Текст книги "Пугачев и Екатерина"

Глава пятая

1

Они подъехали к гостевому домику, когда солнце уже взошло, но все равно было еще слишком рано. Рано для чего? Рано еще было петь такую песню, с которой они подкатили к этому двухэтажному зданию. А именно:

 
– Не для меня весна придет!
Не для меня Дон разольется!
Ой, сердце жалобно забьется!
Не для меня, не для меня!
 

– Уот? Что случилось? – спросила, высунувшись в окно, и протирая глаза, София. А ее парень в одних шортах выбежал на крыльцо с двумя пистолетами в руках, и двумя за поясом. Это были новые, не кремневые, а капсульные, надежные пистолеты.

– А самое главное, – сказал Атаман, – выстрел происходит без задержки. Так что сдавайтесь, ибо времени передумать у меня уже не будет.

– Ты что? Это же мы! – выкрикнула из окна кареты Даша.

– Кто мы? Более того, если мы знакомы, ты должна знать, как меня зовут.

– Так естественно, – ответила дама, и вылезла из кареты. В чем была, в том, как говорится, и вылезла, а именно: безо всего, голая.

– Вот это рыба! – восхищенно воскликнул Атаман.

– Не понимаю, что здесь удивительного, – ответила Даша, – неужели ты меня еще не видел? Я думала, ты, как все.

– Нет, – ответил парень. – Я, как обычно – последний.

София выбросила из окна бархатное платье.

– Наконец, я тебя узнала, – сказала она, – а то могла бы и выстрелить. – В руке у нее был пистолет. – Возьми платье, оденься, а то с утра комары здесь кусаются.

В карете София пила кофейную пенку из фляжки и молчала.

– О чем ты думаешь? – спросила ее Даша.

– Не могу вспомнить, зачем мы сюда приезжали. Честно.

– Так потрахаться. Зачем еще?

– Ты тоже не помнишь?

– Думаешь, было еще что-то?

– Кажется, было.

– Что бы это могло быть?

– Не знаю.

– Я тоже ума не приложу. Более того, я не понимаю, зачем мы уезжаем? Мне здесь понравилось.

– Я даже не сплавала на ту сторону.

– Я тоже.

– А ты вообще, где была?

– Так…

– Забыла? Вот и я тоже:

– Все помню, а зачем приезжали – забыла.

– Да забудь.

– О! кажется, вспомнила. Мы хотели отомстить.

– Кому?

– Так вот ему, – София показала большим пальцем через плечо, – сидит на козлах вместе с долбанным киллером.

– Почему долбанным?

– Потому что долбил, долбил, что всех здесь грохнет, а толку?

– Никакого?

– Никакого абсолютно. Даже не трахнул ни разу. Где был? Неизвестно.

– Н-да.

– Что?

– Я говорю:

– А платить все равно придется.

– Понятно. Вот, если он тебя все это время трахал, то ты и плати.

– Может быть, ты не в курсе, но он уложил троих.

– Палача Фрю, Оглоблю и Левшу.

– А Варвару?

– О! эта осталась почти в коме. Перестала узнавать даже знакомых.

– Жаль, что я не успела попросить ее спеть по-немецки, – сказала София.

– По-немецки? Это как?

– А ты не знаешь?

– Нет, еще не пела.

– Для этого надо лечь на спину, поднять ноги под прямым углом, и петь.

– Как Мар Ди?

– Ты слышала?

– Слышала, но никогда еще не видела.

– Увидишь. Я ее пригласила на праздничный концерт.

– Всё?

– Да. Разве это не интересно?

– Интересно. Надо где-то записать, чтобы в следующий раз не забыть, чтобы она нам так и спела. У тебя есть блокнот?

– У меня? Это у тебя блокнот, а у меня… что у меня?

– Вероятно… нет, я пока тоже не знаю. Кстати, ты зачем его взяла с собой? – добавила Даша. – Она тоже большим пальцем показала назад, туда, где сидел рядом с Потемкиным Атаман. – Можно, я шепну тебе на ухо? – София кивнула. – Хочешь казнить его на дому? Заманила, а там… хлоп! И без рук, без ног, а еще живой.

– Не понимаю, зачем?

– Ты передумала?

– А я так думала? Нет, – добавила София, – я обещала ему звание Маркиза.

– И он его получит?

– Почему бы нет? Конечно, получит.

