Текст книги "Террор гладиатора"

На Ивана пахнуло смертью. Это был как раз тот запах, по которому он просто уже почти тосковал, запах, помимо никогда не покидающего его опыта и мастерства в убийстве людей, дающий ему силы, энергию и волю к победе. Иван упал на спину, почувствовал под собой тело одного из противников, который собирался схватить его руками и удерживать, давая возможность второму его прикончить, но от падения на него Ивана несколько обмяк и руки его ослабли.

Иван мгновенно оценил расстояние до нападавшего и время, которое ему понадобится, чтобы по широкой дуге всадить нож Ивану в грудную клетку. Получилось секунды полторы или чуть меньше. Примерно с четверть секунды Иван оставался в неподвижности, выжидая когда рука с ножом наберет достаточно большую скорость, чтобы у нападавшего уже не было возможности изменить направление удара. Это был тоже тактический прием, владеть которым в спецлагере обучали с особенным вниманием. Суть его была очень проста и заключалась в том, чтобы не начинать движения, пока твой противник полностью не сформировал направление своей атаки. Другими словами, проигрывал всегда тот, кто первым начинал движение, и дальше двигался уже по инерции, оставляя время противнику среагировать на свою атаку. Курсанты называли его «закон негативной инерции» или « пиздец Ньютону». От того, насколько технически грамотно ты сумеешь его применить, почти всегда зависит твоя жизнь. Это инструктора в спецлагере вдалбливали в головы курсантов с настойчивостью дятлов.

Еще в лагере Иван довел технику владения этим приемом до автоматизма, поняв, что самое главное, точно, до сантиметра и до долей секунды, оценить время и расстояние. И ему столько раз приходилось применять эту тактику после спецлагеря, уже в Чечне и в Москве, что он практически не ошибался.

Когда лезвие ножа было уже в каком-то метре от его груди, а нападавший просто падал на него, уверенный в своей победе, Иван сдвинул корпус вправо сантиметров на тридцать и одновременно согнул левую руку в локте, сжав пальцы в кулак а локоть уперев в бедро лежащего под ним парня. Нож задел кожу у Ивана на левом предплечье и, войдя в живот лежащего снизу мента, пригвоздил того к полу. Сверху на кулак Ивана всем корпусом упал нападавший с ножом. Иван почувствовал вспышку острой боли в кисти левой руки, локоть ее соскочил с бедра ледащего снизу мента и через его живот уперся в пол. Что-то дико хрустнуло, и оба мента затихли. Один под Иваном, другой на нем.

Иван попытался столкнуть с себя тело верхнего и почувствовал, что его левая рука чем-то блокирована. Опираясь на правую руку, Иван кое-как сполз с пригвожденного к полу парня, и тут только понял, что кулак его левой руки, встретив в твердом упоре падающее сверху тело нападавшего, пробил ему грудь в районе солнечного сплетения и застрял у него в грудной клетке. Иван пошевелил пальцами левой руки, Они шевелились, хотя и плохо после выдержанного удара, Иван чувствовал под пальцами какую-то густую, студенистую массу, которая просачивалась сквозь пальцы и, казалось, издавала что-то вроде бульканья.

Сквозь дыру в груди по руке Ивана на него тек обильный поток крови, перемешанной с какими-то белыми, с кровавыми прожилками мелкими кусочками, которые были, скорее всего, обрывками разодранного рукой Ивана легкого нападавшего на него милиционера. Иван подумал, что при желании он мог бы нащупать рукой и сердце, которое еще судорожно, неровно трепыхалось где-то рядом с его рукой. Но делать этого он не стал. Правой рукой он выдернул из живота второго мента нож и принялся вырезать свою левую руку из груди убитого. Кровь хлынула рекой, залив его практически полностью. Он был похож на неумелого мясника, разделывающего тушу. Но ни лужа крови, в которой он сидел, ни труп, в котором застряла его рука, Ивана не смущали, не вызывали у него никаких неприятных или даже – просто сложных чувств. Это был труп побежденного им противника, убитого в честном поединке. Все было нормально, закономерно – тот кто оказался сильней, принес смерть тому, кто оказался слабее. А как выглядит и пахнет смерть Иван знал очень хорошо, этот запах Иван запомнил навсегда и ему он был слишком знаком, чтобы Ивана можно было чем-то удивить.

