выглядывала яркая блуза, такого же пурпурного цвета, но более тонкой материи. Пышные рукава кружевных манжет, почти, что скрывали кисти рук, в массе волнистых кружев, воланов-оборок. Когда она поднимала руки, по каким-то причинам, пушистые, мягкие оборки спадали до локтя, обнажая изящные по красоте тонкие пальцы со сверкающими кольцами обрамленные алмазами неимоверной стоимости. Множество браслетов с шумом чарующим слух, тут же спадали вслед за манжетами, отчего императрице становилось неловко, но того требовал этикет. Блеск и богатство Империи должно непременно покорять и вызывать уважение и трепет одновременно. Но, даже не смотря, на смущение, царственная стать в ней, бросалась с первого взгляда.

– А по другому и быть не могло… – заявила Евдокия, радуясь своему счастью.

– По иному, нас, даже, и не устраивает?!! – категорично поддержал жену Феодосий.

Евдокия полностью согласная с его суждением и довольная своею судьбой, широко улыбалась. Она хотела жить в его голове, любить отчаянно, неосознанно и вдохновенно.

– Как я завидую тем, кому не надо притворяться, что они счастливы!!! – изрёк Ангел, по настоящему завидуя их счастью.

Но по лицу императрицы опять пробежала, какая-то тайна, но вникнуть в неё Локки не успел, на них выбежал, прямо можно сказать, вылетел Хрисафий.

Визирь с кислой физиономией, должно быть от того, что он потратил много времени, больше того, чем требовалось, на то, что было им запланировано, других причин для огорчения у него, вряд ли, могло возникнуть. В запачканном хитоне, по всей видимости, он сам ходил на конюшню и долго там искал сокольничего, чтобы предупредить его о предстоящем визите к нему Локки.

– И как он всё успевает? – не без восторга подумал несуразный гость. – А, ведь мог же, послать кого-то из слуг? А он всё, сам?!!

– Вы, должно быть, навещали сокола? – не без сарказма спросил Локки.

– Да!.. И у него всё по-старому… от того он ждёт, не дождётся – ВАС…

– Сидит?..

– Сидит… В ожидании, когда же, вы, его осчастливите, своим присутствием?!

– Господин, канцлер! Вы, не находите, что в ваших действиях – много чего не так???

– Локки!.. Неужели мой ум настолько одряхлел, что утратил возможность аргументировать?

– Что, вы?!! Что, вы!!! Ты, настолько убедителен, что нет, ни каких, сомнений в твоей профпригодности?!!

Хрисафий не мог понять смысл, высказываний гостя.

– У, вас, такой неимоверный штат – а, вы, всё сами???

– Так, надёжнее!

– Тогда зачем, вам, канцелярия?

Хрисафий счёл нужным промолчать.

Какое неимоверное трудолюбие таится в этом человеке? – подумал Локки, глядя на препозита. – И все благодаря отсутствию женщин?? Времени и сил тратящих на них?.. Парадокс?!!

Откланявшись императорской чете и августе, Локки и визирь направились на конюшню.

Среди охотничьих птиц: беркутов, ястребов и соколов, размещенных в вольерах – сидел подросший соколёнок на ветке и не за что не хотел с неё слетать. Ловчий неоднократно пытался переместить его в вольер к остальным птицам, но он упрямо сидел, мёртвой хваткой вцепившись в ответвление на дереве. Локки посмотрел на него и велел сокольничему приготовить необходимые инструменты. А сам направился на поиски Хальва, чтобы тот, больше не пил перед баней и чего-нибудь съел.

Глава 10
Поиски Хальва

Место пира опустело. В преддверии бани, гости переместились в сад, но Хальва среди оставшихся участников бала не было. Локки принялся его искать, переходя из комнаты в комнату.

Когда он вошел в одну из следующих помещений. Это оказался огромный величественный зал с пурпурными креслами и такого же цвета длинными занавесками на высоких окнах. Огромный, цветной персидский ковром лежал на полу, с преобладанием красных тонов.

Стены, обшитые дубом, огромные окна и белые высокие потолки, украшенные лепниной из сцен воинственных баталий с множеством горгулий и лиц воинов, смотрели на созерцающий внизу мир. По углам, за исключением одного, стояли вазы из пурпурного переливающегося камня. Ковёр, точно костёр, расстилался поверх мраморного пола, готовый в любой миг обдать жаром и пламенем всё это изящество.