– За что?

– Он заслужил.

– Тогда и второму что-то надо дать. Я обещала, что ты обещала ему Графа.

– Не много?

– Так нет, конечно.

– Ну, окей, окей. Только не понимаю, как он мог это заслужить без меня.

– Ну, еще насладишься, насладишься.

– Обещаешь?

– Обещаюсь, конечно. На все сто пятьдесят.

– А больше?

– А может, и больше.

– Насколько?

– Что?

– На сколько больше?

– Ой, да на много.

И вот так скакали они, граф да графиня, маркиз да герцогиня. Точнее, принцесса, и даже более того.

2

– Что-то случилось, – сказала Даша, когда они уже почти подъехали к Летнему Дворцу.

– Что бы это могло быть? – задумчиво спросила Со.

– А ты не знаешь?

– Нет вроде.

Граф Панин на полусогнутых подбежал к карете.

– Что случилось, Панюша? – сказала Со. И добавила: – Я не могу отлучиться на неделю, а здесь, что, уже началось восстание?

– Прости, я не могу говорить, – сказал Граф, покачиваясь на кривых ногах у окна кареты. – Вот он пусть расскажет.

– Беда, мать моя! – выдохнул подошедший Разумовский.

– Не спеши, говори по слогам Кирюша, – улыбнулась Со.

– Спасибо, дорогая, спасибо, что не назвали Кирюхой.

– Ну, гут, гут, конечно, ты Кирил. Прости, забыла за время отдыха:

– С одной или с двумя лэ тебя величать?

– Да не надо с двумя, сама ведь потом запутаешься. Зови, как Троекурова:

– Просто Кирила.

– Без второго лэ, но зато с лишней а, – высунулась в это же окно Да. На самом деле Да, Даш, и даже Даша, была ее фамилия. Но так как многие путали еще имена и фамилии, то здесь ее обычно звали:

– Романовна. – Или еще проще:

– Ром.

– Вот действительно, – говорили многие, – мы путаем имена и фамилии, а они ввели еще и отчества. Звали бы купцов по отчеству-то. Их Петр наградил этим отчеством, вот пусть бы и мучились:

– Запоминали.

– Ты помолчи пока, Ромка, – строго сказала Граф Панин, – ты, как говорится, еще не член.

– Что? Что?! Что ты сказал, Пантюха? – Даша вылезла из кареты через другую дверь, и попросила Графа повторить свои подлые слова.

– Нет, – Панин встал в стойку, – ты хочешь драться? Давай.

– Я буду секундантом, – сказала София, и тоже вышла из кареты. Разик подал ей ручку.

– Спасибо, Разумовский, я думала, никто уже не предложит мне руку.

– Все заняты только своими амбициями, – Гетман кивнул на Панина и на Романовну. На Дашу, имеется в виду. Хотя бы разобрались сначала, в чем дело, а уж потом бы вызывали друг друга на бойцовскую дуэль.

Почему бойцовскую? Еще действовал, был в силе Указ Петра Первого о запрете пистолетных и шпажных дуэлей, и о поощрении кулачных.

Как сказал Петр Первый:

– Мы не должны в общем отставать от Европы. Поэтому, поощряю некоторые вещи. В частности, некоторые английские достижения. Как-то:

– Бой на кулаках. – И более того, предложил тут же начать записывать в Бойцовские Клубы. Но пока люди раскачивались, думали, нужна им цивилизация, или пока что нет, Петр умер. Тем не менее, идея его жила. Жила, жила, и через тридцать-сорок лет прилично выросла. То есть, как раз к этому времени. Теперь не надо было ни на кого обижаться, спорить, рвать голос, портить нервы, сразу в стойку и погнали:

– Хук справа, джеб в нос, апперкот в подбородок, удар в солнечное сплетение. – Были разрешены по договоренности даже некоторые японские приемы. Как их здесь называли:

– Хуки яки. – И, как говорится, русские женщины никогда не отставали от мужчин. Более того, часто шли впереди. Так и Да считалась здесь одной из первых боксерш.

– Ну, чё, Пантюха, начнем? – спросила она, и ладонью шаркнула Графа по щеке.

– Подожди, Да, – сказала София, – надо сначала разобраться, почему он обиделся.

