Текст книги "Загадка акваланга"

– И пришил бы?

– Не тот вопрос, – широкой ладонью Клюев провел по своему обросшему лицу, как бы снимая усталость. – Я этому Джекки общие понятия втолковываю, а он сидит и смотрит по-дурному, как обкуренный. С таким опасно ночь под одной крышей ночевать. Но и я не мокрая курица, чтобы со страху из камеры ломиться. Глянули мы в глаза друг другу – и все поняли… Ведь тот, третий – за меня. Ему во как надо поближе к «закону» притереться. Но все равно в такой компании вредно спать. Ну, мне не привыкать – тысячи ночей на Каспии проторчал… словом, встает Джекки под утро – и за тапки, подошву отдирать. Я глаза полуприкрыл и смотрю: знаю, что блатные в тюрьму в подметках проносят. Достал он бритву, на ладонь бросил, вроде бы даже понюхал, Я уже прикинул, куда бить, когда он ко мне нагнется. Нары-то рядом… Смотрю – лег… Заворочался, застонал. Потом выругался и пробормотал вроде того, что, будь оно все проклято, вытащил из-под себя руку и начал вены полосовать… Бритва, – Клюев сглотнул слюну, – видать, острая была – он почти и не мучался… Лучше бы мне, паскуда, дал сначала побриться, а то выдают одну «Неву» на троих. Как кабан, щетиной оброс… Хоть бы уж в тюрьму перевели… Посодействуйте, а?.. Ведь девятые сутки в КПЗ, совесть надо иметь!

– Я тебе, Клюев, помогу, раз уж так в тюрьму не терпится. Но интересно: неужели ты такой толстокожий?.. Ведь человек рядом кончался. Из ваших…

– Был из наших, – мрачно перебил Клюев, – да сплыл. А насчет жалости, – оживился он вдруг, – когда вены режешь – держи руки в воде, лучше в теплой, тогда и боли нет. Ну, поганить питьевой бачок ему бы никто не позволил, а вот в парашу – милости просим… Хоть с головой. Как раз не остыла с вечера…

– Оставь, Клюев, ты эту чернуху для камеры.

– Не злись, начальник. Где с человеком и поговорить по-человечески, если не в тюрьме. Ты что, недоволен беседой?

– Да нет, в общем, доволен, – вполне искренне заверил майор.

* * *

Тимошин ждал на улице в машине. По выражению лица майора он понял, что посещение Клюева оказалось небезрезультатным.

– Ну, как? – спросил он.

– Относительно… – усаживаясь за руль, сказал майор. – Теперь я окончательно уверен, что Мустафин – самоубийца. Ты, однако, не радуйся – ошибку-то мы все равно допустили. В одиночке он вряд ли бы решился.

– Почему?

– Собственно, это Клюев своими разговорчиками довел его до такого состояния. Но с него – взятки гладки… Слушай, Юра, – майор лукаво взглянул на лейтенанта. – Мвжет, используем немного служебного времени в шкурнических целях?

– Что, в сауну махнем?

– Ну, нет, – отмахнулся майор, – В багажнике лежат две великолепные узбекские дыни. Одну завезем к тебе, другую – ко мне, а потом заедем в больницу к раненым.

– С чего бы такие дары? Вроде я не заслужил.

– Я тоже. Идиот, не сообразил позвонить из Ташкента…

Через час они были в больнице.

– Как там наши подследственные, не надумали дать какие-нибудь показания? – облачаясь в белый халат, спросил майор.

– Трудно сказать. Как ни странно, я больше рассчитываю на Жангалиева. Фришман при всяком мало-мальски серьезном вопросе только закатывает глаза, якобы от слабости.

– А ты не расстраивай товарища председателя. Помягче надо с. Борисом Ильичом. А что Жангалиев?

– Врач заверил, что сегодня должен прийти в сознание… Ну, ладно, мне к Фришману налево, а вы попытайтесь добиться у медицины разрешения на допрос. С ними труднее, чем с прокурором… А вот и наш доктор, легок на помине, – Тимошин кивнул головой на седовласого величественного человека в ослепительном халате, спускавшегося по лестнице со второго этажа. – Все, я побежал, вы уж тут сами…

Корнеев пошел навстречу седому.

– Добрый день, Иосиф Аронович. Майор Корнеев. Я по поводу нашего пациента.