– Какая восхитительная красота?!! – воскликнул гость. – Такое сейчас редко, где можно встретить, если только, не приняться раскапывать, заброшенные, занесенные песком виллы фараонов притаившиеся в бывших оазисах, среди пустыни. Да может быть еще во дворцах персидских царей, да индусских раджей, но они конечно уступают по величию и роскоши фараоновским.

Особенно Локки поразило сочетание белоснежных потолков в объятии пурпурного пламени – казалось, вот-вот пламя обдаст копотью эту белоснежную красоту и этой картины больше не будет, как не стало великолепных дач фараонов в оазисах пустыни, погребенных под тоннами сыпучего, зыбкого песка.

Четвертый угол имел углубление и был задрапирован тканью в тон всего зала. Открыв штору, Локки остолбенел, там, в довольно таки, просторной нише стояло массивное кресло из черного мрамора.

– Да это же походный трон Ганнибала??? – в сердцах вскрикнул несуразный. Этот трон он узнал бы из тысячи!

– Ах, вот кому, эта зала обязана своим убранством.

На походный трон бесстрашного полководца, после него, должно быть ни кто и, не помышлял сесть, он стоял, как интерьер – убранство. Многие может быть, даже и не догадывались, что это за реквизит – диковинная вещь – раритет из далёких веков и не более.

Каменное изваяние в форме льва, из торжественного черного мрамора, что и кресло, стояло за троном на задних лапах. Передними конечностями изваяние ограждало сидящего на престоле сюзерена, а в зубах лев держал корону, символ власти над миром. Как не отговаривал Барабаш Ганнибала, не тащить с собой, через альпийские перевалы слонов, «ВЛАДЫКА КАРФАГЕНА» был не преклонен в своем решении… и потерял всё… слонов, войско и власть вместе с троном.

Находясь, под бурным впечатлением, Локки не заметил Хальва. Конунг мирно спал под реликтовым изваянием, обхватив ногу льва. Задернув штору, Барабаш вышел в следующую комнату.

Планировка дворца была вполне понятна. Большие парадные залы, сменялись комнатами, меньшими по размеру, для отдыха и уединения. Таких комнат было много, в пристроенных к основному зданию флигелях, которые соединялись между собою переходами и ступенями, а этих переходов и пролетов было такое множество, что пугало людей, неосведомленных в планировке здания. Локки, сам того не понимая, как – заблудился.

Стены очередной залы, он уже не помнил, какой по счету, были обтянуты восточной тканью, легкой и блестящей, точно она была расшита золотом. Шитьё золотом и в самом деле присутствовало в изображении летящих стай птиц, разной величины и разного вида, неимоверного количества бабочек и цветов.

Всё эти пейзажи, от проплывающих по воде причудливых лодочек, красивых деревьев и голубого бесконечного неба, необычных домов с вздёрнутыми крышами, гармонично уживались на этом полотне, не имея ни капли излишества и уж, не как не были, каким-то нагромождением. Да, эта картина не имела, какого-то глубокого смысла, она была просто красива, своим, как бы показалось на первый взгляд сборищем, диковинных, необычных вещей и оттого казалась, ещё красивее и притягательней.

Локки отодвинул штору, чтобы понять: «Где же он находиться?»

На него смотрели, узкие глаза—щелочки, мордастого человечка. Об его упитанности, говорили сами за себя, заплывшие глаза, отъевшиеся, свисающие щёки и огромный живот. «Пройдоха» тронул его рукою, и истукан закачался. Внутри него, что—то весело забегало, а он сам пришел в движение, раскачиваясь всей фигурой от головы до ног, на которых сидел в позе лотоса.

– Это тоже должно быть подарок от предводителя гуннов, которых они, должно быть, немало прихватили, уходя из Китая? – подумал он.

Улыбнувшись болванчику, несуразный задёрнул штору, забыв даже, зачем он её открывал.

Локки сел на один из стульев, с узкими сидениями, стоящими вдоль стен голубой залы и запрокинув голову на высокую спинку, стал любоваться лепниной на потолке.