– Ну, как же мне не обижаться, любимая, – обратился Граф Панин к Софии, – она ведет, – теперь он провел ладонью по щеке Да, – себя на равных со мной. Пусть она тоже Графиня, но ведь не имеет же никакого поста официального. А без поста человек, что собака без собачьей будки. Правильно я говорю? – и Панин опять прикоснулся к щеке своего противника. На этот раз Даша поймала его руку, и, поднявшись ногами вверх, провела болевой из стойки.

Панин понял только, что Земля и Небо завертелись перед ним, как в Калейдоскопе. Такую игру здесь недавно продавали. Потом он почувствовал в руке сильную боль.

– Как будто Вурдалак, впился мне в плоть длинными, острыми зубами, – уже расслабленно проговорил он, и закрыл глаза, постепенно теряя сознание.

– Хватит, хватит, Даша, мы теряем его, – сказала София. И добавила: – Разумовский, дайте ему несколько пощечин.

– Мне кажется, он уже умер, – сказал Гетман.

– Та не, притворяется, – сказала Со. – Дай ему несколько раз ладонью по щекам.

– Да, конечно, должен очнуться, – сказала Даша, отряхивая подаренное Софией зеленое бархатное платье.

Наконец, Граф Панин поднялся, и объяснил, что обиделся на неравноправное к себе отношение.

– Она же ж никто, – опять начал Панин, но тут даже Разумовский на него рассердился.

– Граф, я, – Разумовский указал на Софию и на Дашу, – люблю их обеих очень, поэтому получите без предупреждения:

– Снизу в челюсть!

– Вроде рановато, – хотела сказал Со, но поздно – удар уже состоялся. Панин опять упал. Упал, и пока больше не вставал.

– Поднимите его, – сказала София, – я должна ему все объяснить.

– Да пусть лежит пока, – сказал Разумовский. – Я лучше сам вам пока объясню, что здесь случилось

– Ну, говори, что тут могло такого случиться удивительного? – сказала София, и попросила Дашу достать из кареты фляжку с кофе.

3

– Так все вышло, как ты хотела, дорогая, – начал Разумовский. – Я отпечатал в типографию твою натуру, что мол, этого Петрушку вон, а ты теперь Пират Рицца.

– Как, прости? – не поняла Со. – Пират Рицца?

– Ну, да. Пират Рицца. Я не вижу ничего такого, чтобы теперь мешало тебе принять этот титул, – сказал Гетман, но теперь немного по тише.

– Так звали, кажется, какого-то древнего Викинга, – сказала Да, услышав имя:

– Пират Рицца.

– Я вижу, вы смеетесь, – сказал Разумовский. – Только не понимаю:

– Над чем?

– Да, нет, нет, я сама этого хотела, ты прав. Конечно, – сказала Со. И добавила: – Так, а в чем дело? Не вышло, что ли?

– Так нет, все вышло, – сказал, еще лежа на земле Граф Панин, – но он пропал.

– Кто? Петрушка? – Даша даже схватилась руками за щеки. – Ну, теперь будут дела!

Наконец, ребята смогли объяснить, что Петра Третьего, в простом графского-баронском обиходе Петрушку, как и было запланировано, грохнули братья Орлы. Грохнули, можно сказать, в честном боксерском поединке. Пятеро Орлов против троих. Как-то:

– Сам Петр Третий, его незаконная еще жена Лиза Ворон, и смотрящий, имеется в виду смотрящий за Петрушкой, сам еще малолетка, придворный поэт Державин. Петр его гнал, мол:

– А что ты можешь? – И действительно, парень никаких хуки яки не знал.

– Видимо, его взяли по ошибке, – констатировала Лизка.

– Как это? – не понял Петр.

– Так приняли ямбы и хореи, которые он заявил, как свои верительные грамоты, за японские приемы бойбы и бокса. Но, – добавила она, – я хочу, чтобы он остался. И вообще, Елизаветинский Дворец – это мой дом.

– Это он тебе наплел? – спросил Петр, указывая на безалаберного, но вдумчивого поэта.

– Ну, а что тут нелогичного? И процитировала:

– Лиза, Лиза, Лизавета – сей Дворец твоя примета!

– Тебе нравится?

– Очень.

– Ладно, пусть остается.

Ну, вот, когда Орловы напали ночью, Петя был один-одинешенек.

– Ну, ты спал, и я пошла с ним поговорить, – указала умная дама на бессловесного поэта.

– Стихи послушать?