– Печально, но факт: что-то в последнее время у нас с вами многовато общих пациентов. Кого вы имеете в виду?

– Жангалиева.

– Его состояние, – Гофман поверх очков изучающее посмотрел на майора, – в целом не внушает опасений. Когда его доставили к нам, я опасался худшего.

– Значит, его уже можно перевести в тюремную больницу?

– Я понимаю, что для вас накладно держать здесь охрану, но я бы посоветовал еще денек подождать с транспортировкой.

– Я рад, как бы это «и звучало, за Жангалиева, однако хотел всего лишь переговорить с ним. А раз прогноз такой оптимистический, то, пожалуй, завтра и займемся его перебазированием.

– Буду весьма признателен. Идемте. Ваш террорист занимает отдельную палату, а у нас хронически не хватает мест и для приличных людей, – заметил Гофман. – Здесь, – он открыл дверь. – Нравится?

Комнатенка была темновата, серые панели поглощали и без того слабый свет.

– Недурственно, – пробурчал майор. – Извините… – он мягко отстранил Гофмана и закрыл дверь перед самым его носом.

Взгляд Жангалиева из-под сплошных бинтов был вполне осмысленным. Похоже, что в отличие от Фряшмана, он не собирался спекулировать положением больного.

Лейтенанта, стоявшего у окна, Корнеев попросил пойти прогуляться по коридору, а сам присел на стул у изголовья подследственного.

– Не стану скрывать, Жангалиев, тяжести вашего положения. И обещать ничего не буду. В компании с опаснейшими преступниками вы натворили такого, что отвечать придется по полной строгости закона. Как бы это ни звучало, но жизнь вашу может спасти только чистосердечное признание… Времени для раздумья у вас было достаточно. Нам уже известно многое… Достаточно сказать, что я только что из Ташкента.

– Не валяй Ваньку, – прохрипело из-под бинтов. – Я ведь видел тебя… вас, при задержании. Ташкент – не ближний свет.

– Тем не менее, у нас накопилось столько фактов, что картину преступления можно составить и без вашего участия.

– Не тони волну, – откашлялся Жангалиев. – Фролов в морге, Джекки будет молчать. Я – последняя ваша надежда, – карие глаза его оживились, в них мелькнул злорадный огонек. – И если вам нужны показания, то мне нужны гарантии.

– Чего? – майор задал вопрос неожиданно, так, что раненый вздрогнул.

– Жизни, – выдохнул он. – Хотите верьте, хотите нет, но лично я никого не убивал.

– Вот и рассказывайте. Чтобы чужая вина к вам не прилипла. И зря вы думаете, что Мустафин будет молчать потому, что ему якобы все равно не уйти от смерти. Здесь, вдали от ташкентских «авторитетов», он отбудет срок, а через какое-то время еще и в гору пойдет за свои заслуги в блатном мире. Так что его стремление все свалить на вас, выставить вас главарем шайки – вполне объяснимо. Суд, конечно, примет к сведению раскаяние. Но раскаяние того, кто признался первым, не дожидаясь, пока следствие припрет его к стенке фактами и показаниями сообщников.

– Сладко поешь, майор, – снова вздохнул Жангалиев. – А вот гарантии твои слабоваты.

– Зачем торговаться? Я мог бы наобещать с три короба, но приговор-то не от меня зависит… А жизнь будет спасена, если убедительно докажете свое неучастие в убийствах.

– Ладно… – после минутного размышления проговорил Жангалиев. – Включайте диктофон, чего там… Что раскалываться придется – я загодя просчитал. Жутко увяз.

– Тогда начнем, – майор нажал клавишу.

– Только я буду медленно… Мне еще трудно говорить.

– Хорошо. Не волнуйтесь.

– В воскресенье мы с Джекки прилетели в Гурьев за флизелином.

– Как встретились с Мустафиным?

– Не ушурупаю? О чем это вы?

– Если решили, так говорите правду. Или мне напомнить, как вы стояли у двери в зале суда с автоматом при похищении Мустафина? Вас опознали по фотографии, отретушированной париком и накладными уса ми, – пошел напролом майор, хотя в Ташкенте Рахим говорил лишь об отдаленном сходстве.

– Учча! Ачча!.. Ну, стоял… И скрывать не собираюсь. По сравнению с тем, что вы мне шьете – это детская шалость… Я тогда же и паспорт на имя Мансурова Джекки сунул.

