Текст книги "Особенности национальной командировки. Мемуары старого командировочного волчары"

22. Привидение в кузове

По распределению после института я бы мог остаться в Алма-Ате, но, зная, что мне всё равно идти служить в армию, отдал это место Иринке Щёлковой, а себе взял её место – на подстанции «Нуринская». Чуть позже отец всё равно сделал мне персональное распределение в «Казтехэнерго», и никакая подстанция «Нуринская» мне не светила…

«Кто не был – тот будет, кто был – не забудет 730 дней в сапогах!» Так гласила незабвенная армейская пословица. Моих дней, правда, набралось 530 – всё-таки служил после окончания института, поэтому полтора года. Забрали меня летом 1986 года, прямо на следующий день после вручения нам институтских дипломов. И после балхашского «карантина» с принятием там Присяги, я вдруг попадаю на службу всё равно на эту самую станцию Нуринская Карагандинской области – в войсковую часть, расположенную в паре километров от той самой высоковольтной подстанции, куда я должен был распределиться!

От судьбы не уйдёшь!!!

Осенью к нам домой вдруг ворвались военкоматские, причём аж со взводом «ОМОНовцев»!

– Где ваш сын? Почему он уклоняется от воинской службы?!!

Насмерть перепуганная мамка, ничего не понимая, дрожащими руками достала из шкатулки и показала этим доблестным воякам мои письма из части: «Да он же служит?!!» Менты как-то уж очень нецензурно послали военкоматских подальше и уехали. А те долго ничего не могли понять…

В это же самое время… Шестьдесят девятые сутки моей армейской службы начались самым обыкновенным разводом перед нашей казармой, где меня и ещё троих человек отдали в распоряжение прапорщика Будыкина. Василий Васильевич Будыкин был родом тоже из Алма-Аты. Во время срочной службы он оказался солдатом стройбата, строившего нашу воинскую часть! И, поскольку от судьбы не уйдёшь, он в конце концов оказался в ней тоже – только уже в звании прапорщика и на должности техника!

Будыкин мог с завязанными глазами разобрать и собрать любую автомашину. Ходил он в вечно промасленной шинели, катался на мотоцикле с коляской, который чуть позже поменял на «Москвич-412», был отцом аж четверых детей, а в отношении к солдатам отличался крутым уставным норовом. Кроме всего этого Васильич обладал ещё двумя неповторимыми талантами: мог выпить, почти не пьянея, абсолютно любое количество спиртного (за что имел резонное прозвище «Бутылкин»), и мог достать всё, что угодно, практически из воздуха.

Никто не знал, как он это делает, но в тот день я вдруг нежданно-негаданно стал свидетелем будыкинских «секретов мастерства». Мы вчетвером пришли с развода на техническую территорию нашей части, подождали, пока Васильич подъедет к нам на «КамАЗе», и с огромным трудом заволокли ему в кузов огромнейшую задвижку для какого-то трубопровода. Я остался под тентом, а трое орёликов залезли в кабину, и машина подошла к КПП. Там мы остановились ненадолго и поехали дальше. Но, как потом оказалось, эти орлы вышли (я этого под тентом не услышал), и мне ничего не сказали!

Сначала я думал, что приедем к нашей котельной. Этот поворот проехали. Потом подумал – на ПМС в Нуринске, но и её проехали. В Токаревку вообще не завернули, и я перестал понимать, куда мы вообще едем. Дороги я не видел, со счёта времени сбился, в конце концов, где-то в верхней части тента нашёл прорези, исхитрился выглянуть наружу и не узнал дороги. Поняв, что творится что-то не укладывающееся в обычные рамки, я кое-как смог дотянуться рукой через прорезь до крыши кабины и постучал по ней.

«КамАЗ» со скорости под восемьдесят встал на месте, как вкопанный. Железка (весом почти двести кило!) полетела вперёд и стукнулась с размаху о передний борт, который от такого удара выгнуло. Я чудом успел отпрыгнуть! Будыкин прибежал назад, отогнул тент, увидел меня и разразился самыми страшными матюками. Я смутно надеялся, что Васильич сейчас развернётся и отвезёт меня назад в часть, но не тут-то было! Он запрыгнул в кабину и снова дал по газам. Периодически выглядывая в прорезь, я вскоре увидел возле дороги табличку «Темиртау».