– Да. Хочешь, я и тебе расскажу? – И уже начала: – Лиза, Лиза… – Но Алехан ее прервал, сбив с ног первым же, но тяжелым ударом в подбородок. Другой брат, Григорий, обхватил сзади Державина, а малютка Федя ударил его головой в живот.

– Мал, да удар! – сказал старший брат, Ваня, хотя Федя был только на два сантиметра пониже его. Сам Ваня никак не мог справиться с Лизаветой, которая с достоинством выдержала удар Алехана, и по ошибке набросилась не на него опять же, а на старшенького Ваньку, который хотя и имел руки огромные, но никак не мог обхватить ими шейку незаконной жены Петрушки. – Слишком велика.

Тогда они вдвоем взяли ее под белы рученьки, и… хрясть о стену головой.

– Кажется, готова, – сказал Григорий.

А про Петрушу-то и забыли в горячке боя. А он был уже у дверей. Тогда Гришка взял с постамента фигуру греческого бога Аполлона, и его послал догнать убегавшего Пиратора. Аполлон, как говорится, бросился под ноги. Правда, сзади. Пиратор шлепнулся, а Иван сказал:

– Иди, Федор, добей его.

– Иду, – ответил Федор, слабея в ногах. Не любил он добивать лежачих.

– Ну, че? – спросил Алехан, когда Федя вернулся. Иван в это время допрашивал поэта.

– Так, Владимир, добил его, – ответил Федя.

– Младшинький? Молодец.

Державина решили не убивать, а просто подарить Со на именины.

– Он стихов много выучил, – сказал Иван наставительно. И добавил: – И вы учите, может, кому прочтете ночью-то. Как грится:

– Из-за леса, из гор показал мужик топор.

– И не просто показал, его к члену привязал, – остроумно добавил Григорий.

– Да ты точно поэт, Гриша, первым пойдешь докладывать Пират Рицце, – констатировал Иван.

– О чем докладывать? – спросил несмышленый еще Володя.

– Так, о победе.

– О какой победе? – не понял Вовочка.

– О нашей, разумеется.

Вовочка тут чуть не заплакал. Почему?

– Сбежал, подлец Петрушка, я побоялся его прикончить, – сквозь слезы рассказал всю правду Володя.

В общем, выгнал его Иван с глаз долой. Его и Федьку-неудачника.

– Сам хотел уйти в монастырь Иван-то, сильно убивался, что провалил все дело, – закончил повествование о трагическом происшествии Граф Панин. Закончил уже стоя. Стоя рядом и с вроде бы уже Пират Риццей, но пока что не совсем законной. Даже поспешил быстрее допить кофе, предложенное дамами. Боялся, теперь, после таких безрадостных известий, не дадут и допить, отнимут.

– Да-а! – только и протянула Даша. – А мы, можно сказать, отдались полностью. Сколько народу-то нас перетрахало! И все, можно сказать, бес толку.

– Ну, почему же, – вздохнула Со, – удовольствие есть. – И добавила: – Правда, только личное.

4

София с печальным видом сообщила Разумовскому и Панину, что:

– Больше не надо ссориться.

– Почему? – тут же спросил дотошный Панин.

– Несмотря на неудавшиеся похороны, я уже решила, тем более, я это уже давно ей обещала, назначить Графиню Дашкову Презитент… Президентшей… Нет, все-таки лучше:

– Президентом Академии Наук.

– Ну, почему?! – изумились оба сановника.

– Она больше вас знает.

– Не только знает, но и умеет, нам это известно, – хотел опять поспорить Панин. Но только махнул рукой, и резюмировал: – Теперь-то уж, конечно, она всегда будет права. Как же:

– Наука!

– Страсти нежной, – вздохнул и Разумовский. И непонятно было: то ли с осуждением, то ли с завистью. А может даже с удовольствием. Да скорее всего, даже с радостью.

– Наука страсти нежной, которую воспел Назон, за что напрасно кончил он… – Впрочем, это было уже после.

– Ну, и где он? – спросила Со.

– Кто?

– Петрушка?

– Та не, поэт, я имею в виду, которого мне обещались подарить.

– Так вон, стоит у ворот.

– Стоит и не падает, – добавил Гетман.

– Почему?

– Что почему? Так держат его эти братья разбойники, Гришка да Алехан.

– Пусть падет в ноги, – сказала Со.

– Зачем?