– Где паспорт взяли?

– У знакомых карманников купил… Черт-те когда. Сам понимаю, что дуру слепил, когда согласился его освободить. И братьев под удар поставил… Надо же, против «закона» пошел!.. А что я мог поделать?.. Он мне в лагере жизнь спас. Не побоялся ни ножа, ни «авторитетов». Джекки тогда и сам никто был. Это потом его слово силу набрало. Трудно он поднимался… Из-за меня на рога полез. Я тогда поклялся – что бы ни случилось с этим человеком – жизнь за него отдам…

– Но вы же не один рисковали!

– Про братьев ничего показывать не буду. Они в других делах не замазаны, а налет на суд все равно не докажете… Да и зачем вам чужая территория… Не на вас ведь висит?

– Этот вопрос пока оставим открытым. Дальше. О Фролове.

– В апреле в Гурьев я прилетал один. Жил у Фролова. Как и договорились, Ачкасов приезжал к нему домой – так распорядился наш председатель. Когда Ачкасов попросил авансом половину денег, Фролов поручился: «Дай. Он нормальный торгаш. Дом имеет, и вообще – бегать от нас не станет. Понимает, что мы его и на дне морском достанем… Я отвечаю». Я тогда подумал – а кто за тебя ответит, но ничего не сказал и пятнадцать тысяч отвалил… Похоже, что Ачкасов через Фролова блатным долю отстегивал.

– Вроде как Ахмедов в Ташкенте – через вас.

– И все-то вы знаете. Не отрицаю… Дома мне теперь места нет. Узнают, кто Джекки побег сварганил – не помилуют…

– Ближе к теме.

– Утром встретил на стоянке у вокзала «Камаз» с флизелином. Перемерять не стал – в таких делах не размениваются… Зато Ачкасов деньги мусолил долго и нудно. На купюру не сошлось. Думал по второму кругу пойдет… Все-таки дерьмо народ – торгаши… Накладную мне выдали, в машину посадили – и пошел я крутить баранку по трассе. Ехал спокойно. Правда, на одном перегоне какие-то бродяги на дорогу вылезли. Подвези! Просто под колеса ложились. Ну, когда там разбираться, если в машине товару на двести тысяч. Не сойди с трассы эти «тормозильщики», передавил бы, как мух…

– Верю.

– А что делать, вы же с преступностью паршиво боретесь.

– И тут мы виноваты?

– Ну. Остановят, груз отберут, самого в песках зароют. Никто и не узнает, где… Пригнал, значит, я машину в Ташкент – и с ходу переродился… стал честным трудом на хлеб зарабатывать… Знаю, что нехорошо. А что делать?

– И обратно отгоняли?

– Что я – шестерка? Назад попер ее наш кооперативный шофер. Это только к товару «чеетняков» подпускать нельзя.

– Сколько раз на машине из Гурьева сырье привозили?

– Матерью клянусь – один. Второй – это уже сейчас… Я сказал Ахмедову, что возьму напарника, а то опасно на дороге. Работают какие-то щенки без понятия, авторитетов не признают…

– Ахмедов спрашивал, с кем едете?

– Нет. Ему это до фени… Ему флизелин нужен.. И денег на двоих дал. Конечно, если б знал, что беру Джеки – в штаны бы наложил. Трус он, а к блатным делам липнет… Все расспрашивал меня, интересовался воровскими законами, братвой. Смех, да и только – и хочется, и колется…

– Когда вы прилетели?

– В воскресенье.

– Восьмого мая?