Он, наконец, освободил свою руку, слегка порезав тыльную сторону ладони об острые осколки ребер. Пальцы слушались плохо, и Иван принялся разрабатывать их, резко сгибая и разгибая, разбрызгивая при этом вокруг себя капли чужой крови. Он не чувствовал при этом никакого опьянения кровью, о котором говорят дилетанты, впервые сталкивающиеся с человеческой кровью и принимающие опьянение близостью смерти за опьянение кровью. Но близость со смертью длится неуловимые мгновения, во время которых теряешь ощущение самого себя и вдруг оказываешься опьяненным каким-то символическим подобием сновидения и чувством единения с самой природой. Длится это доли секунды, но действует как наркотик, вызывая позже настойчивое труднопреодолимое желание испытать это чувство вновь и вновь…

А сейчас у Ивана было уже похмелье. Он отправился на поиски душа, по пути сдирая с себя пропитанную кровью одежду и швыряя ее где попало. Душ он разыскал уже раздевшись догола и долго драил себя какими-то мочалками, принадлежавшими убитым им людям. Смыв с себя кровь, он осторожно, чтобы не испачкаться об оставленные им кровавые следы, прошел в каморку, где лежал с перекошенным лицом труп человека с заклеенным скотчем ртом и носом. Еще моясь в душе, он вспомнил, что из всех убитых он больше других соответствовал Ивану по телосложению. Иван стащил с него джинсы, рубашку и переоделся.

Выйдя наружу, он нашел оставленную у стены еще до нападения на первого охранника сумку с тротилом. Пройдя в компрессорный зал, пристроил ее у первого от входной трубы газопровода компрессора, подключил запал с часовым механизмом и вышел из станции. выстрелом из пистолета сбив висячий замок на въездных воротах, он быстрым шагом зашагал прямо по бетонке к оставленной им машине. У него в запасе было полчаса, и он спешил убраться за это время как можно дальше от станции. Его не особенно привлекали подобные эффектные фейерверки.

Внутри было пусто и слегка подташнивало, словно ранним утром, когда всю ночь провел с женщиной и даже не с одной. Иван вспомнил, что очень похожее состояние опустошения и какой-то слабости владело им очень давно, когда он возвращался в спецлагерь из самоволки, трахнув за короткую летнюю ночь двух-трех баб и не по одному разу.

Вспомнив это, он усмехнулся и прибавил шагу…

Глава шестая.

Рвануло, конечно, не так сильно, как под Саранском. Но это Ивана мало заботило. Он эту часть задания выполнил – взорвал объект в непосредственной близости от атомной станции. Он гнал по шоссе своего «жигуленка» к Ульяновску, а за спиной у него коптили черным обгорелые останки здания компрессорной станции. Факел, зажегшийся на конце трубы, не коптил, газ сгорал прозрачным пламенем, и был плохо заметен на фоне неба. Но главную задачу выполняли дымившие черным дымом развалины станции.

Иван не успел доехать до Ульяновска, как газ, вероятно, уже перекрыли, он видел в зеркало заднего вида, как на глазах факел начал уменьшаться и за несколько минут погас. Когда он уже подъезжал к Ульяновску, навстречу ему по мосту через Куйбышевское водохранилище пронеслись штук пятнадцать пожарных машин.

На КП перед въездом в город его остановил гаишник, потребовал права, спросил, откуда он едет. Чтобы не становиться объектом слишком пристальных расспросов, Иван ответил, что едет с дачи, из-под Мулловки, лежащей в стороне от газопровода.

– А не знаешь, что за взрыв там был? – спросил его милиционер.