– Можа, я его помилую.

– Так напрасно, Со, – сказал Панин, – он же ж был в руках у Лизки.

– А после нее ничему хорошему уже не научишься, – добавил Разумовский. – Скотина, чистая свинья ведь.

– Ладно, ладно, пусть подведут, – сказала Со, и попросила Да налить ей кофе.

– Больше нет, – ответила наперсница.

– Пусть заварят.

– Где?

– У тебя на бороде.

– Хорошо, сейчас разведут костер. – И Даша обратилась к кучеру и его гостю Атаману, чтобы слезли, наконец, с лошадей и занялись делом. И видя, что ребята поправляют ремни, уточнила: – Только не здесь. И не сейчас. Пока разведите костер и сварите кофей.

Со смешками ребята слезли с козел на другую сторону кареты.

Подвели поэта. Он упал на колени. А скорее всего, его уложили в грязь лицом братишки Орлы.

– Ну, говори, что ты землю клюешь, – сказала Со, – может помилую.

– Так сейчас все скажу, – Державин поправил волосы:

 
– Дар напрасный, дар случайный
Жизнь! Зачем ты мне дана?
И зачем судьбой тайной,
Ты на казнь осуждена?
 

– Что?

– Каково?

– Добить его? – спросил Григорий.

– Та не, хорошо, – ответила Со, – пусть живет. Более того, вымыть ноги и ко мне в опочивальню.

– Это за что, же? – удивился Алехан.

– За стихи, естественно.

– Хорошие стихи?

– Так, божественные!

– И да, – добавила София, – сегодня вечером все встречаемся в большой зале Нового Екатерининского Дворца. Будьте при параде. И еще, – обратилась она к Разумовскому и Панину, – новые залы со столами на четыре и шесть персон готовы?

– Есс! – вскинул руку к голове Панин. И Разумовский тоже.

– Сколько залов со столами для кушаний?

– Так три, кажется, – сказал Панин. – Золотой, Изумрудный, да Бриллиантовый.

– Есть еще и четвертый, небольшой зальчик, – сказал Разумовский.

– Банкетка называется, – сказал Панин.

– Чтобы можно было отметить что-то с друзьями, – сказал Разумовский.

– С небольшим количеством друзьец, – сказал Панин.

– Мы боимся только, что эта новая, аглицкая манера приема некоторых шокирует.

– Даже многих.

– Ничего, пусть привыкают жрать… я сказала:

– Жрать?

– Нет, конечно, я имею в виду:

– Жить по-человечески.

– Действительно, а то рассядутся, как скоты в один длинный ряд, а потом не поймешь, кто там лазит под столами, и лапает за коленки, – резюмировала Даша, подавая Софии кофей.

– А нам? – хором рявкнули Панин, Разумовский и братья Григорий и Алехан Орловы.

– Да… вам, расходитесь по домам, – улыбнулась Президент Академии Наук.

– Не обижайтесь, ребята, – успокоительно подняла руку Со, – приглашаю всех вечером в Бриллиантовый Зал. Кстати, пригласительные-то готовы? Кирила Разумовский, ты их отпечатал?

– Разумеется, и на прекрасной бумаге, с вашими цветными картинками.

– В короне?

– Обязательно!

– Корону надо убрать. Пока что.

– Но как?! Перепечатывать все, что ли?

– Так перепечатай. До вечера успеешь.

– А эти?

– А эти, оставь для официальной презентации.

– Ну, окей. Я успею. Но раздавать пригласительные тогда придется на входе.

– А в чем проблема?

– Как бы не запутаться.

– Справимся, – заверил Панин.

– Ну, если ты поможешь, то конечно, справимся, – сказал Разумовский. И добавил, обратившись к Григорию и Алехану: – И если ребята проконтролируют вход, чтобы нас не оскорбляли за задержку.

– Окей, папан, – сказал Григорий, – все будет уделано.

Алехан тоже показал кулак величиной с голову молодого теленка.

Далее, Со предлагает всем явиться в масках. Когда Маркиз на банкете снимает маску все в ужасе бегут из зала. Они узнали в нем Петра Третьего.

5

Вместе с Софией и Дашей за столом сидели Маркиз Эм Великолепный, Граф Потемкин, Графиня Брюс, и все еще храбрящаяся Графиня Шаргородская. Так-то она не была потомственной Графиней, но выпросила у Со это звание в надежде, что когда-нибудь оно будет официальным. Даже место себе выбрала далеко от Москвы, в Пущино. Точнее, само Пущино и выбрала.