– Точно… Восьмого. В семь вечера. Пока тачку поймали, то-се, в восемь подрулили к Фролову. В гостиницу и не пытались. Джекки хоть и с документами, а все же лучше не светиться. Встретил Фролов нормально. По-своему неплохой парень. Мы планчика привезли, курнули… Азия! Разговор пошел, а там и поплыли… Была у меня мысль Джекки в Гурьеве пристроить, во Фролов вдруг заговорил об убийстве Шамиля, грозился, если встретит того, кто пришил – своими руками задушит. Значит, и здесь не выйдет. Сник мой дружок, потом обдолбился и уснул…Мне нельзя было – ждали Ачкасова. Объявился он, и требует не половину вперед, а все. «Не верите, – говорит, – будьте здоровы!.. Всегда найду, куда товар сплавить. По нашим временам: сырье – золото. И вообще, опасаюсь. Вы – блатные, я – торгаш. Вам меня кинуть – только зачтется… А чего, собственно? Вот ключи от машины, номер вы знаете. Документы в кабине. Решайте!» Ох, и не хотелось же мне на ночь глядя деньги отдавать… Вот и не верь после этого приметам… Тридцать тысяч как копейка! Еще и Фролов возник: «Ты чего? Деньги как в банке. Будет стоять ваш трайлер, как обычно, у вокзала. Я отвечаю». Когда мы утром на условленном месте прождали четыре часа, то поняли, что дело плохо. Остался я на месте, а Фролов с Джекки по Гурьеву кинулись. Вычесали все, что только можно. А я стоял, как статуя, пока в восемь они меня не подобрали. Уже и мент коситься стал… То, что Ачкасов с деньгами забежал, узнали ближе к ночи.

– И что вы думаете об этом?

– Может, для вас он и утонул. Хотя вы тоже не фрайера. Ну, кинул, падло, своих дружков, а нас-то за что?.. Фролов аж почернел: «Найдем гниду – на куски порвем. Убивать сразу не будем… Бабок этот „Сатурн“ накосил немало. Все возьмем…» Джекки тоже: «Будем вместе искать. Ты за него ручался, ты за него и ответишь. Как только деньги у нас – мочить надо крысу. Я закаялся: живых свидетелей; оставлять. Сам оформлю ему командировочку…» Фролов даже не обиделся. Когда люди свои, е понятием, то и слова стреляют…

– С чего начали поиск?

– Перво-наперво утром подъехали к бабе Ачкаеова.

– К жене, что ли? – притворился непонятливым майор.

– К какой, к лешему, жене. К Светке Коробовой.

– Продолжайте.

– Выбрали время, когда работяги по заводам расползлись – мало ли как дело повернется, – и к ней. Во дворе собака большая, овчарка. Да только Светка сама ее упрятала, когда нас увидела. У Джекки глаза – что там твой Кашпировский – почище пистолета. Вошли мы в дом… Стала темнить, что ничего о сырье не знает, сама осталась без гроша. Хотели кончать, а она в ноги: «Мальчики, милые, что хотите, только не убивайте.» И вьется ужом, из халата выскакивает Мне без разницы… А вот Джекки после тюряги потешился… Искусница… Почуяла все же, что мы ее потом. все равно замочим, и опять к нам: «Ребятки, милые, клянусь, ничего про Леню не знаю… Я вам дело дам. У подружки моей компьютер: дома. Она на мой голос откроет, а вы возьмете…» Но когда сказала, что еще и жать там, я запротестовал. Джеки конечно, все едино – двоих или пятерых, но мне-то никакого интерес». В: общем, пощадили мы ее: А тут, как на грех, ее подружка в тот же день компьютер в магазин отволокла. Чтобы та без нее денег не получила, Светка уболтала ее насчет квитанции. А Джекки пообещал, что в случае успеха она получит долю. На следующий день, в среду, проведал я комиссионку, компьютера на полке не было. Навел справки… Оказывается какой-то полоумный уплатил за этот ящик тридцать тысяч. Знал бы в лицо кретина, который по улице шляется с такими деньгами… Вечером втроем решили навестить Светку, сообщить, что и как, но по «Волге» у калитки поняли, что у нее гости. Причем, ненадолго, иначе бы машину загнали во двор… Когда подошли поближе, я чуть не офонарел – «Волга»-то Ачкасова! Неужто так обнаглел, что уже и по городу разъезжает?.. Даже номера сменить поленился! Откуда нам было знать, что в результате каких-то ихних комбинаций на бывшей ачкасовской машине теперь Фришман катается? Это нам Светка потом рассказала… А тогда мы посоветовались и решили подождать Ачкасова на улице. Первым вышел кладовщик, который после Нового года нам со склада отходы отпускал. Мы к нему. Он упирался, не хотел к нам садиться. От него-то мы и узнали, что Леньки там нет, а остальные бухают. Тогда мы его, плешивого, за жабры и на природу… Не сразу сообразили, какого дурака сваляли – надо было у Светки всю компанию накрыть… Ну, Фролов и Джекки отыгрались на кладовщике. Я им говорил, может, ну его на… Да куда там!.. Их разве переспоришь…

– Вот вам и смягчающие обстоятельства… Не устали?