Иван сразу же сделал скучное лицо. он отвернулся от гаишника и сказал в сторону:

– У меня очень мало времени, нельзя ли без лишних вопросов?

Гаишник сразу же заглотил наживку – лицо его исказилось гримасой раздражения, он, как говорится, окрысился на Ивана.

– А ты меня, козел, не торопи, а то живо в отстойник поставлю!

Он кивнул на платную стоянку рядом с контрольным пунктом. Иван несколько раз судорожно взглянул в ту сторону, откуда приехал, наклонился к гаишнику, который был на голову ниже его ростом, и сказал сдержанным, но напряженным шепотом:

– Говорят, утром какие-то смертники из Казани атомную взорвали за Димитровградом…

Гаишник застыл и напряженно смотрел на Ивана остановившимся взглядом.

– Врешь…

Иван выдернул из его руки свои права, торопливо сел в машину и рванул в город, газуя на полную и демонстративно превышая скорость. В зеркало он видел, как гаишник, очнувшись, бросился к одной из стоявших у КП милицейских машин, буквально запрыгнул в нее и тоже на предельной скорости понесся за Иваном. Чтобы проверить, сработала его дезинформация или нет, Иван резко сбросил скорость, поджидая милицейскую машину. Но «канарейка» пронеслась мимо него, не снижая скорости. Гаишник, сидящий за рулем, даже не взглянул в его сторону.

Усмехнувшись, Иван двинулся дальше к центру, уже не превышая скорости. Все, что было нужно, он уже сделал. Синдром Чернобыля крепко засел в сознании среднего россиянина. Достаточно было маленькой искорки, чтобы зажечь в его душе пожар паники.

Центр города Иван проехал спокойно, движение на дорогах было размеренно-равномерным, никто никуда не спешил и правил уличного движения пока не нарушал. Но когда он добрался до моста через Свиягу, его обогнала иномарка, летевшая под девяносто по осевой, распугивая встречные машины. Правда, это еще ни о чем не говорило, с иномарками такое иногда случается… Но вслед за ней на такой же скорости прошли «жигули», за ними еще одни. Иван обратил внимание, что сам характер движения машин изменился. Они почти все теперь шли на повышенной скорости, проезжали перекрестки на красный свет, и весь поток машин шел ва направлении к шоссе Чебоксары-Сызрань.

Перед выездом на шоссе образовалась пробка. Перед поворотом машины сбрасывали скорость и выстраивались в плотную очередь, мало заботясь о сохранности подфарников и поцарапанных дверках. Иван тоже застрял и, поравнявшись с одной из машин спросил:

– Что случилось?

Водитель «ВМW» посмотрел на него как на идиота. Золотая цепь в большой палец толщиной на его груди словно визитная карточка свидетельствовала о его социальной принадлежности. Угрюмый взгляд вызывал большие сомнения в его доброжелательности.

– Те че надо, блин? – услышал Иван его хриплый «приветливый» голос.

– Что за паника? – спокойно повторил Иван свой вопрос.

– Ты че, в натуре, не понял? – презрительно-агрессивно спросил его стриженный под короткий «ежик» бээмвэшник. – Вали отсюда!

Иван усмехнулся. К новым русским он относился снисходительно, примерно, как к домашним животным, как к чему-то, вроде помеси петуха, индюка и барана. Поэтому, они его никогда не раздражали. А силу в общении с ними он применял только для того, чтобы нейтрализовать откровенную агрессию с их стороны.

– Вот и валю, – все так же спокойно сказал Иван, – только не совсем понял – почему? Ты сам-то почему валишь? Что случилось-то?

Ерзавший по сидению как на иголках обладатель золотой цепи с досадой ударил обоими кулаками по рулю и дернул машину вперед, стукнув бампером в зад ползущих впереди «жигулей».

– Быстрее вы, суки, накроет же нас тут всех! – заорал он на водителей стоящих впереди машин только для того, чтобы выплеснуть свое нетерпение, которое у него уже перехлестывало через край.