Погонявшись на густо сдобренных огромными ямами пыльных улицах города за трамваями, Будыкин какими-то партизанскими тропами заехал на металлургический комбинат. Потом он лихо крутился между цехами, а железка летала по кузову и приходилось от неё уворачиваться. Возле какого-то цеха прапорщик остановил машину и исчез. Его не было минут сорок. Он вернулся с тремя работягами, которым я помог стащить эту задвижку с кузова на электрокар. Ну не солдаты же они в самом деле – вручную её таскать?!! Потом Васильич снова исчез часа на полтора. Без него пришли эти же мужики и закинули в кузов сварочный трансформатор. Потом мы переехали к какому-то другому цеху, и я снова остался один.

Сидя в кузове, я страшно переживал, что в части-то никто ничего не знает, и меня начали искать! Как потом оказалось, дежурному по части, майору Бежецкому, сразу же сказали, что я уехал с Будыкиным.

Работяги пришли с обеда и, посочувствовав, принесли мне из заводского буфета пару мятых беляшей. После чего запустили какой-то станок и стали кромсать уголки и балки, а я складывал их в кузове. Железок набралось прилично, а сверху на них водрузили какую-то ажурную металлоконструкцию из арматуры и сварочный трансформатор. Только после этого Будыкин сообразил, что всё это хозяйство может ненароком меня придавить, и пустил к себе в кабину. К нам сел ещё один мужик, и мы опять какой-то тайной контрабандистской тропой выехали с территории комбината.

Спустя полчаса мы подъехали к гаражам на другом конце города, мужик сгрузил свою конструкцию и трансформатор, а мы с остальным грузом поехали к себе. Был четвёртый час дня, а вечером Васильичу нужно было заступать дежурным по части. Поэтому на обратной дороге прапорщик заехал к себе домой в Нуринск, переоделся перед предстоящим суточным дежурством, и тогда мы уже приехали обратно в часть.

Озабоченный Будыкин пошёл с рапортом к шефу. После его рассказа весь штаб просто рыдал от хохота. А уже за ужином надо мною ржали и в казарме, когда Васильич стал рассказывать народу, как у него в кузове вдруг оказалось привидение. Дикое, но симпатичное. Правда, без мотора…

23. Комсомольский делегат

Отчётно-перевыборная конференция комсомольцев Краснознамённого Среднеазиатского военного округа традиционно проходила в декабре в окружной «столице» – Алма-Ате. Как и всегда, политотдел округа заранее разослал приказы по воинским частям, где указывалось, когда и сколько делегатов нужно было откомандировать в такую недалёкую от нас (тысяча километров) Алма-Ату. В части срочно провели комсомольское собрание, на котором единодушно избрали делегатов, руководствуясь, принципом: кто сможет забежать к себе домой и привезти назад чего-нибудь вкусненького. В делегаты попали я и «буржуй» Тагайбеков.

Обычным декабрьским утром, когда светит низенькое солнце, на улице минус восемнадцать и дует приличный ветерок, мы принялись собираться. Ехать должны были пять человек: командир нашей части Игорь Егорович Брюшков, парторг части Евгений Иванович Носиков, комсорг части Юра Белкот и мы с Талгатом.

У Брюшкова сидел в командировке проверяющий из штаба Округа – однорукий подполковник Романенко, и они вдвоём на командирском «УАЗике» уехали утром в Караганду сделать все свои дела, а потом встретить нас на вокзале. А нам дали возможность сходить в баньку и зарядили на сухпай консервами, которые мы тут же сдали по негласному обычаю в караулку. Вообще всю вкуснятину сразу же отдавали туда – пацаны на посту в мороз с ветром помирают – пусть хоть похавают…

К трём часам дня мы уже неслись в электричке в Караганду. По дороге поприкалывались над Евгением Иванычем, который заранее размечтался, как сейчас разляжется в купейном вагоне, а завтра утром, прямо с поезда, укатит на Медео – кататься на коньках! С шутками и прибаутками мы добрались до Караганды-Пассажирской, до прибытия скорого поезда 40 Ленинград – Алма-Ата оставался где-то час, а на перроне уже отирался шеф на пару с этим подполковником.