– Мне не положено. Я от смерти себя спасаю.

– Тогда продолжим.

– Фролов все места за городом, где можно «спокойно поговорить», наперечет знает. Видать, пользовался. Век бы мне его не встречать. Я и так жил – не тужил. И сроду никого на куски не резал… А он как с цепи сорвался. И так ведь кладовщик сказал все, зачем же бить?.. Ну, а когда они от него отвалились – тот уже был не жилец… Кончили… А чего добились? Флизелина как не было, так и нет… Кладовщик сказал, что в понедельник в семь утра Ачкасов лично вывел со склада груженый «Камаз». Больше ничего не знал. Потом о деньгах своих вспомнил. Закопал, говорит, на садовом участке, справа от бочки с водой. Хотел за них жизнь свою выкупить. Предложили ему прокатиться туда. Тут он заскулил, что на участок лучше утром, в темноте плохо видно, сторожа ругаются, когда ночью приезжаешь. Фролов в раздражении и ткнул его ножом, а кладовщик от испуга дернулся не в ту сторону, ну и печень ему пропорол. Лежит, хрипит… Не тащить же его в машину – все запачкает.

– Значит, вы утверждаете, что Юлеева убил Фролов.

– Он, кто же еще.

– Ну, а дальше?

– Как только рассвело, поехали мы на дачный участок. Сторож еще спал. Открыл нам и убрался. По номеру участок нашли, бочку с водой, место. Поработали честно, а главное – бесплатно. Ничего не нашли. Потом решили, что не с той стороны. Копнули еще – шиш! Я уже тогда подумал – пора рвать когти. Деньги-деньгами, а свободы жалко. Жизни жалко!

– Что, жить захотелось?

– А то! Стал бы я тут перед вам распинаться!.. Если честно, то подействовало на меня убийство – жуть!.. Денег не нашли, а человека угробили. И домой без сырья возвращаться неохота. Уж какой ни есть мой председатель обсос, а найдет, к кому обратиться, чтобы вернуть свои кровные. И кому жалеваться… Деньги брал, товар привезти обещал, долю имел?.. Держи ответ. Кинули тебя – плати!.. Не будешь уши развешивать. А платить-то и нечем.

– Не прибедняйтесь. Я ведь был у вас дома.

– Так что, прикажете братьев по миру пустить? – Вы, конечно, нашли выход? – С утра опять подались к Светке. Часа два выхаживали – нет ли слежки… Первым пошел я – как незасвеченный. Фролов с Джекки пообещали, что если какая подлянка заготовлена, то проживет она недолго… Будто мне от этого легче… Но нет – все путем. Отсемафорил… Сказали Светке, что компьютер продан. Тут она странно себя повела… После того, что с кладовщиком произошло, была тише воды – подыхать не хотела. Но когда решала как у комиссионки деньги будем брать, забылась и ляпнула – мне, мол, надо думать, ничего не обломится. Голос прорезался. Ее кстати, никто кидать и не собирался. Дала наводку – получи, что положено… Мы не крысятники, чтоб зажиливать долю… Джекки ей это спокойно объяснил, а когда она успокоилась и совсем себя блатной почувствовала, он как рявкнет: «А теперь раздевайся, сука! На колени!..»

– Жангалиев, вы отклоняетесь…

– Это я там уклонился, даже Фролов не выдержал – оскоромился… А мне страшно было после Фролова. Он «колется» чем не попадя, еще СПИД подхватишь.

– Вам что, Жангалиев, нечего больше сказать?.. Тогда я выключаю диктофон, будем прощаться.

– У Светки не задержались – неровен час, застукают. Поехали к Фролову. Подымили планчиком. Потом Фролов с Джекки ширнулись омнопоном и начали отъезжать. А передо мной лицо кладовщика маячит. Как вспомню его, тошнота к горлу подступает, душит…

– Где Фролов брал наркотики?

– Когда я увидел у него в кухне почти полный стакан сухого морфия, то, хотя и не принято, поинтересовался – откуда? Он говорит: «Кинули одних торгашей». «Как кинули? За такой шмат и безрукий будет до последнего отстреливаться!» «Ха, запросто! Выследили хавиру. Зашли. Стволы наставили, для разговору – очередь в потолок… Сами отдали…» Вот так. Двести граммов по пятьсот рублей – как ни перемножай, все равно сто тысяч. Но дело опасное. Наркотиками тоже не ангелы торгуют.