Хальв, тоже, как и Локки, заблудился, но чуть раньше «Пройдохи». Пробираясь по множеству флигелей, комнат и проходов, вдоль стен, он добрался до какого-то закутка. Обнаружил там, удобное кресло, и забравшись, в него с ногами, конунг свернулся калачиком и заснул. Поспав, какое-то время, он ощутил холод от каменного изваяния и, не просыпаясь, сполз, с походного кресла на пол, обняв ближней рукой одну из лап хищника и, вытянув, для удобства ноги, продолжил сладко спать.

Фресковая роспись с изображением картины «Страшного Суда» заворожила Локки своею четкостью, именно четкостью и ясностью лиц изображенных на стенах и арочном потолке.

– Красиво?.. – услышал несуразный, чей-то вопрос.

Локки оторвал голову от спинки кресла и повернулся на голос. Перед ним стоял преподобие.

– Ваше Преосвященство!!! – вскричал Барабаш.

Локки обрадовался. У него появилась, явная возможность, выбраться из запутанных лабиринтов.

– Как мне пройти к термам?

– Вы, заблудились?.. – вопрошал батюшка.

– Да!.. – продолжал упрашивать Ангел, но его просьбы больше были похожи на крик.

– Я помогу вам!! Я вас выведу!! – сыпал обещаниями патриарх. Преосвященство был рад, что Локки заблудился, и он особо—то решил, не спешить: «Выводить его из создавшихся затруднений».

– Идёмте, – предложил Несторий, выбирая далеко не ближний путь.

У него к Локки, было множество вопросов. Он был рад, что встретил его перед термами. Ибо, идти в баню и разоблачаться, там до вакханального состояния, было для него не пристойно. Сан не позволял, таких бесовских вольностей. Один из вопросов мучавших патриарха: «Получил ли странник нимф?» Второй, скорее был просьбой: «О ходатайстве перед басилевсом, о выдачи земли под монастырь». Остальные он намеревался задавать, по мере выпутывания страдальца из заблудившегося состояния.

Начал он со второго, вкратце поставив гостя в курс дела и ход событий по продвижению этого вопроса.

– Почему не походатайствовать?!! Походатайствую!!! – пообещал заблудившийся.

Преосвященство. довольный ответом улыбался.

– А, вы, обращались с этой просьбой к августе Пульхерии? – спросил несуразный в конце своего обещания.

У Нестория с Пульхерией были разногласия в понимании некоторых трактатов Божьего Писания, поэтому она вряд ли бы стала, посодействовать его вопросу, продвижения «по выдаче земли». Он, даже, считал, что она всячески мешала продвижению этого решения в Сенате, но это было чисто его суждение, не более.

– Нет, – ответил он коротко, – к августе я не обращался.

Патриарх по-детски не мог врать, а разногласия суждения постулатов Божьих у него с августой были крайне категоричны.

Локки заметил, эту неприязнь, но решил спросить об этом у Пульхерии самой, заодно и испросить её мнение, на этот счёт. Он не хотел капаться в нынешней сути патриарха. «Пройдоха» прекрасно помнил, его ещё по детству.

Несторий был единственным ребёнком в семье, отчего рос в безумной любви и чрезмерной избалованности. Мальчиком его отвели в монастырь, для получения образования и выбора жизненного пути. В обитель, не из самых худших и заброшенную не свет куда, но в силу своей изнеженности, он испытывал массу недостатков и не удобств. В первую очередь, он лишился родительской любви и опеки. Теперь, он должен был сам, во всем успевать и полагаться на свое «Я». Но, самое ужасное и пугающее, это то, что он обо всем доносил на своих товарищей—послушников и с каждым разом все более и более подробно. Что творилось в бане?.. Что происходило ночами, после отбоя в келье юных послушников, вплоть до мельчайших подробностей рукоблудия. Это пугало монахов-настоятелей. Сверстники устраивали ему темную. Поначалу это воспринималось, как шалости. Но, день ото дня, у подрастающей братии, удар крепчал. И настоятели забили тревогу:

– Не вышло бы смертельного исхода? – рассуждали постриженные воспитатели.

– Вы, знаете, – обратился настоятель к отцу Нестория. – Сейчас по амнистии императора вышло на свободу столько уголовного люда из тюрем и чтобы, хоть, как-то прокормиться, они всё хлынули в монастырь. Я опасаюсь за нравственное состояние вашего сына.

Услышанное от настоятеля действенно сказалась на состоянии любящего отца, и он тут же перевел своего сыночка в пустошь, далеко в горах, где обитали одни старцы, что сыграло в его жизни, предопределяющую роль.