– Что там хорошего? – спросила Со. – Лес, да поле.

– Так река там, рыба. Да и долго не найдут в случае чего.

– Будем там наукой заниматься, – сказала Дашкова, присутствующая при разговоре.

– Да что в ней хорошего в твоей науке, – махнула рукой Шарик.

– А ты попробуй, увидишь, почти, как секс. Или вы думаете, зря Вольтер и Дидро этим занимаются?

– Чем? Дидром?

– Вольтерьянством.

Орловы сидели за соседним столом в углу сзади. Так было расписано. Чтобы легче было защищать стол Принцессы от пьяных доброжелателей, а также от возможных врагов.

– Мы будем рядом, но как бы в стороне, – сказал Григорий Орлов.

– Да, дорогие мои, тем более, самые большие столы на шесть персон.

– Ну, это-то не проблема, мы могли бы подсесть с краю, – сказал Григорий.

– Более того, мы бы сели и внизу, – добавил Алехан.

– А уместились бы там? – Графиня Шаргородская подняла скатерть и деловито заглянула под стол.

– Во Франции столы бывают даже на восемь персон, – сказала Графиня Брюс. – Кстати, – добавила она, – Княгиню Лену Куракину надо было посадить рядом с Графом Шуваловым, а то она сидит за четырех местным столом одна одинешенька.

– Пожалуй, я пересяду к ней, – сказал Григорий. Точнее, хотел сказать, но не мог пока. Он был еще только адъютантом Графа Шувалова, официального любовника Елены Куракиной. Но ананас, который был не на каждом столе, пока резать не стал. Авось пригодится и сегодня.

После рыбных блюд: осетрины и семги, начались танцы. Ребята могли приглашать девушек от других столов, и даже, наоборот:

– Дамы кавалеров. – Хотя многим это было непонятно, драка возникла только один раз. Граф Румянцев подошел пригласить Софию на танго. Это был новый танец. Он был известен уже несколько месяцев. Но исполнение его в общественных местах пока запрещалось. Сегодня он был разрешен. Более того, никто не мог отказаться от приглашения.

Граф Румянцев подошел, и протянул руку Софии. Это был ритуал. Он означал просто, что танцы начались. Но Эм Великолепный этого не знал. Он отвел руку Графа, и сказал:

– Я первый.

– Он занимал? – спросил Румянцев.

– Не успел еще, но… – хотела что-то добавить София, но не успела: Румянцев закрыл ей рот рукой.

– Не надо ничего говорить, – сказал он. И добавил: – Я разберусь сам. – И Румянцев поднял руку, чтобы ударить, а скорее всего, просто, чтобы отстранить Эма Счастливого, – как он сам себя теперь называл. Это Со придумала называть его Эм Великолепный. Тут Эм поднырнул под руку Графа, поднял на плечи, и бросил в сторону, а вышло на стол Орловых. Эти ребята, чтобы их опять не обвинили, как зачинщиков драки, сразу убежали, и сели за стол Княгини Куракиной, где она скучала в одиночестве.

Румянцев встал, отбросил в сторону шпагу, закатал рукава, и предложил Великолепному:

– Иди сюда-а! – И добавил, обращаясь к Со: – Я сверну ему шею.

– Может не надо, – сказала Да. Остальные дамы, а именно Шаргородская и Брюс одновременно предложили руки Графу Румянцеву. В том смысле, что вышли в проход, и поманили за собой, согнутыми в знак согласил указательными пальцами.

– С такими, – выругался Граф, – не танцую.

Тогда дамы, мило улыбаясь, и тоже закатав рукава, подошли к Румянцеву и избили его. Одна сначала ударила коленкой в пах, другая тоже коленом в нагнувшееся поближе к полу лицо. Потом девушки обняли друг друга, как лучше подруги, приподнялись, и одновременно распрямили одна левую, а другая правую ногу. Как ядра из мортиры, каблуки со звоном ударили в бронированную грудь Графа.

– Он пришел в кольчуге, – сказала Даша. – Думаю, заранее готовил эту подлянку.

– Сегодня праздник, – сказала Со, – не делайте ему больше ничего плохого. Просто пусть встанет в общую очередь. А уж там, что достанется – то достанется.