– Да че накроет-то, блин? – перешел на его «язык» Иван.

Как ни странно, тот сразу его понял и даже словно обрадовался чему-то.

– Ты что же, брат, не слышал, что эти суки атомную взорвали в Димитровграде?

– Какие суки? – Иван и в самом деле не понял о ком он говорит.

– Да тебе, блядь, не все равно, какие! – заорал на него сосед по затору. – Облако сюда идет, на город. Нам всем тут пиздец будет часа через два. Радиация! Понял, ты, козел?

Машины перед «BMW» дернулись, на три корпуса продвинулись вперед к выезду на шоссе, и его собеседник, резко газанув, рванулся вслед за ними, прервав едва начавшееся общение с Иваном.

Минут через пятнадцать Иван дополз, наконец до поворота на трассу и был удивлен тем, что практически все машины, выезжающие из Ульяновска, поворачивали налево, к югу, в сторону Сызрани. Направо не ехал практически никто. Правда, Иван тут же сообразил, что в этом нет ничего удивительного – никто не хотел углубляться на территорию поволжских республик, обстановку на которых он же сам, Иван, дестабилизировал.

Но его путь лежал на север, в сторону Чебоксар. Там начинался следующий этап его задания, там находился следующий объект, выбранный для проведения на нем террористического акта.

Иван гнал машину на север по абсолютно пустому шоссе. Ни вслед за ним, ни навстречу ему не двигалось ни одной машины. Он шел на ровной скорости сто двадцать километров в час, и на пустынном шоссе ничто и никто не мешал ему ему спокойно размышлять над одним из последних слов встреченного в заторе нового русского, никто и ничто не отвлекало от воспоминаний.

Радиация! До Чернобыля – странное для россиянина, вызывающее столько же интереса, сколько и опасений, незнакомое слово. Конечно, про атомные бомбы все и все знали, грибы атомных взрывов по телевизору видели не раз, даже знали, где находится ближайшее бомбоубежище. Но реально – никто не представлял – что же все-таки такое – радиация. И только после Чернобыля это слово превратилось из странного – в страшное. Только тогда до многих дошло, наконец, что это никакая не фантастика и не научно-техническая романтика, это – бесшумная и невидимая, всепроникающая смерть, которая распространяется с ветром, водой, пылью, продуктами. Смерть, от которой, фактически, нет никакого другого спасения, кроме бегства…

Но Иван думал не о поражающих факторах атомного взрыва или выброса с атомной станции, не о гамма-излучении, не о бета– и альфа-частицах, не об ударной волне или высокотемпературной световой вспышке, не о лейкемии, наконец… У Ивана со словом «радиация» были связаны свои, совсем другие воспоминания, не имеющие ничего общего с оружием массового поражения. А если даже и имеющие с ним какую-то связь, то очень и очень отдаленную.

На Ивана со скоростью мчавшейся ему навстречу асфальтовой полосы дороги налетела Чечня и растворила его в своей жесткой психологической атмосфере.

В памяти всплыл бой с одним из самых трудных противников – с таким же русским рабом-солдатом, по кличке Радиоактивный. Впрочем, нет, тот солдатом не был. Он приехал в Чечню сам, по своему собственному желанию, ни в одном из отрядов не состоял, и вел войну с Чечней один – на свой страх и риск. Да в армию его и не могли взять, он бы не прошел ни одну медицинскую комиссию, потому, что он страдал лучевой болезнью после того, как всего несколько месяцев отработал на ликвидации последствий той самой аварии на Чернобыльской АЭС.