Жизнь потекла, от одной скучной трапезы к другой. С однообразным запахом квашеной капусты. Чтением учений основ закона Божьего.

Под мелькающее пламя огарка свечи, он познавал мир в цвете книжных писаний, в цвете ему, преподносящем братией.

С памятью у него проблем не было, он все запоминал на лету. Иногда, его в назидание, потчевали определенным количеством палок, но, так, как он был парень способный и послушный, то, это происходило крайне редко и скорее всего всё-таки в качестве – истинного назидания.

Затрещины в предыдущем монастыре, сделали свое дело. Он настолько привык к поркам и терпеливо их переносил, что порою боялся сам за себя: «Не забили бы?..»

Во время назидательных экзекуций, он покорно оголял зад и спину и ложился на лавку для воспитательного процесса и всю порку молчал, не издавая не единого звука. Бьющий монах осознавал, что у него должно быть ослабла старческая рука. И спешил добавить силу хлысту. Но, не слыша в ответ ничего, лишь ускорял и ускорял темп и силу воздействия, и в конец устав, он передавал хлыст следующему учителю, жалуясь собратьям на поникшее здоровье. Так схимники, меняя один другого, познавали свою старость и уходящую силу. А испытуемый понимая: «Что ведь забьют же до смерти?» – смирял свое мазохистское упрямство и издав стон, ноющим голосом, чтобы бьющий отшельник, на конец то прекратил бичевать сплошь изрубцованную спину и зад. Бьющий наставник довольный собой, тут же угомонялся и, наградив «обучаемого жизни ученика» на прощание хлесткой затрещиной, словно молния, направлялся в келью.

И тут же, все разом, принимались расходиться по своим закуткам. У них, и своих дел было невпроворот, и дела эти, по замыслу и глубине, были, нечета этому назидательному воспитанию недоросля.

По началу, бесконечными ночами, он всё же тосковал, с грустью, вспоминал своё домашнее житьё с пирогами из домашней, горячей печи и вареньем из бочонков. Но вскоре мальчик привык и не роптал боле на жизнь – довольный ею во всём.

– Да, – улыбаясь, сказал Несторий польщенный, столь удачным ходатайством, в успехе которого он теперь ни сколько не сомневался.

Патриарх хорошо изучил сущность человека и его познания касались большинства людей, лишь малое число не подпадало под этот штамп. Из своей антиохийской бытности и скитания по монастырям Малой Азии он вынес одно. Человек с тобою мил до бесконечности и готов во всем тебе помочь, но как только дойдёт черёд, дать взаймы, то, от этой просьбы он становиться задумчивым, презадумчивым и тут же в оправдание сошлется на какие-то трудности и неурядицы, как всегда некстати подсылаемые временем. Про казусы, навалившиеся на него, ни с того ни с сего, про обесценивание монеты, ужасный рост цен, но обнадежит, обязательно обнадежит, что всё переменится и катастрофы уйдут и вот, тогда, он безусловно не откажет…

– Но, этот – ничего не просит?.. – рассуждал про себя патриарх, и это его озадачило, не кроется ли здесь, какой-то подвох, но, он, как то очень скоро, откинул эту мысль и решил развивать события дальше, «пока горячо» и принялся благодарить:

– Спасибо покорнейше за участие!!

– Не стоит благодарностей!.. – остановил его Локки.

– А, что – высидел паломник себе нимф? – спросил патриарх напрямую.

– А разве нимф можно высидеть? – глаза «Пройдохи», принялись колко буравить преосвященство.

Патриарх молчал.

– Нимф можно заслужить!

– Да!.. Да!.. – поддакивал Несторий. – И, как, он его заслужил?

– Голос открыл в нем зов голода и жажды. Ему пришлось встать и найти в земле воду. Напившись, он увидел чахлое, засыхающее дерево. Он полил его и стал поливать впредь. Из этого дерева выросла апельсиновая роща. Из множества раскиданных по пустыне камней, он построил храм и стал служить в нем, читая молитвы, даже, тогда, когда там ни кого не было. К оазису потянулись люди и все, кто не обращался к нему, находили уют и кров, а многие из них даже приняли христианство. – Сказав это, несуразный гость замолчал.