Тут-то он нам и сказал, что в командировку едет только один Юрка, а все остальные возвращаются в часть – весь военный округ переводится на казарменное положение в связи с произошедшим накануне восстанием казахов в Алма-Ате. Подробностей тогда никто ещё не знал. Белкот побежал сдавать обратно в кассу ворох наших разноцветных билетиков, а мы сели в машину, которая притулилась за вокзалом.

Впереди уселся Романенко, все остальные втиснулись кое-как сзади, и в наступивших сумерках отправились в обратный путь, обсуждая по дороге «торжество ленинской национальной политики». Из Караганды мы выезжали через Майкудук – Евгений Иваныч и тут не растерялся – попросил остановить машину у ателье «Военторга», чтобы узнать, не сшили ли ему новые форменные брюки. Подождав Носикова, мы, ныряя в ухабы, уже в кромешной тьме вернулись назад в Нуринск.

В части было четыре этнических казаха – два городских, алма-атинских, и два аульных. Аульные, узнав о произошедшем восстании, тут же несказанно обрадовались этому!!! Городские моментально набили им морды – никто из нас в их разборки не вмешивался… А весь Солониченский гарнизон, где мы числились, до середины января считался на казарменном положении, когда все наши офицеры и прапора ночевали в штабе, хотя дом, где они жили, был метрах в двадцати за забором части. Больше месяца нас не отпускали в увольнения и не возили в Токаревку в кино…

Вот так и не состоялась моя единственная возможность хоть ненадолго попасть во время армейской службы домой.

24. Надо, ребята, надо!

Вскоре после моего несостоявшегося путешествия в Алма-Ату шеф мне устроил «отпуск» в местном военном госпитале. Сердчишко-то и вправду пошаливало после первого же кросса, ещё с «карантина» в Балхаше. Командирша, мадам Брюшкова, поехала лечить свои зубы, а заодно отвезла туда и меня.

Госпиталь находился в крохотном рабочем посёлочке между нескольких шахт и огромных отвалов то ли угля, то ли просто породы. Две недели «медицинского» отдыха были наполнены всякими приключениями. Ну, например, когда я, стоя в наряде дежурным по терапии, был вынужден встречать аж самого командующего Краснознамённым Среднеазиатским военным округом, снизошедшего с визитом и до нас, грешных.

Терапию, где народ был в состоянии самостоятельно передвигаться, засовывали во всякие наряды по этому госпиталю – сидеть на КПП и так далее. Если при этом дежурным по части заступал рентгенолог Кузин, здоровеннейший, за два метра ростом, майор, то на разводе наряда он говорил так: «Если ночью поймаю на КПП с бабой – сначала её трахну при тебе, а потом тебя при ней!» Но после этого обычно уходил в свой «ЗиЛ» с флюорографической будкой и крепко спал там всю ночь.

Однажды, когда я так сидел в КПП-шном наряде, даже нарисовался командированный на Карагандинскую ГРЭС-2 Серёга Балакирев с грузом продуктов для голодного солдата, которые ему насовала моя матушка…

Но самый главный момент был в том, что нас периодически выдёргивали ещё и на какие-нибудь хозяйственные работы. Зампотех госпиталя одновременно являлся командиром ещё одной части – из трёх, что ли, человек? – склада медицинского имущества возле города Абай. Он периодически появлялся у нас и стучал себя кулаком в грудь: «Я понимаю, ребята, что вы больные, но надо, ребята, надо!!!»

Морозным мартовским утром, когда на улице было где-то минус 12, команду в несколько человек экипировали во что попало, лишь бы только потеплее, и повезли на работу. Нам достался бортовой «ЗиЛ» с алюминиевым навесом на полкузова. Машина выехала из госпиталя и пошла сначала в Сарань, на заправку в какую-то другую воинскую часть. Потом мы проехали обратно мимо своей Дубовки и попали на трассу. Под навес с дороги заметало снег с угольной пылью и было дико холодно.

Минут через сорок такой дороги мы, чуть не доезжая до самого города Абая, свернули с трассы и оказались на этом самом складе. Огромный кусок Великой Казахской Степи был огорожен колючей проволокой, в одном из углов стояла парочка ангаров, у въезда притулился небольшой домик из белого кирпича, кое-где группками стояли различные военные машины с красными крестами, но большинство огороженного пространства оставалось пустым.