– Кто покупал у Фролова наркотики?

– Они как-то не докладывали. Но думаю, что люди свои. Правда, вертелись и какие-то пацаны, довольно бойкие. В основном Фролов раздавал морфий братве, не жалел. Кому грамм, кому пять, кому десять… По заслугам. Царский подарок. Они за него готовы любому голову открутить.

– А вы кололись?

– В тот вечер и я не выдержал. Шприц был одноразовый. Второй раз в жизни… Захорошел… О чем-то говорили – вспомнили «Сатурн», и захотелось пощупать, что там и как…

– Наметили следующую жертву?

– Да… Адрес Сербаева дал кладовщик, а Светка подтвердила… Улицу нашли быстро, залезли во двор. Видим – хозяин в беседке со стаканчиком милуется. Он даже толком и удивиться не успел – Фролов брызнул «Черемухой», а я только тело подхватил. Здоровый буйвол – втроем в машину затаскивали… Зажали его на заднем сидении с двух сторон, баллончик наготове. Пока ехали, все отдышаться не могли. Хорошенькое дело – после омнопона тяжести таскать… Уже около дома Фролова Даулет зашевелился. Джекки сдуру хотел опять «Черемухой» – в машине-то, кретин! Вот уж повеселились бы… на том свете. Я его еле перехватил. Вот и все мои действия.

– Вы хотите сказать, что при всех убийствах оставались пассивным наблюдателем?

– Можно и так. Правда, было, врезал разок Даулету, когда он попер с такими матюгами, за которые в лагере ему бы кальсоны порвали.

– А здесь, на воле, вы его пощадили? – криво усмехнулся майор.

– Да нет… Когда его кончали – я отвернулся.

– Кто?

– Джекки… Всю пятницу в подвале проваландались. Про флизелин он поначалу помалкивал. Но когда Фролов его ногтями занялся – сломался. Сказал, что машину с сырьем мусора замели. Клялся, что подробностей не знает, у председателя надо спрашивать… Жаль, не с того конца дернули. Фришмана б сразу…

– Да. Ошибочка вышла, верно.

– Сами видите – все выкладываю.

– Вам ничего другого и не остается. А жалеть, собственно, и не о чем. Сырья бы вы все равно как своих ушей не увидели.

– Так мы об этом только от Даулета узнали. Ну, так председатель бы мошну растряс. У него, пожалуй, больше, чем у этого алкаша.

– И до его сбережений добрались?

– А то! После всего он готов был и ноги целовать, и деньги отдать… Согласился написать цидулку жене, чтобы она нам весь наличман отстегнула. Две тысячи, смешно сказать. Мы поначалу решили, что он издевается. Потом видим – нет, так и есть. Решили из-за мелочи не светиться перед его будущей вдовой.

– Получается, Сербаев был обречен?

– Много лишнего знал. Но я всегда не терпел насилия.

– Это уж позвольте с вами не согласиться. Разве на падение на Троепольскую у комиссионного магазина – не ваших рук дело?.. Что это, если не насилие?

– Мне поручили ограбить эту девку только потому, что для прикрытия я не годился. Стоять с оружием наготове и шлепать того, кто встрянет – не по мне. Хорошо, что все было чисто сработано. Не люблю я крови. И не хочу. А так… Ну, подумаешь, стукнул эту подстилку по голове, выхватил сумку… Еще заработает. Хватит на ее век бедуинов, – глаза Жангалиева вспыхнули, он тяжело задышал.

– И сообщницу свою не пожалели?

– Договорено было. Правда, тут я в горячке переборщил. Она и завалилась. И было за что! Занюханные четыре штуки!..

– Как было организовано нападение?

– Со стороны двора, через который я рванул с сумкой, Фролов меня прикрывал. Его «Волга», конечно, но с другими номерами. Он даже нашлепку «такси» сверху пригорбатил… Когда в машине я открыл сумку и увидел, сколько там денег, у меня от злости перед глазами все поплыло. Ну, думаю, встречу Светку – разорву пополам. Не могла, стерва, когда утром звонила, выяснить, что локш тянем.