– За молитвы ему нимб воздался? – поинтересовался Святой Отец.

– Не только?.. Скорее всего – за заботу???

– Я тоже забочусь о вере! И о пастве пекусь!

– Вы, печетесь, а он ограждал!.. Лишения за них принимая!

– Так и я, за паству терплю лишения!..

– Так, да не так, – не согласился Локки.

– А, что там было не так?

– Там было всё не так…

К стенам храма подошли кочевники. Было их великое множество. И предложили они обороняющимся сдаться на милость победителя и принять веру завоевателей. Прихожане решили стоять на смерть и не сдаваться. Настоятель прекрасно понимал, что силы не равны, а человеческая жизнь, это самое дорогое для Бога. Он повелел всем принять веру нападавших, а их грехи, за вероотступничество взять на себя. Предводитель кочевников счел это предложение бахвальством. Заранее, будучи уверенным, что настоятель спасует, когда смерть подойдет к нему совсем близко.

Его закопали в песок, оставив, лишь одну голову. Но смерть не пугала его. Когда его голова покатилась, по жгучему, горячему песку предводитель понял: «Как он ошибался?»

Героическая смерть за веру потрясла предводителя и его войско. Он разрешил прихожанам оставаться в прежней вере и с почестями похоронить настоятеля. Погребя его, один из прихожан написал икону с нимбом над головой. Так он стал святым не только с позволения НЕБА, но с подачи ЗЕМЛИ!

– И что нимб воссиял?

– Не сразу!.. Лишь, на сороковой день, после кончины.

– И где, это было?

– На ЗЕМЛЕ…

Манера общения преосвященства сама за себя говорила о власти влияния на него церковных книг. Язык священных писаний жил в нем и очень ему помогал. Он научил его вежливости и правильному поведению. Ведь, не все же от природы учтивые и догадливые, а прочитав писание человек, прекрасно поймет и на всё жизнь запомнит, что не красиво здороваться через порог: «Надо выйти к человеку навстречу или же пригласит его в дом?» И таких доводов наставлений в писании было множество. На них писание и базировалось, а если, ты, еще и умеешь читать между строк, то такому дарованию и цены нет. Но, Несторий не умел читать между строк. У него не было, той искрометной чуткости, того понимания ситуацию, как – «здесь и сейчас» – в сию минуту. Патриарх не имел такого дара. Он прибегал к помощи книжных штампов. Его сердце молчало. Не показывая этих молниеносных велений чуткой души идущих изнутри.

– А, вы, бываете на причастие? – спросил Несторий.

– Люди с прекрасной душой спасаются сами, – уклончиво заявил Локки и добавил ещё более уклончиво, через свою мудрость и милосердие.

– И, что – благодать сходит?

– Когда-нибудь непременно сойдёт, – многообещающе ответил Ангел.

Долго прогуливать несуразного по лабиринтам Императорского Дворца преосвященству не пришлось, на них вышла императорская чета.

– Вы, заблудились, – милым голосом произнесла императрица, избавив гостя, от надоевшего ему патриарха, уверенного в незыблемости своих нудно-правильных суждений. К тому же, Локки становилось его крайне жалко, за узкость мысли и за упрямство, укоренившееся в нём и доходящее порою до болезненных границ. Но, несмотря на это, Барабаш, тут же, передал Феодосию просьбу патриарха, как только Несторий с Евдокией покинули их. И получил положительный ответ.

На вопрос Локки, не видел ли басилевс Хальва. Феодосий указал на ступню конунга.

Грязная подошва викинга выглядывала из-под пурпурной шторы.

Локки, крайне, удивился своей не внимательности, потому, что за шторой, где скрыт трон Ганнибала он был. Но, должно быть, впечатление от увиденного престола карфагенянина, застелило его взор, и он не заметил, лежащего на мягком, почти, что пушистом ковре, конунга.

– Спасибо, Ваше Величество!! – радостно воскликнул Локки. – А то я уже со всех ног сбился!! Пойду будить! Пусть готовится к бане!

– Как, мой сокол? – крикнул ему вдогонку Феодосий.

– Я думаю, с восходом солнца полетит?!!

– Неужели?.. – обрадовался император, но, ещё не веря.

Отодвинув штору, Локки опешил. Мертвецки бледный конунг был недвижим, застыл, закинув голову на бедро льва, точно кочан капусты.