Он знал, что жить ему осталось недолго, врачи не скрыли от него свой приговор. Он долго и очень пристально прислушивался к себе – и к своему состоянию и к своим желаниям. В себе он услышал достаточно ясные отголоски смерти и понял, что его болезнь, действительно, не излечима. А среди своих желаний он с удивлением отметил потребность убивать других людей. А поняв, что это единственное, что ему сейчас по настоящему интересно, он ушел от жены, оставив на нее двух пацанов-погодок, тинэйджеров тринадцати и четырнадцати лет, трехкомнатную квартиру и дачу в Подмосковье, снял со счета в сберкассе все деньги, накопленные за пятнадцать лет супружеской жизни, купил с рук старенький «ТТ», и на видавшем виды «москвиче» отправился в Чечню с одной единственной целью – с этого момента жить исключительно только для самого себя, только для удовлетворения своих недавно осознанных желаний.

В Чечне он действовал в одиночку, сражаясь с обеими сторонами. Его действиями руководило непоколебимое убеждение в том, что каждая отнятая у человека жизнь, поддерживает жизнь в нем. При этом ему совершенно не важно было, у какого человека, чью сторону представлявшего. Он с одинаково болезненным удовольствием убивал и чеченцев, и русских солдат. Причем он не был профессионалом в деле убийства, он был химик по военной специальности, оружием владел не лучше любого офицера-запасника, никогда повышением качества своей стрельбы озабочен прежде не был и на стрельбищах и в тирах не пропадал, а, сдавая на сборах нормативы по стрельбе из пистолета и автомата, без зазрения совести и малейшего огорчения палил в «молоко» и даже вообще, иногда, попадал в соседнюю мишень.

И в Чечне, стреляя в выслеженного им в лесу, в горах, подловленного на дороге, он нажимал на курок, не думая о том, попадет он в него или нет, он лишь очень хотел его убить, и рука сама выбирала правильный прицел, а палец сам нажимал на курок в нужный момент. Он действовал совершенно бессознательно и только поэтому никогда не промахивался, только поэтому уворачивался от пуль и ударов, только поэтому всегда оставался в живых.

Он убил человек семьдесят солдат, как чеченских, так и русских, и не менее тридцати человек, не имеющих отношения к воюющим сторонам. Среди этих тридцати были двое российских журналистов и один иностранец, фотограф-американец, а также – половина обитателей небольшой чеченской деревушки, где он расстрелял тех, кто не успел убежать – несколько дряхлых стариков, двух беременных женщин и стайку малолетней чеченской детворы, спрятавшейся, когда он поднял в селении шум своими выстрелами, в каком-то сарае, на который он набрел в поисках оставшихся в живых. Многие из успевших скрыться от него в горах, хорошо его рассмотрели и запомнили. А потом подробно описали тем, кто носит оружие, тем, кто называет себя мужчинами.

На него началась охота. Но он ушел в горы и всегда уходил от преследования, от погони, пробираясь такими тропами, какими не ходили даже местные старожилы. Временами он спускался, выслеживал очередную жертву, убивал ее и вновь скрывался в горах. Он нападал по ночам на отдаленные горские аулы, по наружной стене взбирался на крышу сложенного из грубых камней чеченского дома и убивал всех, кого находил на втором, жилом этаже, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Чеченцы прозвали его Ночным Убийцей и Сумасшедшим и были очень недалеки от истины.

Его взял через пару недель известный многим в Чечне охотник за людьми Аслан, профессией которого было не убийство, а захват в плен. Одно время он предпочитал брать русских в заложники, выслеживая в основном гражданских и, особенно, иностранцев. Однако со временем получать выкуп стало все сложнее и сложнее и сам процесс получения денег за заложника стал намного опаснее, чем его захват. Убить при этом могли в любой момент, едва только ты моргнешь глазом. Причем не только те, кто привозил деньги, чтобы выкупить его пленников, но и конкуренты, такие же охотники за людьми, устраивавшие друг на друга засады и отбивавшие добычу у более удачливых.

Поэтому Аслан перешел на похищение российских солдат, которых можно было не за такие большие деньги, но все же очень выгодно продать в рабство в глухие чеченские селения, лежащие в стороне от военных действий. Когда же по Чечне, словно чума или холера, распространилась страсть к рукопашным человеческим боям, Аслан начал поставлять тем, у кого было желание приобрести хорошего бойца в свою собственность и деньги на это, российских солдат, пригодных на роль бойца-гладиатора.