– Вы полегче е выражениями. Слыхивал. Не действует. Давайте ближе к делу, а то меня медицина поторопить может.

– Куда уж ближе. Проторчали выходные у Фролова. Курили… Потихоньку и я на иглу присаживался. Не ихними, конечно, лошадиными дозами. А что делать?.. Перед глазами тюрьма стоит. Свалить бы из города, да некуда. В Ташкент без сырья и с долгом в сорок тысяч и соваться не думай. Джекки тоже в безвыходе. Не сегодня-завтра узнают гурьевские, кто он такой, сам Фролов и пришьет. А меня прицепом. Только и оставалось, что за Фришмана приняться… Вот кого-кого, а пузатого убивать никто не собирался. Они с Фроловым давние знакомые, вместе щупали казну. Да и краденое купить Борис Ильич был не дурак. Короче, сам замазан – с доносом не пойдет.

– И не побоялись? Ведь за его домом была слежка?

– Нутром почуяли. Потом с утра в «Сатурн» заехали. Я представился милиционером и узнал, что Фришман будет днем. Притаились за углом, в тенечке. Скинул я пиджак, галстук развязал – от жары все лицо пот заливает…

– Короче.

– Понятно. Фришман подрулил один. Какие-то «Жигули» проскочили. Пошарили глазами – вроде чисто… Взяли его у калитки. Объяснили, что нужно прокатиться.

– А ухо отхватили в качестве платы за проезд?.. Не хотел бы я оказаться вашим пассажиром. Впрочем, это уже никому не грозит.

– Считаете, что вышка мне маячит?.. А за что? – заволновался Жангалиев. – За ухо ворюги!? Да он натаскал у государства миллионов больше, чем у вас звездочек на погонах.

– Так у меня всего одна, – улыбнулся майор.

– И одного хватит… Но я же никого не убивал. У Джекки спросите. Он на меня вешать не будет…

– А к чужим деньгам, значит, не прикасались? Фришмана не уговаривали поделиться?

– Они такие же чужие, как и мои. Грамотно украдены – вот и все. А я так не умею. Теперь, конечно, что – все на меня, – губы у него задергались. – Все подпишу… Только подтвердите, что сам рассказал. Мне же только тридцать… – Жангалиев глухо всхлипнул.

На звук в палату заглянул охранник. Корнеев позвал его. Вслед за ним в дверях показался Гофман. Заметив егоукоризненный взгляд, майор выключил диктофон и стал собираться.

– Мы кончили, Иосиф Аронович, все, ухожу. Не буду расстраивать вашего больного.

– Нет, нет, спрашивайте, я скажу, – Жангалиев сделал слабую попытку приподняться.

– У нас с вами еще много бесед впереди. Тем более, что скоро вас переведут к нам.

Покинув палату, майор спустился в вестибюль, где егоуже поджидал Тимошин.

– Как там Фришман?

– По-прежнему.

– Не желает, значит, Борис Ильич исповедоваться? А зайду-ка я к нему, задам пару вопросиков.

– Заговорил Жангалиев?

– Еще и как! Ты подожди. Может, понадобишься.

– Ладно.

Первое, что увидел Корнеев, войдя в палату, были глаза Фришмана. Белесые, выкатившиеся из орбит, остановившиеся. Рот был полуоткрыт, в углах еще пузырилась слюна, словно председатель «Сатурна» собирался выкрикнуть что-то, но внезапно в изумлении остановился. Он не дышал.

Диагноз был однозначен. Один из свежих уколов на локтевом сгибе оказался роковым. Вместе со смесью глюкозы и сердечных средств в вену были введены оказавшиеся гибельными пара кубиков обычного воздуха. Сердце остановилось, почти мгновенно…

Гофман сокрушенно жаловался майору:

– Господи, напасть-то какая!.. Что же теперь будет? Чудовищно!.. Раненого, доверившегося медицине, добивают на больничной койке. Теперь поползет по городу, как в недоброй памяти времена: «Убийцы в белых халатах!», И ведь ваших сотрудников, товарищ майор в этот момент в больнице хватало!

– Ну что ж, Иосиф Аронович… Это к лучшему. Пойдем по горячим следам. Тимошин, – обратился он к стоявшему рядом лейтенанту, – вызывайте подкрепление и займитесь списочным составом. Выясните, кто из медперсонала входил в палату.