В домике практически ничего не было, только какой-то мусор, пустые ящики, доски – в общем, как на любой стройке. Окна большей частью были уляпаны окаменевшими каплями штукатурки. Мы погрелись у занимавшего почти полкомнаты «козла» с толстенными витками нихрома, и пошли работать.

Вся работа заключалась в том, что нужно было откидывать снег от машин. Свойство Великой Казахской Степи: пока ровно – снега нет, но стоит хоть что-нибудь поставить, как оно оказывается занесённым сугробами аж под крышу. Днями пригревало и снег стал крупнозернистым. Я выбрал себе такую же «рентгеновскую» будку, как у Кузина, но ещё с каким-то прицепом, и принялся откидывать от неё снег на открытое солнечное место, где он тут же начинал таять. До обеда почти откопал.

Обед всем, кто находился на складе, привозили в термосах из госпиталя. Собравшись возле того же «козла», мы наелись, полчаса побродили туда-сюда, изобразили видимость какой-то работы, а часа в четыре вечера нас повезли обратно. Солнышко клонилось к закату, похолодало, но всё равно было теплее, чем утром.

Наш «ЗиЛок» почти доехал до Дубовки, и уже были видны огромные колёса шахтных лифтов на высоких мачтах, когда мотор нашей машины пару раз чихнул и заглох. Водила полез копаться в моторе, но сделать ничего не смог. Вскоре на другой машине показался подполковник. Увидев, что с нами произошло, он прислал нам из части «КамАЗ», на буксире у которого мы и вернулись обратно, нарушив, насколько я понимаю, какой-то пункт из Правил Дорожного Движения.

В госпиталь меня отправляли на неделю, но к назначенному сроку за мной никто не приехал. Мне там что-то уже поднадоело и захотелось обратно. Вскоре я выяснил, почему: начальник терапии, тоже подполковник, специально задерживал уведомления, чтобы иметь рабочую силу у себя. Причём небезосновательно – многие солдаты считали пребывание в этом госпитале ну прямо курортом. Кому – как, и тогда я сам себя из него выписал, специально в очередной раз отказавшись ехать в этот самый Абай. И точно, именно на следующий день нарисовался наш «УАЗик»!

С утра нас всё равно запрягли в очередной круиз по окрестностям города Сарани: отвезти какой-то мусор, нарвать в степи стеблей засохшей травы для мётел и прочее. А в это время приехала наша командирша, и ей вырвали зуб. Она абсолютно не отличалась любовью к солдатам, хотя числилась в нашей части заведующей медпунктом. И её в ответ никто из нас не любил. Со страдальческим выражением лица она сидела в машине, а тут я ей ещё добавил: свои хорошие сапоги без дырок дал соседу по палате, который поехал разбрасывать снег, и поэтому пришлось сначала ехать в Абай за моими сапогами! Вот ей ломы-то были лишних тридцать километров в трясущемся «УАЗике» ехать… Ну ничего, по дороге не померла, и ладно.

Едва я переступил порог родимой части и пообнимался со своими пацанами, как прибежал Будыкин и запряг всех свободных от наряда, в том числе и меня, разгружать картошку на складе, которую нам привезли из Солоничек на пропитание. Служба продолжалась…

25. Образец для мобплана

Среди всего прочего, чем пришлось мне заниматься во время службы в армии, оказалась и штабная работа по составлению мобилизационных планов. Шеф на свой страх и риск стал делать из меня «секретчика». Вскоре я уже разбирался почти во всех тонкостях «на один и два нуля». Апофеозом моих штабных страданий была благодарность от окружных особистов, полученная мною на 7 ноября. Человеку, не имеющему официального допуска к секретным документам! В приказе по части, конечно же, была написана другая причина для вынесения мне благодарности, но все всё поняли. Да и что было делать шефу, если майор, присланный на «учётку», тоже не имел такого допуска? Вдобавок ничего в такой работе и не соображал, так как до этого был зампотехом где-то в Венгрии? В каждой части для потехи существуют зампотехи. Утром встанут раньше всех хрен, петух и зампотех. Хрен – поссать, петух – попеть, зампотех – машину греть…

А у окружных особистов, сидевших в Алма-Ате, постоянно в каком-нибудь очередном месте чесалось, и они примерно через каждые три месяца придумывали совершенно новую форму составления секретных мобилизационных планов боевого слаживания. Тогда приходилось всё переделывать, на что уходила пара пачек дефицитнейших в советские времена фломастеров, пара пачек хорошей бумаги, пара лент для пишущей машинки и – самое главное! – пара месяцев времени.