Это был очень хороший бизнес. Нужно было только суметь захватить экземпляр помощнее, поэффектнее, – и его можно было продать за очень большие деньги. Но каждый раз покупающий брал, собственно говоря, кота в мешке, не имея никакой гарантии, что он окажется совершенно бездарным в бою на арене. Чтобы хоть как-то проверить качество товара, поставляемого Асланом, многие привозили с собой специально обученного бойца, в обязанность которого входило раздразнить «товар», спровоцировать его на драку, и, оказывая пассивное сопротивление, дать проявить ему все свои способности к рукопашному бою. И, надо сказать, иногда после такой проверки Аслан пролетал со своим «товаром». Никто не хотел покупать у него неумелого бойца, даже за низкую цену, ясно было, что в первом же бою он будет убит, и деньги пропадут зря. В таких случаях Аслану приходилось продавать «некондицию», как и прежде, в рабы, на плантации опийного мака, высоко в горы. Старики-горцы платили охотно даже за «гнилой» товар, правда – копейки.

Но это для Аслана был, можно сказать, прямой убыток. Поэтому, когда по Чечне прошел слух о Сумасшедшем, убивающем без разбора, как чума, стреляющем быстро, как молния, и разящем точно, как гнев Аллаха, охотник за живым товаром Аслан обрадовался как чеченский подросток, который впервые убил русского и завладел его оружием. Поймать Сумасшедшего – это был верный заработок, верные деньги, причем – очень большие деньги.

Сумасшедший уже всем доказал свое искусство в убийстве – ведь часто он обходился м без огнестрельного оружия, без своего «ТТ», с которым не расставался, или трофейного автомата снятого с убитого им солдата. Сумасшедший часто убивал и руками, прокрадываясь прямо в район расположения русских подразделений или в самый центр стоянки чеченского отряда. Убитых им людей находили в казармах, у костров, в охраняемых зданиях, лежавшими рядом со спокойно спавшими бок о бок с ними друзьями.

Нет, Сумасшедший был бы очень хорошим товаром, в этом у Аслана не было никаких сомнений. Сам Аллах послал ему такой удачный случай.

Аслан взял его, использовав очень простой прием, известный каждому охотнику или рыболову – на приманку, на подсадного, на живца. Захватив российского солдата, который в качестве гладиатора товарной ценности не имел, Аслан принялся выслеживать Сумасшедшего, бросаясь из конца в конец Чечни, едва только до него доходили слухи о его появлении. Аслан даже радовался, что его родная Ичкерия не такая большая страна, как, скажем, воюющая с ней Россия. В России найти того человека, что тебе нужен – что стреляную гильзу в чеченских горах – на каждом шагу лежат сотнями, но где твоя, неизвестно…

Через две недели, он его настиг. Он догнал Сумасшедшего в отрезанном от остальной Чечни горном ауле, в котором тот убил троих взрослых мужчин и подростка пятнадцати лет, отправившихся на охоту на архаров. Их трупы нашли всего в паре километров от селения. Аслан разложил костер метрах в ста от того места, усадил за него свою приманку, русского пацана-солдата лет двадцати, натянул на него бешмет, надвинул на уши папаху дал ему незаряженную винтовку, пачку сигарет, сунул в руки дечигпондар – что-то вроде русской балалайки, – и приказал сидеть у костра часа три, пока не стемнеет окончательно и еще два часа после наступления темноты, курить и бренчать по струнам, а потом там же, у костра, лечь спать. Зачем все это нужно делать, он русскому пареньку, конечно, объяснять не стал. А сам устроился в засаде, место он выбрал скалистое, да еще поросшее кустарником, спрятаться было не трудно.