– Вы подозреваете моих работников? – спросил Гофман, когда Тимошин ушел.

– В первую очередь. Незнакомого Фришман к себе бы не допустил. Не говоря уже об инъекциях… За последнее время он приобрел столько деятельных и опасных врагов, что ему приходилось соблюдать крайнюю осторожность.

– Но ведь факт, – занервничал Гофман, – что после посещения палаты вашим сотрудником, никто больше живым Фришмана не видел.

– Кроме убийцы, – хладнокровно заметил майор. – А я убедился, что в больнице порядок таков, что человеку в белом халате, тем более женщине, ничего не стоит проникнуть в любую палату.

– Ну, мы не исключение, – обиженно поджал губы Гофман. – Вы полагаете, что за три дня пребывания Фришмана у нас, среди медперсонала был сформирован заговор с целью его уничтожения?

– Эту версию тоже нужно проверить. А пока… Иосиф Аронович, что вы знаете о соседе Фришмана по палате?

– Он-то как раз полностью исключается. У него перелом двух ребер, трещина основания черепа и изрезанные стеклом ягодицы.

– Где это его так угораздило?

– Повздорили с дружком. Подрались… Разбив стекло, выпали со второго этажа, где находилось кафе. Дружок отделался легкими царапинами, а этот – у нас.

– Вы мне не поможете переговорить с ним?

– Попробуем, – пожал плечами врач, – но за успех не ручаюсь.

В палате Корнеев много времени провел у кровати тяжело больного, за состоянием которого неотрывно следил Гофман. В сознание парень приходил редко, но в эти промежутки кое-что соображал, роняя обрывочные слова:

– Про укол… Он спросил: «Что так рано сегодня?.. Вы такая прелесть, что дух захватывает…» Я хотел, – парень облизнул пересохшие губы, – глянуть на эту прелесть… Не могу повернуться… А Боря разливается. «Выпишусь – вы должны мне свидание… Ваша головка солнышком освещает мрачную палату…» Что-то, вроде этого, а может, путаю… приснилось, – парень отключился, Гофман дал тревожный знак, что пора заканчивать.

Томившиеся у кабинетов, и процедурных больные и не подозревали, что в стенах больницы идет лихорадочная охота. Тимошина майор нашел в кабинете, специально для него выделенном. Он уже вызвал к себе нескольких медработников, но допрос, еще не начинал.

– Докладывай, Тимошин.

– В интересующий нас отрезок времени в больнице находились сто четырнадцать медработников, из которых тридцать восемь не имеют убедительного алиби, то есть никто из коллег или больных не может засвидетельствовать их местопребывание. Их-то я и вызвал в первую очередь.

– Нормально. Есть дополнительные данные. Особенно внимателен будь к блондинкам. Сосед Фришмана по палате подсказал…

– Хорошо, что у нас Казахстан, а не Прибалтика.

– Наши тоже хороши. Кто это сказал – если женщине нечем заняться, она либо красит волосы, либо переставляет мебель… Давай, приглашай.

– По цвету волос?

– Всех подряд. А я к прокурору – и за Коробовой.

* * *

В отношении того, что не миновать разноса со стороны начальства, Корнеев не сомневался. И заслужил: просчеты сменялись просчетами, ошибки громоздились на ошибки, а в результате – новые жертвы. Труп Ачкасова – единственного серьезного фигуранта по делу – так и не найден. Толстяк-таксист не годится на роль изворотливого убийцы. Хотя, чтобы воткнуть шприц в вену, особой изворотливости не требуется. Белокурая сестра могла попросту сделать предыдущий укол, или вовсе померещиться прикованному к постели свидетелю. Как бы то ни было, а для одной блондинки уж точно пришла пора.

Впрочем, ехать за Коробовой не пришлось, но санкция прокурора пригодилась. Светлана Николаевна объявилась сама, точнее – была доставлена в управление еще до того, как Корнеев успел выйти из кабинета.

Наблюдение за ее домом принесло, наконец, плоды. Пухлый водитель, выбравшийся из лихо затормозившего такси, успел сделать от калитки вглубь двора только несколько шагов. Овчарка, притаившаяся за кустом, ринулась на него, оскалив пасть. Она успела рвануть таксиста за бедро, пока его не спасла хозяйка, выскочившая на крыльцо с отчаянными воплями.