В конце мая 1987 года наш командир части в очередной раз получил указивку переделывать мобпланы и, разумеется, ответил: «Есть!» К этому времени новенький майор-учётчик уже в открытую таскал меня за собой по «секреткам» близлежащих военкоматов – сортировать приписные карточки. Принимая секретную фельдъегерскую почту, он тоже моментально спихивал её мне. Когда узнали, что в Балхаше, в той самой части, где мы год назад проходили карантин, образцы нового мобплана уже есть, шеф не нашёл ничего лучшего, как отправить меня с этим учётчиком за компанию дня на два в Балхаш – перерисовывать эти таблички и странички…

Тихим солнечным вечером самого начала июня, когда днями уже жарко, а по вечерам ещё дико холодно, и комарики летают пока ещё только чисто случайно и поодиночке, мы тронулись в путь. Я поехал в обычном «х/б» («парадки» у меня вообще всю службу не было), и форму для меня нагладила чуть ли не вся казарма. Полученные коробочки с сухпаем тут же сдал по обычаю в «караулку», а заведующей складом, Нине Михайловне, самой лучшей женщине в части, и по какому-то злому року жене этого самого учётчика, я пообещал на прощанье, что верну ей мужа ровно через три дня в целости и сохранности. Михайловна посмеялась, а учётчик просто потерял дар речи…

На автобусе нас подвезли к одной из вечерних электричек, и мы поехали в Караганду. Но в Сортировке моему майору вдруг приспичило выйти. Там он, оставив меня на вокзале, пошёл в службу ВОСО (военные сообщения), и его не было минут сорок. Все мои документы – военный билет, командировочное предписание, воинское требование – остались у майора. Но в Сортировке было не страшно, там патрулей не бывает, и поэтому я совершенно спокойно просидел на лавочке у того вокзала, через который поезда идут в сторону Караганды (там их два).

Уже на другой электричке мы приехали на Караганду-Пассажирскую. До поезда на Балхаш ещё оставалось время, и здесь я от своего майора уже не отставал! Армейские патрули на этом вокзале отличались крайней въедливостью, а про коменданта местного гарнизона вообще ходила легенда, что он посадил на «губу» даже собственного единственного сына, приехавшего в десятидневный отпуск со срочной службы, и не явившегося к папочке с рапортом по всей форме…

Майор купил купейный билет себе, и общий – мне. Я намекнул ему на то, чтобы он купил мне и бутылку лимонада, но бесполезно – Майоров был жуткий жадина. Оставалось только вспоминать прапорщика Харачоева, чеченца по национальности, который повёз нас зимой с Вагифом в Дубовку, и покупал нам по дороге всё мороженое и пирожки, которые только попадались.

Мой вагон оказался по составу поезда предпоследним, а майору достался последний. Поезд отправился, останавливаясь себе потихонечку практически у каждого столба. Я даже теперь, когда у меня есть под рукой книжка «Служебных расписаний Казахстан темир жолы», навряд ли смог бы перечислить все его остановки, половина из которых оказалась просто посреди дороги возле табличек с номерами километров! Я разок сходил в гости к майору, а потом их проводник закрыл междувагонный переход со своей стороны.

Ехал я совсем пустой – со мной была только матерчатая сумочка, которую мне дала Нина Михайловна, чтобы мы купили в Балхаше солёненькой рыбки. В компании у меня оказались трое пацанов, ехавших из госпиталя в Дубовке в балхашскую «девятку». Они меня малость подкормили. Спать не хотелось ещё очень долго, уже под утро я всё-таки на часок прилёг, но быстро проснулся – стало холодно. Вышел в тамбур покурить, и в это время поезд пришёл в Моинты. Я вернулся в вагон – моя соседка, молодая местная казашка – исчезла, прихватив с собой ту самую матерчатую сумочку для солёной рыбки, что осталась лежать под пилоткой на моей полке. Я выскочил на перрон, но этой особы уже не увидел. Да ладно – хорошо ещё, что меня самого ненароком не растащили на сувениры для местного населения…

В Балхаше майор орал на меня из-за этой сумочки все полчаса, пока мы шли от вокзала до главпочтамта. Там он опять бросил меня без единого документа и убежал в местный военкомат, сказав, что скоро сюда придёт за почтой автобус из той части, куда мы едем. Покрутившись немного по зданию, я понял, что это небезопасно – кругом шныряли всякие офицеры и прапора, а я не собирался объяснять всякому, зачем я здесь так стою. Старый командировочный волчара разве где пропадёт? Я заныкался в узкую щель между зданием почтамта и соседним с ним, откуда мне была видна улица, уселся на пустой посылочный ящик и ждал.