В первую ночь Сумасшедший так и не появился, хотя ясно было, что он где-то все еще около селения. Аслан со своей приманкой расположился прямо на единственной дороге из горного селения вниз к подножью гор, и если бы тот решил спускаться, он не мог бы пройти мимо незамеченным. Но в ту ночь Сумасшедший побывал в самом ауле. Он пробрался в высокую десятиметровую сторожевую башню, стоявшую на краю чеченского села уже веков пять и зарезал часового, поставленного на ней именно для того, чтобы охранять аул от нападения Сумасшедшего.

Вечером следующего дня Аслан вновь посадил русского парня, одетого чеченцем у костра, разведенного на том же самом месте и опять заставил его бренчать на горской балалайке.

Парень родом был из-под Орла, у себя в селе балалайку когда-то в руках держал, хотя играть толком и не умел, и сейчас, сидя в чеченских горах у потрескивающего в густой горной темной тишине костра, дергал струны, извлекая из них какое-то подобие русских мелодий, хотя догадаться, какую именно он песню играет, можно было, только спросив об этом у него самого. Но самому ему казалось, что играет он очень хорошо.

Он временами даже забывал, что он в плену, что надежды убежать у него нет никакой, что часто его мучает мысль о смерти, что долго он здесь не продержится и страшный угрюмый чеченец, захвативший его в плен, и постоянно бьющий его и издевающийся над ним, скоро пристрелит его. Звуки струн, жалобно тренькающих под его неумелыми, да еще и разбитыми в кровь пальцами, на которые чеченец наступил ему каблуком своего сапога, когда он заснул от усталости во время короткого отдыха в пути в этот аул по горной дороге, уносили его из проклятой Чечни домой, где батя с маманей, где неоглядные поля спелого ячменя да проса, где днем – латаный-перелатаный трактор «Беларусь», на котором он развозил девчат на дойку, а вечером – веселый треп в клубе с теми же девчатами… Тоскливые звуки чеченской балалайки вызывали в его памяти опушку Кистеневского леса, на которой он провел прощальную ночь с Валькой Вещеваловой перед самым уходом на службу в армию. Валька обещала ждать его, а он обещал на ней жениться сразу после дембеля, и еще они обещали друг другу, что запомнят этот Кистеневский лес на всю жизнь и никогда его не забудут. Валька целовала его сладко-сладко, и сама была вся сладкая и призывная, тело у нее было горячее и мягкое, а ее большие, похожие на маманины, груди, когда он взял их в свои ладони…

Тут парень не выдержал и, судорожно вздыхая, тихонько заскулил, слизывая с кривившихся губ стекающие по щекам слезы. Ему хотелось забиться в истерике, броситься на землю, кататься по угольям горящего перед ним костра, и сжечь в нем свою раздавленную чеченским сапогом душу, смешать с огнем костра свои воспоминания, жгущие его изнутри как расплавленный свинец… Но он боялся, что вернется страшный черный чеченец, его хозяин, и будет бить его и колоть ножом, как тот уже делал не раз, за то, что он не выполнил его приказание…

И парень не двигался с места и только слегка качался, сидя перед костром, взад и вперед, тихо плакал и, продолжая дергать за дребезжащие струны, повторял сквозь еле сдерживаемые рыдания:

– Ва… ля! Валень… ка! Ва… ля!

В руку ему ударил камень и, отскочив, брякнул по корпусу дечигпондара. Парень вздрогнул и оглянулся. Из-за обломка скалы выглядывал чеченец с перекошенным лицом и угрожающе показывал ему свой старинный кинжал, конец которого был тонким и колол, как игла, а лезвие было острым, как бритва. Батя косу так никогда не затачивал, уж на что острая коса была…

– Нэ скули, русский свэнья!.. – донесся до него злой шепот чеченца.

Парень сжался и испуганно замер, перестав дергать за струны.

– Нэ призывай к сэбе гнэв Аллаха и мой кинжал! Или я зарэжу тэбя, вонючий шакал! – рассвирепел Аслан, но кричал на парня все тем же сдержанным, свистящим в ночи, словно крик хищной птицы, шепотом.

Над горным ущельем, по которому шла дорога, вновь поплыли унылые звуки чеченской балалайки, которую мучил русский парень, похожий в чужой чеченской одежде на огородное пугало.

…Сумасшедший появился часа через полтора после того, как день окончательно кончился и началась ночь, темная, как мысли врага. Аслан третий час сидел без движения, слившись с обломком вулканического туфа, к которому припал и частью которого казался. Наконец, на противоположной стороне освещенного костром круга, но границе света и темноты, он уловил едва заметное движение, которое на первый взгляд можно было принять за игру теней, отблески костра на тонущих в темноте скалах.

Стараясь не двигать даже зрачками, Аслан напряженно вглядывался в темноту. Он различил темный силуэт слегка согнувшегося и тоже припавшего к скалам человека. Он очень медленно и бесшумно двигался по границе освещенного круга по часовой стрелке, с таким расчетом, чтобы оказаться за спиной сидящего у костра человека. Аслан тоже двинулся по кругу, но в противоположную сторону, против часовой стрелки, чтобы в итоге оказаться по одну сторону освещенного круга с Сумасшедшим и таким образом максимально сократить расстояние до него.

Убить его или ранить Аслан мог бы уже сейчас, он не думал, что промахнется с двадцати шагов по довольно отчетливо видимой цели. Но раненый при захвате «товар» сильно терял в цене или требовал долгого и внимательного лечения, поэтому Аслан стрелял всегда только в самых крайних случаях, когда приходилось спасать свою жизнь и другого выхода просто не было. Если же «товар» уходил от захвата, не угрожая при этом Аслану опасностью, он просто отпускал его, давал ему уйти целым и невредимым, поскольку справедливо полагал, что тот, кто избежал его ловушки однажды, не гарантирован от того, чтобы попасть в нее вновь. Зачем же зря портить «товар», которым ты, возможно, еще сумеешь завладеть, если окажешься более умелым и осторожным, чем на этот раз? Аллах милостив. Он даст тебе еще один шанс. Если ты, конечно, не грешник и не неверный.

Оказавшись за спиной у подсадного парня, Сумасшедший осторожно вступил в освещенный круг и начал приближаться к нему сзади. Аслан находился от него примерно на таком же расстоянии, что и от костра. Поэтому он приготовился и ждал, когда тот пройдет половину расстояния до приманки и окажется, таким образом на наименьшем от охотника расстоянии. В руке у Ночного Убийцы он различил нож и досадливо шевельнул левой ноздрей. Это было единственное проявление эмоций, которое он позволял себе во время работы. Лучше, когда «товар» вооружен огнестрельным оружием, эффективность захвата в этом случае повышается.

Наконец, Сумасшедший оказался в нужной точке, Аслан встал, широким бесшумным движением размахнулся и резким броском отправил веревочную петлю точно на голову медленно крадущегося убийцы.

Едва петля скользнула ему на голову, Аслан резко дернул веревку, стараясь затянуть петлю. Однако Ночной Убийца среагировал тоже мгновенно. Он вскинул руки кверху и, схватив веревку у себя за головой, прыгнул назад, падая на спину и ослабляя петлю и одновременно пытаясь разрезать ее ножом. Это ему удалось, но встать он не успел. Подскочив к нему ближе, Аслан опустил на его голову свою специальную дубинку, которой всегда глушил свой «товар», если это было необходимо.

Дубинку он заказывал год назад в Грозном, одному своему земляку на картонно-футлярной фабрике и заплатил за нее довольно большие деньги. Но теперь нисколько не жалел о них. Работа того стоила. Внутрь дубинки был залит по специально высверленному отверстию свинец, а сверху ее покрывал сначала толстый слой резины, а затем тонкий – плотного войлока. Удары получались к Аслана надежные, да что там – просто убойные, но дубинка при этом не разбивала головы, предназначенные на продажу.