Вскоре и вправду появился такой же, как и у нас в части, автобус «АС-38», сделанный на шасси машины «ГАЗ-66». В автобусе оказался сержант Барабанов, бывший командир нашего взвода на «карантине», а за рулём – наш алма-атинец Комоликов. Меня со свистом втащили внутрь и покатали по городу. В район почтамта вернулись почти через час – майор уже стоял там. Не найдя меня, он покрылся красными пятнами и ссал кипятком. К обеду мы приехали в часть.

Лейтенант балхашской «секретки» Маркелов был весёлый малый. Меня он помнил с той поры, как стоя перед строем новобранцев, удивился, что среди них оказался его ровесник 1964 года рождения. Пришёл ещё капитан Аксинович, служивший до этого в Нуринске. Нас накормили, я сел перерисовывать таблички, а эти орлы пошли решать, кого из солдат нам отдадут в Нуринск – мы должны были забрать с собой насовсем четверых человек.

Казарму ремонтировали к новому прибытию в «карантин» молодых бойцов, и вся часть жила в больших палатках за территорией. Там и переночевали. Утром мы дорисовали свои таблички, после обеда майору представили тех четверых солдат, которых нам давали – все уже тоже отслужили год, а по национальностям были мегрел, кабардинец, украинец и русский. Почти как в анекдоте…

Все уже собрались, до поезда оставался час, а машина никак не заводилась. Водила был из самых молоденьких и оказалось, что «деды» велели ему сломаться – вместе с нами двоих солдат везли на «губу». Посмотрев на своего майора, который вместе с их прапорщиком бегали у грузовика, не понимая, в чём же дело, я прошёл в курилку за КПП. Там сидело несколько «дедов».

– Выпустите машину!

– Ты что, падла, хочешь, чтобы наших пацанов закрыли?!!

– Я «домой» хочу, в свою часть!!!

Мой довод был признан настолько убедительным, что «деды» велели молодому доехать до вокзала, а сломаться уже там. Когда мой майор, жутко расстроившись от того, что ему так и не удастся заехать на балхашский базар за солёной рыбкой, уже собрался вернуться в гостиницу и допивать водку с Аксиновичем, мы всё же поехали.

На вокзале прапорщик Набург-младший (в той же части служил прапорщиком и его отец!) успел за 10 минут взять купейный билет майору и пять общих нам, и запихнуть в вагон! К середине дороги до Моинтов стало совсем темно, но генератор в нашем вагоне не работал и свет не горел. Мы заняли второе от проводника купе, открыли сухпай, и я рассказывал пацанам о службе в Нуринске.

В вагоне слышались вопли двух местных девок, которым какие-то ухари не дали сойти в Моинтах, намереваясь трахнуть. Это им в конце концов удалось, и утром в Караганде мы увидели такую картину: один из этих орёликов, пока мы ждали электричку, побежал в кассу и принёс барышням обратные билеты до Моинтов! В купейный вагон фирменного петропавловского поезда!!!

А мы сели в ту же самую электричку, на которой я год назад впервые и попал в этот Нуринск. Боевая задача была успешно выполнена, и шеф милостиво разрешил мне в тот вечер в наряд не ходить.

Свободный армейский вечер: можно было забраться в штаб, включить старенький армейский приёмник «Казахстан», ловивший абсолютно все существовавшие тогда диапазоны, настроиться на волну карагандинского «УКВ-стерео», и наслаждаться всеми самыми последними шедеврами иноземной музыки! Даже через столько лет – мой самый низкий благодарный поклон всем тогдашним сотрудникам этой радиопрограммы! Ну и что, что наш ламповый приёмник «Казахстан» был не «стерео»?!! Зато он ловил по УКВ Караганду аж за полсотни километров! И в тот вечер «давали» целиком два концерта – «Smokie» и «E.L.O.»…